Buch lesen: "Варвар. Том 1"

Глава 1

Я сидел на жёстком настиле повозки, устланном измятой, затхлой соломой. Каждая доска подо мной отзывалась глухим стуком, когда скрипучие колёса попадали в выбоины. Ржавые прутья клетки холодили спину и плечи. Меня везли в открытой зарешеченной оковнице, как пойманного зверя, выставленного на потеху. Любопытство на миг вспыхивало в глазах земледельцев, что шли мимо с косами на плечах.

– Варвар. У них варвар, – шепнула девчушка с серпом, смахнув рыжую прядь со лба.

Ближе к полудню повозка взобралась на пригорок, открывая взору долину в излучине реки, где раскинулся огромный город.

Каменные стены, высокие башни, крыши, теряющиеся в дымке, мост над широким рвом. Пленители называли это место Вельградом, сердцем Империи Сорнель – той самой, что долгие годы истребляла мой народ.

Отряд щитников устало брёл впереди, однако, завидев столицу, солдаты заметно оживились. Пехота выровняла шаг, плотнее сомкнув ряды, а кромники на лошадях чинно держались рядом, сверкая латами под солнцем.

Так наша процессия въехала в город. И город встретил нас восторженными криками. По обе стороны бежали оборванцы и дети в холщовых рубахах, махали руками простолюдины в потертых суконных куртках. Между ними вальяжно вышагивали купцы, приветственно подняв руку, их яркие кафтаны поблёскивали золотой вышивкой.

Нет, все они встречали не меня, конечно. Народ радовался воинам, будто перед ними герои из древних песен, а не убийцы моего племени.

Торговка у ворот, полная женщина в сером холщовом фартуке и с красным от печи лицом, вскинула на плечо корзину со стряпней и поспешила к солдатам. Сытники из румяного теста быстро расходились по строю. Толстушка визгливо выкрикивала:

– Защитники вернулись! Родненькие!

Солдаты ловили угощение на ходу, смеялись, хлопали друг друга по плечам. Бряцали пластинами доспехов, мечи в ножнах стукались о щиты в такт их победному шагу. Воины махали толпе, принимая приветствия.

Один из старших кромников гаркнул, что сегодня все лучшие трактиры Вельграда будут забиты ими до рассвета, мол, пусть вино и пиво польются рекой. Другие подхватили, сверкнули желтыми улыбками, подмигивали молодушкам у дороги, раздавая обещания сказочного вечера каждому женскому взгляду.

Я же смотрел на это через решётку. На их радость. На их празднование. На их победу.

Чтоб горло у них пересохло от этого вина…

– Смотрите, смотрите! – вдруг заверещал пацан, замызганный до ушей, с родинкой над верхней губой, тыча тонким пальцем в мою сторону.

Толпа разом обернулась.

– Живого варвара привезли, живого! – орал он так, будто увидел саблезубого барса.

– Это гельд из северных племён, – объявил людям пеший кромник, шагавший перед моей клеткой. – Дикарь.

– Маловато добычи привезли, – усмехнулся кто-то в толпе. – Одну обезьяну на всех?

– Остальные издохли, – бросил кромник, даже не оборачиваясь. – Дороги не выдержали.

– Так кормить их надо было, – вмешался купец, у которого, судя по виду, вместо живота под одеждой помещался бочонок. Шёлковая рубаха так натянулась на боках, будто сейчас порвется, сапоги блестели полированной кожей, а морда лоснилась на солнце. – Чего ж вы ждали? Эх… Рабы-северяне нынче в цене.

Кромник хмыкнул и ответил без тени сожаления:

– Дикие они. Сами себя убили. Языки прокусили, кровью истекли. За каждым не уследишь.

– Варвары и есть. Намордники им надо было и палку промеж челюстей, – выдал купец, замедлившись рядом с клеткой, и уставился на меня, словно на ценный товар на прилавке.

Заплывшие злые глаза внимательно изучали меня.

– Гляньте, как зыркает, скотина, – пробурчал он, щурясь.

Я не отводил от него взгляда.

Тогда тот с кряхтением и держась одной рукой за поясницу, нагнулся, поднял камень из-под ног, взвесил его на ладони и неуклюже метнул прямо в меня. Камень прошёл между прутьями. Я лишь слегка отклонил голову, и он, чуть звякнув, ударился в решетку за моей спиной. Толпа загудела.

Слабый жест, никудышный замах, но он послужил сигналом.

Потом полетело всё, что только могли поднять с земли, что было под рукой. Яблоки, гнилые помидоры и какие-то незнакомые мне фрукты. Один, с колючей кожурой, ударился в прутья и треснул, разбрызгав липкий сок.

Повозка качнулась. Вокруг уже никто не глядел на солдат, которых только что приветствовали. Все взгляды впились в клетку. Люди тянулись поближе, стремясь разглядеть живого гельда. Я был для них невиданным зверем, которого везут на потеху Вельграду.

Всю жизнь я прожил на севере, где ветер режет лицо, а зимний снег хрустит так, будто под ногами ломается кость. Здесь я оказался впервые – имперские псы притащили меня в цепях. Южное солнце теперь било по глазам. Толпа ревела. Прутья звенели под ударами.

От яблок я уходил без труда. Пара ударила по спине, оставив липкие следы, но не причинив вреда. С камнями было иначе. Приходилось ловить движение краем глаза и уводить корпус. Пока бросали по одному, я ещё справлялся.

Пацан лет двенадцати, тот самый, с родинкой, будто с прилипшим дохлым жучком над губой, выскочил из толпы. Худой, босой, с горящими глазами. Подхватил обломок булыжника, слишком тяжёлый для тонкой руки. Щёки раздулись от вдоха, и он заорал:

– Сейчас попаду в варвара! Смотрите!

Сорванец размахнулся и бросил. Камень неуклюже пролетел между прутьями. Я поднял руку и без труда поймал его в воздухе. Повозка в этот момент замедлилась, катясь вверх по дороге, и пацан, сделав шаг вперёд после броска, оказался совсем рядом.

Его глаза расширились от ужаса, потому что я резко сделал широкий замах и занёс над ним руку с камнем. Толпа охнула. Мальчишка рухнул на колени, закрыв голову руками, ожидая ответного броска от варвара и уже прощаясь с жизнью.

Но камень не полетел. Я опустил руку и со стуком положил булыжник на доски пола. Взгляд же я приковал к нему.

Он поднял голову. Лицо перепачкано пылью, губы дрожат, а в глазах застыли страх и изумление.

– Если кидаешь камень в человека, будь уверен, что он не вернётся к тебе, – сказал я тихо.

Не толпе, ему, и он услышал.

Пацан заморгал, с силой сглотнул, будто чем-то подавился, провёл ладонью по лицу, размазывая позорно навернувшиеся слезы, и дал дёру. Растворился в толпе, словно его и не было. Повозка ехала себе дальше, звеня железом.

Толпа на мгновение замерла в изумлении. Ведь варвар проявил милость. Зверь, дикарь – не может быть.

Вдруг какой-то простолюдин в высоких рыбацких сапогах и свернутой сетью на плече, что был ближе всех к повозке, ткнул пальцем в мою сторону и заорал, перекрывая общий гул:

– Да вы видели это, видели? Люди добрые! Он по-нашему говорит. По-нашему! Обезьяна эта умеет разговаривать!

Толпа загудела, завертела головами. Кто-то выкрикнул:

– Да ну, показалось!

– Во, точно, померещилось, – подхватили другие.

– Клянусь Матерью Шторма! – не унимался рыбак. – Он пацану только что сказал что-то по-нашему. Эй, пацан, ты где? Покажись, подтверди! Эй!

Но мальчишка уже растворился в людском море, и след его пропал.

Рыбак ещё пытался перекричать толпу, но его быстро заглушили. Одни хохотали, другие шикали, третьи плевали надменно в пыль под ногами. Ещё миг – и толпа снова ревела, будто ничего не случилось. Никто ему не поверил.

Я сказал это тихо, чтобы слышал только парнишка. Я знал язык врага. Знал давно.

Меня научил этому мой наставник. Или покровитель. Или опекун. Учитель. Подходящего слова я так и не нашёл. Шаман Арх из племени гельдов заменил мне семью, вырастил с малых лет. Я родителей не помнил, а он говорил, что они погибли во время набега имперцев, когда я уже народился, но был величиной с форель.

Шаман учил меня всему, что знал сам. А знал он многое. И многое предвидел. Я схватывал быстро. Он повторял, что язык врага нужен, чтобы быть готовым.

Готовым, так он говорил, будто пряча последние слова. К чему именно – никогда не добавлял. Лишь уверял, что знание это пригодится.

Видно, к такому дню он меня и готовил.

И вот теперь я слышал чуждый мне архонтский язык впервые не от шамана, а от солдат, от горожан, от тех, кто считал меня трофеем.

Мой Учитель пал в тот день, когда захватчики пришли в наши земли. Наше поселение сгорело дотла. Женщин и детей мы успели увести в лес, пока мужчины вставали в круг и готовились к бою. Они сражались до последнего вздоха. Почти все легли там, остальных, раненых, заковали в цепи и погнали на юг.

Я был среди тех, кого пленили. И единственный, кто остался живым. У меня была цель. Я знал язык врага, и это знание не для того было вложено в меня, чтобы я исчез бесславно.

Шаман говорил, что моя дорога ещё впереди. Я ему верил…

* * *

Повозка выехала на широкую улицу-площадь, не то сливавшуюся с рынком, не то вырастающую из него. Воздух сразу сменился: дым, специи, нагретый кипящий жир. Рядами тянулись прилавки, сбитые из грубых досок, у которых толпился пёстрый люд.

На крюках висели копчёные окорока, вяленая оленина. Старик в кожаном фартуке, наточив топор, рубил баранину. Торговка разливала похлёбку из тушёной репы. Под навесами висели связки лука, виднелись корзины с овощами. На огромной жаровне шипела курица, обложенная травами. Тут же продавали румяные булки, зажаристые лепёшки, сытники, орехи. В ящиках со льдом запотевали кувшины с элем.

От таких запахов голова кругом, особенно если неделю уже нормально не ел, довольствуясь черствым хлебом, который выдавали пленникам, чтобы не сдохли.

Между прилавков носились дети, шныряли воришки, чинно прохаживались богатеи. А покупатели спорили о цене так громко, что мешали друг другу.

Я повидал немало городов, пока служил наемником в торговом караване валессарийцев. Но этот казался живым муравейником. Кишел людьми, словно бы бездумно перемещавшимися туда-сюда. Я поморщился.

Толпа жила своей жизнью. Здесь от меня не шарахались, ругались и смеялись в шаге от клетки, где сидел я.

Я же наблюдал за ними, как зверь из западни. Смотрел на лица, на толкотню, на торговку, что бранилась с покупателем, на мальчишек, спорящих за горсть орехов, и ярость поднималась внутри, разгораясь, будто пожар.

Дайте мне волю, и… и я перерезал бы каждому горло за мой род, за Учителя, за всех, кого знал и кто был мне дорог.

Но минута тянулась за минутой. И чем дольше я смотрел на люд, тем больше понимал – они такие же люди. Мужчины с загорелыми обветренными лицами и мозолистыми руками, беспечно смеющиеся дети, что крутятся возле своих матерей, играя с палкой и костяшками, женщины, громко спорящие с торговцами. Они продолжают жить обычной жизнью, не зная ничего о том, что солдаты Вельграда стерли с лица земли мое поселение, мое племя…

И каждый из них – мой враг? Или они – простые люди… Простонародье в потрёпанной одежде, что торгуется за кусок хлеба, платит скудные медяшки за обрезь – жилы и сухие края мяса, которые у нас шли собакам. Немногие, видно, здесь могут позволить себе сочный кусок с прожилками.

Я наблюдал и запоминал. Многие из них, видел я, живут в нужде. Их обманывают те, кто зовёт себя хозяевами, благостинами. Здесь всё устроено иначе, не как у нас. И я впервые сам увидел то, о чём не раз говорил шаман.

«Эльдорн, сын мой, – повторял он вечером у костра. – Империя считает себя цивилизацией. У них есть верхушка и те, кто живёт под ней. Расслоение и нужда, мнимый порядок и власть. Сейчас эти слова тебе чужды, но ты запомни их накрепко.»

Тогда я не понимал его. Шаман всегда был самым учёным среди нас. Он редко вспоминал прошлое, но я догадался: когда-то он жил среди имперцев, учился в Вельграде, знал их книги, знаки, науки. Нам он почти не говорил об этом, лишь учил меня языкам, звучавшим странно в нашем племени.

Я не понимал, зачем мне этот чужой язык, который негде применять, но впитывал всё послушно. Теперь смысл прояснился.

Нет, простые торговцы, ремесленники, нищие у дороги, даже купцы в расшитых кафтанах – едва ли они виноваты в том, что когорта Империи пошла походом на северные племена. Их толкнули вперёд другие. Я повернулся в клетке и вскинул взгляд на холм.

Те, кто сидит выше, чьё слово обращает в пепел целые народы.

И теперь я смотрел на чужих людей и впервые видел в них не врагов, а жертв.

Клетку куда-то поволокли, потом она дёрнулась и замерла. На небольшой площади передо мной возвышался деревянный настил, поднятый над мостовой примерно на два локтя. Потемневшие доски покрыты пятнами въевшейся, высохшей до черноты крови. Посреди настила высились столбы, невысокие, как мачты рыбацких плесковиц. Почти все столбы были заняты. К ним цепями были прикованы рабы.

Среди них был разный люд: валессарийцы с татуировками на плечах; степняки – косматые, жилистые, с медными амулетами; горцы – крепкие мужчины, седые согбенные старики и угрюмые юноши с поникшими головами.

Женщины разных народов – от девиц с косами до беззубых старух, которых продавали за жалкие монеты, отправляя на кухни и в прачечные.

Все они были прикованы к столбам или стояли на коленях у ног новых хозяев, купивших их. Рынок рабов. Место, о котором мой народ знал только по легендам. Теперь и я стоял здесь, как живой товар.

Кромники подошли к клетке. Замок щёлкнул. Дверь распахнулась.

Я собрался. Тело само приготовилось к рывку. Быстро окинул взглядом пространство вокруг.

Так, ясно… Ближний кромник справа – удар в челюсть. Слева – этого можно локтем в горло. Можно вырвать копьё… нет, лишние секунды. Проще сделать прыжок через порог клетки, уйти между двумя солдатами, рвануть вниз по ступеням настила и…

И дальше в толпу. Петлять, прорываться, скользить в людском потоке. Проскочить площадь, нырнуть в узкий проулок между теми строениями. По пути схватить нож с лотка мясника…

План вспыхнул и вычертился мгновенно. Я сделал вдох, сгруппировался и ждал только одного – подходящего мгновения для броска. Дверца приоткроется ещё чуть-чуть, и я вырвусь.

Но пленители оказались не такими простаками. Стоило створке клетки открыться, как они сразу выставили вперёд плетёную сеть. Видно, я был не первым рабом, который только и ждал мига, чтобы уйти. Сеть была туго сплетена из сероватых волокон полевого камыжника. Колючая и крепкая, как воловьи сухожилия. Стоило в неё угодить, и она цеплялась к коже. И всё же терять мне было нечего.

Рывок с места.

Я влетел в сеть всем телом, пытаясь прорвать её на ходу. Волокна натужно трещали. Один узел лопнул, второй! Я уже почти вырвался.

Толпа ахнула, кромники застыли. Никто не ожидал такой прыти от голодного пленника.

Потом все опомнились сразу. Ударили древками копий и алебард. Один, другой. Меня сбило с ног. Сеть путала руки и ноги. Я отбил несколько тычков, но новые удары обрушились на спину, вдавив в настил.

Я всё-таки рухнул.

Двое латников с проклятиями навалились сверху. Тяжёлые, как могильные камни. Броня их давила мне грудь, цепко прижимала к земле.

Я выдернул руку и ударил первого кромника между щитков доспеха. Бил жёсткой ладонью, распрямлёнными пальцами, твёрдыми, как доска, чтобы попасть не в броню, а промеж щитков.

Рычание, хруст рёбер. Кромник взвыл, сполз в сторону, хватаясь за грудь. Я рывком сел, извернулся. Второго я зацепил ногой, а после сразу накинул захват на шею. Стоило потянуть сильнее, и его шейные позвонки хрустнули бы, как сухие ветки.

Я уже напрягся для рывка… собрал все силы.

Бам!

Удар по голове. Вспышка перед глазами. А потом – мгла.

«Пещерная скверна! Немного не успел. Если бы не эта камыжная сеть…» – последняя мысль кольнула, прежде чем всё исчезло.

Тьма сомкнулась надо мной.

Глава 2

Я очнулся и попытался открыть глаза. Одно веко поднималось с трудом, приклеенное к нижнему засохшей кровью. Второе дрогнуло, пропуская ослепительный солнечный луч.

Я стоял, точнее, висел. Руки подняты над головой, стальные оковы врезались в запястья. Железо передавливало плоть, любая перемена позы отдавалась ноющей болью.

В горле пересохло. Губы потрескались. Солнце поднялось высоко, и настало чертово пекло, непривычное для меня.

Они зовут нас варварами северных племён. Варварами с ледяной кровью, как говорил шаман Арх. Хотя никакие мы не дети льдов. Да, зимой у нас снег хрустит под ногами, но летом трава зеленеет, всюду пахнет цветами. Осенью листва желтеет, весной бегут ручьи.

А здесь… здесь одно бесконечное лето, только вывернутое наизнанку.

Я собрался, подтянул тело и нашёл ногами опору. Выпрямился настолько, насколько позволяли цепи.

Негоже показывать беспомощность. Даже если сил во мне капля, я не склоню голову ни перед одним господином, который вздумает купить меня на невольничьей площади. А при первой же возможности я сверну ему шею.

Лишь об одном я просил сейчас богов: чтобы меня купил самый злой, самый подлый человек во всём Вельграде. Чтобы, когда мои пальцы войдут ему в глазницы, внутри у меня не ничего не дрогнуло. Ни капли сочувствия.

Странная мысль. Даже сейчас, прицепленный к столбу, я ловил себя на мысли, что порой жалею тех, кого должен считать врагами…

Я ведь «варвар», так они думают. Зверь. Монстр из северных земель, который должен рвать всех зубами и когтями.

Но даже сейчас, когда сталь всё глубже врезалась в запястья, я ощущал себя человеком. Гораздо больше, чем вся эта толпа. Эти глумливые зеваки, что щурились на полуголых рабынь, прикованных к столбам, лезли под лохмотья, щупали их, будто рачительно выбирали товар, а на деле просто тешили свою похоть.

Но даже в этом они не могли себе признаться.

Они – животные, а не я.

И вот взгляды зевак переключились на меня. Один, особенно тучный, в бархатном кафтане, подошёл ближе. На поясе у него висел кожаный мешочек. Тугой, тяжёлый, и без звона ясно, что набит солидами.

Он приблизился почти вплотную и обратился к одноглазому надсмотрщику. Тот стоял рядом: плеть-семихвостка на поясе, чёрная повязка на глазу, зубы пожелтели от жевательного табака.

– Эй! Любезнейший, почём этот дикарёныш? – спросил купец, окидывая меня оценивающим взглядом. – Слышь, он недурён. Мускулы добрые. Правда, худой, как северный стылорог после зимовки, зато такой же крепкий. Хм… Работать сможет.

Он почесал рыжеватую, заплетённую в две косички бороду, в которой блестели бисер и мелкие самоцветы.

– Носчиком пойдёт, грузы таскать, – продолжал он рассуждать вслух. – Или на верфь. На корабли. В каменоломню можно, ага… Такой там лет пять протянет, точно.

Надсмотрщик тяжело вздохнул, сплюнул жёлтую табачную слюну и хрипло ответил:

– Его заберёт Чёрный Волк. Уже решено. Гонца послали. Для него это особенный товар.

– Тю-у… Чёрный Волк, – протянул купец, оттопыривая нижнюю губу. – Да у него этот парень и месяца не проживёт. Зачем губить такой экземпляр? Порода, что надо. Да у меня он годы будет работать, и в самом тяжёлом труде. Сколько ему? Лет двадцать? Больше?

– Кто знает, сколько ему лет, – пробурчал надсмотрщик, наконец, сойдя с места, которое будто бы не желал покидать. – И не тебе судить, купец, сколько ему на роду написано.

Он подошёл ближе и ткнул меня рукоятью плети в живот.

– Чёрный Волк развлекает весь город. И императорскую семью тоже, – ухмыльнулся он. – Приходи посмотреть и ты. Посмотришь, как варвар будет биться в Кровавом круге.

– Уф, – купец всплеснул руками и отступил. – Тоже мне зрелище. Арена, бои, рабы-кругоборцы. Махание железом, кровь и смерть. Старо, как мир. Моё дело – множить деньги. Приумножать солиды. А не тратиться на пустое.

– Пустое? По твоему, Лунные игры – это пустое?

Но купец только ещё раз жадно покосился на меня и фыркнул.

– Ну и что толку? Выйдет он на арену, помашет клинком и погибнет от руки такого же дикаря. Мир от этого не изменится. И я богаче не стану. Никто не станет.

– Шагал бы ты отсюда, купец, – проворчал надсмотрщик, приподнимая плеть. – Хватит талдычить о своей ерунде. А я лично приду посмотреть на этого зверёныша. Уж больно он лютый, кромники сказывали. Когда его брали, столько наших уложил. И кромников, и щитников. На арене-то ему самое место. Публика любит кровь.

Надсмотрщик хохотнул, рукояткой плети направляя, выталкивая купца с помоста, а вслед ему добавил:

– Потеха дороже богатства. Богатства мне не видать, а потеху я себе позволить могу. Ничего ты не понимаешь, торгаш, сухая душонка. На солидах помешан. Пшел вон.

Купец буркнул что-то себе под нос, развернулся и ушёл, поправляя мешочек на поясе.

А я понял одно.

Меня не собираются заставлять работать. Меня готовят для арены. Для Кровавого круга. На потеху толпе. Это были плохие новости. Учитель когда-то рассказывал мне о Кровавом круге Вельграда. Говорил об этом тихо, словно боялся, что духи услышат. По его словам, все кругоборцы рано или поздно погибали. Одни быстро, не выдержав первого боя. Другие тянули месяцы, иногда год.

Но конец у всех был один.

Лишь один человек, один за всю историю арены, выжил. Об этом знали даже на Севере. Император даровал ему свободу. Арх описывал его как умелого воина, жестокого, не щадившего ни себя, ни других. Он отправил на тот свет столько людей, что имперские жрецы после молились об очищении города несколько дней подряд. Где он теперь – Учитель не знал. Имени он не помнил. Только осенял себя знаком, когда вспоминал о нем.

У кругоборцев жизнь иная, не такая, как у обычных рабов. Раб на кухне, в порту или на стройке – это имущество, которое могут перепродать, послать по делу, выпустить на улицу с поручением хозяина. У них есть воздух, шум города, возможность увидеть небо без решёток. Видимость свободы, тень жизни.

Кругоборцы – совсем другое.

Арх говорил, что их охраняют строже всех. Строже, чем казну, оружейные склады и дочерей знатных домов. Они живут в каменных казематах под ареной, где не видно ни солнца, ни луны. Их дни исчисляются тренировками и боями. Каждый проходит через наставников, которые делают из них безжалостных убийц. Их не выводят в город, не дают увидеть улицы, людей. Они знают только арену, рев толпы и вкус крови.

Их готовят так же, как бойцовских псов-скальберов. Учат рвать горло друг другу ради забавы тех, кто сидит наверху. Меня собираются сделать одним из них. И от этой мысли внутри бурлила ярость.

Толпа передо мной шевельнулась, будто её толкнул порыв ветра. Потом отхлынула разом, как будто невидимая сила развела людей в стороны. Голоса стихли. Кто-то склонил голову, кто-то прижал ребёнка к себе.

Этой силой оказалась процессия. Несколько кромников в дорогих доспехах, сверкающих позолоченными накладками, шли твердым строем позади фигуры, которую невозможно было не заметить.

Знатный господин двигался так уверенно, что ему не требовалось ни жеста, ни слова, чтобы толпа расступалась. Достаточно было одного взгляда.

Это был немолодой мужчина, чей облик запоминался сразу. Рубленый, будто высеченный из камня подбородок. Холодные и колючие глаза. На вид ему было чуть за пятьдесят, но в нём не было ни дряхлости, ни возрастной усталости. В его облике сквозила твердость и воля, и казалось, она крепче доспехов его личной охраны.

Воины, окружавшие его, были вооружены куда богаче обычных кромников и уж тем более щитников. Их доспехи ловили солнце, ослепляя толпу сверкающими вставками.

Кромники – элитные солдаты. Родовые воины. Псы великих домов, воспитанные с детства, приученные к бою и жестокости. Щитники же, простолюдины в кожаных доспехах, здесь идут в бой и тянут службу за жалование. Кромники – за честь рода и славу. Правда, жалование они получают гораздо богаче.

Процессия приближалась. Толпа шушукалась, обсуждая гостей, но стоило знатному благостину приблизиться к помосту, как шум начал стихать сам собой. Люди отступали перед ним.

– Это архонт войны, – прошамкал какой-то дед с дрожащей бороденкой, заглядывая господину в лицо, будто видел божество.

– Это сам Вархан Серрос? – переспросил кто-то рядом.

– Он, он, – зашептал народ. – Архонт войны. Не пялься, дурачок. Правая рука императора.

Учитель когда-то объяснял мне: архонт – родовое звание, которое давали самым высоким мужам Империи. Если архонт состоял на государственной службе, то отвечал каждый за своё: и потому были архонт войны, казны, торговли, путей и камня. Все они составляли Совет архонтов – горстку надменных людей, управлявших жизнью и смертью целых народов.

И вот один из них стоял передо мной.

Вархан Серрос остановился у помоста, где томились прикованные молоденькие девицы. Кромники вокруг него положили руки на рукояти мечей и сомкнули ряды, образуя живую стену, тем отсекая люд от своего хозяина.

– Кто продаёт? – бросил Вархан Серрос так, словно спрашивал цену за пучок травы. Он даже не повернул головы, не счёл нужным взглянуть на рабовладельца-надсмотрщика.

Того заметно передёрнуло, в глазах мелькнула тревога. Плеть он торопливо сунул за пояс, спрятал хвосты и, слегка сгорбившись, неуверенно двинулся к архонту. При этом косился на кромников, боясь лишним своим движением вызвать их реакцию.

* * *

Он знал, эти разбираться не станут. Однажды его предшественник, решив поторговаться с самим Варханом Серросом, по привычке махнул руками, показывая, что названная тем цена слишком низка. Телохранители архонта поняли это по-своему.

Всего-то был обычный взмах, быстрый жест, которым надсмотрщик хотел выразить недовольство. Но для кромника из охраны архонта это выглядело как покушение. Как угроза жизни его господину.

Стражник рванул вперёд так стремительно, что воздух едва колыхнулся. Меч выскочил из ножен почти беззвучным щелчком, и валессарийский клинок рассек торговца от плеча до пупа точным, выверенным ударом.

Настоящий валессарийский металл – древний и закалённый, острый, как бритва, и крепкий, будто скала после сотен бурь.

Надсмотрщика разрубило почти надвое. Тело ещё не коснулось земли, а кишки уже высыпались на доски. А кромники продолжали движение: двое подхватили труп на пики, проткнув насквозь, словно тряпичную куклу.

Такой была их реакция, мгновенной и отточенной, безукоризненно смертельной.

И вот сейчас одноглазый надсмотрщик по имени Кривой Урхан, держался на почтительном расстоянии от них. Колени его дрогнули, когда он приблизился к архонту войны, чуть согнувшись, будто хотел стать ниже собственной тени. Пот струился по грязным вискам.

– Благостин… – пробормотал Кривой Урхан, голос дрожал от напряжения. – Благостин…

Он сглотнул, оглянулся на стражников, будто проверяя, не решат ли они, что его слова звучат дерзко.

– Я здесь принимаю плату, оформляю грамоту на покупку и владение рабами… – выдавил он. – Вас интересуют эти девицы?

Он осторожно ткнул подбородком, лишь бы не рукой, в сторону прикованных.

– Это степные, благостин. У них ноги… коротки, как у водных ящерок. Лучше… э-э… лучше возьмите вон ту, валессарийку. У них самые длинные ноги, а грудь… посмотрите на ее грудь.

Он повернул голову едва заметно, всё ещё боясь сделать хоть какой-то жест.

Там, чуть поодаль, у столба стояла женщина в рваных клочьях шёлка. Когда-то это было дорогое платье. Теперь оно едва прикрывало её тело. Взгляд яростный и непокорный. Не такой, как у степнячек с опущенными головами.

Кривой Урхан чуть поморщился, глядя на неё, но тут же опустил взгляд в пыль перед собой, ожидая, что скажет архонт.

Я повернул голову и посмотрел туда, куда кивнул трус-работорговец. Она стояла прямо, с высоко поднятым подбородком, будто не чувствовала цепей. Будто это не рынок рабов, а её собственная обитель. Никто из покупателей не заставил её склониться. Она, как и я, не умела кланяться.

Но сейчас её жизнью, как и моей, распоряжались другие.

– Мне не нужна валессарийка, – тем временем небрежно бросил Вархан Серрос. – Они слишком строптивы. Мне нужна кроткая служанка для императрицы.

Урхан торопливо заговорил, все еще пытаясь унять дрожь в голосе:

– Конечно… конечно, благостин…

Он вскинул руки, показывая готовность угождать, и тут же отпрянул, будто от огня. Понял, что размах вышел слишком широким. Руки ушли в стороны почти на два локтя. Этот жест кромники легко могли принять за угрозу. Достаточно было оступиться, чтобы потерять не только равновесие, но и кисти.

Вархан Серрос снисходительно и лениво улыбнулся краем губ, заметив его метания. Урхан уловил знак. Значит, дышать ему по-прежнему дозволено.

– Тогда… берите степнячек, благостин, – поспешил он продолжить, сглатывая страх. – Они покорные, работящие. Правда, временами… э-э… медлительны по своей природе…

– Поддерживать порядок в спальне много ума не требует, – бросил архонт.

Он шагнул вперёд, выбрал одну из степнячек и схватил её за челюсть. Пальцы легко нашли точки у суставов на лице, разжимая зубы против её воли, без всяких просьб. Затем он шлёпнул её по низкой округлой заднице, оценивая упругость тела, и резко дёрнул за волосы, поднимая голову выше.

– А недурно, – произнёс он немного равнодушно, будто осматривал кувшин в горшечном ряду. – Крепкая и ладная. Сойдёт. Сколько?

– Восемь… восемь золотых солидов, благостин, – выдавил Урхан, чуть склонив голову.

Я уже послушал здешний гомон и понял, что за восемь золотых продавали разве что пропойц да должников из ямных. А здесь – молодая, крепкая девушка. За такую обычно просили двенадцать без торга. Работорговец, конечно же, это прекрасно знал.

Но Урхан не рискнул поднимать цену. Не перед архонтом войны.

– Беру, – решил Вархан, кивнув неприметному слуге за своей спиной.

Тот покорно подошел, достал кожаный мешочек, отсчитал монеты и передал их одноглазому. Кромники сразу сомкнули строй, взяв степнячку в полукольцо. Девица не сопротивлялась. Опустила голову и подчинилась мгновенно.

Вархан Серрос, закончив с этой покупкой, бросил взгляд дальше по помосту. Я не видел, но чувствовал, как его взор скользнул мимо старухи, прошёл без остановки по крепкому бородачу и остановился на мне. Брови его сошлись, глаза сузились. Взгляд стал любопытным и изучающим.

– Гельд? – спросил он громко.

– Совершенно верно, благостин Вархан Серрос, – торопливо подтвердил Урхан. – Когорта под предводительством имперского кроммарха Милдаря только что вернулась из похода и привезла его.

Он говорил поспешно, будто боялся замешкаться хоть на секунду:

– Вошли в город с добычей, благостин… и с хорошими новостями. Разбили целое поселение гельдов.

– Пещерная скверна, – процедил архонт. Его глаза, сверкнули раздражением. – Кроммарх Милдарь не доложил мне об этом пленном.

– Он направился к вам, благостин, – выпалил Урхан, почти запинаясь. – Он оставил раба здесь. Вы… наверное, разминулись.

Вархан чуть качнул подбородком. Короткий кивок, в котором читалось презрение. Презрение ко всем: к простолюдинам, к надсмотрщику, к толпе… и к рабу, которого он секунду назад едва замечал.

Но, подойдя ближе, остановившись прямо передо мной, он задержал взгляд. И этот взгляд изменился. В нём рос неподдельный интерес, как будто перед ним оказался редкий трофей. На мгновение даже мелькнула искорка скрытого восхищения. Едва заметная, но я увидел её.