Buch lesen: «Тайна Анджелины Фруд. Серия «Мир детектива»»

Schriftart:

Переводчик Свен Карстен

Редактор Марина Тюлькина

Дизайнер обложки Анастасия Владимирович

ISBN 978-5-0055-5185-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Серия «Мир детектива»

Вышли
Хьюм Ф. Человек в рыжем парике
Смолл О. Дж. Образцовая загадка
Фримен Р. Остин. Тайна Анджелины Фруд
Хрущов-Сокольников Г. Джек – таинственный убийца: большой роман из англо-русской жизни
Мейсон А. Э. В. Дело в отеле «Семирамида». Бегущая вода
Александров В. Медуза
Панов С. Убийство в деревне Медведице. Полное собрание сочинений С. Панова
Мейсон А. Э. В. Страшнее тигра
Детектив на сцене. Пьесы о Шерлоке Холмсе

Готовятся
Декурсель П. Сын тайны или два ребенка
Феваль П. Жан-дьявол
Темме Й. Мельница на Черном болоте и другие новеллы
Мало Г. Разбитая жизнь
Мари Ж. Ошибка доктора Маделора
Хрущов-Сокольников Г. Петербургские крокодилы
Цеханович А. Петербургская Нана. Убийственная любовь
Цеханович А. Темный Петербург
Хоуп Э. Бриллиантовое ожерелье или история о двух дамах, джентльмене и нескромности герцогини
Фере О. Запутанное дело
Хьюм Ф. Таинственная тень
Габорио Э. Адская жизнь

Супруга кокаиниста

Опытного практикующего врача удивить чем-либо нелегко, а пробудить в нем настоящий профессиональный интерес и того сложнее. Но в те времена, когда я подменял доктора Хамфри в его медицинском кабинете на Оснабург-стрит, что возле Риджентс-парка, я был далек от того, чтобы называться опытным; диплом я получил менее года назад и не успел еще выработать необходимой для любого врача профессиональной невозмутимости. Поэтому происшествие, о котором я собираюсь рассказать, произвело на меня глубочайшее впечатление и занимало мои мысли еще долгое время спустя.

Было около полуночи (на соседней колокольне только что пробило три четверти двенадцатого), когда я отложил в сторону книгу, с наслаждением потянулся и зевнул. Последнее обстоятельство, впрочем, никоим образом не лежало на совести автора, произведение которого я читал.

Я встал и принялся вытряхивать из трубки остывший пепел. В этот момент в дверь позвонили. Слуга мой давно уже спал, поэтому я сам направился к двери, в глубине души посылая к черту запоздалого посетителя.

Как только я открыл дверь, меня обдало холодным ветром и брызгами мелкого дождя. У подъезда стоял автомобиль. Водитель его, высокий и плотный мужчина лет сорока, готовился вторично дернуть за ручку звонка.

– Доктор Хамфри? – спросил он, и по этой его ошибке я понял, что он нездешний.

– Нет, – ответил я, – доктор Хамфри в отъезде. Я его помощник.

– Что ж, тоже сгодится, – сказал он несколько грубоватым тоном. – Вы должны немедленно отправиться со мной к одной даме. Ей внезапно сделалось дурно после сильного потрясения.

– Физического или морального? – Пожалуй, скорее морального, – ответил незнакомец. Однако это прозвучало столь неубедительно, что я решил уточнить:

– Эта дама получила какие-нибудь травмы?

– Н-нет, – ответил он с запинкой. – Насколько мне известно, никаких. Думаю, обошлось без травм.

– Но она точно не ранена?

– Точно нет, – отрывисто ответил он, и в его голосе было столько напускной уверенности, что я тут же начал подозревать обратное. Впрочем, гадать было бесполезно, требовалось поспешить. Я вернулся в кабинет, взял сумку для неотложной помощи и стетоскоп, вышел и запер за собой дверь.

Незнакомец, ожидавший с большим нетерпением, почти затолкал меня в автомобиль, и тот буквально рванул с места. Судя по звуку мотора, машина была очень мощной.

Мы поехали по направлению к Мэрилебон-роуд и свернули на Олбани-стрит, но после этого я перестал различать дорогу: дождь усилился, и вода струилась по стеклам окон сплошным потоком. Мне показалось, что ехать было недалеко, может быть, всего пару миль. Но, возможно, я ошибаюсь – с этими большими машинами никогда не угадаешь. Во всяком случае, поездка заняла минут пять. За время пути мы с моим спутником не обменялись ни словом. Только когда автомобиль уже замедлял ход, я спросил:

– Так как же фамилия этой дамы?

– Ее зовут… э-э… миссис Джонсон, – ответил он.

По его неуверенному тону можно было предположить, что он не слишком хорошо знаком с пострадавшей. Это показалось мне странным: ведь к незнакомому человеку не ездят вызывать доктора посреди ночи. Такая мысль мелькнула у меня в голове, когда я выходил из автомобиля.

Насколько я мог судить, мы оказались на одной из маленьких тихих улиц богатого района Лондона. Было очень темно, и единственное, что я смог рассмотреть, был номер дома – сорок третий. Дом был старинной постройки, от улицы его отделял маленький палисадник. Жалюзи на окнах были плотно закрыты.

Когда мы стали подниматься по ступенькам крыльца, дверь бесшумно отворилась, и я различил в темноте пожилую женщину, по-видимому, служанку. В передней на столе стояла свеча. Мой проводник взял ее и знаком пригласил меня следовать за ним вверх по лестнице.

На первой площадке он остановился и указал на слегка приоткрытую дверь.

– В этой комнате, – сказал он, затем повернулся и стал спускаться по лестнице.

Некоторое время я простоял в нерешительности: все происходящее казалось мне необычайно странным; кроме того, в душу мою начинало закрадываться ужасное подозрение, еще более усилившееся, когда я заметил на двери несколько длинных царапин, точно ее взламывали снаружи.

Вспомнив, зачем я здесь, я поднял было руку, чтобы постучать в дверь, но увидел, что она приоткрылась еще больше, и в образовавшуюся щель выглянул какой-то мужчина. Пальцы его, державшие створку двери, сразу привлекли мое внимание: они были узловатые, с закругленными, подобно ореховой скорлупе, ногтями. Что же до его головы, то она была странной грушеобразной формы, черты лица были резкими, лоб скошен, словно стенка гроба, а волосы над ним были какого-то серого, выцветшего цвета.

– Я врач, – назвался я.

Он посмотрел на меня красными, словно от слёз, глазами, ничего не ответил и распахнул дверь. Я вошел в комнату. Затворяя за собой дверь, я заметил, что замок ее был сломан.

Комната, в которой я оказался, была спальней. На кровати лежала молодая женщина, полностью одетая и укрытая плащом; на ней было, кажется, нарядное вечернее платье, но рассмотреть подробнее мешал плащ, доходящий до самого подбородка. Думаю, ей было лет двадцать восемь. Она была удивительно хороша собой, но смертельно бледна. Однако она пребывала в сознании; глаза ее с вялым интересом следили за мной, когда я в некотором смущении приблизился к кровати.

– Добрый вечер, миссис Джонсон. Мне сообщили, что вы больны. Что с вами? Вы испытали какое-то сильное потрясение?

Когда больная услышала произнесенное мной имя, лицо ее выразило легкое недоумение, но она тотчас же ответила – голосом тихим, чуть громче шепота:

– Да, мне слегка не по себе… но это ничего… право, не следовало вас из-за этого беспокоить.

– Вид у вас нездоровый, – сказал я, взяв ее за запястье, чтобы проверить пульс, – а рука ваша холодна как лед.

Не переставая считать ее пульс, я поднял голову: в зеркале, висевшем напротив, за своей спиной я увидел мужчину, отворившего мне дверь. Он сидел в углу комнаты, вжавшись в кресло и закрыв лицо руками.

– Разрешите спросить, какое именно потрясение вы испытали? – поинтересовался я, убирая часы.

На лице молодой женщины появилось подобие улыбки.

– Это уже совсем не медицинский вопрос, не правда ли? – проговорила она.

– Быть может, – согласился я, хотя и понимал, что она уходит от ответа.

Я счел за лучшее не настаивать. Внимательно посмотрев на пациентку, я понял, что объяснений от нее мне не дождаться, и придется догадаться самому, было ли ее потрясение чисто психическим, или же здесь имело место нечто большее.

Особую тревогу вызывала у меня мертвенная бледность ее лица. Понять, что оно выражало, было затруднительно; было лишь ясно, что незадолго до моего прихода ей пришлось пережить очень сильное потрясение. Но был ли это страх, печаль, ужас или просто физическая боль – этого я никак не мог определить.

– У вас что-нибудь болит? – спросил я, продолжая держать ее руку в своей. Но она лишь устало покачала головой, не открывая глаз.

Конечно же, это был не ответ. Ее внешний вид, равно как и таинственная атмосфера всего дела заставляли предполагать худшее. Странная поза человека в кресле, который, сгорбившись, не отнимал от лица ладоней, лишь распаляла мое воображение. Плащ, закрывавший женщину до подбородка, казался мне все более подозрительным. Возможно, с его помощью от меня пытались что-то скрыть? Но почему? Ведь они сами вызвали меня сюда! Я не мог найти никакого рационального объяснения поведению всех участников…

Я достал из саквояжа стетоскоп и приложил его к груди больной, слегка сдвинув плащ. Она тут же открыла глаза и сделала движение, чтобы придержать край плаща около шеи. Я внимательно прослушал ее сердце – оно билось учащенно, но тоны его были вполне нормальными. Перемещая стетоскоп, я постепенно все больше сдвигал край плаща. Наконец, быстрым движением я вовсе отбросил его.

– Боже мой! – невольно воскликнул я. – Что с вашей шеей?!

– Простая царапина, – ответила она едва слышно. – Ничего страшного. Это… след от ожерелья, которое я надевала вечером. Оно оказалось довольно узким.

– Что ж, понимаю, – сказал я и не соврал, поскольку не понять все произошедшее с ней было невозможно.

Конечно же, я ей не поверил – да этого от меня и не ждали. Но оспаривать ее объяснение было, разумеется, бесполезно. Багровый след на коже был определенно оставлен шнуром или лентой, затянутой вокруг ее шеи со значительною силой, не более часа назад. Кто и почему проделал с нею такое – в этом я, как доктор, не должен был начинать разбираться. Однако мне было совершенно ясно, что в этом случае мой моральный долг выходил далеко за рамки профессионального.

В этот момент мужчина в углу издал громкий стон и воскликнул: «Боже мой! Боже мой!», а затем, к моему глубочайшему смущению, зарыдал в голос.

Я не знал, что и сказать, больше всего желая тут же провалиться сквозь землю. Я обернулся на женщину – на ее мертвенно бледном лице на миг отразилось чувство сильнейшего отвращения и презрения, – и снова посмотрел на человека в кресле. Доставая платок из кармана, он что-то обронил на пол; я присмотрелся: это был небольшой бумажный конвертик. Что-то в его форме, но особенно в том быстром хищном движении, с которым мужчина тут же нагнулся, чтобы подобрать его, убедило меня, что в пакетике был кокаин.

Это объясняло многое, и прежде всего, эмоционально неустойчивое, почти истерическое состояние мужчины. Нервы его были очевидно расстроены, а рука, держащая платок, заметно дрожала. Но рука моей пациентки, когда я проверял ее пульс, была расслабленной и спокойной, да и по лицу ее – серьезному и решительному, несмотря на выраженную бледность, – можно было уверенно определить, что она не находилась под действием наркотика. Но гадать было бесполезно. Вся информация о деле, которую я мог бы получить, у меня уже была, и мне оставалось лишь провести необходимое лечение. Открыв саквояж, я достал парочку успокоительных порошков и подошел к умывальнику, чтобы смешать их в стакане с водой. Неподалеку стоял камин, и на его полке я заметил несколько фотографий людей в театральных костюмах, в том числе обеих персон, находившихся сейчас в этой комнате. Вероятно, моя пациентка была актрисой; на это же указывали и прочие детали, которые я заметил в обстановке, и которые уже были мне знакомы по медицинской практике доктора Хамфри, известного в театральных кругах. Но, как справедливо заметила бы моя пациентка, это был вопрос совершенно не медицинского характера.

– А теперь, миссис Джонсон, – сказал я (и пациентка снова посмотрела на меня с легким удивлением), – пожалуйста, выпейте это.

Она позволила мне помочь ей сесть на кровати прямо, чтобы проглотить лекарство, и когда голова ее была приподнята, я опять увидел впереди на шее отчетливые следы от шнура или веревки. Затем она со вздохом откинулась на подушки и не спускала с меня взгляда, пока я убирал стетоскоп в саквояж.

– Я приготовлю для вас лекарство, и вам нужно будет принимать его регулярно. Думаю, мне не требуется напоминать, – тут я обернулся к плачущему в углу мужчине, – что миссис Джонсон требуются тишина и покой.

Он только кивнул и ничего не ответил. Мне оставалось лишь попрощаться.

– Спокойной ночи, миссис Джонсон, – мягко сказал я, пожимая ее холодную руку. – Надеюсь, что через час или два вам станет лучше. Постарайтесь не напрягать свои нервы и… не забывайте принимать лекарство.

Она поблагодарила меня, сказав несколько любезных слов все тем же тихим голосом и с той же печальной улыбкой, от которой у меня сжалось сердце. Мне не хотелось оставлять ее, слабую и беспомощную, в обществе этого подозрительного субъекта. Но что я мог поделать? Я был всего лишь приглашенным врачом.

Когда я направился к двери, которая оставалась приоткрытой из-за сломанного замка, мужчина поднялся с кресла, словно бы для того, чтобы проводить меня. Я пожелал спокойной ночи и ему, и он ответил мне приятным голосом образованного человека, совершенно не вязавшимся с его растрепанным видом. Спускаясь в темноте по лестнице, я встретил человека, который привез меня сюда; он поджидал меня внизу со свечой в руке.

– Ну, как она? – отрывисто спросил он.

– Миссис Джонсон очень слаба и страдает от нервного потрясения, – был мой ответ. – Я собираюсь приготовить ей успокоительное. Должен ли я прислать его на этот адрес, или вы отвезете меня снова?

– Я отвезу вас домой, – отрезал он, – и сам доставлю ей лекарство.

Мы вышли вместе, его машина ждала у ворот. Закрывая за собой дверь, я быстро осмотрелся в надежде приметить какую-нибудь отличительную особенность этого дома, которая помогла бы мне распознать его, случись такая надобность. Но темнота скрывала всё; лишь у дома напротив я приметил нечто вроде угловой башенки с куполом, увенчанным большим флюгером.

Во время короткой поездки владелец машины опять не произнес ни слова. Когда мы снова очутились перед входной дверью дома доктора Хамфри, мой спутник молча проследовал за мной в кабинет и терпеливо ожидал, пока я готовил лекарство для миссис Джонсон. Когда я передал ему бутылочку вместе с инструкцией по приему, он сунул ее в карман и довольно грубовато поинтересовался, сколько он мне должен.

– Правильно ли я понимаю, что это было разовое посещение? – спросил я.

– Если понадобится, они за вами снова пришлют, – ответил он. – Но я хочу заплатить вам сейчас, ведь пригласить врача была моя идея.

Я назвал ему сумму гонорара, и он заплатил.

– Надеюсь, вы понимаете, – сказал я, принимая деньги, – что больная нуждается в бережном обращении, пока не окрепнет?

– Я-то понимаю, – резко ответил он. – Но я же не ее супруг. Вы объяснили это мистеру… мистеру… ее мужу?

Отметив, как он запнулся на этих словах, я сказал:

– Да, я сообщил это и ему тоже, но не знаю, понял ли он меня. Его психическое состояние внушает мне опасения. Я надеюсь, что у миссис Джонсон есть кто-то более ответственный, чтобы позаботиться о ней…

– У нее есть, – сказал он твердо. – Но ей не грозит никакая опасность?

– С медицинской точки зрения, нет. Во всем же прочем… Вы знаете это лучше меня.

Он посмотрел на меня испытующе и коротко кивнул. Затем, буркнув мне пожелание спокойной ночи, повернулся и вышел.

Заперев за ним дверь, я вернулся в кабинет и вписал сумму полученного гонорара в расчетную книгу доктора Хамфри. Без сомнения, опытный врач посчитал бы на этом сделку завершенной, но я был новичком в медицинской практике, и случай не шел у меня из головы. Меня переполняло удивление, любопытство и чувство глубокого беспокойства о здоровье моей прекрасной пациентки. С трубкой в руке я уселся перед газовым камином, чтобы еще раз все обдумать.

Что же все это означало? Составными частями загадки были, без сомнения, сломанная дверь, пакет с кокаином и синяки на шее миссис Джонсон. Я попытался рассмотреть три элемента этой тайны как по отдельности, так и вместе.

След на шее появился совсем недавно. Ошибиться в его происхождении было невозможно: шнур или веревка были затянуты вокруг шеи со значительной силой, и сделала это либо сама моя пациентка, либо кто-то из ее окружения. Следовательно, это было покушение на убийство… или, может быть, попытка суицида? Как определить точно?

Была еще дверь. Ее взломали, следовательно, она была заперта изнутри. Это больше соответствовало попытке самоубийства, но и покушению на убийство тоже не противоречило. Так кто же тогда взломал эту дверь? Убийца, желающий добраться до своей жертвы, или некто, желающий кого-то спасти? Но, опять же, от чего – от убийства или от желания наложить на себя руки?

Но вот наркотик… Определенно, он и был причиной всех бед.

Что же из всего этого получалось? Могли ли все эти трое участников трагедии быть кокаинистами, а сам эксцесс вызван неумеренностью в употреблении наркотика? Эту возможность я решительно отверг: состояние моей пациентки, ее внешний вид и манеры исключали такое, да и господин, который доставил меня туда и обратно, выглядел крепким и здравомыслящим человеком, не вызывавшим ни малейших подозрений в наркомании.

Я попытался припомнить, как выглядели все трое. Первый из двух мужчин был приятной наружности господином лет сорока; второй – этот так называемый «муж» – казался нездоровым как физически, так и морально, и выглядел, я бы сказал, истерическим слабаком. Если учитывать внешнюю привлекательность его супруги, то причиной трагедии могла стать его ревность.

А она была очень привлекательна, очень! Я даже назвал бы ее красивой – или, вернее, она могла быть такой, если б ее не портила ужасающая бледность. Ее щекам явно не хватало румянца молодости и здоровья. Но, помимо внешней красоты, в ней угадывалась еще и внутренняя, а также деликатность характера. Не знаю, как я распознал это; возможно, было что-то такое в ее улыбке, с которой она поблагодарила меня за помощь перед тем, как мы попрощались, – в улыбке, вызвавшей у меня ответную нежность. При этом у меня сложилось впечатление, что она была женщиной с решительным характером и живым умом.

Ее внешность была запоминающейся. Волосы ее были густы и длинны, с пробором посередине и зачесанные к вискам так, что почти не было видно ушей; темно-серые глаза смотрели ясно из-под ровных черных бровей, почти сходившихся над ее прямым, изящной формы носом. Возможно, именно эти брови и придавали ее лицу выражение внутренней силы, которое еще больше подчеркивали крепко сжатые губы – хотя последнее, вероятно, было вызвано пережитым психическим потрясением.

Я размышлял до поздней ночи, но так ни к чему и не пришел. Внезапно вздрогнув, я очнулся от раздумий, выбросил эти мысли из головы и отправился в постель.

Но и утром, и все последующие дни два лица стояли перед моим внутренним взором: первое – уродливое, со скошенным лбом и шапкой волос мышиного цвета, и второе – милое и привлекательное, безмолвно рассказывающее мне о пережитой трагедии и последующей печали. Разумеется, никто больше не посылал за мной, и местоположение таинственного дома оставалось для меня загадкой почти до самого конца моего пребывания в помощниках у доктора Хамфри.

Я навещал пациента, который жил неподалеку от Риджентс-парка, и на обратном пути сбился с дороги. Внезапно я вышел на тихую улочку со старинного вида домами, стоящими в глубине небольших палисадников. Когда я пошел по ней, меня посетило слабое чувство узнавания, и я стал внимательнее осматриваться по сторонам. Вскоре немного впереди я заметил дом с угловой башенкой, увенчанной куполом и флюгером; я перешел на другой тротуар и вгляделся в дом, стоящий напротив. Я тут же узнал жалюзи на окнах и номер сорок три на его стене.

Это был тот самый дом – вместилище тайны и, возможно, даже место преступления.

Но действующих лиц пьесы здесь уже не было. На окнах отсутствовали занавески, на подоконниках – цветы, и они стояли открытыми для проветривания, а на маленькой доске перед входом было прикреплено объявление о сдаче комнат в аренду. На мгновение мне даже захотелось самому снять квартиру в этом доме, но я тут же прогнал это искушение: поступить так значило бы злоупотребить чужим доверием. Имена этих людей были намеренно скрыты от меня, и скрыты, несомненно, по уважительным причинам. Профессиональная этика врача запрещала мне любое вмешательство в личную жизнь моих пациентов. Поэтому, бросив прощальный взгляд на окно комнаты первого этажа, в которой я когда-то побывал, я решительно двинулся по улице дальше, говоря себе, что та давняя история завершилась, и я никогда больше не увижу актеров, сыгравших в ней свои роли.

Но в этом я, как выяснилось позднее, ошибался. Занавес после первого акта был опущен, но пьеса еще не закончилась. Действие ее развивалось после продолжительного антракта. Говорят, что «грядущие события отбрасывают перед собою заметную тень», но кто может распознать эти тени до той поры, пока они не облекутся в простые и ощутимые формы, чтобы посмеяться над нашими робкими надеждами и предположениями?