Комендант сообщил, что Ларин, прибыв в Пятигорск, сказал, что приехал из Ставрополя на лечение и показал отпускное удостоверение на имя прапорщика Дмитрия Ларина.
–– Не можем ли мы обыскать его комнату? – осведомился Печорин.
–– Как же можно? А вдруг он вернется?
–– Но мы же не без повода к таким действиям прибегнем. У нас есть мертвый поручик Марков, подозрения на Ларина пасть вполне тут могут, да и исчезновение его подозрительно. Может, и с самим прапорщиком случилось несчастье
–– Этого мне еще не хватало, – проворчал комендант – у нас тут просто мясорубка какая-то, жертв больше, чем во время боевой стычки. Ну давай возьму с собой кого-нибудь из инвалидной команды, осмотрим комнату прапорщика.
Через полчаса комендант, Печорин и Петр Семенович из инвалидной команды взошли на порог дома, где квартировали Ларин и Максимов. Комната прапорщика была пуста, видно было, что хозяин собирался в спешке, лежащие в беспорядке на столе бумаги были залиты вином. Петр Семенович, поднимая опрокинутый бокал, из которого вылилось вино неловко задел стоявший на столе подсвечник. Выпавшая из него свеча закатилась под кровать. Инвалид на коленках полез за свечой, и спустя несколько минут, кряхтя, вылез из-под кровати, держа в одной руке свечной огарок, а в другой – несколько игральных карт.
Так вот что, наверное, хранил Ларин в своей драгоценной шкатулке! Больше ничего в комнате Ларина обнаружить не удалось. Комендант, явно чувствуя неловкость из-за вторжения с обыском в комнату офицера, поспешил ретироваться, с укоризной посматривая на Печорина. Тот и сам чувствовал себя неловко. Но все же он спросил у коменданта разрешения взять найденные карты, чтоб показать их знатоку.
«Что вы там хотите найти?» – с явным неудовольствием пробурчал комендант, но все же уступил просьбе.
Печорин отправился с находкой к Николаю Фомичу Скарятину – коллежскому асессору из Петербурга, который, как и Раевич, приезжал на воды почти каждый год, соединяя, как он говорил, «лечение с увлечением». Скарятин был бывалый игрок и числился среди пятигорских любителей метать банк главным знатоком всего, что связано с картежной игрой.
Николай Фомич долго рассматривал принесенные Печориным карты на просвет, проверял их на ощупь, изучал с лупой и наконец вынес вердикт – карты крапленые, великолепной работы наверняка из коллекции первоклассного шулера.
Глава шестая. Число подозреваемых множится.
Придя вечером к доктору, Печорин застал там княжну Мери, которая утешала заметно расстроенного Вернера.
–– Что случилось, доктор? – встревожился Печорин.
–– Да вот Иван Иванович переживает, что не сумел справиться со своим поручением. Утверждает, что он стар и безумен, – ответила княжна.
–– Да-да, – закачал головой Вернер, – стар и, судя по всему, подвержен галлюцинациям!
–– Помилуйте, доктор, какой вы старик, что за странное кокетство! Да расскажите же наконец, что произошло! – потребовал Печорин.
Вернер налили себе воды из графина, выпил залпом и поведал о том, как он пришел нынче с визитом к Раевичу, который несмотря на отменное здоровье, очень любит подвергаться врачебным осмотрам, вероятно, потому что тогда можно, не жалея лекарского времени, часами рассказывать обо всех отправлениях своего организма. Вот и в этот раз он, раздеваясь за ширмою, «делал доклад» о функционировании своего пищеварения. Вернер, не очень вслушиваясь в рассказ, попытался приоткрыть ящик бюро, в котором в прошлый раз он видел вещицы убитых женщин. Была у него такая безумная мысль: оставить ящик чуть-чуть приоткрытым и воспользоваться этим как предлогом начать разговор о «сувенирах» Раевича. Глупейшая, вообще говоря, идея, но доктор никак не мог придумать, каким еще образом можно завести разговор на нужную ему тему. Однако, к его удивлению, в выдвинутом ящике ничего не оказалось. Задав разглагольствовавшему Раевичу уточняющий вопрос насчет колик, которые, как утверждал пациент, помучивают его после плотных обедов, Вернер приоткрыл и расположенный слева ящичек, решив, что перепутал. Но и в том ничего не было.
–– Вот я и думаю – не привиделись ли мне все эти «сувениры», не являются ли наши подозрения по поводу Базиля только результатом моих болезненных галлюцинаций?! Ничего я не узнал и только запутал себя и вас! – огорченно махнул рукой доктор.
–– Бог с Вами, Иван Иванович! Право, Вы делаете слона из мухи. Отчего сразу безумие и галлюцинации? Не проще ли предположить, что Раевич просто переложил или спрятал «сувениры» в другое, более надежное место, – возразил Печорин.
–– Да вот что! Я видел в комнате Раевича уложенный дорожный баул! Не собирается ли он бежать из Пятигорска? – мысль доктора явно заработала в новом направлении. – Нам что-то надо предпринять! Если он решился бежать, это подтверждает наши насчет него подозрения.
–– Не беспокойтесь, я знаю, куда собрался Базиль. Он вместе со Скарятиным и еще несколькими здешними «рабами Фараона» отправляются на несколько дней в Ставрополь. Там у Найтаки ожидается большая игра. Я, кстати сказать, обременил Николая Фомича поручением разузнать о нашем другом подозреваемом – прапорщике Ларине, точнее сказать, лже-Ларине, – и Печорин рассказал доктору и княжне о находке в комнате прапорщика.
–– Так что наш Лжедмитрий вполне возможно шулер и, как сказал Скарятин, судя по филигранности крапа на картах – шулер высшего разряда. Он предположил, что в Ставрополье, где соберутся крупные игроки, кто-то может опознать этого лжепрапорщика по описанию. Комендант же со своей стороны сделал запрос о нем и о настоящем Дмитрии Ларине по своим каналам. Будем ждать ответа.
–– Может, и сам Ларин появится в Ставрополе для игры? – предположила княжна.
–– Не думаю, – ответил Печорин. Ставрополь слишком близко от Пятигорска, откуда он бежал и бежал впопыхах. Думаю, что потому, что виновен в гибели Маркова.
–– А если наш злодей все же Раевич, не будет ли в Ставрополье новых жертв? – встревожилась княжна Мери.
–– Как же мы можем их упредить? Но если вдруг несчастье случится, это будет ясным указанием на виновного. А кстати, – вдруг вспомнил Печорин, – удалось ли что-то узнать о том, были ли лица из нашего списка на местах, где совершались преступления?
Княжна Мери «доложила», что узнала у матери Красинского, что Станислав почти ежедневно совершает дальние прогулки верхом, пока мать отдыхает, она сама его к этому поощряет, не все же ему, бедному, сидеть, пришпиленным к материнскому подолу.
Слуга Раевича, который по счастью, оказался хорошим знакомцем кухарки доктора, сообщил, что в день убийства есауловой дочки барин его куда-то отъезжал, а сам он отпросился на похороны кумы – потому этот день и запомнил.
Лже-Ларин, как известно, ездил дозором по окрестностям – это давало ему возможность под предлогом охраны от злодея самому совершать убийства. И только литератор Белинский исправно сидел дома, но его-то они уже вычеркнули из списка, ибо он ростом не вышел.
Так что многотрудные изыскания в этом пункте оказались тщетными. Надо было признать, что расследование зашло в тупик.
Печорин открыл окно. Прохладный летний вечер медленной волной вплыл в душную комнату. Было тихо, только перекликались где-то вдали птицы. Но эта умиротворяющая романтическая тишина была внезапно и грубо нарушена визгливым женским криком: «Васька, собачий ты сын, где ты шлялся до сих пор, дурья башка!»
Печорину тут же вспомнилась купчиха, которой он помогал спуститься с горы, то, как ее добродетельные речи неожиданно сменились отборной бранью на слугу. О чем-то любопытном она по дороге рассказывала… Что-то о добром попе и суровом дьяконе, который за любой грех готов распять. В памяти Печорина вдруг всплыла и его собственная встреча со священнослужителем в день похорон Веры, и речи последнего про то, что княгиня Галахова смыла мученической смертью свои грехи, а невинные девицы убитые и вовсе счастливы в небесном саду. «На их счастье, кто-то освободил их души от земных оков», – что-то такое бормотал дьякон.
–– Доктор, – обратился Печорин к Вернеру, – а ведь помнится, Ваш коллега говорил, что преступник может считать, что, убивая, он спасает души, делает не злое, а доброе дело, так ведь?
–-Да что-то такое Мойер говорил, пересказывая статью англичанина.
–– Ну тогда, по-видимому, у нас есть еще один подозреваемый. Как Вы думаете, может быть убийцей лицо духовное?
–– Нет, как же такое возможно!? – воскликнула Мери.
–– А почему же невозможно? – возразил ей доктор, – разве история не показывает нам, что во имя Господне совершались иногда страшные преступления?! А о ком Вы говорите, Григорий Александрович?
–– О дьяконе здешней Скорбященской церкви, – и Печорин рассказал друзьям о своей встрече с дьяконом и о речах купчихи Капитолины Дормидонтовны.
–– Господи, боже ты мой! – с болью проговорила Мери, – число подозреваемых множится и множится! Мне уже начинает казаться, что нормальных человек в мире меньше, чем злодеев, вернее, что любой почти человек таков: с виду вполне себе нормальный, а присмотришься – он вполне годится в головорезы.
–– Может, так оно и есть, дорогая княжна, – с печалью промолвил доктор.
–– Нет, не хочу в это верить! Пойдемте скорее на воздух, пойдемте к нам, там дамы придумывают пьесу и шарады, девочки им помогают, кумушки сплетничают, мужчины пьют кахетинское – и все они славные и милые люди, а никакие не душегубы!
Мери надела шляпку и решительно шагнула за порог. Вернер и Печорин с готовностью последовали за ней.
Глава седьмая. У Фадеевых. Подготовка к вечеру
Вопреки ожиданиям, дом, где квартировали Лиговские, встретил их тишиной. Вышедшая навстречу служанка сказала, что княгиня проводит вечер у Фадеевых.
А вот у последних все было именно так, как предполагала княжна Мери: в гостиной княгиня, старшие Фадеевы, неизменные «Добчинский и Бобчинский», Браницкий, Елизавета Горшенкова и несколько соседских дам пили чай и разговаривали. В кабинете Елена Ган с Варей Печориной, смеясь, дописывали пьесу, в комнате девочек Катерина Фадеева с барышней-приятельницей и путающимися под ногами Лелей и Надей придумывали шарады и мастерили с помощью служанки и гувернантки костюмы для них.
Варя, выйдя в гостиную, поздоровалась с доктором, поцеловала брата, но Мери тут же утащила ее в угол комнаты и что-то зашептала на ухо. Через несколько минут обе они подошли к доктору, увели его на террасу и горячо стали о чем-то просить, умоляюще складывая ладони. Печорин с удивлением смотрел через открытую дверь, как доктор мотает головой, смущается, машет обеими руками, но потом, судя по всему, сдается на милость победительниц. Девицы вместе с доктором исчезли за дверью кабинета и только минут через двадцать Вернер вернулся в гостиную, раскрасневшийся, будто распаренный.
–– Что эти барышни сотворили с Вами, бедный доктор! Что они у вас выпросили? – с улыбкой спросил Печорин.
–– Да так ничего, пустяки.
–– Так скажите, если пустяки, не секретничайте!
–– Да, – доктор смутился почти до слез, – просили стишок для пьесы своей. Сказали, что никто из них, включая госпожу сочинительницу, поэтическим талантом не обладает.
Печорин хотел сказать остроту насчет эклог курортного Мефистофеля, но, взглянув на несчастного доктора, придержал язык, в который раз подивившись собственной кротости.
Он подсел к госпоже Горшенковой, которая, как всегда, была в закрытом платье и с изящной фероньеркой на лбу, и, как всегда, имела усталый и изможденный вид. Печорин поинтересовался, как она проводит время на водах и где же ее драгоценный супруг. При упоминании о супруге Елизавета Николаевна поморщилась будто от укола, и сказала, что муж ее в вечных разъездах, даже здесь, на курорте то и дело уезжает по делам. Но, конечно, всегда возвращается, – добавила она со слабой улыбкой. «Какие все здесь непоседливые, – подумал Печорин. – Пора бы и мне уже отправиться в дорогу, что-то я засиделся. Поскорей бы разгадать злодея – и в путь. Всю жизнь жил на коне или на перекладных и не роптал на судьбу».
В это время в гостиную вошли авторицы19 со стопкой исписанных листов в руках и предложили почтенной публике послушать новорожденную пиесу.
Драма в романтическом духе рассказывала о страстной любви горского юноши по имени Азамат, который был то ли черкесом, то ли татарином, к сероглазой и светловолосой русской красавице княжне Софье.
Софья гуляет в саду, разговаривает с подругой-наперсницей и матерью, а Азамат следит за ней и всюду оставляет для нее знаки своего обожания – то необыкновенной красоты цветок, то чудной отделки браслет, то роскошную шаль. Однажды девушке удается, спрятавшись за стволом чинары, увидеть своего тайного поклонника. Азамат необыкновенно красив, и его пламенная любовь вызывает отзыв в сердце Софии. Они не знают языка друг друга, но переговариваются взглядами и звуками. Азамат играет на зурне (ну или на чем-то там еще своем), а Софья музицирует на фортепьяно при раскрытом окне. Но у княжны есть жених – граф Ростислав, статный молодой богатырь. Он любит Софью не меньше, чем Азамат, и изливает свои чувства в стихах, которые трогают сердце девушки:
Безумно жаждать тихой встречи,
Со страхом встречи избегать,
С безмолвной негой слушать речи,
Дыханье сладкое впивать;
Ловить задумчивые взоры,
Упасть на девственную грудь,
С восторгом – ласки и укоры
В одном лобзании вдохнуть;
Ее одну повсюду видеть,
В нее и душу перелить,
Весь этот мир возненавидеть,
Чтоб в нем одну ее любить!20
Горец, видя, что в Софье зарождается глубокое чувство к графу, который к тому же очень нравится матери девушки, плача и стеная, решает зарезать любимую, чтоб она не досталась другому, а потом покончить с собой. Но мудрая мать Азамата – Зульфия приводит в дом удивительной красоты и нежности горскую девушку Лейлу, которая давно уже любит юношу. Лейла рассказывает о своем чувстве песней без слов. Азамат покорён, он просит своего брата-кузнеца выковать из ножа, которым хотел убить Софью, кольцо для Лейлы. Ростислав со своей стороны дарит обручальное кольцо своей возлюбленной. Две пары счастливых влюбленных поют заключительный куплет:
Пусть прекрасны дети юга, их глаза горят огнем.
Но спокойней быть с тем другом, что во всем тебе знаком
С черкешенкой быть черкесу, а с волжанкой русаку
Не доверишься вполне ты никакому чужаку
Каждый может быть любим.
Счастлив каждый со своим.
На сем Finita la сommedia,– завершила Варя, которая в очередь с Еленой Ган читала пьесу.
Романтическая басня в лицах получилась вполне уморительной. Печорина больше всего поразили стихи, приписанные богатырю Ростиславу, – он никогда бы не подумал, что доктор способен сочинить такое страстное поэтическое послание. Интересно, кто же адресат? А, впрочем, пусть это останется врачебной тайной. Заключительные куплеты уж точно девицы сами сплели. Ну чем нелепей и смешней, тем лучше.
Пьеса была милостиво одобрена публикой. Стали распределять роли. Играть горца вызвался Браницкий, Софья досталась Вареньке, Станислава Красинского выбрали, естественно, на роль Ростислава (небось, Варенька и имя для героя сочинила созвучное), Лейлу согласилась изображать Катерина. Мудрую татарскую мать предложили княгине Лиговской или вдовице Зубовой, но обе наотрез отказались изображать на сцене мусульманку, да еще в шароварах, которые полагались по роли. Но выручила Елена Павловна Фадеева, а княгиню Лиговскую сговорили быть матерью Софьи. Соседские барышни должны были изображать подруг-наперсниц. Печорину предложили роль брата-кузнеца, который перековывает ножи на кольца, но он в ужасе замахал пуками и в конце концов на эту роль ангажировали гимназиста, брата Вариной приятельницы.
Теперь надо было озаботиться о костюмах и декорациях. Шарады тоже были почти готовы. Леля придумала для себя костюм индийского фокусника, читающего мысли и чувства. Она (с помощью Надин, гувернантки и Верочкиной нянюшки) вдобавок решила наделать картонных масок с прорезями для глаз и рта – чтобы во время сеанса угадывания мыслей и чувств зрители закрыли ими свои лица.
Глава восьмая. Несчастье.
Печорин с Вернером ушли от Фадеевых в приподнятом настроении. По дороге Печорин не удержался все же от комплиментов пиитическому дарованию доктора. Последний тотчас же обиделся, сочтя это злой иронией, и, наскоро попрощавшись, удалился, прихрамывая больше обычного. Печорин же отправился к себе, уже привычно раздумывая о сложности и противоречивости натуры человеческой. Доктор, которого числят в Пятигорске одиноким философом и циником, сочиняет нежные и страстные любовные поэмы, занудный толстячок Раевич подозревается в кровавых преступлениях… Хотя, может, им все-таки стоит вычеркнуть маменькиного баловня Базиля из списка – ну какой из него головорез? Однако тут же Печорин вспомнил Раевича за карточным столом – молчаливого, скупого на жесты, со взглядом, полным такой напряженной страсти, что его соперникам становилось не по себе. Да, в Базиле как будто жило два человека, две сущности. Впрочем, возможно, в каждом из нас спит таинственный, разрушительный другой и при определенных обстоятельствах le monstre может проснуться…
Несмотря на невеселые размышления, Печорин легко заснул, прекрасно выспался, долго пил на террасе кофе и читал «Cinq-Mar»21 де Виньи, а затем, решив совершить моцион перед обедом, направился на гору к Скорбищенскому храму. Ему хотелось еще раз увидеть дьякона, а при возможности и поговорить с ним. Но в храме в этот час было пусто, и Печорин ушел ни с чем. Он решил зайти к доктору, повиниться за вчерашнее и пригласить отобедать вместе в Ресторации. Но Вернера дома тоже не оказалось, и Печорин пошел по направлению к бульвару.
Вдруг за спиной его раздался громкий женский голос, окликавший его по имени. Повернувшись, он увидел раскрасневшуюся от быстрого шага служанку тетушки Серафимы Михайловны, которая, не обращая внимание на приличия, кричала во все горло: «Господин поручик, господин Печорин, барыня за вами послала, с Варварой Александровной несчастье!»
Она еще что-то тараторила, но Печорин, уже не слушая, рванулся, оттолкнул попавшую ему под ноги девушку и бегом припустил по направлению к Вариному дому. «Господи, только бы жива, только бы жива! – билось в его голове, – Я жалкий глупец, мерзавец – сидел кофии распивал, ребусы решал, списки составлял, а надо было сидеть возле Вареньки неотлучно, булавкой себя к ней пристегнуть! Господи, только бы жива!»
Печорин, споткнувшись о порог, почти влетел в дом тетушки и без стука ворвался в спальню. Варя, живая и на первый взгляд невредимая, склонилась над тетушкиным ложе. Но сама тетушка на своем кресле возвышалась справа от изголовья постели, а слева хлопотала Доротея Адамовна Красинская. На подушках лежал Станислав, которого, впрочем, нелегко было узнать, так как левая половина лица его была багрово-красной, кожа на щеке ободрана и глаз заплыл. Сейчас Красинский весьма мало напоминал беломраморного Апполона.
–– Варя, милая моя, как ты? Что стряслось? – Печорин обнял и прижал к себе сестру.
–– Со мной все в порядке, Грег, и это благодаря господину Красинскому. Он сегодня – без всякого преувеличения – спас меня от смерти!
И Варя, то и дело с нежностью поглядывая на израненного Станислава, рассказала, что они утром небольшой компанией отправились на прогулку верхом, в сторону Провала. Она ехала на хорошо знакомой лошади, каурой Диане. Вдруг из травы прямо перед кобылой вспорхнула крупная птица, лошадь испугалась и понесла. Варя – хорошая и хладнокровная наездница, но впереди виднелся крутой и широкий овраг, Диана мчалась прямо к обрыву и не было, кажется, никаких шансов успеть ее остановить. Все участники кавалькады онемели от ужаса и только Красинский, который ехал чуть впереди, не растерялся, пустил своего Черкеса карьером вперед. Со стороны казалось, будто он убегает, а Варя его преследует во весь опор. Давая постепенно себя нагнать, Станислав стал поворачивать свою лошадь в сторону и, надвигаясь, напирал на плечо Дианы чтобы та свернула с опасного пути. Но овраг неминуемо приближался. Тогда Красинский бросил стремена, прыгнул и ухвативши Варину лошадь под уздцы, всем телом повис на поводе. Диана, не сразу сбросив скорость, волокла его несколько саженей по жесткой земле, но опасность слететь в овраг миновала. Варя и обе лошади не пострадали, а герой-спаситель ободрал себе бок, руку, лицо и, как считает Вернер, сломал пару ребер.
–– Ничего опасного, как доктор сказал, – прервал Варин вдохновенный рассказ Красинский, – но видно было, что говорить ему трудно, он с трудом шевелил левой половиной рта.
–– Молчи, молчи, доктор велел тебе лежать и не разговаривать! Дай Бог все скоро заживет, – Доротея Адамовна, оттерев сыну лоб, тем же платком промокнула выступившие слезы.
–– Я премного благодарен Вам, сударь, – обратился Печорин к раненному, – никогда не забуду Вашу смелость и благородство. Я надеюсь, мы еще поговорим, когда состояние Ваше улучшится! От всего сердца желаю Вам скорейшего выздоровления, – Печорин кивнул головой и вышел из спальни.
Варя вышла за ним, сияя глазами:
–– Видишь, видишь теперь, какой он замечательный! А ты сомневался в нем! Верю, что теперь вы непременно станете друзьями!
–– Господи, Варета, как я испугался за тебя! И, конечно, я очень признателен господину Красинскому. Надеюсь, мы оба с ним забудем прежние наши распри. Ну иди, иди к своему герою1 – улыбнулся Печорин, видя, что взгляд Вари, как стрелка компаса, поворачивается в сторону спальни. – Я зайду днями поговорить с ним.
–– Доктор сказал, что раны его заживут скоро. Его сегодня перенесут к себе. Я очень рада буду вашему примирению! – и поцеловав брата, Варя легкой птичкой упорхнула.
Печорин направился к Ресторации, чувствуя необходимость выпить шампанского или бургундского. Сердце его все еще стучало неровно. «Ну что ж, думаю, что Красинского можно вычеркнуть из нашего списка», – подумал он.
Глава девятая. Разоблачение Лжедмитрия.
Следующие два дня прошли спокойно. У Лиговских продолжалась подготовка к вечеру и репетиции спектакля. Станислав, конечно, уже не мог изображать влюбленного Ростислава, и Варя тоже в знак солидарности со своим героем отказалась от роли. Пришлось Мери стать Софией, а на роль графа удалось уговорить кудрявого ротмистра Юркевича. Много времени занимало сооружение костюмов, декораций, занавесей. Леля придумала, что она будет сидеть на возвышении в красиво драпированном кресле в восточном костюме и на голове у нее будет наверчена чалма. Изготовление чалмы тоже потребовало времени и искусства.
Печорин еще раз ходил в храм, имел разговор с батюшкой, тот хвалил дьякона за ревностность в вере, но соглашался, что тот бывает суров и нетерпим. Как подобные рекомендации могли послужить их «делу», Печорин нерешительно не понимал и как осуществить «допрос» дьякона тоже представлял себе с трудом.
Трагических известий из Ставрополя, к счастью, не поступало, судя по всему, светлоглазым блондинкам на этот раз удалось избежать злой участи.
На третий день, прослышав, что игроки вернулись домой, Печорин нанес визит Скарятину. Николай Фомич был в хорошем настроении: игра была в Ставрополе отменная, «мел столбом, деньги сыпались», сам он оказался в выигрыше – не очень большом, но достаточном (Скарятин всегда умел сохранять в игре хладнокровие и вовремя остановиться).
–– И должен отчитаться в исполнении Вашего поручения. Узнали нашего голубчика – это почти наверняка Владимир Шеревердев – впрочем, иногда он себя называет и другими именами, игрок с известной репутацией, артист, мастер метать баламут22, а несколько месяцев тому в Пензе отличился и в чем похуже: его разыскивают за убийство кавалергарда Осиповича, с которым у них вышла ссора после игры, где Шеревердев ободрал кавалергарда, как липку. Тот пришел к нему с обвинением и разбирательством, а поутру был найден мертвым в номере гостиницы: голову ему канделябром размозжили. Все указывает на Шеревердева, тем более что тот после происшествия пропал. Ну вот, наверное, скрываясь от розыска он сюда в Пятигорск и приехал, завладев каким-то образом бумагами прапорщика Ларина.
–Так зачем же он опять за карточным столом объявился, хоть и под другой фамилией, и в дальнем месте – ведь всегда можно натолкнуться на прежнего товарища-игрока?!
–– Ну так игра, милостивый государь мой, – это род одержимости: и в пекло сунешься, чтоб только играть. Да и банкуют здесь на водах по-крупному, а Шеревердину деньги нужны, если он, допустим, в Европу собрался бежать. Ну а, может, хотел здесь на Кавказе затеряться или в какую Америку уплыть. Но куда уплывешь без денег-то!А кстати наш знакомец Раевич в Ставрополе у Натаки, – очень счастлив был в игре на этот раз. Хвастался, что ему его талисманы помогали.
–– Что за талисманы?
–– Ну Вы, я думаю, знаете, что картежники – народ суеверный, с предрассудками, многие считают, что есть предметы, способные притягивать удачу. Раевич уверен, что игроку помогают вещицы недавних покойников, особенно женщин и особенно не своей смертью погибших. А у нас тут, как знаете, одна девица за другой под нож пошли. Вот Раевич и то ли натаскал, то ли накупил у родных от них сувениры – у какой брошь, у какой сережку. Ну и как видите – не подвели амулеты.
–– А был среди них браслет с медальоном? – не удержался Печорин от вопроса.
–– Да я не особо присматривался, а вроде и был. Что-то вроде браслета он все время в руках держал и поглаживал, когда ставки делал и углы гнул.
Поблагодарив Скарятина и распрощавшись с ним, Печорин направился было к сестре, вернее, к Красинским, где Варя проводила почти все дни у постели своего спасителя, но по дороге встретил Вернера. Доктор заверил, что сестра его в полном здравии, пострадавший тоже быстро идет на поправку, и друзья решили прогуляться до Цветника. Печорин рассказал о своем визите в Скарятину.
–– Да, наверное, и Раевича надо исключить из нашего списка, – сказал доктор, – Красинского тоже вымарали, как и литератора. Кто же остался? Лже-Ларин, то бишь Шеревердев да Ваш дьякон суровый?
–– Подождите, но, может, Раевич убивал, чтоб добыть суверниры?
–– Ах, оставьте, господин поручик! Вы же сами говорили, что видели браслет на руке уже мертвой Веры, а потом он пропал, когда все толпились у тела. Да и покупал ли он вещицы убитых девиц или нет, – это ж можно без труда проверить. Базиль обладает множеством недостатков, но он все же не imbecillus.23 Да и на духовное лицо трудно такие подозрения возложить.
–– Но Вы же доктор, сами разубеждали княжну, ссылаясь на исторические примеры.
–– То-то и дело, что на исторические. Во времена далекие и темные все могло случаться, но сейчас, в просвещенном XIX веке, – увольте меня, верится слабо.
–– Словом, Вы предлагаете закончить эту нашу игру в квартальные надзиратели?
–– Вот именно. Новых убийств нет, все тихо. Если это наш картежный вор, то он, наверное, уже далеко, может, и в Америку плывет. Так что давайте вернемся к спокойным досугам водяного общества. Вот завтра будет вечер у Лиговских в салоне, – пусть комедией госпожи Ган все и завершится.
–– Это не комедия вроде, а мелодрама.
–– Ну так еще лучше. И поплачем и посмеемся.
На том друзья и расстались.
Печорин был согласен с Вернером, но в глубине души чувствовал, что ему жаль затраченного времен и усилий, жаль их распавшегося расследовательского триумвирата и досадно, что смерть княгини Веры (да и девиц) останется неотмщенной.
Глава десятая. Праздник.
Большая гостиная дома Лиговских была полна народу. Человек тридцать разместились в креслах и на стульях напротив импровизированной сцены. Здесь был и Фадеев с дочерью Еленой (которая решительно отказалась о появления на публике в любой роли), и тетушка Серафима Михайловна, и чета Горшенковых, и вдова Зубова со своей неизменной подругой-соперницей, и доктор Мойер, и литератор Белинский со своим товарищем Ефремовым, и молодые офицеры из окружения ротмистра Юркевича, и счастливый Раевич с новой золотой жилетной цепочкой, и Красинский, усаженный в удобное кресло стараниями заботливой Вареньки, в общем – все, кто не участвовал в представлении, были в зале.
Вечер начался с представления шарад.
Несколько барышень с нотами в руках вышли и запели, представляя первую часть задуманного слова. «Хор!» – догадались в публике. Изображая вторую часть, Надин с привязанными крылышками (из которых одно быстро отвалилось) со страшным выражением лица пыталась укусить нянюшку. Из зала кричали: «Муха! Пчела! Ванька-повар!» Надин так решительно мотала головой, отвергая предложенные догадки, что и второе крыло благополучно отвалилось. Но тут вышли девицы, изображавшие хор, и начали, взявшись за руки, ходить кругом. Тут уж многие закричали: «Хоровод!» и поняли, что бедная Надин пыталась изобразить не Ваньку- повара, а овода, хотя, как проворчала нянюшка: «Ванька – чистый овод и есть».
Следующие три шарады, несмотря на усилия артистов, из живых картин никто уразуметь не мог, и Катерине пришлось прочитать шарадные стишки. Про дорогу (Мой первый слог – в линейках нотных, Два остальных – защита у животных, А целое соединит всегда Деревни, села, города)
и бороду (Начало слова – лес, Конец – стихотворенье,
А целое растет, хотя и не растенье) публика додумалась быстро, а последнюю загадку про «дубья» никто так и не смог разгадать (В лесу растет начало, И дерево не очень мало, А в азбуке конец, От целого спаси, Творец!). Но повеселились знатно и все участники (а особенно толстая нянька Орина) сорвали аплодисмент.
Представление пьесы тоже сошло на «ура». Здесь наибольший восторг у публики вызвали не чернокудрый граф Ростислав (хоть Юркевич закатывал глаза так усердно, что порой были видны одни белки) и не знойный Азамат (хотя Браницкий с начерненными бровями, сходящимися к переносице, и ножом размером с добрую саблю был весьма выразителен). Немыслимый фурор произвела татарская мать Зульфия – Елена Павловна Фадеева в причудливом головном уборе, в тунике из блестящей материи, из-под которой виднелись шаровары и татарские туфли с загнутыми вверх носами, разговаривавшая с Азаматом и Лейлой на каком-то странном языке (как оказалось потом – именно что на татарском).
Завершало представление явление индийского фокусника-предсказателя Радда-Бай, который умел отгадывать мысли и чувства. Под наигрываемую Катериной на фортепьяно мелодию в восточном духе, двое слуг вынесли высокое кресло, на котором, поджав скрещенные ноги, сидела облаченная в огромную чалму и завернутая в кусок красной материи Леля. Лицо ее с помощью кофейного порошка приобрело смуглый оттенок, меж бровей была намалевана темная точка, а огромные, особенно яркие на фоне насмугленного лица светло-голубые глаза светились фосфорическим блеском. По правде сказать, Леля была нимало не похожа на семилетнее дитя: она казалась много старше. Ее эффектное появление произвело сильное впечатление в публике.