Посвящается всем, кто прочел роман «Герой нашего времени»
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ТРАГИЧЕСКИЕ ПРОИСШЕСТВИЯ.
Глава первая. Возвращение в Пятигорск.
Доктор Вернер остановился перевести дыхание, проклиная старого приятеля, вновь, как и два года назад, нанявшего квартиру у черта на куличках, куда надо забираться добрые полчаса по пыльной тропе. Удовольствие не для хромоногого! Хотя вид отсюда и вправду открывается изумительный. Впрочем, тут на горячих ключах вряд ли кого удивишь живописными пейзажами!
Немного помедлив, Вернер вошел в палисадник и сквозь молодую листву черешен увидел сидящего на террасе человека, перед которым на низком столике стояла чашка с дымящимся кофе. Сидящий о чем-то глубоко задумался и не сразу заметил утреннего гостя, так что у доктора было время разглядеть, что Григорий Александрович за два года как-то заметно заматерел – в его облике уже не было той победительной легкости, которая привлекала не только юных красавиц, но и всех, кто встречался на его пути. Прежняя мальчиковая стройность сменилась мужской зрелой крепкостью, грозящей в будущем превратиться в грузность, а во взгляде читалась даже не печаль, а почти болезненная тоска. Профессиональный взгляд лекаря разглядел и некоторую желтизну кожи, и заметно обозначившиеся на лбу следы морщин, пересекавших одна другую.
Доктор переступил с ноги на ногу, ветка под его ногой хрустнула, Печорин поднял голову и узнал шагнувшего ему навстречу приятеля. Улыбка, в которой по-прежнему было что-то детское, совершенно преобразила его лицо. «Иван Иванович, дорогой, – как я рад Вас видеть, доктор Мефистофель! Вас ведь по-прежнему так называют? Имя Ваше так плохо вяжется с Вашей фамилией, я не уверен даже, что всем пациентам оно известно! Что Вы? Как Вы? Все еще гроза водяного общества? Лечите своими познаниями и калечите своими карикатурами?
Увидев, как доктор тяжело опирается на трость, Печорин, встал и подвинул стул.
–– Простите, забросал Вас с порога вопросами. Присаживайтесь, любезный доктор, я сейчас спрошу для Вас чашку кофе. Хотя, может, желаете чаю или не откажетесь позавтракать?
–– Нет, нет, увольте, позавтракал уже и преплотно. А от кофе не откажусь, благодарю. Я все по-прежнему: прописываю ванны, собираю сплетни, раздаю советы, по большей части бесполезные. Уверен, что в Вашей жизни гораздо больше было интересного и необычного за те два года, что мы не виделись. Довелось, наверное, побывать в лихих экспедициях и смертельных стычках?
–– Дорогой друг, романтизм военной службы сильно преувеличен – в ней много грязи, пота, крови и скучной рутины. Животным приходится быть чаще, чем героем. Научаешься и презирать людей, которые так охотно и просто уничтожают себе подобных, и уважать товарищей по несчастью. Кстати, я однажды при вылазке со своим отрядом охотников встретился мимолетно с Грушницким. Помните нашу с ним историю?
–– Помилуйте, как не помнить. Все могло бы кончиться катастрофою, и для многих, до сих пор я с ужасом вспоминаю то утро.
–– Да, по счастью, у него хватило мужества признаться в задуманной подлости перед самым началом поединка. И слава Богу. Я был искренне рад. Знаете, доктор, теперь, спустя время, я понимаю наверное, что был так беспощаден к нему, потому что видел в нем себя – как в кривом зеркале. Все, что я в себе самом не люблю, в нем преследовал и высмеивал. Нет, решительно хорошо, что все закончилось миром.
–– А общество-то наше жило тогда ожиданием скандала и драматической развязки, но после того, как и Вы, и Грушницкий покинули Кисловодск, все успокоились довольно быстро. Нашлись другие поводы для сплетен и пересуд. А что Грушницкий, как Вы его нашли при встрече?
–– Да мы и виделись не больше десяти минут. Но вполне, знаете, дружески. Жаль он погиб в бою вскоре после нашей встречи.
–– Погиб? Значит, все же судьба ему была умереть молодым. А Вы как в Пятигорске? В отпуску?
–– Да, дали отпуск за мои, так сказать, военные подвиги.
–– А, значит, были-таки подвиги!
–– Доктор, дорогой, поверьте мне, все это интересно только в романах господина Марлинского. Расскажите лучше про здешние новости. Кто нынче здесь, каково общество, есть ли приятные лица? Я намеревался было прямо с линии ехать в Петербург, но получил письмо от сестры, что она с тетушкой собирается сюда, на воды, вот решил задержаться, показать Варе здешние красоты, а заодно и приобщится «к чающим движения воды», как помнится, Вы любили называть нас, болезных, но для Вашего-то докторского кармана весьма полезных.
–– Новости наши стары и Вам знакомы, все тот же ежедневный обряд: из ванны на пикник или на бульвар. Впрочем, нет. Есть две новости, которые Вас наверняка заинтересуют. Во-первых, здесь Ваши старые знакомые – княгиня Лиговская с дочерью.
–– Княжна Мери здесь! Снова нас сводит насмешница-судьба!
–– Здесь, но Вы ее не узнаете. Во-первых, она уже не Мери: требует, чтоб ее величали не иначе как Марьей Сергеевной. Во-вторых, она стала настолько свободной и своенравной особой, что матушка ее теперь и уважать-то боится. К занятиям алгеброй добавилась чуть ли не анатомия, часами сидит за книгами, читает дерзкие французские романы и прескучные русские журналы, замуж решительно не собирается и даже, как вчера мне со слезами призналась княгиня, – покуривает пахитоски. Свела тут дружбу с капитаншей Ган – та мечтает сделаться русским Жорж Сандом и даже, кажется, уже опубликовала какую-то повестушку в журнале Сенковского.
–– И что, тоже клеймит узы брака?
–– Не знаю, опусов ее не читал, но сама писательница замужем, две дочери при ней, да был еще сын, но тот недолго прожил. Все эти подробности мне маменька ее рассказала, приятнейшая и весьма образованная особа. Здоровье ее расстроенно, но все же не так, как у дочери – та довольно слаба. Надеюсь, Кавказ ей пойдет на пользу. Но что за мода у нынешних молодых женщин – читать и писать романы! И это вместо того, чтобы их заводить. Доктор явно собирался развить тему – как всякий холостяк он любил поговорить о женщинах и их предназначении, но Печорин перебил его вопросом
–– А вторая новость?
–– Ах да, эта новость, наверное, даже первого нумера заслуживает. Третьего дня у казачьей слободы нашли мертвое тело кирасира Мстиславова. Молодежь ездила на прогулку по берегу Подкумка, кирасир был в их компании. А чуть позже обнаружилось, что еще одна девица, дочь воронежского помещика Корнеева с той прогулки не вернулась. Матушка подняла шум, и откомандированные для поиска казаки нашли бездыханное тело девицы в лесу, недалеко от того места, где бедного кирасира обнаружили. Оба зарезаны ножом. Очевидно, что это черкесы шалят. Комендант велел усилить дозоры. Сегодня все наше водяное общество соберется в Ресторации. Комендантша и другие наши «хозяйки вод» объявили сбор по подписке в пользу скорбящих родителей. У них кроме покойницы еще целый выводок детей. Старшая – близнец погибшей, да еще малышни человек пять, кажется.
–– Вы пойдете туда, доктор?
–– Разумеется, счел своим долгом отдать дань памяти бедной девушки. Наверное, дикари охотились за кирасиром, а девица случайно рядом оказалась и попала под нож злодеев.
–– Не будете возражать, если я присоединюсь к Вам? Не откажитесь меня отрекомендовать?
–– К Вашим услугам. Заходите ко мне часов в пять пополудни. Я квартирую все там же, надеюсь, не забыли.
–– Конечно, помню. До встречи, дорогой доктор, рад был Вас снова увидеть!
Доктор спустился в палисадник, но вдруг остановился и повернулся к Печорину.
-– Я ведь забыл Вам сказать еще об одном, – княгиня Вера Галахова тоже здесь, в Пятигорске. Сын ее умер прошлым годом от скарлатины. Она совсем плоха, последняя стадия чахотки, муж привез ее неделю назад и уехал. Уверял меня, что неотложные государственные дела требуют его присутствия, а я так думаю, что не хочет видеть ее предсмертные мучения. А она, бедняжка, уверила себя, что ванны и горный воздух ее воскресят.
Печорин молча стоял на террасе. Доктор приподнял шляпу и удалился, тяжело опираясь на трость.
Глава вторая. В Ресторации.
В седьмом часу, когда с гор уже потянуло вечерней прохладой, Печорин и Вернер направились по широкой и пыльной улице от дома доктора к шестиколонному зданию Ресторации, которое возвышалось великаном среди низкорослых домов обывателей. Липы знаменитого бульвара не слишком подросли за минувшие два года, а на скамьях по-прежнему сидели молодые франты, подагрические старики и гувернантки, присматривающие за играющими тут же детьми. Но горы, обступавшие городок со всех сторон, создавали величественную декорацию для этих скучных и однообразных сцен из провинциальной жизни.
Поднявшись по широкой лестнице, спутники вошли в зал ресторации. Сухонькая женщина в черной кружевной наколке стояла в правом углу, принимая соболезнования. Видно было, что она держится из последних сил и, казалось, вот-вот покачнется и упадет на руки стоявшего справа низкорослого пожилого господина с красной лысиной, обрамленной остатками редких волос – вероятно, скорбящего отца погибшей девицы. А слева стояла симпатичная юная блондинка с серо-голубыми глазами, из которых немолчно текли слезы, и она время от времени утирала их кружевным платочком.
Усевшись за стол в буфетной и спросив бокал шампанского, Печорин оглядел зал. Некоторые физиономии показались ему смутно знакомыми. В господине, который кивнул ему, чуть привстав со стула, он узнал московского франта Раевича, приезжавшего на горячие ключи каждый год – и кажется не для того, чтобы поправлять здоровье в ваннах, а для того, чтоб терять его за картами и вином. Печорин равнодушно скользил взглядом по сборищу знакомых типов: плохо одетые степные помещики с тяжеловесными женами и смущающимися дочерями, шумная армейская молодежь, желчные старики – ветераны вод, петербургские денди, пытающиеся запахом парижских духов перебить здешний сернистый аромат.
«Скорей бы уж Варя1 приехала. Провести с ней недельку и уехать из этого горячекислого киселя», – подумал Печорин, едва сдерживая зевоту. Но вдруг одно лицо из вереницы типических физиономий показалось Печорину странно знакомым. Господин, который задержал на себе взгляд Григория Александровича, был высок и очень худ. На лице, усеянном оспинами, выделялись густые черные брови над маленькими серыми глазками, смотревшими, впрочем, умно и дерзко. Рот его был как будто лишен губ и напоминал прорезь в картонной маске, а борода узкой полоской обрамляла впалые щеки и угловатый подбородок. Печорин уже догадался, кого он неожиданно для себя увидел в зале пятигорской ресторации, но все же спросил у Вернера.
–– Доктор, вон тот господин с бородой a la St.-Simonienne, не из Ваших ли пациентов?
–– О, это господин Горшенко, или как он сам себя называет, Горшенков, из столицы. Говорят, весьма богат и влиятелен.
–– Богат? Когда я знавал его в Петербурге, он был со всеми знаком, служил по каким-то поручениям, вечно жаловался на крайнюю занятость, хотя, кажется, был существом вполне бесполезным. Но больших денег у него отродясь не водилось, вечно волочился за богатыми невестами.
–– И судя по всему, его матримониальные хлопоты увенчались успехом. Вон его супруга – та в бежевом, что разговаривает с комендантшей.
Переведя взгляд на даму в бежевом платье, Печорин едва мог скрыть свое изумление: он узнал в мадам Горшенковой mademoiselle Negouroff, даму, с которой он имел когда-то в Петербурге затейливую светскую интригу: сначала оказывал всевозможные знаки внимания отцветающей красавице, а потом демонстративно от нее отвернулся и таким образом добился своей изначальной цели: приобрел то, что называют светской известностью, то есть прослыл человеком опасно привлекательным и потому интересным. Чувства Лизаветы Николаевны – двадцатипятилетней кандидатки в старые девы, которая, чередуя страстное красноречие с жеманным кокетством, пыталась удержать возле себя любого кандидата в женихи, Жоржа Печорина в ту пору интересовали мало. А теперь он почувствовал нечто вроде стыда за свое тогдашнее поведение.
Лизавета Николаевна Негурова, ныне мадам Горшенкова, выглядела еще более худощавой и бледной, чем четыре года назад, но одета была к лицу. В черных густых волосах ее блестела драгоценная диадема, а сухую шею обрамляло массивное бриллиантовое колье.
–– Доктор, а кого Вы пользуете – мужа или жену?
–– Господин Горшенков наносит визиты регулярно, но они носят скорее ритуальный характер, а супруга его, я думаю, приехала сюда не зря, надеюсь, действие вод будет благотворно для ее слабого здоровья. Хотя визитов к врачам она отчего-то упорно избегает, но ее внешний вид сам за себя свидетельствует.
–– Доктор, признайтесь, Вы же по-прежнему, собираете сплетни о Ваших пациентах? Что Вы знаете об этой чудесной паре, извольте поделиться со старым приятелем. Вы говорили о Лизавете Николаевне как о выгодной для Горшенкова партии, но откуда взялись у нее капиталы?
–– Ну сначала-то особых капиталов и не было, мадумазель Негурова, вышла замуж за господина Горшенкова с отчаяния, – я думаю, схватилась за последний шанс. Она смутно намекала на какую-то скандальную историю, после которой ей уже трудно было надеяться хоть на сколько-нибудь приличную партию (В этот момент Печорин опять почувствовал укол совести!) Вот на безрыбье и пошла за малороссиянина. А через год Елизавета Николаевна вдруг сделалась весьма богата, а с ней и ее благоприобретенный супруг.
–– Это каким же образом?
–– Да самым драматичным. Ее родители поехали на свадьбу племянницы, дочери сестры Катерины Ивановны, как звали матушку Елизаветы Николаевны, если не ошибаюсь. Свадьба была на широкую ногу, в тамбовском имении матери невесты, вся родня там собралась. Сама Лизавета Николаевна не смогла поехать: была на сносях и носила дитя очень тяжело. Так вот в самом разгаре свадебного торжества случился пожар и в огне погибли и родители ее, и невеста с женихом, и тетушки с дядюшками. Мадам Горшенкова потеряла ребенка, долго была больна, а по выздоровлении обнаружила себя наследницей всех своих родных!
–– А господин Горшенков не присутствовал на этой роковой свадьбе, оставался при жене?
–– Нет, он в это время ездил куда-то, по казенным делам, кажется. Но всего в подробностях я не помню, да и не знаю – я все же врач, а не исповедник.
В зале Ресторации людей прибывало. Некоторые искренне сочувствовали несчастному семейству, другие пришли поглазеть – прежде всего на старшую дочь, которая по слухам, была, как две капли воды, похожа на убиенную. Наскучив смотреть на толпу соболезнующих, Печорин и доктор вышли из Ресторации на вечерний воздух. Но только они свернули на бульвар, как молодой женский голос окликнул доктора. Обернувшись, приятели увидели направлявшуюся в залу Ресторации компанию. Немного располневшая княгиня Лиговская в обществе немолодой супружеской пары уже взошла по ступенькам лестницы, за ними следовали три юные особы. Одна из девушек, остановившись у нижней ступеньки, приветливо махала доктору рукой.
–– Княжна Мери, то есть, прошу прощения, – любезная Марья Сергеевна, добрый вечер! – сказал доктор, приподнимая шляпу. – А я нынче в приятной компании. Узнаете? – доктор указал на Печорина, выступившего из тени молодой липы.
–– Очень рад Вас вновь видеть, княжна, – сказал последний, с неожиданным для самого себя смущением целуя протянутую руку.
–– Я тоже рада, искренне рада встрече, – отвечала княжна Марья, взглянув на спутника доктора. Печорин вспомнил вдруг, как когда он нахваливал бедному Грушницкому бархатные глаза и длинные ресницы юной Мери. Ресницы остались такими же длинными, но взгляд – взгляд был совсем иным – не мягким и извиняющимся, а прямым, свободным. А в глубине прекрасных серых глаз скрывалась улыбка, едва ли не ироническая.
–– А я полагал, что Вы сохранили обо мне недобрые воспоминания.
–– О нет, напротив, встреча с Вами была для меня прекрасным и полезным опытом. Вы своим нежданным поцелуем тогда у Провала разбудили меня, как принц спящую царевну. Я перестала грезить о небесной любви и прислушиваться к благоразумным советам маменьки и начала жить своим умом и по своему хотению. Так что я Вам очень благодарна за преподанный урок.
Печорин слушал речь Марии Сергеевны с изумлением. Неужели это та самая робкая девушка, которою он два года назад вертел, как заводной куклой, предугадывая наперед каждое ее душевное движение, как предугадывает опытный шахматист ответный шаг начинающего игрока. Это двадцатилетнее создание с гибкой талией, бархатными глазами, нежным ртом, из которого раздавались свободные и дерзкие речи, было в сто раз обворожительней и привлекательней той девочки, которую он сравнивал с цветком, предназначенным для того, чтобы сорвать его и, насладившись девственным ароматом, бросить на дорогу. А этот расцветший цветок не только не бросишь, но исцарапаешься до крови, пытаясь сорвать.
–– Григорий Александрович, я вижу в Ваших глазах загорелся прежний охотничий азарт, не так ли? Оставьте свои старые привычки, давайте будем добрыми друзьями, заходите завтра к нам, я Вас познакомлю с моей подругой Еленой. Она писательница. Зинаида Р—ва, может читали ее повесть в «Библиотеке для чтения»?
У Печорина на кончике языка уже вертелась острота о том, что женщина-писательница, на его вкус, престранное создание – нечто вроде змеи во фланелевом халате, но он прикусил язык и пообещал непременно, завтра же нанести визит.
Глава третья. Происшествие у источника.
На следующий день с утра княгиня Лиговская с дочерью отправились к Елизаветинскому источнику, где по обыкновению встретились с семейством Фадеевых2. Супругам Фадеевым было под пятьдесят. Сухощавый Андрей Михайлович и высокая, полная Елена Павловна представляли собой образец супружеской любви и согласия. На воды они приехали с тремя дочерями и двумя внучками, двухлетней Верочкой и семилетней Лелей, матерью которых была та самая писательница и капитанша Ган, что сделалась задушевной водяной подругой княжны Лиговской. Младшая дочь Фадеевых – Надя, была лишь на год старше своей племянницы, а девятнадцатилетняя Катя занималась Верочкой и Лелей, кажется, не с меньшей любовью и прилежанием, чем их родная мать – Елена Андреевна, сочинявшая новый роман, действие которого происходило в Пятигорске.
Старшее поколение ушло принимать ванны. Няня Орина на повозочке привезла к большому дому с длинной галереей Верочку. Старый солдат, завидев малышку издали, улыбнулся и, взяв под козырек, прокричал: «Здравия желаем кривоногой капитанше!».
«И вовсе она не кривоногая», – вступилась за сестру Елена, которую все называли Лелей. – У нее слабые ножки, но вовсе не кривые. Она будет каждый день купаться и обязательно побежит на своих ножках!» и Леля, отбежав в сторону, показала солдату-караульному язык.
–– Ты что, разве можно?! – одернула ее восьмилетняя Надя.
–– Ты, Надин, серьезная и скучная, как тетушка, – возразила ей Леля.
–– Так я твоя тетушка и есть, – сказала Надя. Она была спокойной и рассудительной, в отличие от Елены, которая по виду и поведению казалась старше своего возраста, любила надерзить, придумать какую-нибудь шалость, и вечно с самым серьезным видом, сверкая огромными голубыми глазами чуть навыкате, рассказывала самые невероятные истории. Например, о том, что ей снятся вещие сны. Бабушка Елена Павловна, которую девочка называла «бабочкой», смеясь, говорила, что в семье растет еще одна сочинительница романов.
В галерее было людно, больные прогуливались, попивая воду целебного источника. Принявшие ванны или ожидавшие сеанса сидели на скамьях. Княжна и Елена Андреевна тоже присели на выкрашенную с зеленый цвет лавочку по соседству с той, на которой расположился довольно нескладный и худощавый молодой мужчина, читавший газету.
Екатерину, собиравшуюся к ним присоединиться, остановил проходивший мимо пожилой генерал. Взявши девушку за руку, он с некоторым пафосом произнес: «Я слышал вчера, барышня, ваш разговор с господином Вергопуло и так благодарен вам за все высказанное вами! В ваших словах было столько патриотизма и правды, что я готов на все для вас, – сделаю для вас все, что хотите, – взойду на колокольню Ивана Великого и спрыгну с нее; одним словом, вы можете потребовать от меня, чего вам угодно, я буду всегда весь к вашим услугам!» Генерал слегка поклонился и почти молодецки прищелкнул каблуками сапог. Катя засмущалась, сделала неловкий книксен и упорхнула к подругам.
–– Катишь, это за что тебе такая честь? – спросила ее сестра.
– Да это так ничего, пустяки!
–– Как пустяки, генерал ради тебя готов с колокольни прыгнуть! Что за разговор был, рассказывай, не томи.
–– Да вчера тут в саду один господин, Вергопуло, грек, но вполне обруселый, чиновник из Петербурга, рассказывал, что его как-то на обеде спросили русский ли он? А он будто бы отвечал: «Нет! И если бы во мне было хоть что-нибудь русское, я бы пустил себе кровь, чтобы во мне не осталось ни одной капли русской крови!». Ну я ему ответила.
–– Что, что ты ему ответила, Катишь? Что нашего генерала в такой восторг привело?
–– Да ничего, так, пустяки!
–– Нет скажи, скажи непременно!
–– Ну я сказала: «Как жаль, что вы не сделали этого сейчас же, – при умопомешательстве кровопускание бывает очень полезно».
Княжна Мери и капитанша залились веселым смехом:
–– Просто замечательно! Ай да, Катерина Андреевна, не полезла за словом в карман!
–– Да ну вас, – совсем засмущалась Екатерина, заметив, что и мужчина, сидевший на соседней скамье, тоже посмотрел на нее с интересом поверх газетного листа.
Она повернула голову в другую сторону и вдруг вскочила со скамьи с криком: «Леля, что ты делаешь, куда ты?!»
Воспользовавшись тем, что внимание матери и тетушки было занято разговором, семилетняя Елена начала забираться в гору, не разбирая тропы, прямо сквозь кусты и деревья, густо покрывавшие склон.
–– Елена, ты зачем туда полезла?! – вскричала и вскочившая со скамейки мать.
–– Мне вон туда надо, – Леля показывала рукой на место выше по склону.
–– Зачем тебе туда, что ты придумала, что за шалости дикие!
–– Я для бабушки цветок там сорву, вон тот желтый, для ее гербария.
–– Зачем туда-то лезть, вон такие же цветы тут внизу, у тропы. Вернись немедленно! – Елена Андреевна побежала было за дочерью, но сразу же запыхалась и закашлялась неудержимо.
–– Стой, Лена, я сама, – сказала сестра и, подобрав платье, отцепляя поминутно подол от колючих веток, устремилась вверх за непослушной племянницей.
Леля тем временем докарабкалась до того места, на которое она показывала рукой и остановилась, как вкопанная.
Катерина, которая наконец настигла девочку, тоже вдруг замерла на месте. Княжна Мери и капитанша смотрели вверх с недоумением.
–– Катя, Леля, что Вы там застряли, возвращайтесь скорей! – прокричала Елена Андреевна.
Но обе продолжали стоять неподвижно, уставившись в одну точку. Потом вдруг Катерина стала медленно и беззвучно оседать на землю, а Леля повернулась лицом к матери и прокричала: «Тут кто-то лежит, позовите кого-нибудь!» Мужчина, сидевший на лавке, бросил газету и пустился на помощь девочке, которая тянула за руку лежавшую на землю тетку. Цепляясь за кусты, он пытался влезть на склон, все время сползая назад и надрывно кашляя. Но тут на крик Лели, которому вторили мать и княжна, прибежали два караульных солдата, которые помогли спуститься вниз и девочке, и пришедшей в себя Екатерине, и застрявшему на склоне мужчине.
Глава четвертая. Происшествие в галерее.
Через полчаса Катерина сидела в тени на скамейке, над ней хлопотала княжна Мери, обтирая ее лицо мокрым шейным платком. Елена Андреевна прижимала к себе дочь, которая в отличие от взрослых совсем не казалась испуганной. Остриженный в скобку неудавшийся спаситель, продолжая кашлять, пытался отряхнуть грязь с панталон, но заметив, что к нему направляется женщина об руку с девочкой, смутился, пробормотал что-то невнятное и решительно ретировался.
На горе суетилась группа вызванных караульным солдатом казаков, а по бульвару к галерее почти бежал комендант и с ним рядом семенил пожилой унтер-офицер из инвалидной команды. Солдат внутренней стражи, отдав честь начальству, доложил, что на склоне в густых зарослях найден труп. Девица лет двадцати, по видимости зарезана ножом, но тело все искорежено, будто ее долго били или по камням таскали.
Елена Андреевна попыталась закрыть дочери уши, но Леля отвела ее руки, сказав: «Мама, да я ведь ее уже видела.»
–– Это я ее нашла, – сказала девочка, обратясь к коменданту.
–– А что ты там делала, милая? – спросил тот, вытирая вспотевшую под фуражкой лысину.
–– Я там цветок увидела редкий. У меня бабушка, Елена Павлова Фадеева, ученая, она собирает ботаническую коллекцию, гербарии делает, разные редкие цветы зарисовывает. Я полезла за цветком и увидела, что там эта дама лежит и что она неживая.
«Бедное дитя, такое потрясение!» – послышалось в толпе, в минуту собравшейся возле места происшествия.
–– Ну что ж, согласно новому «Наказу чинам и служителям», надо будет мне провести расследование этого прискорбного происшествия, – со вздохом сказал комендант.
–– Петр Семенович, – обратился он к инвалиду, – что там предписано в этого года Положении?
–– Так вроде, как там… осмотр, опрос, допрос, собрать эти, как их, –доказательства.
–– Ну вот мы все и сделали и осмотр, и допрос, и доказательства. Что тут и расследовать – ясно, что черкесы шалят. Их недавно в стычке поприжали – достать до войска не могут, вот и вымещают злобу на том, кто под руку попал, а попала незадачливая девица.
«Лизонька! – раздался вдруг жуткий вопль. Толпа, столпившаяся у колодца, расступилась, и толстая женщина в чепце набекрень протиснулась к носилкам, на которых солдаты с трудом и предосторожностями снесли с горы тело. Лицо девицы, превратившееся, казалось, в один фиолетовый синяк, было полуприкрыто спутанными белокурыми волосами. Грязное платье кое-где было разорвано в клочья.
Толстая женщина вскрикнула еще раз, совсем уж не человеческим, а каким-то хрипло-птичьим криком и грузно опустилась на землю возле носилок.
Вечером в доме, занимаемой княгиней Лиговской с дочерью, собралось всегдашнее вечернее общество – все Фадеевы, пожилые и молодые, и две дамы, старые знакомицы княгини Ольги Николаевны. Обеим им было под пятьдесят, и они были неуловимо похожи: обе безуспешно пытались молодиться, обе нюхали тайком табак и обе более всего на свете любили собирать и переносить новости и сплетни. Княжна Мери с капитаншей Ган звали их между собой «Бобчинский и Добчинский», в честь героев прошлогодней комедии писателя Гоголя-Яновского.
Печорин, сдержавший данное накануне обещание нанести визит, был встречен весьма гостеприимно. Его старые прегрешения были давно забыты княгиней, впрочем, так и не узнавшей о том, насколько далеко зашел его флирт с княжной. Печорин был представлен Андрею Михайловичу и Елене Павловне Фадеевым и с интересом задержал взгляд на их дочери, Елене Андреевне. Претендентша на роль русского Жорж Санда оказалась совсем не фланелевой змеей, а вполне миловидной хрупкой женщиной с выразительными и задумчивыми карими глазами. Сестра ее Катя, такая же темноглазая, не была красавицей, но пленяла юной, девственной живостью.
Разговор, разумеется, вертелся возле сегодняшнего происшествия в галерее, которому молодежь была свидетелями. Бобчинский и Добчинский женского роду с жаром уверяли, что бедная вдова – майорша Песцова прямо у трупа единственной дочери Лизаветы тут же впала в каталепсию, – как утверждала одна, или была разбита параличом, – как свидетельствовала другая. А самое ужасное – та степень зверства, которая была явлена в этот раз черкесскими бандитами: прежде чем зарезать, бедную девицу мучили и побивали камнями. Это как-то уж слишком даже для дикарей!
В это время в комнату вошел доктор Вернер, извиняясь за опоздание: он должен провести время у постели несчастной Песцовой, а потом еще задержался, беседуя с военным медиком Мойером, осматривавшим тело ее убиенной дочери. Все общество потребовало от Ивана Ивановича поделиться последними и самыми достоверными сведениями из первых рук. Доктор сообщил, что ни в католипсическое состояние, ни в паралич бедная майорша не впала, но ноги у нее отнялись и был сильный сердечный припадок, но, кажется, все обошлось. Что касается Лизаветы Песцовой то выяснилось, что она была убита несколькими ударами ножа, скорее всего кинжала, в шею, а страшные раны и синяки по всему телу получены ею уже после гибели.
–– Но это еще ужаснее, – вскрикнула княгиня Лиговская, – бить и топтать только что скончавшуюся в муках девицу, – для этого надо быть не просто дикарем, а безумным дикарем, чудовищем! И Ваша маленькая внучка нашла это истерзанное тело, бедное, бедное дитя! – обратилась княгиня Ольга Николаевна к сидящей рядом Фадеевой.
–– Моя внучка, к счастью, обладает таким же самообладанием и смелостью, как ее бабушка, – возразил стоящий за креслом жены Андрей Михайлович.
«Бедное дитя» в это время сидело на лавке в саду, где на в кучу теплого песка была посажена маленькая Верочка, и строило рожи, вызывая заливчатый смех малышки.
–– Леля, а скажи правду, – обратилась к ней сидящая рядом маленькая тетушка Надя, – зачем ты все же полезла на гору? Не за цветком ведь. Сестра Елена Андреевна верно сказала, таких желтых цветов вдоль тропы полным-полно.
–– Правду?! – Леля уставилась на Надин своими огромными голубыми глазами, излучавшими какой-то фосфорический блеск. – Это мне Индус приказал туда залезть. «Ты там найдешь что-то важное и страшное, ты должна это найти!» – так он велел.
–– Какой еще Индус? – Надя с тревогой взглянула на племянницу со сверкающими глазами и ореолом светлых кудрей, которые светились в лучах закатного солнца нимбом, и почти задрожала от страха.
–– Индус, который приходит ко мне во сне и рассказывает о будущем, – низким таинственным голосом ответила Леля.
Тут солнце скрылось за горой, нимб погас, няня Орина пришла за Верочкой и велела девочкам идти в дом.
В гостиной между тем разговор взрослых перешел на более мирные темы. Заговорили о литературе, о гибели нынешней зимой поэта Пушкина, и Елена Ган рассказала, что ей довелось незадолго до того видеть поэта на одной из выставок, которые она посещала в Петербурге, где тогда жила: «Я воображала его черным брюнетом, а его волосы не темнее моих, длинные, взъерошенные… он был бы некрасив, если бы не глаза. Глаза – блестят, как угли, и в беспрерывном движении. Я, разумеется, забыла картины, чтоб смотреть на него. И он… несколько раз взглядывал на меня, улыбался. А наша маман, – вы не поверите – была одна из первых, кто угадал в Пушкине гения. Ведь ей папá привез в подарок «Кавказского пленника» и «Бахчисарайский фонтан», собственноручно переписанные поэтом.