Buch lesen: "Горбун"

LE BOSSU

© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2025

© Художественное оформление серии, ЗАО «Центрполиграф», 2025

Книга первая
Маленький парижанин

Часть первая
Мастера клинка

Глава 1
Луронская долина

Некогда на этом месте стоял город Лорр с языческими храмами, амфитеатрами и Капитолием. Теперь же это пустынная долина, по которой плуг гасконского земледельца тащится лениво, словно опасаясь зацепить своей сталью мрамор погребенных в земле древних колонн. Совсем рядом гора. Высокая цепь Пиренеев точно напротив вас разрывает свои снежные горизонты и открывает синее испанское небо в глубоком проеме, служащем дорогой контрабандистам из Венаска. В нескольких лье отсюда парижане кашляют, танцуют, смеются и мечтают исцелиться от неизлечимого бронхита на водах Баньер-де-Люшона; другие парижане – страдающие ревматизмом, полагают, что навсегда оставили радикулит в серных ваннах Бареж-ле-Бена. Вера будет вечно спасать Париж, без помощи железа, магнезии или серы!

Такова Луронская долина, расположенная между долинами Ор и Барусс, возможно, менее известная оголтелым туристам, ежегодно наезжающим открывать эти дикие края. Луронская долина, с ее цветущими оазисами, бурными ручьями, фантастическими скалами, со своей рекой, брюнеткой Кларабидой, этим темным кристаллом, что покоится между крутыми берегами со странными лесами, и со своим старым гордым замком, фанфаронистым и неправдоподобным, словно рыцарский роман.

Спускаясь с горы, слева от проема, по склону небольшой скалы Вежан, вы немедленно охватите взглядом весь этот пейзаж. Луронская долина вытянута в сторону Гаскони. Она веером расстилается между Энским лесом и теми прекрасными Фрешетскими лесами, что через долину Барусс доходят до райских кущ Молеона, Неста и Кампана. Земля здесь бедная, но вид у нее впечатляющий. Почва почти всюду испещрена глубокими трещинами. Горные потоки исполосовали лужайку, глубоко обнажив корни гигантских буков и основание скалы; вертикальные щели на ней прорезаны сверху донизу разросшимися корнями сосен. У подножия вырыл себе логово какой-то троглодит, а какой-нибудь проводник или пастух устраивает себе жилище на вершине утеса. С высоты птичьего полета уголок покажется вам безлюдным.

Энский лес начинается сразу за холмом, который резко расступается посреди долины, чтобы дать дорогу Кларабиде. Восточный край холма представляет собой отвесный склон, по которому никогда не была протоптана ни одна тропинка. Смысл его существования противоположен смыслу существования окружающих горных цепей. Он хочет закрыть долину, словно гигантская баррикада, воздвигнутая между горами, вот только река не дает ему этого сделать.

Этот сказочный район называют Ашаз – Удар топором. Разумеется, о нем существует легенда, но мы избавим вас от необходимости ее слушать. Именно здесь высился некогда Капитолий города Лорр, который, очевидно, и дал имя Луронской долине. Там еще видны руины замка Келюс-Таррид.

Издали руины эти выглядят величественно. Они занимают значительную площадь, и самое большее в сотне шагов от Ашаза среди деревьев еще различимы зубчатые верхушки старых башен. Вблизи же это укрепленная деревня. Все развалины заросли деревьями; одна сосна так стремилась к солнцу, что пробила свод из массивных камней. Но большинство этих руин когда-то были служебными помещениями, в которых дерево и утоптанная земля часто заменяли гранит.

Предание доносит, что один Келюс-Таррид (таково было имя этой ветви рода, знаменитой главным образом своими несметными богатствами) повелел воздвигнуть крепостную стену вокруг деревушки Таррид, чтобы защитить своих вассалов-гугенотов после перехода Генриха IV¹ в католичество. Звали его Гастон де Таррид, и носил он титул барона. Если вы посетите руины замка Келюс, вам покажут дерево барона.

Это дуб. Корень его уходит в землю на краю старинного рва, защищавшего замок с запада. Однажды ночью в него ударила молния. Дерево было уже большим; от удара оно рухнуло поперек рва. С тех пор оно так и лежит, выпуская молодые побеги там, где кора осталась живой в месте слома. Но, что странно, футах в тридцати или сорока от края рва ствол дал отросток. Он вырос и стал великолепным дубом, висящим в воздухе дубом, дубом-чудом, на котором вырезали свои имена уже две тысячи пятьсот туристов.

Род Келюс-Тарридов угас в начале XVIII столетия, последним был Франсуа де Таррид, маркиз де Келюсу, одно из действующих лиц нашей истории. В 1699 году маркизу де Келюсу было шестьдесят лет. Он состоял при дворе с начала царствования Людовика XIV, но особых успехов не добился и, недовольный, удалился в свои земли, где и жил вместе с красавицей Авророй де Келюс, своей единственной дочерью. В округе его прозвали Келюс Засов. И вот почему.

На сороковом году жизни маркиз, вдовствующий после смерти первой жены, которая не подарила ему детей, влюбился в дочь графа де Сото-Майора, губернатора Памплоны. Инес де Сото-Майор в то время исполнилось семнадцать лет. Это была истинная испанка с огненными глазами и сердцем более горящим, нежели глаза. Поговаривали, что маркиз не сделал счастливой свою первую жену, жившую взаперти в старом замке Келюс, где она и умерла в возрасте двадцати пяти лет. Инес объявила отцу, что никогда не станет супругой этого человека. Но в Испании, столь подробно описанной в драмах и комедиях, существует целая наука, как сломить волю девушки! Алькады, дуэньи, пройдошистые слуги и святая инквизиция, если верить авторам водевилей, и созданы-то были только ради этого!

В один прекрасный вечер печальная Инес, прятавшаяся за ставней, в последний раз выслушала серенаду младшего сына коррехидора², так хорошо игравшего на гитаре. На следующий день она уезжала во Францию вместе с маркизом. Тот брал Инес без приданого, подарив, кроме того, господину де Сото-Майору невесть сколько тысяч пистолей.

Испанец, более знатный, чем король, и гораздо более бедный, чем знатный, не мог устоять перед таким предложением. Когда маркиз привез в замок Келюс прекрасную испанку, скрытую под длинной вуалью, среди молодых дворян Луронской долины случилась настоящая лихорадка. В те времена еще не было туристов, этих странствующих ловеласов, зажигающих сердца провинциалок повсюду, куда только доходят поезда; но из-за постоянной войны с Испанией на границе существовали многочисленные отряды храбрецов, и маркизу следовало держаться начеку.

И он отважно принял вызов. Любой ухажер, попытавшийся завоевать прекрасную Инес, должен был для начала вооружиться осадными пушками. И речь шла не только об осаде сердца дамы: сердце скрывали крепостные стены. Сквозь них не могли пробиться нежные записочки, сладкие взгляды теряли свое пламя и томность, даже гитара оказалась бессильной. Прекрасная Инес была недоступна. Ни один волокита, охотник на медведей, дворянчик или капитан не мог похвастаться, что видел ее хотя бы краешком глаза.

Вот что означало держаться начеку. Через три или четыре года такой жизни бедняжка Инес наконец-то покинула этот жуткий замок, чтобы отправиться на кладбище. Она умерла от одиночества и тоски, оставив дочь.

С досады побежденные волокиты дали маркизу прозвище Засов. От Тарба до Памплоны, от Аржелеса до Сен-Годана вы не нашли бы ни одного мужчины, женщины или ребенка, кто называл бы маркиза иначе, чем Келюс Засов.

После смерти второй жены он намеревался жениться снова, поскольку обладал характером Синей Бороды, которого не обескураживали неудачи, но у губернатора Памплоны не было больше дочерей, а репутация господина де Келюса устоялась настолько прочно, что даже самые смелые девицы на выданье отказывали ему.

Он остался вдовцом, нетерпеливо ожидая времени, когда нужно будет держать под замком дочь. Окрестные дворяне его совершенно не любили, и, несмотря на несметные богатства, он жил в одиночестве. Скука выгнала его из родных стен. Он взял себе привычку каждый год ездить в Париж, где молодые придворные одалживали у него деньги и насмехались над ним.

В его отсутствие Аврора оставалась под присмотром двух или трех дуэний и одного старого дворянина.

Аврора была прекрасна, как мать. Причиной тому была текшая в ее жилах испанская кровь. С тех пор как ей исполнилось шестнадцать, жители деревни Таррид часто слышали по ночам собачий вой в Келюсе.

Примерно в это время Филипп Лотарингский, герцог де Невер, один из самых блестящих кавалеров французского двора, приехал в свой замок Бюш в Жюрансоне. Он едва достиг двадцатилетнего возраста и, поскольку слишком рано начал пользоваться всеми радостями жизни, теперь едва ли не умирал от общей слабости. Горный воздух пошел ему на пользу: после нескольких недель жизни на природе он, охотясь, добрался до Луронской долины.

В первый раз собаки Келюса завыли ночью, когда молодой герцог де Невер, совершенно выбившийся из сил, попросил жившего в Энском лесу дровосека пустить его на ночлег.

Невер прожил в своем замке Бюш год. Тарридские пастухи говорили, что он щедрый господин.

Также они рассказывали о двух ночных приключениях, имевших место во время его пребывания в здешних местах. Однажды в полночь через витражи старой часовни Келюса был виден свет.

Собаки не выли; но темная фигура, которую жители деревни уже стали узнавать, поскольку часто видели, скользнула в лес, когда спустился туман. В старых замках живет много призраков.

В другой раз, около одиннадцати часов ночи, Марта, наименее старая из дуэний Келюса, вышла из замка через главные ворота и побежала к хижине дровосека, где однажды нашел приют юный герцог де Невер. Вскоре после этого через Энский лес проехала карета. Потом из хижины дровосека донеслись женские крики. На следующий день этот славный человек исчез. Хижина осталась тому, кто пожелал бы в ней поселиться. В тот же день Марта тоже покинула замок Келюс.

С тех пор прошло четыре года. За это время никто не слышал ни о дровосеке, ни о Марте. Филипп де Невер не появлялся в своем поместье Бюш. Но своим присутствием Луронскую долину удостоил другой Филипп, не менее блестящий, не менее знатный сеньор. Это был Филипп-Поликсен Мантуанский, принц де Гонзаг, за которого маркиз де Келюс намеревался выдать замуж свою дочь.

Гонзагу было тридцать лет. Его лицо, несколько излишне женственное, отмечала редкая красота. Невозможно было найти более благородной внешности. Черные волосы, шелковистые и блестящие, вились у лба, более нежного и белого, нежели лоб женщины, и естественным образом образовывали ту пышную и несколько тяжеловатую прическу, которую придворные Людовика XV получали, лишь добавив к волосам, данным им при рождении, две-три накладные пряди. Взгляд его черных глаз был открытым и гордым, как у большинства итальянцев. Он был высок, превосходно сложен; его походка и жесты отличались театральным величием.

Не станем ничего говорить о доме, из которого он происходил. Имя Гонзаг звучит в истории не менее громко, нежели Буйон, Эсте или Монморанси³. И окружение его не уступало ему в знатности. У него было два друга, два брата, один из которых – отпрыск Лотарингского дома, а другой – Бурбон. Герцог де Шартр, родной племянник Людовика XIV, будущий герцог Орлеанский и регент Франции, герцог де Невер и принц де Гонзаг были неразлучны. Их взаимная преданность напоминала лучшие античные образцы дружбы.

Филипп де Гонзаг был старшим. Будущему регенту исполнилось всего лишь двадцать четыре года, а Неверу на год меньше.

Надо думать, тщеславию Келюса сильно льстила надежда получить такого зятя. Общее мнение приписывало Гонзагу несметные богатства в Италии; кроме того, он был двоюродным братом и единственным наследником Невера, которого все считали обреченным на раннюю смерть. А Филипп де Невер, единственный наследник громкого имени, обладал огромными земельными владениями, одними из крупнейших во Франции.

Конечно, никто не мог заподозрить принца де Гонзага в том, что он желает смерти своему другу; но не в его силах было запретить себе мечтать об этом – и то правда, ведь эта смерть делала его обладателем состояния в десять или двенадцать миллионов.

Будущие тесть и зять почти сговорились. Что же касается Авроры, ее мнения даже не спросили – сработала система Засова.

Стоял прекрасный осенний день 1699 года. Людовик XIV состарился и устал от войн. Рисвикский мир⁴ был подписан, но на границе продолжались стычки между полурегулярными отрядами, и в Луронской долине оказалось немало таких нежеланных гостей.

В столовой зале замка Келюс полдюжины сотрапезников сидели вокруг богато накрытого стола. Какие бы недостатки ни были свойственны маркизу, но гостей он принимать умел.

Помимо маркиза, Гонзага и мадемуазель де Келюс, занимавших верхний конец стола, остальные присутствующие были людьми среднего звания либо находились на службе у троих первых. Прежде всего назовем отца Бернара, капеллана Келюса, заботившегося о душах жителей деревушки Таррид и хранившего в ризнице часовни книгу записей смертей, рождений и браков; во-вторых, даму по имени Изидора, уроженку Габура, сменившую при Авроре Марту; в-третьих, был господин де Пейроль, дворянин, состоявший при особе принца Гонзага.

Надо признать, в нашей истории он сыграет некоторую роль.

Де Пейроль был высоким сутуловатым мужчиной средних лет, с худым бледным лицом и редкими волосами. В наши дни трудно представить себе подобный персонаж без очков, но тогда мода на них еще не пришла. Черты его были словно смазанными, но близорукий взгляд не лишен дерзости. Гонзаг уверял, что Пейроль очень ловко орудует шпагой, которая нелепо болталась на его левом боку. Гонзаг вообще постоянно его расхваливал – он в нем нуждался.

Остальных сотрапезников, состоявших на службе у Келюса, можно рассматривать как простую массовку.

Мадемуазель Аврора де Келюс держалась за столом с холодным и молчаливым достоинством. Обычно о женщинах, даже о самых красивых, можно сказать, что они таковы, какими их делает чувство. Они могут быть обворожительными с тем, кого любят, и почти невыносимыми с прочими. Аврора же принадлежала к числу тех женщин, которые нравятся помимо собственной воли и которыми восхищаются, даже когда они того не добиваются.

Она была одета в испанский костюм. Три ряда кружев ниспадали на ее иссиня-черные вьющиеся волосы.

Хотя ей не было еще и двадцати лет, чистая и гордая линия ее рта уже говорила о печали; но сколько же света должна была вызывать улыбка на этих юных устах! Сколько лучей могли источать глаза, затененные длинными шелковистыми изогнутыми ресницами!

Нередки были дни, когда на губах Авроры не появлялось ни единой улыбки.

Ее отец говорил:

– Все будет по-другому, когда она станет принцессой.

После второй перемены блюд Аврора поднялась и попросила разрешения удалиться. Изидора бросила долгий, полный сожаления взгляд на принесенные сладости, варенья и компоты. Долг требовал от нее следовать за молодой госпожой. Как только Аврора вышла, маркиз оживился.

– Принц, – сказал он, – вы должны взять у меня реванш в шахматы… Вы готовы?

– Я всегда к вашим услугам, дорогой маркиз, – ответил Гонзаг.

По приказу Келюса принесли стол и шахматы. За те две недели, что принц жил в замке, это была их сто пятидесятая партия.

Такая страсть к шахматам у тридцатилетнего мужчины с именем и внешностью Гонзага наводила на определенные мысли. Одно из двух: либо он был пылко влюблен в Аврору, либо мечтал положить в свои сундуки ее приданое.

Ежедневно, после обеда и ужина, приносили шахматы. Засов был плохим игроком, но Гонзаг ежедневно позволял ему выигрывать дюжину партий, после чего торжествующий Засов засыпал в своем кресле, прямо на поле битвы, и храпел, как праведник.

Таким образом Гонзаг ухаживал за мадемуазель Авророй де Келюс.

– Господин принц, – сказал маркиз, расставляя фигуры, – сегодня я покажу вам одну комбинацию, которую нашел в наставлении Чессоли. Я играю в шахматы не так, как прочие, потому что стараюсь черпать знания из добрых источников. Не каждый сможет вам поведать, что шахматы были придуманы Атталом, царем Пергама, для развлечения греков во время долгой осады Трои. Лишь невежды или недобросовестные люди приписывают честь их изобретения Паламеду… Ну-ка, играйте внимательней, прошу вас.

– Не могу и выразить, господин маркиз, – произнес Гонзаг, – все то удовольствие, что доставляет мне игра с вами.

Партия началась. Остальные сотрапезники встали вокруг них.

Проиграв первую партию, Гонзаг подал знак Пейролю, который бросил салфетку и вышел. Мало-помалу капеллан и прочие последовали его примеру. Засов и Гонзаг остались одни.

– Римляне, – продолжал маркиз, – называли это игрой latrunculi или мелких воришек. А греки – latrikion. Саразен в своей прекрасной книге замечает…

– Господин маркиз, – перебил его Филипп де Гонзаг, – прошу у вас прощения за мою рассеянность; вы позволите мне взять назад последний ход?

Он по ошибке выдвинул вперед пешку, что принесло бы ему выигрыш. Засов немного поломался, но великодушие взяло в нем верх.

– Возьмите, господин принц, – разрешил он. – Но больше такого не повторяйте. Шахматы – это не детские игрушки. – Гонзаг глубоко вздохнул. – Знаю, знаю, – продолжал маркиз с насмешкой в голосе, – мы влюблены…

– До безумия, господин маркиз!

– Мне это знакомо, господин принц. Играйте внимательнее! Я сейчас съем вашего слона.

– Вчера, – сказал Гонзаг тоном человека, желающего прогнать тягостные мысли, – вы не закончили рассказ о дворянине, пытавшемся проникнуть в ваш дом…

– О, хитрец! – воскликнул Засов. – Вы пытаетесь меня отвлечь; но я как Цезарь, который диктовал пять писем одновременно. Вы знаете, что он играл в шахматы?.. Так вот, этот дворянин получил полдюжины ударов шпагой во рву. Подобные приключения случались неоднократно; так что злословие ни разу не посмело оскорбить дам рода де Келюс.

– И то, что вы предпринимали в качестве мужа, господин маркиз, – небрежно спросил Гонзаг, – вы сделали бы и как отец?

– Совершенно верно, – подтвердил тот. – Я не знаю иного способа охранять дочерей Евы… Schah moto, как говорят персы, господин принц! Вы снова проиграли.

Он откинулся в кресле.

– Из этих двух слов, schah moto, – продолжал он, устраиваясь, чтобы подремать, – которые означают «король умер», мы, как утверждают Менаж и Фрэр, сделали «шах и мат». Что же касается женщин, поверьте мне, добрые клинки вокруг добрых стен – вот наилучшая гарантия их добродетели!

Он закрыл глаза и заснул. Гонзаг поспешно покинул столовую залу.

Было чуть больше двух часов пополудни. Де Пейроль ждал своего господина, прохаживаясь по коридорам.

– Как наши мерзавцы? – спросил Гонзаг, едва завидев его.

– Прибыли шестеро, – ответил Пейроль.

– Где они?

– В харчевне «Адамово яблоко», за рвом.

– Кто те двое, что не явились?

– Мэтр Кокардас-младший из Тарба и брат Паспуаль, его помощник.

– Отличные фехтовальщики! – заметил принц. – А другое дело?

– Марта в настоящий момент находится у мадемуазель де Келюс.

– С ребенком?

– С ребенком.

– Как они вошли?

– Через окно бани, которое выходит на ров, под мостом.

Гонзаг секунду подумал, потом продолжил:

– Ты расспросил господина Бернара?

– Он нем, – ответил Пейроль.

– Сколько ты ему предложил?

– Пятьсот пистолей.

– Эта Марта может знать, где хранится регистрационная книга… Она не должна покинуть замок.

– Хорошо, – кивнул Пейроль.

Гонзаг двинулся по коридору широким шагом.

– Я хочу сам поговорить с ней, – прошептал он. – А ты уверен, что мой кузен Невер получил письмо Авроры?

– Его доставил наш немец.

– И Невер приедет?

– Сегодня вечером.

Они подошли к апартаментам Гонзага.

В замке Келюс пересекались под прямым углом три коридора: один вел в главное здание, два других – в крылья.

Апартаменты принца располагались в западном крыле, которое оканчивалось лестницей, ведущей в бани. В центральной галерее послышался шум. Это Марта выходила из покоев мадемуазель де Келюс. Пейроль и Гонзаг поспешно вошли в апартаменты принца, оставив дверь приоткрытой.

Через мгновение Марта пересекла коридор торопливым шагом. Стоял белый день, но был час сиесты – испанская мода перевалила через Пиренеи. В замке Келюс все спали. У Марты были все основания надеяться никого не встретить на своем пути.

Она проходила мимо двери Гонзага, когда Пейроль внезапно бросился на нее и с силой прижал платок ко рту, заглушив первый крик. Потом схватил в охапку почти лишившуюся сознания женщину и отнес в комнату своего господина.

Глава 2
Кокардас и Паспуаль

Один восседал на старой крестьянской кляче с длинной, спутанной гривой и костлявыми волосатыми ногами; другой сидел на осле с видом дворянина, путешествующего на лучшем своем скакуне.

Первый держался гордо, несмотря на жалкий вид лошади, чья голова уныло свисала между ног. Он был одет в кожаный камзол на шнуровке, с нагрудником в форме сердца, пикейные штаны и шикарные сапоги с широченными раструбами, столь модные при Людовике XIII. Помимо того у него была фанфаронская шляпа и огромная шпага. Это был мэтр Кокардас-младший, уроженец Тулузы, бывший парижский учитель фехтования, в настоящее время обосновавшийся в Тарбе, где кое-как перебивался.

Второй выглядел робким и скромным. Его костюм мог бы подойти мелкому клерку: длинный черный камзол, черные штаны, лоснящиеся от длительной носки. На голове – шерстяной колпак, глубоко натянутый на уши, а на ногах, несмотря на сильную жару, добрые туфли на меху.

В отличие от мэтра Кокардаса-младшего, обладателя роскошной густой шевелюры, черной, будто у негра, и всклокоченной, у его спутника к вискам прилипли лишь несколько редких светлых, словно выцветших, прядей. Тот же контраст наблюдался и между страшными, закрученными кверху усищами учителя фехтования и тремя белесыми волосками под носом у его помощника.

А между тем этот мирного вида путешественник был помощником учителя фехтования, и, поверьте, при случае он очень ловко управлялся с длинной грозной шпагой, колотившей по боку его осла. Звали его Амабль Паспуаль. Его родиной был Вильдье в Нижней Нормандии, город, который оспаривает у Конде-сюр-Нуаро первенство по части производства хороших сверл. Друзья обычно называли его братом Паспуалем, то ли из-за того, что внешностью он напоминал священника, то ли потому, что до того, как опоясаться шпагой, был слугой цирюльника и помощником аптекаря. Он был очень некрасив, но, несмотря на это, чувственный огонек загорался в его маленьких, часто моргающих голубых глазах всякий раз, когда на тропинке мелькала красная бумазейная юбка. Кокардас-младший, напротив, во всех краях мог считаться красивым малым.

Так вот они оба и ехали под южным солнцем. На каждом камушке кляча Кокардаса спотыкалась, а через каждые двадцать пять шагов осел Паспуаля начинал упрямиться, отказываясь идти дальше.

– Ну, дружище, – произнес Кокардас с сильнейшим гасконским акцентом, – вот уже два часа мы видим этот чертов замок на вон той проклятой горе. Мне кажется, он движется быстрее, чем мы.

Паспуаль ответил, гнусавя, как и все нормандцы:

– Терпение! Терпение! Мы прибудем достаточно рано для того дела, ради которого едем.

– Клянусь головой Господней, брат Паспуаль! – воскликнул Кокардас с шумным вздохом. – Умей мы себя вести, да с нашими-то талантами, могли бы выбирать работенку…

– Твоя правда, дружище Кокардас, – согласился нормандец. – Но наши страсти нас погубили.

– Игра, карамба! Вино…

– И женщины! – добавил Паспуаль, воздев глаза к небу.

В этот момент они проезжали по берегу Кларабиды, по самой середине Луронской долины. Ашаз, словно постамент, несший на себе массивные постройки дворца Келюс, высился прямо перед ними. С этой стороны укрепления отсутствовали. Был виден древний замок, который непременно стал бы причиной остановки для любителей грандиозных пейзажей.

Действительно, башня Келюс, достойно венчавшая эту высокую стену, в некотором смысле дочь конвульсии земли, память о которой давно стерлась. Под мхом и кустами, скрывавшими ее очертания, можно было различить следы языческих построек. Здесь чувствовалась сильная рука солдат Рима. Но это были лишь остатки, а все, что выходило из земли, относилось к ломбардскому стилю X–XI веков. Две главные башни, высившиеся по бокам жилого здания на юго-востоке и на северо-востоке, были квадратными и скорее приземистыми, чем высокими. Окна под козырьками были маленькими, без украшений, и их своды покоились на простых пилястрах, лишенных какой бы то ни было лепнины. Единственной роскошью, которую позволил себе архитектор, была своего рода мозаика. Выступющие кирпичи разделяли обтесанные и симметрично уложенные камни.

Таков был первый план, и эта суровая упорядоченность гармонировала с наготой Ашаза. Но за прямой линией старого жилого здания, воздвигнутого, кажется, еще при Карле Великом, следовало нагромождение крыш с коньками и башенками, которые уходили вверх по холму и выглядели неким амфитеатром. Донжон⁵, высокая восьмиугольная башня, заканчивающаяся византийской галереей с аркадами трилистником, венчала эту массу крыш, напоминая великана посреди карликов.

В округе говорили, что замок намного древнее рода Келюсов.

Справа и слева от двух ломбардских башен были прорыты траншеи. Это были края рвов, некогда запертых стенами, чтобы не вытекала наполнявшая их вода.

За северным рвом, среди буков, проступали крайние домишки деревни Таррид. Дальше виднелась стрела часовни, построенной в начале XIII века в готическом стиле, на сверкающих витражах которой были изображены крестоносцы.

Замок Келюс был истинной жемчужиной пиренейских долин.

Но Кокардас-младший и брат Паспуаль не отличались любовью к изящным искусствам, они бросили взгляд на мрачную цитадель лишь с одной целью: прикинуть оставшееся до нее расстояние. Они направлялись в замок Келюс, и, хотя по прямой до него было всего-то пол-лье, необходимость огибать Ашаз грозила им еще добрым часом пути.

Кокардас был славным спутником, когда его кошелек приятно круглился, да и наивно-хитрая физиономия брата Паспуаля указывала на то, что обычно он пребывает в веселом расположении духа; но сегодня оба были грустны, для чего имелись веские причины.

Пустой желудок, пустой кошелек, перспектива, возможно, опасной работы. От подобного дельца можно отказаться, когда есть чем пообедать. К сожалению для Кокардаса и Паспуаля, их страсти сожрали все деньги. Потому-то Кокардас и говорил:

– Клянусь головой Господней! Я больше не притронусь ни к картам, ни к стакану!

– А я навсегда отказываюсь от любви! – вторил ему чувствительный Паспуаль.

И оба лелеяли прекрасные и вполне добродетельные мечты о своих будущих сбережениях.

– Я куплю полный выезд! – с энтузиазмом воскликнул Кокардас. – И наймусь солдатом в роту нашего Маленького Парижанина.

– И я, – подхватывал Паспуаль. – Стану солдатом или слугой у главного хирурга.

– А разве из меня не получился бы отличный солдат королевских егерей?

– В полку, куда я поступлю, по крайней мере, пускать кровь будут чисто.

И оба хором добавляли:

– Мы видели бы Маленького Парижанина! Время от времени спасали бы его от какой-нибудь затрещины.

– Он называл бы меня стариной Кокардасом!

– Он подшучивал бы, как прежде, над братом Паспуалем.

– Проклятие! – воскликнул гасконец, с силой стукнув кулаком свою клячу, которая еле тащилась. – Как низко пали мы – люди, зарабатывающие своей шпагой, дружище! Однако к грешникам надо проявлять снисхождение! Чувствую, с Маленьким Парижанином я бы мог стать лучше.

Паспуаль грустно покачал головой.

– Как знать, захочет ли он с нами знаться? – вздохнул он, бросив взгляд на свой костюм.

– Да что ты, приятель! – утешил его Кокардас. – У этого парня доброе сердце!

– А как он хорош в защите! – оживился Паспуаль. – А какой быстрый!

– Как держит оружие! Какая ловкость!

– Помнишь его двойной удар наотмашь при отходе?

– А его три прямых в атаке у Делеспина?

– Храбрец!

– Настоящий храбрец! Счастливый в игре, клянусь головой Господней! И пить умел!

– И женщинам голову кружил!

При каждой реплике они горячились все сильнее. Наконец оба остановились и обменялись рукопожатиями. Их волнение было искренним и глубоким.

– Смерть Христова! – воскликнул Кокардас. – Да мы стали бы его слугами, если бы Маленький Парижанин только пожелал этого! Верно, приятель?

– И сделали бы его важным сеньором! – добавил Паспуаль. – Тогда деньги Пейроля не сулили бы нам несчастья.

Из этого следовало, что отправиться в путь мэтра Кокардаса и брата Паспуаля заставил де Пейроль, доверенное лицо Филиппа де Гонзага.

Они хорошо знали этого Пейроля, и еще лучше принца де Гонзага, его господина. Прежде чем занялись обучением тарбских дворянчиков благородному искусству итальянского фехтования, они держали фехтовальный зал в Париже, на улице Круа-де-Пти-Шан, в двух шагах от Лувра. И если бы их пагубные страсти не съедали так много денег, они, возможно, заработали бы целое состояние, ибо к ним ходил весь двор.

Очевидно, в какой-то момент эта парочка приняла участие в легкомысленной и страшной шалости. Ведь они так ловко работали шпагой! Будем милосердны и не станем углубляться в причину, по которой, подсунув в один прекрасный день ключ под дверь, они покинули Париж так спешно, словно убегали от огня.

Известно, что в то время учителя фехтования общались с самыми знатными сеньорами и знали подноготную всех интриг лучше, чем даже сами придворные. Они были живыми газетами. Судите сами, сколько всего должен был знать Паспуаль, который к тому же был прежде цирюльником!

В таких обстоятельствах они очень рассчитывали друг на друга в том, чтобы извлечь пользу из своего искусства. Выезжая из Тарба, Паспуаль сказал:

– В этом деле счет нужно вести на миллионы. Невер – лучший фехтовальщик в мире после Маленького Парижанина. Если речь идет о Невере, ему придется проявить щедрость!

И Кокардасу оставалось лишь горячо одобрить столь разумную речь.

Было два часа пополудни, когда они въехали в деревушку Таррид, и первый же встречный крестьянин указал им харчевню «Адамово яблоко».

К их приходу маленький зал с низким потолком был почти полон. Девушка в яркой юбке и зашнурованном корсаже, какие носят крестьянки области Фуа, расторопно обслуживала посетителей, принося кувшины с вином, стаканы, огонь для трубок и все то, что могут требовать шесть доблестных мужчин после долгого пути по пиренейским долинам под палящим солнцем.

На стене висели шесть длинных боевых шпаг с перевязями.

На всех лицах читались слова «наемный убийца», да еще написанные крупными буквами. Физиономии у всех были загорелыми, взгляды дерзкими, усы вызывающе подкрученными. Добропорядочный буржуа, зайди он случайно в харчевню, свалился бы с ног от одного вида этих забияк.