Маленький уездный город Ромны Полтавской губернии на живописных берегах речки Ромен славился своими ярмарками, особенно Ильинской, привлекавшей сюда сотни тысяч людей. Расположенный в черте оседлости, он притягивал немало торгового еврейского люда. Еврейское население особенно выросло после строительства магнатом Карлом фон Мекк Либаво – Роменской железной дороги, соединившей левобережную Украину с портами Балтийского моря.

Многодетная семья купца II гильдии Моше Рутенберга селилась в еврейском квартале города в приземистом каменном доме. Моше был достаточно богат, чтобы купить место в синагоге. В общине его уважали и нередко приглашали читать Тору. Ни свет, ни заря он уходил в магазин, оставляя Батью-Малку с детьми, которых нужно было разбудить, накормить и отправить на учёбу. Мальчиков в хедер и реальное училище, а девочек – в школу. Дочь кременчугского раввина Пинхаса Марголина, она умело вела хозяйство большого дома, и, как и принято было у евреев, исправно рожала и воспитывала детей. Ей везло на мальчиков, которых было пятеро, ну а две дочки тешили сердце Моше. Одному из сыновей супруги дали имя отца Малки, как было принято среди ашкеназов.

В три года, после «проводов» в синагоге, где Пинхасу читали десять заповедей, его отвели в дом учителя, меламеда, в хедер, частную школу, где мальчики учили азбуку и чтение еврейских текстов. Потом, с пяти лет, Пятикнижие с комментариями Раши, а с восьми – Талмуд. Когда ему исполнилось одиннадцать, он взбунтовался и отказался учиться в хедере: меламеды не могли ответить на его вопрос, почему Всевышний повелел евреям истребить в Ханаане целые народы вместе с женщинами и безгрешными детьми. Отец забрал его оттуда, и он поступил в реальное училище. Идти до него было минут пятнадцать. Пинхас учился с большим интересом, и каждый раз энергичным шагом преодолевал весь путь. Училище находилось на широкой центральной улице города. Это было двухэтажное здание с протяжённым треугольным фронтоном над тонкой зубчатой полосой карниза, чуть выступающей вперёд центральной частью с большими деревянными дверями посредине, большими окнами и хорошо отштукатуренными стенами фасада.

Процентная норма, введённая правительством Александра III, касалась только высших учебных заведений, поэтому в училище попадали в конце восьмидесятых – начале девяностых немало отпрысков из еврейских семей.

В старших классах преподавали больше алгебру, геометрию, а потом тригонометрию. Пинхас любил математику и никогда не отказывал в помощи ребятам из его класса. Высокий симпатичный юноша внушал уважение соучеников и не один раз он гасил конфликты, разгоравшиеся в классе между еврейскими и русскими парнями.

Ему уже исполнилось семнадцать лет, и могучий зов природы не обошёл и его. Неведомая прежде сила толкала его к женской гимназии, средоточию ещё не познанных им существ, отличавшихся от него таинственной плотью и нежностью. Две его сестры были в силу привычки просто девицами, отношениями с которыми регулировались родителями и соответствующими законами Галахи и в его семье строго соблюдались. Но там, куда влекла его природа, он чувствовал пьянящую власть свободы. Гимназия находилась не по пути домой, и ему, выждав, пока разойдутся его однокашники, приходилось делать петлю. Стоя за стволом столетнего дуба, он смотрел на выходящих из дверей учениц, высматривая особу, которая тронет его сердце. Дважды он уже уходил ни с чем, и сегодня в полутени огромного дерева его снова ждало разочарование. Он уже порывался уйти, когда дверь открылась и на крыльце появилась девушка, показавшаяся ему привлекательной. Она прошла мимо него по тропинке, и он сумел рассмотреть её получше. Связанные на затылке чёрные волосы, благородный овал лица, волнующая воображение грудь, длинные ноги под платьем, оставлявшим неприкрытыми лишь нижнюю часть голени и лодыжки. Он выждал минутку и последовал за ней. Через четверть часа она подошла к добротному дому, поднялась по каменным ступенькам, и только теперь повернулась, чтобы рассмотреть человека, всю дорогу шедшего за ней. Он не успел отвернуться и уйти, и она увидела статного симпатичного юношу. Она по-девичьи улыбнулась и кивнула ему и закрыла за собой дверь. Он постоял ещё несколько минут и, взволнованный девичьим вниманием, побрёл домой. Бурная тёплая весна покрыла город маслянистой зелёной листвой, и воздух приятно щекотал ноздри и наполнял грудь свежим целительным потоком. Теперь ему уже не нужно было дожидаться её у дверей гимназии. На следующий день он поторопился выйти из училища и, подойдя к её дому, сел на скамейку возле ворот. Она, увидев его, не была удивлена. Интуиция знающей себе цену еврейской девушки подсказывала ей верные шаги. Она видела красивого еврейского парня, явно заинтересованного в знакомстве. И она не стала противиться этому. Она подошла к нему и взглянула в его глаза. От неожиданности неискушённый молодой человек, поражённый блеском её карих глаз, не смог вымолвить ни слова. Она поняла причину его замешательства. Она знала силу своей столь явной и органичной красоты, что очаровывала и волновала мужчин.

– Почему ты вчера шёл за мной от самой школы? – спросила она на идиш.

– Извини меня, я не должен был, – попытался он объясниться.

– А тебе не в чем извиняться. Как тебя зовут?

– Пинхас.

– А меня Хана. А где ты учишься?

– В реальном училище.

– Я слышала, что это очень хорошая школа.

– Да, очень.

– А сколько тебе лет?

– Восемнадцать будет зимой.

– А мне шестнадцать, а в августе исполнится семнадцать.

Она потупила взор, потом бросила на него пронзительный взгляд.

– Что будем делать, Пинхас?

– Не знаю.

– Я же не могу стоять с тобой здесь. Еврейской девушке не пристало так себя вести. По нашим обычаям нас должны познакомить родители.

Она вздохнула, усмехнулась и сделала шаг навстречу своему чувству.

– Приходи завтра в пять часов в рощу возле реки. Там есть клён, а возле него полянка. Ты знаешь это место?

– Знаю.

– До свиданья, Пинхас.

Он был настолько поражён её смелостью, что в ответ не сумел вымолвить ни слова. Да она и не нуждалась в этом. Она знала, что он придёт.

На другой день он ждал её в роще на поляне, мягко спускающейся к речке Сула. Вскоре он увидел её в голубом ситцевом платье, идущую навстречу ему. Пинхас остолбенел от охватившего его обаяния девичей красоты и не мог проронить ни слова. Она приблизилась к нему, и он ощутил исходящий от неё аромат цветущей молодости. Здесь не было никого, но ему казалось, что за ним наблюдают множество глаз. Как и вчера, Хана, поняв причину его смятения, сказала:

– Пинхас, пойдём к реке. Я люблю смотреть на воду, на её тихое и плавное течение.

– Хорошо, Хана, – с трудом преодолев немоту, вымолвил он.

Он взял девушку за руку, и они медленно спустились к Суле. Уже месяца два, как её берега очистились от снега, подсохли и под тёплыми лучами солнца покрылись мягкой зелёной травой.

– Правда, красиво? – спросила она, бросив на него стремительный взгляд.

– Я с братьями летом хожу купаться. Наше место недалеко отсюда, вон там.

– Я знаю, но я туда не иду. Мама против того, чтобы я смотрела на обнажённых мальчишек в трусах.

– Всевышний создал нас разными, чтобы мы находили свою половинку и становились единым целым, – сказал Пинхас.

Хана рассмеялась, её очаровательную головку озарила мысль, что стоящий возле неё юноша образован и умён и не лишён достоинства.

– А ты нашёл уже свою половину? – спросила она.

– Ещё два дня назад я бы не ответил на твой вопрос утвердительно.

– А сегодня?

Хана приблизилась к нему, и он ощутил не пережитое прежде влечение к этой прекрасной девушке, которая с природным кокетством и игривостью ловила его, неискушённого в сентиментальных играх, в свои ласковые сети.

– Сегодня я почти готов ответить иначе.

– Почему почти?

– Потому, что боюсь оказаться смешным, не получившим взаимности.

– А почему ты думаешь, что она не ответит тебе взаимностью? Ты её спрашивал?

– Нет. И даже если она ответит утвердительно, у неё есть родители, которые могут думать иначе.

– Про родителей ты прав. Но у евреев есть обычай сватовства, – сказала она, смотря ему в глаза своими восхитительными глазами, и он осознал, что так на мужчину может смотреть только любящая женщина.

Они встречались в этой роще почти каждый день и уже не могли сдержать своих чувств. Пинхас целовал её, прижимая к стволу берёзы, и обнимал её стройное упругое тело. Однажды он повалил её на траву, но она в последний момент оттолкнула его.

– Не можем мы пока с тобой, Пинхас, предаваться любви, – всхлипнула Хана, смотря на него горящими от страсти глазами. – Я сегодня поговорю с мамой он нас.

Она стремительно поднялась с земли и пошла к выходу из рощи. Он тоже поднялся, стараясь унять возбуждение, и смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду.

Прошло несколько дней. Приближалось время экзаменов. Он старался погрузиться в ученье, но мысли о ней не давали ему возможность сосредоточиться. И когда он вновь появился возле её дома, она вышла к нему.

– Пинхас, я поговорила с мамой. Она поддержала меня, поверила в нашу любовь и отправилась говорить с отцом. Он выслушал маму и позвал меня. Отец сказал мне, что знает твоего батюшку, но не готов выдать меня замуж за тебя. Ты же понимаешь, он купец первой гильдии. Он хочет для меня богатой, красивой жизни, которую ты не можешь мне дать. Я умоляла его, твердила, что главное любовь, что я не готова выйти замуж за человека, который мне противен.

Хана говорила, не в силах сдержать слёзы, льющиеся по смуглым щекам, и ему стало невыносимо жалко её и себя.

– А потом он сказал, – продолжила она свой рассказ, – что он знаком с одним богатым господином, управляющим большим здешним заводом. У него есть сын, который очарован моей красотой и хочет свататься. Отец мой его поставщик, он не может ему отказать.

Теперь она уже рыдала в голос, присев на скамью у соседских ворот. Он стал её гладить и успокаивать, но она взяла себя в руки, вытерла ладонями слёзы и сказала:

– Пинхас, любимый мой. Нам не суждено быть вместе. Но если когда-нибудь судьба мне улыбнётся, я найду тебя. А сейчас, прошу тебя, уходи.

Он с трудом оторвал от неё свои руки, поднялся со скамейки и быстрым шагом двинулся домой. Он знал, что она смотрит ему вслед, и новое важное решение всё сильней и настойчивей стало пробивать путь в его голове. Теперь ему было очевидно, что для того, чтобы получить согласие отца Ханы, он должен стать успешным, богатым человеком. А это означало вырваться из Ромен в столицу и получить там высшее образование.

2

Отец возлагал на него большие надежды и, когда Пинхас сдал экзамены и успешно завершил семь лет обучения, Моше посчитал, что на этом его учёбу следует закончить. В шабат, святой для евреев день отдыха, вся семья собралась на завтрак в гостиной комнате вокруг длинного деревянного стола. Сегодня Батья-Малка поставила на стол большое блюдо с гречневой кашей, а в другом подала фаршированную рыбу, которую мастерски делала из карпов, которых ещё живыми покупала на рынке. Дочери помогали ей расставить тарелки и рюмочки, и разложить ножи и вилки. Приятно пахли халы, разложенные на блюде в центре стола. Их пекла сама Батья-Малка в добротной печи, выложенной местным печником Ициком лет двадцать пять назад, когда Моше с молодой женой строили этот дом. Он сам поставил на стол стеклянный графин с вином и разлил его по рюмкам, чтобы совершить кидуш для утренней субботней трапезы. Моше бросил взгляд на сидящих за столом и, чуть наклонившись над рюмкой, произнёс: «Помни день субботний, чтобы освящать его. Шесть дней работай и занимайся всяким делом твоим. А седьмой день – суббота Господу, Б-гу твоему, не занимайся никаким делом ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя, ни скот твой, ни чужеземец, что в воротах твоих. Ибо шесть дней созидал Господь небо и землю, море и всё что в них, а в седьмой день пребывал в покое. Потому благословил Господь день субботний и освятил его. Благословен ты, Господь, Б-же наш, царь вселенной, который творит плод виноградной лозы».

Моше был человеком религиозным и носил бархатистую чёрную кипу, длинные неподстриженные спадающие с висков пейсы и уже тронутую сединой бороду. На голове его всегда топорщились спутанные полуседые волосы, которые он приводил в порядок лишь по большим еврейским праздникам. Роста немного выше среднего, худощавый, сегодня, на утренней трапезе он был одет в белую рубашку, тёмно-серые брюки и чёрные ботинки. Закончив молитву, он обвёл взглядом притихших домочадцев, поднёс рюмку ко рту, одним глотком выпил, потом протянул руку и отломил кусочек халы. Батья-Малка и дети последовали за ним. Пинхас ел, с некоторой тревогой поглядывая на отца. Серьёзный разговор с ним был неизбежен и в его голове роились доводы, которые, он надеялся, должны были убедить родителей. Он любил их, всегда следовал их советам. Но сейчас решалась его судьба, а значит, ему придётся разорвать пуповину, до сих пор связывавшую его с домом.

Все поднялись вместе с Моше, ушедшим к себе в комнату. Батья с дочерьми принялись выносить со стола посуду в кухню, а мальчишки вышли во двор. Постояв на крыльце, Пинхас вернулся в дом и вошёл в комнату отца.

– Папа, мне нужно с тобой поговорить, – подавляя волнение, сказал он.

– Я уже несколько дней это чувствую, – вздохнул Моше. – Ну, что у тебя?

– Я хочу учиться дальше, папа.

– В твоём классе тридцать два ученика, Пинхас. Почти все решили закончить учёбу и начать работать. Они что, глупее тебя?

– Нет, папа. Но у каждого из них свои причины. Не все они сыновья богатых родителей.

– А у тебя отец купец второй гильдии, – заметил с иронией Моше. – Пинхас, ты получил хорошее образование. С божьей помощью, ты станешь одним из моих наследников, владельцем двух магазинов. Мне нужна твоя помощь.

– А Симон и Иосиф не помощники?

– Они хорошо работают, Пинхас. Но поверь моему опыту, сынок. У тебя есть качества, которых не достаёт им.

– Папа, они ещё тебя удивят. Да и Яков и Абрам, я уверен, закончат учёбу и присоединятся к тебе.

– Сейчас ни в чём нельзя быть уверенным, сынок. После убийства Александра II всё пошло не так, стало хуже. Да и новый император Николай после смерти его батюшки-антисемита ничего хорошего для нас делать не собирается.

– Ты мне сам рассказывал, папа, о погроме в Ромнах. Тогда мне было три года и я, конечно, ничего не помню.

– Тогда меня предупредил Осип, и я спрятал вас у него в подвале. В магазине выбили окна, влезли туда, всё порушили, а товары унесли. Но я взял ссуду, и мне с божьей помощью удалось всё отремонтировать и возобновить торговлю. Иначе мы бы уехали в Америку.

Батья, узнавшая о разговоре мужа с сыном от дочери, вошла в комнату и остановилась у двери.

– Поэтому, папа, я хочу получить высшее образование. Оно позволит мне стать самостоятельным человеком, работать и жить там, где захочу.

– Власть не любит евреев. Иначе она бы не допустила погромы и выселение десятков тысяч евреев из городов центральных губерний. Я не уверен, сынок, что тебя оттуда не вышвырнут. А процентная норма? Ты сумеешь её преодолеть?

– Я хочу попробовать, папа. Не получится, вернусь домой.

– Я смотрю, Пинхас, ты настроен решительно.

– Мойшеле, позволь мне сказать, – попросила Батья.

– Говори, Батья. Тут непростое дело. Сын наш, наша надежда, желает уехать отсюда.

– Я поняла, Мойшеле. Но не погрешим ли мы, если не дадим ему строить свою жизнь и судьбу? Я не хочу, чтобы он проклял нас за это. Если у него получится, разве мы не будем счастливы?

– Хорошо, Батья, – сказал Моше, потом посмотрел на Пинхаса. – Ладно, сынок, записывайся на «дополнительный» год. Торговля сейчас идёт неплохо. Думаю, нам с мамой удастся тебя прокормить.

Моше протянул руку и взял с прикроватной тумбочки Тору в теснённой серой обложке, давая понять, что разговор окончен. Пинхас, а за ним и Батья, молча вышли из комнаты.

3

Заканчивался последний год учёбы, называемый «дополнительным». В классе осталось

только семеро из тридцати двух учеников, зачисленных в него восемь лет назад. Кроме Пинхаса, евреев было ещё двое. Реалисты не имели права поступления в университет, и те, кто желали получить высшее образование, поступали в высшие технические учебные заведения. Но для этого нужно было выдержать серьёзные конкурсные экзамены. Главным предметом на них была математика, письменный и устный экзамен, и ещё предстояло написать сочинение по русской литературе.

Занятия отвлекали его от мыслей о Хане, да и сестра Рахель рассказывала о слухах, бытовавших в женской гимназии, где она тогда училась, и о пышной свадьбе и медовом месяце молодожёнов. Он уже спокойно и трезво оценивал свои чувства к ней и произошедший не по их вине разрыв, и только во время своих коротких прогулок по городу изредка вспоминал о прежней любви.

Сегодня в последний день учёбы он поднялся по широкой лестнице на второй этаж и вошёл в класс вместе со Степаном Тимошенко, высоким крепким парнем, приехавшим в реальное училище из села Шпотовка Черниговской губернии. С самого начала они симпатизировали друг другу, но этот последний год сблизил их ещё больше тем упорством, которое проявляли они в подготовке к экзаменам. Математику у них вёл Лев Львович Ужицкий. Человек нервозный, но прекрасный преподаватель, он всегда был одет немного старомодно в костюм, который ученики ошибочно принимали за униформу учителей школы. На уроках он выбирал для решения задачи из учебников и сборников задач, которые приобретал в Киеве или Полтаве. А через некоторое время, блестя очками и подёргивая небольшую бородку, вызывал кого-нибудь к доске для разбора задачи и давал весьма дельные советы.

Произведения Пушкина, Гоголя, Тургенева, Гончарова, Толстого, Достоевского и других писателей, необходимые для сочинения, были прочитаны и отложились в памяти Пинхаса. Он получал книги в училище, но некоторые приходилось доставать в городской библиотеке, куда он был записан все последние годы. Он читал их и передавал Степану, который права пользования библиотекой не имел.

В конце дня в класс зашёл директор школы. Он поздравил их с окончанием «дополнительного» года и пожелал успеха в конкурсных экзаменах. Когда уже расходились, его подозвал к себе Ужицкий.

– Рутенберг, ты хорошо учился все годы. Я верю, ты поступишь. Не разочаруй меня.

– Спасибо, господин учитель, но, вы-то понимаете, не всё зависит от меня.

– Я знаю, Пинхас, о процентной норме для евреев. Это кощунство. Но через мой класс прошли сотни, если не тысячи учеников. Таких, как ты, у меня было совсем немного. – Ужицкий окинул его пытливым взглядом. – Ты уже решил, куда поедешь поступать?

– Да, в Санкт-Петербург, в Технологический институт.

– Трудно тебе будет. В столицах норма три процента и туда поедут самые лучшие. Но я тебя понимаю. Это один из лучших технических институтов страны. Желаю тебе удачи. И мой тебе совет: не расслабляйся, каждый день решай несколько задач.

Ужицкий повернулся и вышел из класса. Пинхас смотрел на его удаляющуюся худощавую фигуру и вновь поразился полному отсутствию у него антиеврейского душка, которым в той или иной степени были заражены почти все роменские гои. Тимошенко ждал его на выходе из школы.

– Пинхас, завтра за мной заедет отец, и я уезжаю, – с некоторым оттенком грусти сказал Степан. – Отдохну в селе, наберусь сил, а потом на поезд и в столицу.

– Восемь лет промчались, приятель. Теперь нам нужно доказать, чего мы стоим. Между прочим, наш математик приличный человек. Он поговорил со мной и пожелал удачи.

– Да, у него есть сердце, он болеет за нас. Ну ладно, Пинхас. Жаль, что мне в другую сторону. Все эти годы ты был мне хорошим товарищем. Даст Б-г, ещё увидимся.

Они крепко обнялись и разошлись. Не знали они ещё тогда, что один из них станет революционером, а потом знаменитым сионистом и электрификатором Эрец-Исраэль, а другой великим учёным.

Прошёл июль. Пинхас отдыхал, гуляя по живописным роменским рощам, но по совету Ужицкого каждый день решал задачи из сборника конкурсных задач. Билеты на поезд были заранее куплены на десятое августа, и началась неспешная подготовка к отъезду. Мама с затаённой грустью вздыхала, смотря на сына, и подкладывала ему в тарелку блинчики со сметаной и творогом или кусочки гефилте фиш, которую она делала превосходно. Отец, пытавшийся было прежде отговорить сына от «авантюры», смирился с его выбором и принялся подсчитывать возможные петербургские расходы на жильё, пропитание и оплату учёбы в институте. За несколько дней до отъезда Пинхас начал собираться в дорогу и укладывать вещи в чемодан. Отец накануне подошёл к нему и передал связанную в носовой платок небольшую пачку денег, которых должно было хватить на первое время.

Десятого августа вся семья проводила его на вокзал. На перроне было много народа. Уезжали ещё несколько выпускников училища, которых Пинхас хорошо знал. Они приветствовали его, и он ответил им взмахом руки. Подошёл поезд, он обнял сестёр и братьев, заплаканную мать и отца, предъявил проводнику билет и поднялся в вагон. Обернувшись, он вдруг увидел стоявшую поодаль Хану. Она смотрела на него, и, чтобы он её заметил, держала над головой правую руку. Он остановился на мгновение, кивнул ей и прошёл в коридор вагона. Он понял, что её чувства к нему не остыли, да и он, как ни пытался, не смог её забыть. Пинхас нашёл своё место, положил чемодан наверх на багажную полку, потом вышел в коридор и подошёл к открытому окну медленно тронувшегося поезда. Он опять попрощался с родителями, сёстрами и братьями, и, увидев Хану на том же месте, подумал, что её появление на вокзале не останется незамеченным.