Buch lesen: «Голова»

Schriftart:

ISBN 978-5-0062-5856-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Павел Тетерин

ГОЛОВА

Михаил Николаевич! Жаль, что при написании этой работы я не мог консультироваться с самым лучшим специалистом в этой области – и не спорьте, что это не так. Для меня это так, и точка. Может быть, я окончательно спятил, но надеюсь, что однажды мы с вами обсудим этот труд, потому что посвящается он, конечно же, Вам.

Глава 1

События, произошедшие в кавалеровской больнице зимой 2037 года, до сих пор являются одним из самых сильных впечатлений всей моей жизни, хоть уже и прошло столько лет. Да что там – я ещё не переварил и половины тех эмоций, что обрушились на меня тогда, а теперь и вовсе не пытаюсь дать однозначную оценку произошедшему с нами всеми в тот злосчастный год.

Я до сих пор вскакиваю по ночам от собственного крика, облепленный промокшей простыней – обычно, когда во сне ко мне является кто-нибудь из тех, кого закрутило в этот дьявольский водоворот. Причём неважно, кто именно, потому что это был настоящий калейдоскоп пугающих событий и даже порой настоящего кошмара для нас всех, у каждого разных, но порой одинаково глубоких, чёрных и затягивающих, как Марианская впадина.

Чаще всего, конечно, я вспоминаю Романа. Его наполненные ужасом глаза, когда он впервые открыл из после операции. Но мне нередко снится он на больничной койке, еще в «шлеме» аппарата Канаверо-Сяопин. Я склоняюсь над ним, и он открывает глаза – живые, но наполненные таким ужасом и непониманием того, что с ним произошло, что я роняю историю болезни из рук и просыпаюсь.

Впрочем, и жена Романа, зачем-то приходившая ко мне несколько раз, нередкий гость моих снов, и, конечно же, Алла, и даже Виталий Верный – хотя я никогда не встречался с ним до всех этих событий и не видел его, скажем так, до операции. И даже тот самый дед, который вообще был ни при чём и появился в моей жизни словно какой-то морок или наваждение. Я до сих пор ломаю голову, откуда он взялся. Дед, кстати, вообще зачастил в мои сны. Хоть в жизни я и видел его всего лишь пару раз и несколько минут – но его слова будто впитались в мою память, вгрызлись в неё, как паразит – и кажется, теперь останутся там навсегда.

Алла Верная… Я до сих пор слишком хорошо помню её – хотя это и не удивительно. И совсем не благодаря яркой выразительной внешности, которой её одарила природа – хотя, пожалуй, благодаря этому тоже. Я помню её взгляд и холод, которым тянуло от неё с самой первой и до последней встречи… И совпадения, которые сейчас уже кажутся лишь чередой леденящих душу случайностей… Но в снах, знаете, всё совсем по-другому. И тогда привычный, понятный мир словно отступает, показывая свою архаичную, звериную, полную загадок и тайн сущность – как кожа, слезающая с костей лица и обнаруживающая под собой череп с кривыми зубами и полными чернотой древнего зла бездонными ямами глазниц.

Лично я не встречался больше ни с кем из них с тех пор, как уехал из этого милого посёлка, спрятавшегося где-то вдалеке от большого мира в складках Сихотэ-Алинского горного хребта. И слава Богу! Я не хочу никого из них видеть! Не потому, что они плохие люди, отнюдь нет. Просто кошмары за последние несколько лет стали реже, и я всего лишь не желаю, чтобы они опять вернулись в мою ежедневную программу.

Иногда, когда я перебираю в памяти отдельные эпизоды, мне начинает казаться, что на самом деле всё это было магическим ритуалом тёмных сил. Ритуалом, в котором нам была отведена роль слепых и ничего не соображающих жертвенных животных, не более… Чему-то необъяснимому, но очень мощному и падкому до человеческой боли и страданий необходимо было устроить весь этот спектакль, собрать одному ему понятную дань – а мы все подвернулись под когтистую лапу. А может, Создатель, кем бы он ни был, решил нас немного проучить за всю эту самоуверенность, за захватившее человечество в целом ощущение, что нам теперь подвластно всё? Может, всем этим нас просто ткнули, как ничего не понимающего котёнка, в свои «дела», чтобы мы поняли, насколько мы ничтожны, смешны в этом статусе «властителей мира», и хоть немного уняли свой пыл?

А мне в этом спектакле отвели особую роль.

Я уже четыре года как посещаю психиатра, и на прошлом сеансе он предложил мне описать все эти события – вылить их на бумагу, осмыслить по-новому, чтобы хоть немного сбросить по-прежнему давящий на сердце груз. Но я не решался – не знаю почему…

Наверное, не хотел ворошить всё это вновь.

Вчера я собрался с духом и приступил.

Точно помню, в какой день всё началось. Может, это я сейчас так думаю, но теперь почти уверен – это закрутилось несколько раньше, чем нам тогда казалось.

А началось всё с появления в нашей провинциальной больнице нового оборудования. Как раз во время моего дежурства обычным, спокойным и ничем не примечательным зимним рабочим днём.

Я хорошо помню этот день. Морозный и солнечный, звонкий и хрустящий, как первый тонкий лёд на луже, он начался почти прекрасно – с чашки кофе и любимой газеты «Северное Приморье», которую я с удовольствием читал, пока на плите аппетитно шкворчала яичница с салом и помидорами и закипал чайник. День хвалился собой в окна, как расписная красавица, знающая себе цену, он нагло хвастался лучами солнца и скрипом снега под ногами редких прохожих за окном. Этот день отлично подошёл бы для лыжной прогулки или катания на санках, после которых с красными от мороза щеками можно пить, обжигаясь, горячий чай из блюдца в доме, смотреть по телевизору дурацкие передачи и быть счастливым, как никогда. И лучше бы, конечно, всё это делать не одному.

Но я, увы, тогда, как и сейчас, был один, а этот прекрасный день проводил не на прогулке, а на работе.

На тот момент проработав в должности главврача и по совместительству старшего хирурга в кавалеровской ЦРБ уже почти год, я успел лишь едва освоиться на новом месте и завоевать некоторое, пусть и скупое, но подлинное расположение коллег. Работы в больнице было много, но в основном рутина – аппендициты, операции на желудке и возвращение на место отрубленных и отпиленных пьяными лесорубами и слесарями рук и ног. И хоть последнее и не входило в мою основную работу, я делал это довольно часто – наша травматология тогда работала крайне нестабильно, и мне постоянно приходилось мчаться со всех ног в больницу глубокой ночью, чтобы спасать конечность очередному неосторожному бедолаге.

Мне нравилось в кавалеровской больнице. Я стал чувствовать себя более уверенно, хотя любая серьёзная операция заставляла меня до сих пор изрядно нервничать – ведь я попал сюда по распределению, прямо со университетской скамьи ВМУ, и опыта, как вы понимаете, у меня в самом начале пути не было никакого вообще. Но в меде я получал хорошие отметки, и в моём послужном списке значился факт, которым я горжусь до сих пор – первую операцию на человеке мне позволили провести уже на предпоследнем курсе – когда большинству однокурсников доверяли резать только лягушек и лабораторных мышей. Я хотел быть хирургом с самого детства, и летом после седьмого класса сам, по собственному желанию, проводил немало времени в нашей местной больнице, вызвавшись помогать медсёстрам всем, чем смогу. Поэтому работу свою я искренне любил – но вы же понимаете, как сильно учёба в университете отличается от реальной жизни, где всё по-настоящему и всерьёз.

Впрочем, вернёмся в тот день – увы, не помню точно, какое это было число.

Только закончив обход отделения, я сидел в кресле и пил чай в ординаторской, когда в дверь постучали. Обманчивое зимнее солнце протыкало лучами насквозь пространство вокруг меня, безжалостно высвечивая, словно поп-звезду софитами на сцене, каждую пылинку, висевшую в пропитанном йодом и медикаментами воздухе больницы.

– Михаил Николаевич?

Я отставил чашку в сторону и постарался придать себе серьёзный вид.

– Да?

В дверях появился Семён – мой ассистент и по совместительству медтехник нашей больницы. Человек с поистине золотыми руками – если бы не он, половина всего нашего оборудования давным-давно мёртвой грудой пылилась бы где-нибудь на складе, сломанная и всеми забытая. Весьма неплохо разбирающийся в электронике он, хоть и самоучка, мог, обложившись скачанными из интернета инструкциями, хитроумными паяльниками и припоем за несколько дней починить безнадёжно, казалось бы, испорченное и при этом довольно сложное устройство.

Семён сделал шаг в комнату и замер на пороге. Вид у него был взволнованный и озадаченный. Высокий, широкоплечий, он гораздо больше напоминал мне спортсмена, какого-нибудь баскетболиста, чем врача. Удивительно, но характер у него был полной противоположностью его внешности – застенчивый и скромный, он тихо говорил, словно старался компенсировать поведением и речью свои устрашающие габариты. Мне нравился Семён. Тогда мы ещё не успели сильно подружиться, но работать с ним было одно удовольствие.

– Михаил Николаевич, – повторил он, – там оборудование новое привезли. Вы не хотите взглянуть?

По правде говоря, у меня были немного другие планы на этот тихий послеобеденный час. Сегодня никакого аврала не предвещалось, прооперированные пациенты ни на что не жаловались, а новых, слава Богу, пока не поступало. В отделении был редкий час тишины и спокойствия – и я, признаться, хотел убить немного времени на скачанную вчера новую игрушку – морской симулятор по мотивам русско-японской войны. Вы, скажете – не пристало врачу, серьёзному человеку, играть в компьютерные игрушки, а я не соглашусь – прекрасно, знаете ли, переключает голову на совершенно другое, отвлечённое. Книга, конечно, всегда останется в этом смысле безоговорочным лидером, но на игры я время тоже находил.

– Что-то особенное? – стараясь спрятать нетерпение за вежливостью, спросил я. – Ты же у нас большой специалист, Сём, неужели ты сам не справишься?

– Да ладно вам… – смутился Семён и слегка покраснел. Меня всегда очень умиляла эта черта – эдакий здоровяк и проявляет такие тонкие эмоции. – Я же так… какой я вам специалист, усидчивый просто, и руки растут откуда надо… – тем не менее ему явно был приятен мой комплимент.

– Но тут такое дело… – он снова посерьезнел. – Устройство уж больно диковинное… – он ещё немного помолчал и добавил веско:

– Аппарат Канаверо – Сяопин.

Я нахмурился, пытаясь вспомнить, что это такое… Что-то вертелось в голове, но нет, вспомнить не удавалось. Но Семён – сама тактичность – заметив моё замешательство, тихо произнес:

– Для пересадки головы, Михаил Николаевич.

Сонная послеобеденная дрёма слетела с меня начисто – да и о сражениях виртуальной русской эскадры я тоже тотчас позабыл.

Я сразу же вспомнил, как ещё школьником, смотрел на YouTube трансляцию первой пересадки головы программисту из Нижнего Новгорода, кажется, его звали Владимир, или Валерий, как-то так. Триста хирургов, несколько десятков камер, миллионы долларов инвестиций – весь цивилизованный мир следил за этой операцией затаив дыхание. Операция прошла успешно, но чего это стоило и самому пациенту, и команде специалистов, страшно даже представить. Причём одно дело медицинская, техническая сторона вопроса. Пересаживать головы люди пытались уже больше века – сначала это были мыши, потом собаки… Но чтобы сделать это с человеком… Вы же понимаете, что вопрос сложнее, чем просто, пардон, пришить другую голову. Помню, как читал на каком-то форуме рассуждения про морально-этический аспект этой операции. Почему люди, никоим образом не причастные к тому или иному вопросу, имеют столько «авторитетных» суждений на его счёт? Меня всегда ужасно раздражали такие «знатоки». И ведь таким людям неважно, высказываться ли про неудобство управления праворульной машиной, ни разу в ней даже не сидев, или грести всё под одну гребенку словом «наркотики», включающим в себя несколько полностью противоположных веществ, одно из которых – сильнейший яд, а другое – лекарство, бьющее по прибыли сразу нескольких индустрий.

Форумные филистеры пересыпали абстрактными примерами, ломая копья в своих пустых дискуссиях, но я тогда даже не обратил на это всё внимания.

Сама по себе операция являлась настоящим прорывом, можно сказать, новой вехой в современной хирургии. Такой точности в соединении нервных окончаний мир ещё не видел, были задействованы все возможные технологии и лучшие специалисты своего дела.

Валерий, точно… Его звали Валерий Спиритонов. Я вспомнил, что даже смотрел с ним интервью – задолго до самой операции, во время длившейся несколько лет подготовки. Было немного жутковато видеть человека, так спокойно рассуждавшего перед телекамерой о том, что ему вскоре должны отделить голову и попытаться – вопрос стоял именно так – пришить её к телу донора.

Ах, как же мчит прогресс! Семимильными шагами! Это ж уму непостижимо! Времени прошло меньше десяти лет, и вот сейчас даже в нашей деревенской, по правде говоря, больнице может появиться китайский аппарат – аппарат, вы только вдумайтесь! – способный один заменить всех этих людей и все те деньги, потраченные тогда, деньги, на которые сегодня можно построить десятки, если не сотни, точно таких же, как наша, больниц. С другой стороны, чему я удивляюсь? Я сам родился в то время, когда ещё только начиналось время интернета и мобильной связи. Вы можете вообще себе такое представить?

Я посмотрел на Семёна – весь калейдоскоп воспоминаний пролетел сквозь мой мозг за какие-то доли секунды.

– Канаверо – Сяопин… – задумчиво повторил я вслух, примеряя слова к языку. Прямо языческое заклинание. Канаверо, это, кажется, фамилия доктора из Италии, благодаря которому проект был запущен, а Сяопин – его китайский коллега, сделавший проект возможным – в основном за счёт более лояльного китайского законодательства.

Ну и с донорской базой в Китае было намного проще.

Я решительно отодвинул в сторону стул.

– Пойдём взглянем хоть на это чудо, Семён!

Мы вышли из ординаторской и направились по коридору к дебаркадеру, где принимали медикаменты и оборудование. Больница жила обычной грустно-радостной жизнью – сновали медсёстры в светло-зелёных одеждах, брели, шаркая тапочками, пациенты. Тишина – лишь прогрохочет по полу очередная капельница, и снова – больничная дрема, вязкая, усыпляющая. Я знал, что всё может резко взорваться, измениться – забегают сёстры, загремят носилки, и нужно будет опять браться дрожащими руками за чью-то жизнь, чтоб не упорхнула, не улетела неизвестно куда. Но пока, слава Богу, всё было тихо.

Аппарат – вы только вдумайтесь, аппарат! – для пересадки головы.

Через несколько минут я уже стоял и смотрел на большую, примерно с древний телевизор, коробку, покрытую печатями и наклейками на китайском языке. Рядом скучал рыжий веснушчатый курьер в тёмно-синей униформе. Увидев меня, он оживился и достал из папки ворох бумаг.

Я подошёл почти вплотную и строго оглядел груз. Я вообще старался казаться строгим и серьёзным парнем – особенно в первое время, пока мне, только покинувшему студенческую скамью студенту мединститута, приходилось притираться к новому для меня и давно сработавшемуся между собой персоналу. Это очень помогало в самом начале, а теперь я слишком привык к этому образу и вёл себя так по инерции.

– Это всё? – вопросительно поднял бровь я.

– Ну да… – ответил курьер. – Вот, смотрите… «Кавалеровская ЦРБ, одно место, артикул, номер…» – он прищурился, разбирая мелкие цифры в накладной, потом сунул мне планшет с бумагой в лицо. – Хотите, сверяйте сами!

Я взял планшет в руки и сделал вид, что изучаю цифры – но на самом деле мне было не до накладной и закорючек в ней. «Пересадка головы», – крутилось на повторе в моём мозгу.

Пересадка.

Головы.

– Да, всё верно, – я, не проверив ни одной цифры, вернул накладные курьеру, предварительно поставив, где нужно, подпись. – Надо позвать грузчиков, да, Семён?

– Да она легкая, коробка эта, – уже в дверях, обернувшись, сказал курьер. – Как пустая почти. Сами справитесь, доктор.

– Спасибо, – ледяным тоном проводил я болтливого доставщика и аккуратно потянул на себя угол коробки. И правда, ерунда – не больше пятнадцати килограмм, точно…

«Справитесь, доктор…» – эхом прозвучали в голове слова курьера. Коробку я дотащу… а вот сама операция? Ладно, чего загадывать раньше времени.

– Так… Бери, Семён… – я поудобнее ухватился за отверстие в картоне, служившее ручкой. – Давай отнесём её в процедурную пока, а там разберёмся, куда потом это чудо пристроить.

Мы подхватили коробку и понесли её в процедурный кабинет. Поставили на кушетку, и, не сговариваясь, сели рядом с ней на стулья, уткнувшись взглядами в заляпанный неряшливыми иероглифами серый картонный бок.

Повисла тишина.

Я уже почти три года как почти не курил сигарет – но сейчас мне впервые за довольно долгий срок захотелось сделать это. Не знаю даже, почему так. Сейчас, по прошествии стольких лет, мне кажется, что интуиция в тот момент сработала на все сто – только я тогда не обратил на это внимания.

Сама коробка выглядела совершенно обычной и ничем не примечательной, была точно такой же, как и другие, в которых прибывала в нашу больницу новая медтехника – но от неё веяло… я не знаю, чем. Просто этот предмет каким-то образом сообщал мне – я прибыл, прибыл к тебе, и хоть ты пока и не знаешь этого, но нас ждёт много, много интересного впереди… Не знаю, как по-другому описать это ощущение.

Новое оборудование в больницу… Последнее слово техники… Я должен был радоваться по идее, разве нет? Но я был напряжён, как струна. Коробка пугала меня… и я не мог даже внятно сказать, чем именно. Это было из области иррационального, едва ощутимого, на кончиках пальцев.

Её было страшно открывать, вот что. Как будто оттуда мог вырваться монстр и сожрать нас всех.

В каком-то смысле так оно и получилось. Только монстрами в итоге оказались все вокруг. Корпорация монстров, чтоб ей…

Но не буду торопиться. Это всё было потом… А тогда – просто коробка, тишина процедурной и мы с Семёном, уткнувшиеся в неё глазами, будто она могла нам что-то рассказать.

– Ладно, дружище… – я вздохнул и встал с кушетки. – Давай открывать.

Семён достал из нагрудного кармана канцелярский нож и аккуратно вспорол скотч на верхней крышке.

Под ней оказалась внушительная пачка бумаги – гарантийные обязательства, мануал, толстенный журнал с подробными иллюстрациями, ещё какие-то спецификации… Затем шёл пенопластовый уплотнитель, который Семён осторожно вытащил, обнажив белый плотный полиэтилен под ним.

Я тихонько отодвинул его, и мы опять замолчали, разглядывая открывшиеся нашему взору два толстых белых пластиковых кольца, больше напоминавшие то ли очень навороченные ошейники, то ли устройства типа тех, что надевали заключённым в каком-то фантастическом фильме, не помню его название. Рядом лежало белое «яйцо» с пластиковым окошком, удивительно напоминавшее мотоциклетный шлем. В узких пазах я рассмотрел стоящие вертикально два больших монитора – по виду обычных китайских, типа тех, что висели в фойе больницы. И пакет со шнурами, шлейфами и комплектами одноразовых трубок в прозрачных вакуумных пакетах.

Всё…

– А второе кольцо, интересно, зачем? – спросил Семён, когда молчание слишком затянулось.

– Я думаю, второе – это… – я замялся, споткнувшись на слове, которое практически никогда не встречалось мне в медицинской практике до этого дня – э-э-э… гильотина? Но я не уверен.

– Что? – переспросил Семён, округляя глаза, но потом, несколько раз моргнув, согласно закивал.

– Ах, ну да, ну да… Надо же сначала… Понятно, впрочем…

Я аккуратно вынул одно из колец и стал рассматривать его. Оно, хлипкое, пластиковое на вид, оказалось довольно увесистым. На внешней стороне я обнаружил несколько замысловатых разъёмов для проводов, приводы трубок – вот эта, наверное, отвод жидкостей, подача донорской крови… А тут, должно быть, подключается монитор…

Ну, более-менее понятно, что и куда.

Но в целом, признаться, я чувствовал себя обезьяной, которой дали подержать в лапах ноутбук. Мы не проходили это устройство на лекциях, да и потом – нынче разве угонишься за всеми техническими новинками? Мы, конечно, проходили всякие сверхсовременные технологии… Но вообще нас готовили к работе в деревенских поликлиниках, и всё из области фантастики, скажем так, уместилась всего в несколько пар, некоторые из которых я, к своему стыду, мог и пропустить.

Я разомкнул замок, раскрыл аппарат и заглянул внутрь «ошейника». Там было всё ещё хуже. Затянутая прозрачной биоплёнкой мешанина из проводов, щупов, зажимов… Я рассмотрел небольшое, но явно очень острое лезвие, утопленное в углубление по всей внутренней стороне, и по спине пробежали мурашки.

Семён, удивлённо вертевший в руках второй «ошейник», тоже выглядел совершенно растерянным.

Я положил устройство обратно в пенопластовый паз.

Через пятнадцать минут мы осмотрели весь комплект поступившего оборудования. Два «ошейника», мониторы, толстая «коса» соединительных проводов и трубок для физиологических препаратов, набор бутылочек с сервисными жидкостями и хирургическими клеями и похожая на мотоциклетный шлем полусфера, то самое «яйцо» – холодильник для «материала». Впервые глянув внутрь сквозь прозрачный плексиглас защитной крышки, я вздрогнул. На мгновение мне почудилось мелькнувшее там лицо с закрытыми глазами. Наваждение моргнуло и исчезло – но меня опять пробрал острый холодок.

– Ладно, Семён… – сказал я, когда всё оборудование было аккуратно упаковано обратно в коробку. – Я все документы забрал, вечером сяду изучать. Всё вроде понятно, устройство, я так понял, почти полностью автоматизировано… Наверное, разберусь как-нибудь.

Семён посмотрел на меня странным взглядом.

– Конечно, разберётесь… – задумчиво произнёс он и замолчал, перекатывая в голове какие-то мысли, которыми делиться пока, видимо, не хотел.

Ох, Семён, Семён… Как говорила моя бабушка, «твои бы слова да Боженьке в уши.

– Ладно, забирай это чудо техники на склад! – кивнул ему я и посмотрел на висящие в процедурной большие старомодные часы. Вспомнил про остывший уже, наверное, чай и открытый ноутбук, которые дожидались меня на рабочем столе. Вроде есть ещё полчасика, может, и успею утопить какой-нибудь японский линкор.

– Надеюсь, нам не скоро пригодится этот прибор, Михаил Николаевич… – помолчав несколько секунд, произнёс Семён, подхватил коробку, словно она не весила вообще ничего, выразительно посмотрел на меня и вышел за дверь, не дожидаясь ответа.

Остаток дня прошёл без особых сюрпризов – поэтому я, закончив все дела чуть пораньше, собрался и, кинув в портфель увесистый мануал, отправился домой.

Погода испортилась. Лохматые облака проглотили солнце и начали переваривать его в сыром нутре, изредка выпуская наружу только робкие, словно мольбы о спасении, чахлые солнечные лучи. К вечеру стало ещё хуже. Температура упала до минус пятнадцати, что с нашей влажностью уже беда – дышать становится нечем вообще. Вьюга, вконец осатанев, швырялась снегом в стёкла, скреблась сухой позёмкой в двери, выла и царапалась – но я заперся в доме и не обращал на неё никакого внимания.

Я целиком и полностью потонул в ярко освещённом лампой пятне на рабочем столе, в центре которого лежала толстенная пачка листов, покрытая мелким текстом.

Так прошел весь вечер. До поздней ночи я проторчал, перебирая разложенные перед собой на столе листы мануала и фотографии – жутковатые, плохого качества. Раньше подобные кадры можно было встретить в фильмах ужасов, но никак не в инструкции к аппаратуре в деревенской больнице. Опять ужасно хотелось курить, но я не дал слабины.

Переводчики с китайского, конечно, нынче сделали большой шаг вперёд, но… Но по большому счёту, фирменный стиль китайских словослагателей остался неизменным. Текст порой удивлял перлами, которые хоть сейчас можно было закидывать в виде мемов в интернет.

«…снабдить голова кислородом и охладить не более чем в двадцатиминутный срок после наступления плохого случая», «…аккуратно поместить голова…», «…голова сможет вернуться к нормальным функционирование…»

Я с раздражением отложил листки и протёр глаза. Нет, это невозможно читать! Вот это вот несклоняемое «голова» убивало меня. Ну это же прибор, технологичный до ужаса! Ну почему, чёрт вас раздери, нельзя сделать всё-таки нормальный перевод? «Голова, голова»… А у них тут получается, что как бы ни прошла операция, голова – всё равно- отдельный элемент!..

Человек – вот кто вернётся к своим нормальным функциям, а не голова! Сами вы головы садовые! Китайцы, совершили мощный технологический скачок, но эти их переводы… То, что в этом мире, наверное, не изменится никогда.

Я сложил листки мануала в аккуратную стопку и отодвинул их в сторону. Усталость – такая, будто я в одиночку разгрузил самосвал, – растекалась свинцом по телу и клонила ко сну.

На самом деле прибор был фантастический. Он почти всё делал сам – сшивал спинной мозг нано-роботами, крепил моментально превращающимся в искусственную кость клеем позвоночник любой степени раздробленности, соединял все ткани… Я уже поздно ночью, ко всему прочему, посмотрел на сайте производителя ролик, где пустой «ошейник» включали, и это было очень впечатляюще, ничего не сказать. Внутренняя сторона, все эти электронные «кишки» оживали, превращаясь в какой-то нано-мегаполис – стремительно крутящиеся ножи, трубочки, зажимы, летающие в воздухе тучи разноцветной мошкары размером с пылинку, а то и меньше… Когда понимаешь, что всё это будет шевелиться и сновать внутри двух кусков чуждых друг другу тел, превращая их в одно, становилось жутковато даже мне, хирургу.

А как вам такой пункт – «укоротите шею до нужного размера?» Подрезать, блин, шею? Чтобы в итоге длинной сильно не вышла?! И что самое ужасное – фото, фото! Проще бы написали – не сделайте случайно жирафа, а то он будет в итоге недоволен и подаст на вас в суд.

Представить только, а?!

Нет, это было чтиво решительно не для слабонервных. Я решил, что продолжу завтра, и погасил настольную лампу. Слава Богу, случаев, когда это ну прямо жизненно необходимо – один на пятьсот тысяч, или и того меньше. У нас в деревне всего двадцать тысяч населения, так что можно было смело рассчитывать, что на мою практику не выпадет ни одного. В глубине души я был почти уверен, что чудо-прибор теперь так и будет пылиться где-нибудь на дальней полке больничной кладовки.

Завтра прочитаю всё внимательнее. Или послезавтра… Надо в конце концов и про рабочий день подумать – а то он уже всё ближе и ближе.

Сон пришёл быстро, забрал к себе, отрезал от мира, только я коснулся щекой подушки.

Как голову отрубил, простите меня за это сравнение.

Мне снились жирафы, шеи в белых ошейниках, и огромные головы с открытыми глазами, стоящие в ряд на бесконечных полках. Я шёл мимо долго, очень долго – и никак не мог найти нужную.

Наверное, потому что тогда ещё не знал, что ищу. Может быть, сейчас мне кто-нибудь вполне мог показаться знакомым в этом ряду.

Наверняка…

***

Утром я проснулся совершенно разбитым. Сон был неспокойным, рваным и депрессивным, как дождь в январе. Собираясь на работу, я чувствовал себя уставшим и постаревшим на несколько лет, но как только переступил крыльцо больницы, это ощущение прошло. Утренняя рутина вытеснила собой и мрачноватый вечер, и тяжёлые муторные сны, которые я помнил обрывочно, но обрывки все были как один жутковаты и вызывали желание вдрызг напиться, а не обходить палаты с больными. Но после чашки кофе, как обычно, мир показался лучше. А ещё чуть позже я почти забыл и вечернюю возню с косноязычной инструкцией, и последовавшую за этим неспокойную ночь.

Рабочий день прошёл и вовсе позитивно. Я успел наконец поиграть в новую игрушку, и она оказалась даже интереснее, чем я предполагал, а также сделать несколько набросков к статье в медицинский журнал, которую надо было обязательно сдать для грядущего повышения квалификации. Новых пациентов практически не поступало, только один хвативший молотком по пальцу оконщик да подросток с подозрением на аппендицит. И тот, и другой отделались лёгким испугом. Первому туго перебинтовали палец, а второму сделали промывание желудка и отпустили домой с наказом не есть так много семечек, да ещё и с шелухой.

Словом, почти выходной.

Именно поэтому вечером я мануал читать не стал. Мне, если честно, хватило этих жутковатых снов и украденной ими полубессонной ночи. Погода снова улучшилась – солнце таки собралось с силами и взяло реванш, расшвыряв тучи по небу лохматыми кусками. Не хотелось опять сидеть за столом и рассматривать все эти чудовищные непонятно как сделанные снимки и читать исковерканные неизвестным переводчиком корявые предложения.

Инструкция к аппарату Канаверо – Сяопин так и осталась лежать на моём домашнем рабочем столе как одно из тех дел, которые надо бы сделать, не откладывая в долгий ящик, но, признаться, очень не хочется. Некоторое время инструкция мозолила мне глаза, вызывая лёгкое чувство стыда за невыполненную работу, поэтому я вскоре и вовсе убрал её на полку с книгами, стоящую в арендованном мной доме на втором этаже.

Потекли рутинные больничные дни. Работы было немного, два или три больных в день, а остальное время я проводил довольно праздно – играл в игру, ковырял статью да пил кофе с нашей санитаркой, вёл пространные беседы с Семёном о книгах, о политике… Казалось бы, обычные рабочие будни, но… сейчас я понимаю, что это был один из самых спокойных периодов в моей жизни. Чем- то вроде внезапного своеобразного отпуска, который я получил не в канцелярии больницы, а в другом месте. В том же самом, где однажды, наверное, и было решено бросить нас в водоворот предстоящих событий.

Спокойствие рухнуло в один миг – и с тех пор я вообще не уверен, знаю ли я теперь, что обозначает это слово. Я думаю… Думаю непрерывно… Постоянно… Десятки мыслей раздирают меня на части – по чуть-чуть каждый день. Пока живы участники тех событий, пока ходит по земле спасённый мной «пациент», пока живы Надежда, Алла, вряд ли я смогу спокойно спать, есть и делать свою работу.

Правильно ли я тогда поступил? Имел ли я право сделать то, что сделал? И вообще – сделал ли это я? Ну а если не я, тогда кто?

И уже абсолютно не важно, как я провёл операцию, и плевать на данную мной клятву Гиппократа, на все эти лекции в университете и мой красный диплом…

Теперь я ни в чём не уверен. Я сбит с толку, я не знаю, что в этом мире хорошо, а что плохо. Я думал, что вот так поступить будет правильно – и какая этому думанию сейчас цена?

Ноль. Пустота.

Совсем как место, где у человека только что была голова, которую ловко и технологично оттяпал от тела Канаверо – Сяопин.