Buch lesen: «Земля перестанет вращаться»
* * *
Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.
© Володарская О., 2018
© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2018
Часть первая
Глава 1
Гриша Матросов старался не шуметь, возвращаясь домой в час ночи. Боялся разбудить остальных обитателей квартиры. Когда ему удалось тихонько, без грохота, лишь с мягким щелчком, закрыть дверь, он снял ботинки и стал на цыпочках продвигаться к своей комнате. Еще Гриша не зажигал света – так он тоже мог потревожить чей-то чуткий сон. Держась за стеночку, парень пересек прихожую. Оставалось нырнуть в коридор, где первая дверь – его, как Гриша почувствовал под своей ногой что-то мокрое, противное, как будто живое. Парню показалось, что он наступил на клубок дождевых червей. Или змей! И пусть ни тех, ни других в городской квартире никак быть не могло, Гриша испугался, так как ненавидел всех ползучих тварей, и отпрыгнул назад. И все бы ничего, но он локтем задел полочку, висящую под зеркалом. На ней стояли духи и лак для волос. Духи принадлежали Клавдии Андреевне, лак Наталье, и когда флаконы с грохотом упали на пол, обе женщины выскочили из своих комнат.
– Простите, что разбудил, – пробормотал Гриша, зажмурившись от яркого света, зажжённого хозяйкой квартиры Клавдией Андреевной. – Я старался не шуметь, но…
– У тебя, как всегда, не получилось, – недовольно проворчала хозяйка. Затем подошла к валяющемуся на полу флакону духов, подняла его и проверила, не треснул ли.
– Откуда ты в такое время? – спросила Наталья. Она, как и Гриша, снимала комнату в этой квартире.
– В гостях засиделся.
Девушка посмотрела на него с недоверием, но ничего не сказала. Гриша был нелюдимым, если не сказать – диковатым, и соседка считала, что у него нет ни друзей, ни приятелей. Она ошибалась! У Гриши был один друг и один же приятель. Но в этот поздний час он возвращался не от кого-то из них…
– Если б я знала, что он будет доставлять столько беспокойства, ни за что не сдала бы комнату, – услышал Гриша замечание Клавдии Андреевны. Она говорила сама с собой, но так, чтоб ее слышал и жилец, якобы доставляющий беспокойство.
На самом деле с Гришей не было абсолютно никаких хлопот. Почти все свободное время он проводил в своей комнате. Выходил из нее только затем, чтобы сходить в уборную и ванную и иногда приготовить себе что-то горячее (обычно ужинал бутербродами с чаем). Смотрел телевизор и слушал музыку в наушниках. Никого к себе не водил. Но, едва въехав, он разбил любимую вазу Клавдии Андреевны, а через неделю сломал ключ, тот застрял в замке, и его пришлось менять. Несмотря на то что это оплатил Гриша, хозяйка была на него сердита. Злополучную вазу несколько раз припомнила.
– В коридоре на полу что-то мокрое и… как будто живое, – начал оправдываться Гриша. Он не хотел портить отношения с хозяйкой. – Я наступил на это и…
Клавдия Андреевна метнула взгляд за спину.
– Наталья, – ледяным тоном проговорила она. – Ты опять?
– Что? – округлила глаза девушка.
– Бросила швабру в коридоре.
– Не бросила, я поставила к стеночке, – возразила Наташа. Она не робела перед квартирной хозяйкой. – Потому что вы были в ванной, и я не могла вернуть ее на нужное место. Сами же не разрешаете беспокоить вас, когда моетесь.
Наталья проследовала к швабре с ворсом из толстых нитей, такими пользуются работники клининговых компаний, и потащила ее в ванную, именно там стояло ведро для нее. Гриша, подняв лак и водрузив его на полку, двинулся за ней. Коль он всех перебудил, можно умыться и зубы почистить. А Клавдия Андреевна ушла к себе, бубня о том, что молодежь нынче не та.
– И где ты был на самом деле? – спросила Наталья, когда молодые люди остались одни.
Гриша надеялся на то, что соседка, воткнув швабру в ведро, сразу вернется к себе, но не тут-то было. Она уселась на бортик ванной и уставилась на Григория своими выпуклыми бледно-голубыми глазами.
– Я же сказал.
– Ты соврал.
– С чего ты взяла?
– А то я тебя не знаю, – фыркнула Наталья. – Ты ни к кому не ходишь в гости. С работы сразу домой. В выходные иногда выползаешь из своей норы, но сегодня вторник.
– Уже среда.
– Ничего не меняет – будни.
Гриша выдавил на зубную щетку «Колгейт» и засунул ее в рот.
– Неужели бабу завел? – не отставала Наталья.
Он продолжал чистить зубы.
– В интернете нашел, да? Такие, как ты, только там могут. На улице или в метро познакомиться ты же не осмелишься. А работаешь ты в мужском коллективе.
Гриша сплюнул пасту и стал полоскать рот водой.
– И что в тебе не так, Гришань? – продолжала разглагольствовать соседка. – Вроде симпатичный парень, высокий. Не просто не дурак – умный. Видела я твой красный диплом академии управления. И чем ты с таким образованием занимаешься? Кошек да собак бездомных отлавливаешь. Как Шариков.
– Тот их душил, – возразил Гриша, – а я спасаю – отвожу в питомники, где их стерилизуют и пристраивают в добрые руки.
– Ой, да какая разница? Я не об этом… Ты как будто не своей жизнью живешь.
– Глупости какие, – пробормотал Гриша, сорвав полотенце с пластмассового крючка с такой силой, что крючок сломался. Жди теперь очередного нагоняя от хозяйки.
– Ты еще и музыкант. Окончил спецшколу. В группе играл. А сейчас твоя гитара пылится в углу, и на ней не хватает нескольких струн.
– Спокойной ночи, Наталья, – сказал Гриша, утерев рот полотенцем. После этого он развернулся, чтобы спешно покинуть ванную, но соседка умудрилась ухватить его за штанину.
– Что это у тебя? – спросила она.
Гриша проследил за взглядом Натальи и внутренне содрогнулся. Кровь!
– Кетчуп, – смог выдавить из себя Гриша.
– Не похоже…
– Я хот-дог на ходу ел.
– Это же кровь, Гришань.
– Ой, да отстань ты от меня, – не выдержал парень. – Сказали тебе, кетчуп.
И спешно покинул ванную.
Гриша влетел в свою комнату и запер дверь. Привалившись к ней спиной, он перевел дыхание. От волнения оно всегда сбивалось. Поэтому Гриша, имея прекрасный голос, не мог солировать в группе, в которой когда-то играл на бас-гитаре. Да, Наташа ничего не придумала, он был музыкально одарен. И прекрасно образован. И симпатичен. В одном она ошиблась. Жил он своей жизнью. Именно сейчас – своей…
Отделившись от двери, Гриша прошел к столу и включил на нем лампу. Верхний свет он не любил. При нем любое помещение казалось неуютным, а уж его комната, темная, узкая, несколько десятилетий не знавшая ремонта, уставленная допотопной мебелью, – тем более. Гриша прожил в ней два года и половину этого срока думал о том, как бы съехать. Но сначала не хватало денег на что-то более приличное, а потом он понял, что привык к своей комнатушке, которая при приглушенном свете настольной лампы вполне к себе располагала.
Гриша плюхнулся на кровать. Узкая, такими обычно заставляли спальни детских загородных лагерей и больниц, она еще и скрипела под тяжестью восьмидесятикилограммового тела. Но тут же вскочил – и не потому, что кровать скрипела. Он был на взводе, и энергия, клокочущая внутри него, требовала выхода. Еще пару минут назад Гриша был относительно спокоен. Но стоило закрыть дверь, оказаться наедине с собой, как «вулкан ожил».
Он посмотрел на свои руки – они мелко подрагивали.
Метнувшись к зеркалу, Гриша заглянул в свои глаза. Зрачки расширены. Как у наркомана под дозой, но он никогда в жизни не употреблял запрещенных препаратов.
Сердце колотилось так, что, казалось, пробьет грудную клетку. Гриша сорвал с себя футболку и посмотрел на грудную клетку – ходит ходуном. Под кожей будто поршень работает…
Кровь, вспомнил он. Стянув штаны, Гриша сунул их в пакет. Завтра выкинет. Не жалко! Он носил дешевую одежду, а эти брюки вообще в секонд-хенде покупал. Им цена три копейки. На Грише остались трусы и носки. Секунду подумав, он снял и их. Но кинул не в пакет, а на кресло.
Обнаженным Гриша вернулся к зеркалу.
Худой, высокий, но складный. Не сутулый. Широкоплечий, гладкий. На теле практически нет волос, чуть-чуть на руках и ногах. Низкий уровень тестостерона? Возможно… Гриша не задумывался об этом. Ему никогда не хотелось выглядеть как мачо. А уродись он не таким симпатичным, вообще не переживал бы. Ему хотелось быть незаметным, серым, среднестатистическим…
Но, увы, ему повезло (в общепринятом смысле) со внешностью. Яркая, запоминающаяся, она привлекала внимание окружающих. Особенно девушек. К Грише постоянно клеились барышни, а когда он не реагировал на их заигрывания, нарекали геем. Но его не тянуло к представителям своего пола. Совсем! К противоположному, собственно, тоже не особо, но все же рядом с собой он представлял именно женщину. Какую конкретно, он пока не знал, поэтому не ввязывался в отношения. А просто секс его совсем не интересовал. Ни с девушкой, ни с парнем, ни с самим собой. Поэтому он отошел от зеркала, чтобы не видеть свои гениталии. «Вулкан ожил», и они вместе с ним.
…Он долго стоял неподвижно. Наконец сердце угомонилось, зрачки сузились, руки обмякли. Его отпустило.
Гриша выключил свет, лег на кровать. Вытянулся. Завтра вставать в семь утра. Значит, нужно скорее засыпать. Но не голым же…
Матросов протянул руку к стулу, на котором было сложено его исподнее. В одной стопке трусы, в другой майки. Он взял «семейники», носил их, потому что комфортно и дешево, и натянул на себя. Теперь можно и спать. Смежив веки, Григорий приготовился к дреме. Обычно она окутывала его сразу. Но сегодня он был слишком взвинчен. Пришлось считать овец…
Дойдя до сто двадцать четвертой, Гриша погрузился в сон.
Глава 2
Роман Багров встал не с той ноги. Всегда первой опускал на пол правую, а сегодня – левую. А все из-за того, что ночевал не дома, и кровать стояла не у той стены, что в его спальне. Сначала Рома не придал этому значения. Но когда он ни с того ни с сего накричал на своего коллегу Митю Комарова и тот, насупившись, пробухтел: «Ты что, не с той ноги встал?», Багров вынужден был это признать. И подивиться тому, что этот незначительный факт влияет на его настроение. В другой день он бы просто ткнул коллегу носом в ошибку, допущенную им в отчете. Комаров бывал рассеянным, но не бестолковым – а Рома назвал его именно бестолковым, да еще матерно выругался. В чем тут же раскаялся:
– Без обид, Митяй, ладно? – примирительно проговорил он. Все равно что извинился. Полицейские друг перед другом расшаркиваться не привыкли.
– Я тебе не барышня кисейная, чтоб обижаться, – буркнул Комаров и, взяв отчет, отправился за свой стол.
Несколько секунд мужчины сидели молча. Митя то ли дулся, то ли сосредоточился на отчете, чтобы его еще раз не обозвали бестолковым. Рома же рта не открывал, опасаясь, как бы из него не вылетела очередная грубость. На сей раз в адрес судмедэксперта, который тянул с результатами экспертизы. А если Багрова сейчас понесет, он уже не остановится…
– Ты на себя в зеркало сегодня смотрел? – не поворачивая головы, спросил Митя.
– Мельком.
– Глянь повнимательнее.
Багров встал и подошел к висящему на стене круглому зеркалу. Придирчиво осмотрев свое отражение, пришел к выводу, что ничем от себя обычного не отличается. Те же серые глаза под густыми черными бровями, удлиненный нос с горбинкой, суховатый рот и квадратный подбородок. Волосы тоже лежат привычно: густые, коротко стриженные, с сединой на висках, они всегда чуть топорщились на макушке. В зубах ничего не застряло. Порезов от лезвия нет, поскольку Багров сегодня не брился.
– И что со мной не так? – поинтересовался он.
– Шею изогни.
Сделав, как советовали, Рома обнаружил под воротником рубашки багровый синяк.
– Если не собираешься засосом, как боевым орденом, светить, лучше застегни верхние пуговицы.
Но Багров поступил иначе. Он скинул рубашку и натянул на себя водолазку, хранящуюся вместе с другими сменными вещами в ящике стола. Бывало, что на службе приходилось сутками пропадать, поэтому Роман и его коллеги держали про запас пару чистых маек-рубашек, а также теплых кофт на случай, если резко похолодает.
Переодеваясь, Роман ругался про себя. Не желал ведь он связываться с женщиной, что оставила отметину на его шее, но вчера ему, вымотанному, голодному, злому, так хотелось отдохнуть душой, поесть домашнего борща, заняться сексом, которого из-за тотальной занятости не имел уже два месяца, прижаться к мягкому податливому женскому телу и уснуть. И Багров позволил заманить себя в гости барышне, от которой он держался на расстоянии уже больше года. Ее звали Любой. Она работала секретарем у начальника. Имела педагогическое образование, преподавала после института в школе и считала педагогику своим призванием, но когда исполнилось тридцать, уволилась. Люба очень хотела замуж, а какие женихи в бабьем школьном коллективе? Физрук, трудовик и сторож. Один женат, второй пьет, третьему под семьдесят. В полиции же, как представлялось девушке, кавалеров масса, на любой вкус и цвет. Выбирай – не хочу. И Люба начала с просмотра личных дел, чтоб не обмишуриться и не связаться с женатым. Или трижды разведенным алиментщиком. Еще Люба исключила очень молодых стажеров и мужчин далеко за сорок. Оказалось, женихов и в полиции не так уж много. Побольше, конечно, чем в школе, но и не Клондайк, как она мечтала. Среди отобранных Любой кандидатов в мужья оказался и Багров. Причем именно он нравился ей больше остальных. И ему девушка начала оказывать знаки внимания первому. Но у Романа на тот момент все было в порядке с личной жизнью, имелась любимая девушка, считай, невеста, и другие барышни его не интересовали. Тогда Люба переключилась на Митю Комарова. Тот на заигрывания ответил, не подозревая о том, что после трех недель отношений ему начнут намекать на то, что пора бы уже и в загс пойти. Митяй перепугался, как бы перезревающая невеста не забеременела, чтоб его на себе женить, и дал деру. Причем в буквальном смысле: уехал в длительную командировку и за два месяца ни разу Любе не позвонил.
Попереживав немного, девушка переключилась на другого опера. Но спугнула и его. С третьим потенциальным женихом Любовь была осторожна, но он превысил служебные полномочия, покалечил подозреваемого, за что был изгнан из органов с условной судимостью.
Так за полтора года Люба мужа и не нашла. С Ромой она все это время продолжала флиртовать, но он, хоть и расстался со своей девушкой семь месяцев назад, оставался непоколебимым…
До вчерашнего дня.
Из-за этого он сегодня такой злой. А не потому, что не с той ноги встал.
Да, Рома, прежде чем принять приглашение Любы, сообщил ей о своем нежелании вступать в отношения, и она приняла это. Сказала, что сыта ими по горло и хочет просто приятно провести вечер. Багров ей не до конца поверил, но, очистив совесть предупреждением, отправился с Любой к ней домой. Они выпили ледяной водочки, поели борща (официально Багрова пригласили именно на него), немного поболтали и занялись сексом. После чего уснули. Вот только Люба так навязчиво обнимала Рому, а он так настойчиво от нее отстранялся, откатывался, отползал, что оба не выспались, и Багров встал не с той ноги…
А тут еще этот засос. Как же, не хочет Люба отношений. Заклеймила после первого же секса.
Продолжая досадовать на себя, Багров прошел к стоящему на подоконнике чайнику и включил его. Пока вода грелась, искал заварку, но обнаружил пустую пачку из-под нее в урне. Пришлось заливать кипятком отвратную бурду, которую коллеги почему-то называли кофе. Багров был чаевником, поэтому на правах старшего опера не настаивал на покупке хорошего кофе. О чем сейчас пожалел.
Зазвонил телефон на столе Комарова. Митя снял трубку. Поговорив пару минут, он развернулся к Роману, стоящему все у того же подоконника с кружкой в руке, и выдохнул тяжко:
– Опять.
* * *
Спустя четыре часа Багров и Комаров возвращались в отдел с места преступления. Ехали на машине Ромы. Он, яростно крутя баранку старого-престарого «Мерседеса», возмущался:
– Как так может быть, чтоб в густонаселенном, оживленном районе труп пролежал десять часов? И не в люке канализационном или яме глубокой, а в кустах в ста метрах от трамвайной остановки!
Митя страдальчески поморщился, когда автомобиль подпрыгнул на ухабе, который Багров не удосужился объехать, и спокойно объяснил:
– Трамвай этот ходит в промзону, на нем работяги ездят на смены. К первой – в пять утра. Думаешь, человек, вставший в четыре, что-то замечает вокруг себя?
Вопрос был риторическим, поэтому Багров не стал отвечать на него, вместо этого задал свой:
– Тетка, что обнаружила тело, что тебе сказала? – Именно Комаров с ней беседовал.
– Да ничего интересного. Шла домой из магазина, и вдруг по малой нужде приспичило, решила в ближайших кустиках присесть, а там труп… В общем, еще и по-большому чуть не сходила со страху. – Опять машину подкинуло, теперь после того, как одно из колес попало в выбоину на асфальте – дороги в этой части города оставляли желать лучшего. Митя продолжил: – Покойницу тетка узнала. Сказала, видела несколько раз возле остановки. Привлекла к себе внимание дредами. Они сами по себе интересны, а у нашей девочки еще и зелеными были. Она стояла всегда одна, уткнувшись в телефон…
– Которого мы ни при ней, ни поодаль не обнаружили.
– Как и кошелька.
– И если бы не эта чертова струна, можно было бы подумать, что убийство было совершено с целью ограбления.
Эта чертова струна…
Восемь месяцев назад в городском парке на территории закрытой на реновацию летней веранды-«ракушки», где бабушки нынешней молодежи вальсировали и пели под гармонь, был обнаружен труп мужчины. Он был задушен. Но не руками, а, как предположил судмедэксперт при осмотре тела, толстой проволокой. При более тщательном изучении тела он увидел на шее вертикальные бороздчатые полоски. Совсем небольшие, длиной в пару миллиметров. И внес уточнение – рифленой. Поскольку место преступления являлось еще и строительной площадкой, то это никого не удивило. Опера принялись искать орудие убийства, но ни один из найденных обрывков проволоки не подходил. Однако при повторном осмотре территории обнаружилась струна. Гитарная. Басовая, то есть самая толстая. Никаких следов на ней, ни крови, ни отпечатков пальцев. Но она валялась черт-те где, была поклевана птицами и, возможно, потаскана животными, что неудивительно. Однако эксперт сказал, что борозды на шее, скорее всего, появились из-за того, что эта или подобная струна была накинута на шею покойного.
То был наркоман. Ширялся в заброшенных местах парка. Любил «ракушку». Там выступал когда-то. Играл на синтезаторе и гитаре. Пел. Потом жизнь пошла под откос и закончилась там, где когда-то била ключом.
Кто убил наркомана-музыканта, следствие до сих пор выясняло. Если бы Багров и коллеги стремились лишь к высокому проценту раскрываемости, упекли бы кого-нибудь за решетку. Но главное – наказать виновного, а не отчитаться, так ведь? И дело все еще висело…
Как и еще одно. Когда Багров думал об этом нераскрытом деле, сердце его обливалось кровью. Погибла девушка. Юная. Милая и талантливая. Ее тоже задушили. И совершенно определенно струной. Она была обернута вокруг шеи покойной. На струне обнаружилась кровь, частички кожи, но не было отпечатков. И это понятно. Затянуть толстую проволоку на горле кого-то, не поранившись, невозможно. Значит, нужно надеть перчатки, чтобы это сделать. Плотные. Тот, кто задушил девочку, нашел кожаные. На проволоке остались частички свиной кожи…
И вот еще одна жертва! Постарше. Но все равно молодая. У которой впереди была вся жизнь.
На шее струна…
Но нет телефона и кошелька.
Багров был уверен, что это не убийца забрал ценное. Кто-то из ошивающихся на месте алкашей наткнулся на труп и умыкнул то, что покойнику уже не пригодится. Да, он мог бы вызвать полицию по украденному телефону, но зачем?
Глава 3
Паша считал себя человеком добрым. Окружающие его люди разделяли это мнение. «Мухи не обидит» – это про него. Паша за жизнь свою не только физической боли никому не причинил, даже голоса ни разу не повысил. Жена считала это трусостью, мама слабохарактерностью и только дочь – достоинством. Для нее Паша был лучшим мужчиной на земле. А она для него… Центром вселенной!
Его детка… Дашенька. Он полюбил ее еще до того, как она появилась на свет. Да буквально сразу, как узнал, что станет папой, так и полюбил… Комочек плоти. Без ручек, ножек, не говоря уже о прочем. То есть Паша не знал доподлинно, какого пола родится ребенок. Но почему-то был уверен – женского. Он себе сразу представил бутузика с розовым бантом на макушке. Этот самый бант он начал цеплять на волосы своей девочки, когда они были еще пухом. Жена ворчала, мама крутила пальцем у виска, обе считали, что ребенку, который едва сидит, больше подойдет чепчик. А Дашеньке нравилось. Когда она видела себя в зеркале с бантом на голове, заливалась смехом. Правда, вскоре она этот бант сдирала и начинала то теребить, то тащить в рот.
Даша росла славным ребенком: некапризным, приветливым, сообразительным. Болела редко. Но ее матери не нравилось, что девочка не имеет друзей. Другие дети друг к другу в гости ходят, играют вместе или просто гуляют, а Даша сидит дома одна, рисует, книжки читает (до того как научилась читать, листала) да своим куклам платья шьет. Она не понимала, что у дочери есть друг. Настоящий. Единственный…
И это ее отец.
Все свободное время Паша проводил с Дашей. Они и гуляли, и играли, и ходили вместе в гости. Да не к детям, а к взрослым. Двум дядям Сашам. Первый был двоюродным братом Павла, второй другом. Оба Саши не нравились супруге, и она не желала видеть их в своем доме (хотя каком своем, если они жили с Пашиной мамой в ее квартире). А вот Даша к обоим прониклась симпатией. С ними ей было весело. Дядя Саша любил выпить и «под мухой» играл с девочкой не в прятки, салки, а тем более дочки-матери и больницу, а в космонавтов, пиратов, циркачей. Иногда в зоопарк – папин брат изображал разных животных, а Даша угадывала, кого именно. Второй Саша, его она называла дядечкой Сашечкой, потому что друг отца был таким крохотным, что походил на подростка, развлекал ее песнями и частушками. Он знал их такое количество, что ни разу не повторился, исполняя их. Он тоже выпивал, но редко. Но когда принимал на грудь, не мог остановиться. Пил столько, что терял человеческий облик. В такие дни Паша дочь с собой к дядечке Сашечке не брал. Ходил один. Проверял друга. Потому что заставить его остановиться не мог никто. Саша сам, пропившись дня четыре, максимум неделю, завязывал и держался от трех месяцев до полугода.
– Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты! – ругалась Лена, жена Павла. – Связался с алкашами, позоришь себя!
– Но папочка же не алкаш, – вступалась за Пашу дочка, тогда еще совсем маленькая, четырехлетняя. – Он вообще не пьет.
– А думают, что синячит вместе с дружками.
– Кто так думает? – недоумевала Даша.
– Все! – безапелляционно заявляла ее мать. – Нет бы с соседом Петровым подружился, он уважаемый человек – председатель ТСЖ, так нет, связался с шушерой какой-то…
– Почему с шушерой? Дяди Саши хорошие.
– А ты откуда знаешь? Уж не водит ли твой папаша тебя к ним в гости? – сурово говорила мама и грозно смотрела на мужа. – Ты мне ребенка к ним таскать не смей, понял?
Паша кротко кивал. И в такие моменты Дашу охватывал ужас. Неужели он лишит ее игр с дядей Сашей и частушек дядечки Сашечки? Но Паша каждый раз успокаивал дочь, и они продолжали ходить в гости к друзьям Паши, но тщательно скрывали свои визиты не только от мамы, но и от бабушки, чтоб та не проболталась по простоте душевной.
Как ни странно, именно эти попивающие мужики стали самыми близкими Дашиными людьми. После папы, конечно. И, пожалуй, бабушки. Потом следовали дяди Саши и только за ними мама.
Нельзя сказать, что Даша ее не любила. Просто держалась на расстоянии. Жена Павла была женщиной властной, кичливой и крикливой. Все должно было быть по-ее. Муж – вкалывать как проклятый, пробиваться в начальники, дочь – учиться на одни пятерки и блистать талантами. Все для того, чтобы женщина могла хвалиться перед коллегами, соседями и родственниками. Паша же с Дашей, как будто назло ей, звезд с неба не хватали. Муж как работал мастером смены, так и продолжал это делать, дочь неплохо успевала, но получала и четверки, и даже тройки. И, главное, обоих это устраивало. А Лену нет! Поэтому скандалы в их доме вспыхивали часто, и всегда их инициатором являлась супруга Павла. Когда Лена начинала орать, он просто уходил в туалет, запирался в нем и читал газеты, сидя на крышке унитаза. Он не пытался возражать жене, знал, что его все равно не услышат. А дочка с матерью спорила. Что-то ей доказывала. Но последнее слово все равно оставалось за матерью. Или бабушкой. Та, если оказывалась свидетелем скандала, не вмешивалась до тех пор, пока у нее от ора невестки мигрень не начиналась. Тогда-то мать Павла и затыкала Лене рот:
– Не нравится муж, иди, найди другого! У тебя, такой умницы-красавицы, поди, отбоя от поклонников нет!
Бабка знала, куда бить. Дело в том, что Пашина жена Лена не блистала ни умом, ни красотой. Кроме этого не было в ней того женского шарма, что делает некоторых дурнушек пикантными, интересными, очаровательными – в общем, желанными.
Паша познакомился с Леной в заводской столовой. Оказались за одним столиком, потому что свободных мест больше не было, разговорились. Девушка понравилась ему в общении, а вот внешне не очень. Серенькая. Разве что глаза хороши. Ему всегда черноглазые нравились. А у Лены очи как две вишни были.
Она сама его пригласила вечером погулять. Паша не отказал. И они провели время просто чудесно. Лена тогда очень старалась казаться легкой, милой, веселой, понимающей. У нее получалось. Или же просто Паша плохо разбирался в женщинах?
Он не собирался вступать с ней в романтические отношения. Дружить – да. Помогать по малости. Но Лена, засидевшаяся в девках, во что бы то ни стало решила заполучить Пашу. Холостой, непьющий, работящий, да еще и мягкотелый. Если за такого серьезно взяться, можно в люди вывести: сначала в мастера цеха, затем в начальники. Тогда она еще не знала, что тихушник Паша крайне упрям и заставить его делать что-то против воли невозможно.
В кровать Лена его затащила спустя два месяца после знакомства. И вскоре сообщила Паше, что беременна. Он, как честный человек, сделал ей предложение.
Маме невестка не понравилась: невзрачная, необразованная, склочная. Но она радовалась тому, что Паша наконец женился. Ему было тридцать четыре года на тот момент, уже не мальчик. Да и внуков женщине хотелось.
Через шесть с половиной месяцев после свадьбы родилась Дашенька… Пашина отрада.
В двенадцать лет у девочки, на радость матери, открылся талант. У нее появился ГОЛОС! Именно так, с больших букв. Потому что пела она и раньше – ходила в хор. Но была одной из многих. И вдруг стала солисткой. Руководитель хора поставил Дашу вместо заболевшей «примы» и был крайне удивлен тому, что она поет гораздо лучше ее. Ведь он всех прослушивал, прежде чем принять в хор, и Даша не выделялась среди других. И вот спустя два года она обрела соловьиный ГОЛОС.
– Обязательно наймите девочке педагога по вокалу, – советовал Елене руководитель хора. – Талант нужно развивать.
– Конечно, обязательно, – заверяла его радостная мать. Наконец-то у нее появился повод для гордости.
– Я дам вам телефон отличного преподавателя. Он просто волшебник.
Лена позвонила тому, но, услышав, сколько «волшебник» берет денег за свои услуги, чуть не захлебнулась гневом. Одно занятие стоило, как… как… кроссовки! Причем не рыночные китайские. А вполне себе неплохие. А заниматься следовало как минимум два раза в неделю. Грабеж!
– Пусть Саша с ней позанимается, – предложил Паша.
– Какой еще… – усмехнулась Лена. – Уж не твой ли братец?
– Нет, другой Саша.
– Алкаш?
– Он не пьет уже больше полугода. То есть перешагнул свой рубеж. Говорит, все, завязал окончательно.
– Даже это не делает его педагогом по вокалу, – запальчиво возразила Лена.
– Это нет. А диплом его говорит о том, что Саша получил прекрасное образование по классу вокала.
– Кто? – уничижительно протянула жена.
– Саша, – терпеливо повторил Павел. – Между прочим, в консерватории учился. На народном отделении. Он с радостью позанимается с Дашенькой. Причем абсолютно бесплатно.
Лена согласилась на это, и отец с дочерью получили полное право посещать дядечку Сашечку.
Это было замечательное время! Даша со своим новоявленным педагогом распевалась, а Павел со вторым Сашей, присоединявшимся к ним, играл в шахматы. Братец прихлебывал из фляжки. А когда выпивал ее содержимое – обычно это был дешевый портвейн, – несся в комнату, где занималась Даша, хватал, взваливал ее на плечо и волок в соседнюю, чтобы играть все в тех же космонавтов и пиратов. И ни учитель, ни отец не возражали. У ребенка должно быть детство. В первую очередь оно: с играми, забавами, дурачеством. И так сначала школа, потом хор, затем занятия. А отдыхать когда?
– Твоя дочь станет великой певицей, – заявлял Сашечка с непоколебимой уверенностью. – У нее не только голос, но и правильное понимание музыки.
– Как это?
– Она слышит ее и чувствует. Этому не научишь. Я помогу поставить голос, а остальное у нее уже есть…
Паша передал эти слова Лене, и она так обрадовалась, что недели две дома скандалов не закатывала.
Когда Даше исполнилось тринадцать, ее голос стал еще красивее. Она уже превратилась в девушку, и он начал приобретать глубину. Сашечка продолжал заниматься с Дашей. Но теперь к нему Павел ее одну отпускал. Он бы и рад был к ней присоединяться, да ногу сломал. Шел с работы домой, запнулся и… Как в кино, упал, очнулся – гипс!
Нога долго заживала. Паша на больничном два месяца проторчал. Из дома только в поликлинику выходил. С друзьями в этот период виделся, лишь когда в больнице лежал. Они его навещали. А как выписался, все. Попал, что называется, в зону отчуждения. Жили они в пятиэтажке без лифта на последнем этаже, и спускаться вниз с костылями было крайне проблематично. Поэтому Паша лишний раз из дома не выходил. А в дом его друзьям был вход заказан. Конечно, явись они, Лена не посмела бы их выгнать, но Саши, зная, как ведьма (они называли ее только так) к ним относится, не рвались в гости. Ждали, когда Паше хотя бы снимут гипс и он станет дочку сопровождать.
