Танец дыма

© Раковецкая О. А., текст, 2019

© ООО «Страта», оформление, 2019

* * *

Посвящается

Санкт-Петербургу

Предисловие

Дым

всепроникающий. Подобный воде

как следствие страстей и огня

краткое пребывание определённых частиц в воздухе, но потом они

рассеиваются

неясность, недосказанность

усталость

понимание пройденного

застывший рисунок в камне – греческий гранит. Ассоциация,

и она может быть любой

карикатура, пусть и моя

примесь печали

ощущение пустоты, которая отныне кажется обнажённой

да, нагое

Танец

движения

отражение идей и чувств

говорит о жизни на языке жизни

Танец дыма.

Что же, после него наступит новое?

P.S. Я не являюсь фумисткой.

I

В волнах

Я подходила к набережной Фонтанки в прекрасном расположении духа. Погода шептала. Вечер близился, и его дыхание казалось приятным. На Аничковом мосту человек пять, стоявших на приличном расстоянии друг от друга, предлагали мне испытать весенне-летнюю петербургскую забаву – провести незабываемые полтора часа на борту небольшого судна. Зазывалы почти кричали в громкоговорители и агрессивно размахивали плакатами с изображением весёлых пассажиров предыдущих рейсов.

Я проходила мимо каждого, мысленно повторяя: да сейчас, погодите, доберусь и до ваших катерков!

Я всегда выступаю за то, чтобы соглашаться на предложения и акции, когда это по-настоящему нужно… Именно в тот вечер мне захотелось наконец-то, спустя шесть лет пребывания в Северной Пальмире, проплыть по каналам города и увидеть такие знакомые глазу и сердцу места с совершенно другого ракурса, ещё и под метричный плеск невысоких волн Невы. И это весьма необычное ощущение, когда вдруг все крикуны становятся актуальными и оправданными. Словом, не раздражают.

Поток людей у касс оказался приличным. Часть туристов должна была купить билеты, часть – простоять очередь к судам, чтобы лакомые сиденья на заднем ряду (откуда открываются чудесные виды) не оказались занятыми в мгновение ока. Удобно приходить компанией. Но я, за неимением большего (собственной персоны), продолжала спокойно валять дурака в очереди к кассе. Мы долго не двигались. Одна бабуля всё никак не могла понять, с какой периодичностью ходят кораблики и на какое время ей всё же стоит взять билет.

Выходя из дома, я предупредительно кинула в сумку шапку, надела тёплую куртку, вокруг шеи обмотала шарф. Я слышала от многих, что на воде при нашем северном, никого не жалеющем ветре можно запросто простыть или что-то отморозить. Да, даже поздней весной. Нельзя забывать про особенности нашего климата.

Я взяла билет на четверть седьмого и тут же заняла место во второй очереди. Глаза десятков людей были устремлены вниз – на небольшую пристань, к которой подъезжали судна вместимостью до ста человек. В основном люди выходили с бортов скукожившиеся, дрожащие всеми частями тела.

Огоньки на пристани ещё не зажглись, и нечему было отражаться в воде, кроме неба и тёмных фасадов. Я наблюдала за причудливыми фигурами облаков, и мне казалось это прелестным.

Тем временем вернулся очередной катер. Целая делегация из солнечного Китая вышла с несколько растерянным видом. Но я не беспокоилась за них – ребят ждал ужин в ресторане традиционной русской кухни, где одно (почти обыкновенное) горячее стоило немалых денег.

Пришло наше судно. На моё же время претендовала огромная команда юных футболистов и их профессиональная группа поддержки в лице тренеров и мам. Лица эти занятные. Они взяли с собой флягу коньяку, а в контейнерах их ждали провонявшие сардельки. Как только места были заняты, тут же откуда-то из карманов появились дешёвые пластиковые стаканы, а вместе с ними и романтический запашок. Вместо аромата речной воды мы вдыхали пары колбас, не совсем качественных.

Но это позже, когда мы все спустились по лестнице к судну и взобрались на него. А пока мы смотрим вниз и на дома напротив. Открывается дворец с прекрасной, небольшой правда, парковой зоной. Здание Национальной библиотеки, несколько жилых домов, в подвалах которых расположились кафе. Вывески так себе. Со временем сдохли. Их искра потухла. Я устремляю зоркий глаз на судно перед нами. Его пассажиры должны были уехать на четверть часа раньше нас. Вот он уже заполнился. Все укрылись тёплыми красными пледами, дружно обнялись. Теперь они смотрят наверх. Надо же, нас так и тянет наблюдать друг за другом. Стояли в очереди – смотрели на людей внизу, сидим в кораблике – взгляд манит человек наверху, будто изучаем себя же с разных ракурсов.

Я предлагаю найти главную героиню в этом повествовании в совершенно особом состоянии. Название ему – страсть. Чтобы научиться правильно жить с ним и руководить его проявлениями (прошу заметить, не избавляться, а именно руководить), я решила соприкоснуться с природой. К чему отрицать очевидное? По физическому закону всё, что падает, падает вниз, стремится к земле (да, энергия человека после его смерти представляется мне удобрением земли с подачей сигнала в бездну, из которой выйдет потом другой человек). Каждая смерть – это взрыв, огромный, так как понять его невозможно, и такой маленький, ведь это всего-навсего факт смерти, когда всё становится всём и ничем, и некоторые об этом помнят. Смерть целостности бокала не пройдёт для меня просто так. Его существование коснулось меня. И если ты не хочешь перебить все бокалы в доме, ты должна принять факт действия основного притяжения, пронести его через себя, чтобы предпринять максимум верных усилий – добиться устойчивого положения посуды. Или можно оставить всё как есть, а самой убежать куда-нибудь и купить новую посуду там. Бокалы в доме я не приручала, ответственности за них не несу они находятся в закрытой квартире, где отключили электричество. Если упадут, никто не услышит. В пучине звуков разбившееся стекло – сущий пустяк. Бывает, правда, даже в пустом помещении по воле несчастного случая бокалы всё равно падают, и это выглядит так тоскливо, если представить. Но ведь в том-то всё и дело. Они без моего участия не упадут и денег на смену жительства у меня нет. Значит, я буду продолжать жить в своей квартире с этими бокалами и стараться их не разбить. Нужно научиться жить с тем, что я сама выбрала в магазине по велению всего (внутри и снаружи) на тот самый момент. Может быть, я потом пожалела и мне искренно хотелось купить другое, но именно в ту минуту я сделала такой выбор, тем самым себя приручив.

Если бокалы тебя тяготят, нужно их подарить кому-нибудь. Пусть другие мучаются. Может быть, ты придёшь в гости пару раз за всю жизнь в дом, где обитает эта посуда, и встретишься с ней глазами, но это маловероятно. Отдать. Отдать. Позволить другим пить из бокалов, разбивать их по случайности, создавать свою энергию.

Да, я сделаю подарок. Я не хочу избавляться и не смогу этого сделать, так как всегда буду помнить о существовании когда-то доставшегося мне стекла.

А перед тем, как решиться, я отправилась к реке.

Такие жёсткие стулья. Ветер уже успел пронизать меня всю. Заговорил экскурсовод – гид по городу, который я и так знаю. Могу провести свой памятный маршрут.

– В эту больницу многие писатели определяли своих героев.

Я смотрю налево. Просто светло-жёлтое здание с портиком и колоннадой. Ничего особенного меня с ним не связывает. Дальше.

– Дом Толстого.

Да, там красивый двор.

О, как много людей меня сопровождало по этим набережным! Если всех их собрать сейчас на этой палубе, к кому я пойду? Ведь только в таком случае я бы поняла, кто за все эти годы стал мне самым близким и нужным…

– Пригнитесь, друзья! Мы проезжаем под самым низким мостом Петербурга. Ни при каких обстоятельствах не вставайте и не поднимайте руки!

Я застыла на месте. И правда, он так близко. Не буду поднимать руку.

Едем дальше. Люди машут нам. Мы – им. Встречаются редкие выемки, в них сидят люди, болтают ногами, о чём-то ведут беседу, задумчиво смотрят в воду, самую обычную и совсем не прозрачную. Вот девушка сидит на камне и курит самодельный кальян. Я прихожу в восторг – она тоже довольна. Просто под вечер решила отдохнуть, посмотреть на Неву затянуться отравой на молоке.

В следующей выемке вижу молодого человека, похожего на Пушкина в двадцать с хвостиком. На нём элегантное длинное пальто с высоким воротником. Взъерошенные кудрявые волосы. Он прислонился плечом к стене. В руках виднеется сигарета. Он не торопится затягиваться, о чём-то думает. Нуждается в двух опорах. Ему всё равно на проезжающих мимо горожан, приветственно махающих ему. Там своя работа, обособленная от влияния случайных лиц, до беспредела интровертная. Он, стена, сигарета и его ворот.

Надо же: между девушкой с кальяном и этим парнем всего ничего – метров двести, а проживают они совсем разные состояния, и, наверное, ничего их не связывает, потому, собственно, они и нашли укромные места. Никто не должен врываться в их краткий покой, только Петербург. И чем больше его будет, тем лучше.

Дайте мне Петербург.

Подъезжаем к Эрмитажу. Мост, за ним небольшая арка. На мосту сидят три девицы, едят бутерброды и кричат нагло:

– Не стесняемся! Ну же! Машем!

Волосы развеваются на ветру, один из наших тренеров чуть дольше, чем нужно, задержал взгляд на ноге одной из сирен.

Я простила им и тон, и всё остальное. Такое может быть и пусть будет, я ведь неуклонно плыву дальше. Вода позволяет, и город не против.

– Посмотрите направо. Там увидите крохотную часть второго здания Эрмитажа, которое хотел построить Пётр Первый.

Узкая полоска. Лучше всего Зимнего дворца. Человек много создал, но главное, успел оставить себя в этом маленьком участке. В нём всё: и планы, и жизнь. Словом, жизнь. Вот как и сейчас в моей поездке и во мне. Я говорю о своей жизни людям и Петербургу. Меня слышно хорошо.

Арка, а там… Солнце, и вновь чайки, и сплошная Нева. В редких волнах путаются кораблики. Редкие валы везут по заранее выбранному пути сотни тысяч людей, чтобы рассказать о Петре, о главных героях, что уходили в эту больницу.

– Смотрите, это вода. И солнце, и чайки. Вы видите?

Так бы я говорила. И начинала так, и продолжала, и заканчивала. А потом вновь. И между добавляла:

– Человек в выемке. Обратите внимание на его путь. Он может быть вам близок. Но мы к нему подъезжать не станем. Это опасно. Не тяните к нему руки. И не вставайте, чтобы вас заметили. Вас и так много. Вы здесь, на палубе.

Сплошная Нева.

Так посадить рядом со мной всех, кого я знаю. К кому я пойду?

Пауза. Беру дыхание. Межрёберная невралгия. Защемило около сердца. Я учусь потихоньку дышать, наращиваю скорость.

Я бы осталась сидеть на своём месте. Только изредка поглядывала в дорогие сердцу глаза, но я не уверена, что знаю их.

В редких волнах, в энергии битого стекла я нахожу себя.

Привет.

Кто ты?

Дивайе

– Что ему от нас нужно? – спросила негодующе официантка. Индиец повернулся ко мне.

– Вы говорите по-английски?

Я тяжело вздохнула – не хотелось общаться, хотелось тишины и чего-нибудь вкусного.

– Да, – говорю. – Что вы будете?

– Пирог с сыром.

Я передала девушкам напротив.

– А мы думали, с мясом… Но с сыром у нас есть только этот, – одна из них указала на огромную грузинскую лодочку.

Индиец широко раскрыл глаза и захохотал.

– Для меня слишком много.

Удивительно. Среднестатистический русский мужчина и глазом не моргнёт – справится и не подавится, а тут упитанный парень в ужасе от порции, что ему предлагают.

– А вы скажите, что есть ещё с капустой.

Я напряглась. Полгода мне точно не приходилось вспоминать, как по-английски называется капуста, и сначала растерялась. Что-то принялась бормотать невнятно, потом нашла всё же нужное слово и поделилась им с индийцем. Парень наше предложение не воспринял, он поморщился. Походит, в Нью-Дели не ценят по достоинству кочаны.

– Дайте то, что любите сами, – он обратился к официантке.

– Сегодня кленовые косички плохо разбирают, – женщина прошла к левой витрине и с удовольствием ткнула пальцем в стекло. – Очень вкусно, – добавила она по-русски.

Я переводить не стала – вот вдруг он всё понял сам? Ему вручили поднос. С непонятной улыбкой индиец проследовал к столику.

– Ой, спасибо. Мучились с ним минут пятнадцать, – официантка удручённо помотала головой.

Мне выдали всё быстро, и я проследовала в глубь зала, стараясь не встречаться глазами с парнем из Индии – тщетно.

– Не хотите присоединиться? – в его голосе слышались добрая надежда и нехватка общения.

Да, в России плохо говорят по-английски, а точнее, мало. И я решила разделить трапезу с гостем Пальмиры, в который раз услышать от туриста хвалебные речи в адрес Мариинки и Русского музея.

– Вчера я был на балете, – индиец включил какое-то приложение в телефоне, нашёл нужную картинку-афишу и с гордостью показал мне.

Это был «Сон в летнюю ночь».

– О, Шекспир! И как вам?

– В полном восторге, – он некрасиво мял пальцами кленовую косичку. Я заметила, что мой визави дрожит. Походит, накануне перепил.

Стоял июнь. Приятная летняя пора, если бы не чемпионат по футболу. Так июнь превратился в один из самых жарких месяцев во всех смыслах этого слова, и я не знала, куда деваться от людей. Воспоминания стали взрываться небольшими салютами в моей голове.

На днях я совсем не думала о футболе, зашла в глубь узкой неприметной улочки и вдруг наткнулась на оцепление, сотрудников ОМОНА с собаками, огромные машины с защитными сетками. Рядом стояла толпа зевак. Шёл проливной дождь, да что там – настоящий ливень. Люди прятались под зонтиками, делились ими с незнакомцами. Очевидно, все кого-то ждали.

– Что тут происходит? – спросила я рандомно девушку, на первый взгляд внушающую доверие.

– Сейчас из отеля выйдет наша команда. Мы хотим пожелать ей удачи!

Надо же, думать не думала, а наткнулась на сборную прямо у чёрного входа одного из самых дорогих отелей Петербурга перед матчем Россия – Египет. Я долго так стояла, пока окончательно не промокла, и всё же решила ретироваться, не успев простыть.

Улицы кишели туристами, с паспортами болельщиков на шеях. По тому, в какие цвета были одеты люди, читался состав команд грядущих матчей. Марокко, Саудовская Аравия, Бразилия.

Мне особенно запомнились многочисленные фараоны. Толпы орущие, скандирующие, что-то объясняющие на непонятном языке. Невероятных размеров – и чем их только кормят на родине? Наши милые сотрудники ОМОНа смотрелись детьми на их фоне.

Так на Невском остановился заказной автобус, из которого вылетели десятки марокканцев. Они раскачивали Рубик в четыре часа ночи. В уголке скромно стояли два наших парня в форме…

Месяц необузданных плясок, криков, неразборчивых поцелуев. Я вернулась к своему индийцу.

– А белые ночи – это же вообще чудо какое-то. Я уже не сплю третью ночь подряд, что, наверное, не могло не сказаться на моём лице, – он озадаченно посмотрел в глубь себя.

– Ну что вы! Всё отлично, – подбодрила своего знакомого я. Этим последнее время и занимаюсь – всех подбадриваю.

Когда играла наша сборная, бары были наполнены битком. Люди стояли покорно снаружи, через окна следили за трансляцией. Можно было идти и по крикам понимать, кто забил очередной гол. Так, мы с моей доброй подругой были вынуждены двадцать минут добираться из одного места в другое (со Староневского на Апрашку). Мы очень расстроились, ведь перерыв заканчивался, шёл черёд второй части матча. Благодаря открытым окнам квартир и эмоциональным болельщикам, что там обитали, мы оказывались в курсе всех последних событий и не могли не радоваться как дети.

Клубы на Думской. Люди переходят из одного в другой и обратно. В перерывах выбегают быстро покурить или сделать важный звонок. Мы с подругой спрятались в глубь одной из местных точек. На первом этаже танцевали бачату бразильцы, на втором о чём-то громко спорили колумбийцы. Вкраплениями были русские. И мы. В комнатке на первом этаже, очень похожей на служебное помещение, стоял один стол, сиденья заменяли старые коробки из-под вина, на красной стене висел узбекский ковёр, на противоположной – зеркала. Моя подруга достала из рюкзака початую бутылку Кьянти и сделала затяжной глоток.

– Дааа! – донеслось из смежного помещения.

Наши выиграли. Я представила, как в одном моём любимом заведении бармен забил стаканом в колокол, прямо в эту секунду все победно закричали – я невольно улыбнулась. Мне никуда не хотелось идти – нравился ковёр и помещение, где вдруг удалось спрятаться от всеобщего ажиотажа.

Вчера днём я решила поспать. Меня разбудили крики детишек во дворе. Все говорили на французском. Они ругались, выясняли отношения и делали это вполне серьёзно. Тем же вечером в любимом месте мы встретились с архитектором-червячком, его первая фраза, адресованная нам, была:

– Как они меня все достали! Как они все нескончаемо орут!

Наш старичок жил на Жуковского. Кондиционера дома не было, приходилось в такую жару держать окна нараспашку, так что по ночам по стенам квартиры архитектора бегали трусцой латиноамериканские мотивы, что очевидно не очень-то нравилось дедуле.

– Что я могу сделать? Только водки выпить, – он осушил мгновенно стопку. Непоколебимый.

Дальше весь вечер он доканывал аргентинцев. В конце компания решила сфотографироваться с экстравагантным дедулей. Наш архитектор отрывался так каждый день. Где он? Среди туристов спрятался. Не волнуйтесь. Ему нужно болтать – он болтает.

А вот мы с моими друзьями сидели где-то на Малой Садовой и пили кофе с шоколадом. Играли Корея и Мексика. Петя смотрел на людей:

– Ну хоть стали походить на нормальный европейский город. Периодически доносятся дорогие ароматы… Надо привыкать жить в таком Петербурге. Может, иностранцам понравится Россия и они будут чаще наведываться сюда.

Или вот очередной салют в голове. Вчера вечером ехала в автобусе с делегацией из Японии. Ребята настаивали на том, что проезд везде бесплатный во время чемпионата.

– Мы только что из метро – никто с нас денег не просил, – заявил один из них обиженно нашему кондуктору. На женщине красовался тюрбан из тёмно-зелёной атласной ткани. Посередине был приклеен большой камень.

– Я вам ещё раз объясняю. Для этого ходят специальные маршруты, у них есть свой номер, туда нужно было садиться. И то вас пустят при предъявлении паспорта болельщика и билета. Выходите на следующей.

– Вот, – обратилась ко мне вдруг худощавая женщина с огромной татуировкой на ноге. Я присмотрелась: иероглиф. – А потом про нас в новостях будут показывать, что мы неадекватные, спорим из-за каких-то автобусов.

На первый взгляд я бы решила, женщина танцевала в балетной труппе, так что мы не углубились в политику и правильно сделали. Тем более на Адмиралтейской японцы вышли, и конфликт оказался исчерпан. Просто время, просто жизнь.

Потом я вспомнила о завсегдатае другого места. Он работал в центре спортивных ставок. Поразительно, но ведь я не видела его добрых три недели, как раз пока шёл чемпионат. Жаркое время для всех петербуржцев, все по-разному принимали матчи исходя из своего образа жизни и предпочтений.

И всё же передо мной сидел человек и чём-то активно делился. Я решила: раз основную часть рассказа я и так пропустила, не буду оставаться на следующую.

– Как вас зовут? – задала я вопрос, вставая с места и поправляя полы платья.

Индиец растерялся.

– Дивайе.

Я подала руку.

– Приятного вам дня, Дивайе!

Одно имя способно дать возможность взорваться огромному количеству салютов. Мне кажется, главное, чтобы в складах был нужный материал, а остальное – ожидание нужного Дивайе.

Приятно ведь.

Старейшины

В моём родном городе (он считается провинциальным, численность населения не дотягивает до миллиона), в моём родном дворе, что находится напротив отчего дома, развернулся, вот уже как двадцать лет, городок для детишек и собачек. Много качелей, турникетов, горок. Карусели есть, правда ход у них так себе – заваливаются, но всё же крутятся, и мы зовём такое развлечение каруселью алтайской. Краска городка выцвела. Всё такое блёклое, но говорят, скоро должны освежить двор, и городок станет как прежде.

Тропинка из бетонных квадратов пересекает площадку от начала и до конца. Так себе дорога. Я помню, в раннем возрасте обнаружила прямо возле горки дохлую крысу и с тех пор старалась обходить стороной неприятный участок площадки. Ну, каждому – своё, кто дохлых крыс видит, а кто деньги находит или же просто любуется красотой вокруг. Я себя за это не журю. На самом деле там была крыса – что я могу добавить?

Детей куча. Они везде, к ним привыкаешь, им всё равно, кто ты. Как полагается в любом дворе, наша площадка имела две длинные скамьи. Непримечательные, так же выцветшие, косые, но сидеть на них можно, стоит ли жаловаться? По бокам раскинулось десять отборных крупных шин для грузовиков. Они покрашены в странный оттенок зелёного. Это клумбы – в них цветы. Оказывается, подъезды соревнуются в июле в выращивании самых прекрасных тюльпанов. Кто бы мог подумать, что эта забава поссорит многих добрых соседей и поставит под вопрос их толерантность по отношению друг другу и цветам противника. Всё как всегда, в общем. Странно, что моё повествование проходит в игривом тоне, но чем больше пытаюсь его свести на нет, тем всё яростнее хочется кольнуть кого-нибудь копьём саркастического смеха.

Длинная скамья. На ней трое – бабули, нетрудно догадаться. Порой сидят мамочки, глазеют на своих чад, что бьют коленки об очередную деревянную перекладину, и на краю кукожится одна не очень здоровая девушка. Ей уже за тридцать, когда-то она работала няней в детском саду, пока на неё не нажаловались и не попросили откланяться. Она уволилась и теперь наслаждалась тюльпанами в городке. Из года в год в одном и том же спортивном костюме и странных бордовых тапках с закрытым носком.

В основном бабули. И их состав не меняется, что, кстати сказать, отрадно. Всё меняется, ты меняешься, открываешь что-то поразительное, вдруг начинаешь относиться пусть не с любовью, но с некоторой нежностью к варёному луку и сырой рыбе, получаешь диплом и т. д., а бабули сидят, точно проросли своими тапками в землю. Им абсолютно всё равно, что у тебя происходит в жизни. Такие суровые алтайские старушки. Они молчат, ничего не комментируют.

Иногда, появляясь раз в несколько лет в родном городе и сталкиваясь лицом к лицу с бабулями, я понимаю: меня узнают, и вдруг всё начинает казаться таким мелким, всё, что я успела натворить за эти лета… Ну вот, пересекаю эту дорогу, вспоминаю крысу, вижу старушек, очередных детей на качелях и как-то забываю о своей профессии, успехах, неудачах. Ну есть они, а миллионам других людей неинтересно. У них – своё, своё дыхание, если угодно.

Молодцы бабули. Тихие, суровые, ничто не дрогнет в их лицах. Косынки, тёмное одеяние в пол. Такое же старое, но крепкое, будто декорации к спектаклю, который любишь всей душой и даже когда-то имел возможность принять в нём непосредственное участие. Бесплатно, только время потратил. Чаек, как в Петербурге, ты не увидишь, скорее тучи воробьёв. Их кормят бабули. Приносят в целлофановом пакете, что неоднократно мылся после очередной покупки в магазине, аккуратно устраивают между ветвями небольших деревьев, кормушек нет. Одна бабуля любит не только сидеть на скамье, она занимается собирательством (в нашем городке растут шампиньоны, так она не ленится, медленно идёт к своей цели – собрать грибочков на суп), ладно, это я додумала, может, и не на суп. Но одно верно – здоровье у этой старушки то, что надо. Вот два основных занятия, которые могут заставить бабуль встать со своего излюбленного места. А так они проросли.

Три тёмные фигуры с седыми волосами сидят и смотрят на мир. Они многое и так видели и проживали, и могут позволить себе в конце концов просто помолчать. Им даже лень комментировать вызывающие наряды прохожих – да знаете, кто этим занимается сейчас? Предубеждение – и только.

Я облетаю их со всех сторон. Это прекрасно. Они кажутся мудрыми. Хотя понимаешь, декорации не могут быть мудрыми. К сожалению. И это не грубость, это правило времени или иначе – долгих лет существования. Я в девяносто стану декорацией. А вот какой? Тяжёлой? Бархатной? Тёмной, светлой? Что я буду приоткрывать как занавес? Не знаю. Но хотелось бы находиться в хорошем театре, рядом с людьми, которые смогут обо мне позаботиться. Я выдержу и так, но можно же помечтать…

Недавно я почувствовала упадок сил. Мне стало тяжело в эмоциональном плане, перегорела. Я вышла в свой теперь уже петербургский дворик, села на качели и вдруг поймала себя на мысли – через небо я передаю приветы своим бабулям. Как они там? Думаю, им всё так же всё равно. И правильно.

Сижу, болтаю ногами, точно ребёнок, и претендую на роль старейшины нашего двора или даже целой округи жилищного комплекса. Проходят люди. Вот три грации: бабушка, мама, внучка. Главная – бабушка. У неё вечный конфликт с дочкой. Они тяжело открывают двери магазина, тяжело их закрывают. У внучки в руках кукла, видно, разница большая в возрасте между ней и остальными.

Из салона красоты вышли на перекур два работника: администратор и парикмахер. Повернулись ко мне спиной – я заметила лысину у обоих. Жаль, они всеми силами старались не стареть, а зад их подводил. Нечестно. Я тяжело, не без сочувствия вздохнула и отвела взгляд в другую сторону.

Там трое с шариками – спешат на день рождения, кому-то стукнуло двадцать четыре. Шарики красивые. Что толку, что они пролетели мимо меня сейчас, – непонятно. Вот мои бабули алтайские потому и молчат – устали реагировать на пустое.

Так сидела с полчаса и мало о чём думала, только наблюдала и совсем почти свыклась с мыслью, что стала одной из них, моих старейшин, потому что ничего больше не трогало. Скажу так: виделась только дорога из бетонных блоков, её продолжение и конец, но крыса больше не вспоминалась. Вот такое восприятие жизни. Оно от усталости.

Передо мной тоже были качели. Откуда-то явился шатаясь изрядно выпивший мужчина в сером костюме. В пакете звенели бутылки, идти было сложно, и он решил устроить привал. Сначала сел, ему так хорошо стало, он подумал – почему бы не лечь? Да и правда лёг, затем воткнул наушник, накрыл голову капюшоном и вытянул ножку, чтобы порой отталкиваться и приводить качели в движение. Не жизнь – сказка.

Только вот качели отвратительно скрипели. Первые минут десять мы оба пытались смириться с данностью, но потом решили что-то предпринять. Нет, не решили.

Он заснул.

А я стала смеяться, точно ненормальная. Я не старейшина, скорее, та женщина, что работала в садике. Меня уволили, и я смирилась, вместо того чтобы пойти в другое место.

Я встала порывисто – какая из меня старейшина? Какая сумасшедшая?

Просто уставший человек, нас ведь много таких. Не претендуя на мудрость, любим порой посмотреть вдаль.