На краю земли

Посвящается моему мужу

Редактор Марина Проворова

Корректор Марина Проворова

Дизайнер обложки Наталья Кухаронок

© Ольга Кентон, 2020

© Наталья Кухаронок, дизайн обложки, 2020

ISBN 978-5-4474-3849-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Непривычную тишину квартиры внезапно нарушили резкий стук в дверь и раздавшийся за ней женский голос. «Говорю тебе, мне можно, старый идиот. Отправляйся в свою каморку и сиди там. Ночь на дворе», – услышала я отчетливо, когда подошла ближе. Внутри все неприятно сжалось. Но тут же, после очередного удара в дверь, я подумала, что теперь мне все равно, зачем она здесь. И открыла дверь.

– Приехала – значит, это правда. – На меня со злостью смотрела женщина, напоминающая звезду кабаре. На ней была длинная шуба с красным воротником в виде боа, много драгоценностей, блестящих даже в свете тусклой лампы, а из-под шубы выглядывала длинная плиссированная юбка.

– Простите, я объяснял, что уже очень поздно, – пробормотал консьерж.

Искренне пожалев старика, дрожащего от холода в стареньких продырявленных кальсонах и телогрейке, наброшенной, видимо, на тонкую майку, я сказала, что не о чем беспокоиться и он может идти спать вниз.

– Ему и в самом деле не о чем беспокоиться, а мне есть о чем! – проговорила женщина и прошла в квартиру, мельком взглянув на мой чемодан, забытый здесь еще неделю назад, когда я только прилетела в Москву. – И где он?

– Даня? Спит. Не буди его, пожалуйста.

Но она не стала слушать. Не разуваясь, пошла дальше, лишь картинно, словно барыня девятнадцатого века, сбросила свое меховое пальто, но не рассчитала расстояние до кресла – шуба, вместо того чтобы «легко и непринужденно» упасть с плеч хозяйки, свалилась на пол, визуально превратившись в брошенный баул.

– Зачем она здесь?! – через несколько секунд донесся истеричный женский вопль из дальней комнаты.

– Кристина, что ты тут делаешь? – Она добилась своего – Даня проснулся. – Уходи!

– Вы что, сговорились? На подмогу ее пригласил? – Она обернулась и посмотрела на меня: – Стоит тут, как бедная родственница, в скромненьком черном платье. Сначала его бросила, а теперь решила еще и квартиру у меня отобрать?

– Это квартира Дани, и никакого отношения к вашим разбирательствам я не имею. Прошу тебя, уйди. Ему очень плохо, он только что принял лекарство.

– Никуда я отсюда не уйду, пока не поговорю с ним. Он как-никак все еще мой муж.

– Муж, которого ты оставила умирать от воспаления легких. Зачем ты опечатала квартиру, зачем подала в суд на него? Все тебе мало, Кристина.

– Ты же сама сказала, что это не твое дело… Вот и не лезь.

– Кристина, – Даня сильно закашлял, но все же нашел в себе силы привстать, опираясь на локти, – каким образом ты обнаружила, что приехала Маша, не знаю. Но почему ты считаешь, что имеешь право врываться ко мне ночью домой и устраивать скандал? Уходи, пожалуйста.

– Уйду, если пообещаешь продать квартиру и отдать мне половину денег.

– Уходи, – вмешалась я, – иначе я сейчас позвоню в полицию.

– Вижу, вы хорошо спелись. А ты не думал, Германов, об истинной причине ее появления здесь? Может быть, она сейчас тебя напоит, а потом заставит подписать завещание, и все.

– На такой феерический бред я даже не знаю что ответить, – улыбнувшись, прокомментировал Даня, но тут же его одолел сильный кашель. Он не смог удержаться на локтях и упал на подушку.

Я схватила Кристину за рукав блузы, с силой дернула на себя и сказала: «Убирайся! Хочешь судиться – ищи адвоката, и хорошего, а то ничего не получишь». Кристина с ненавистью посмотрела на меня, схватила свою сумку, шубу и вышла, резко хлопнув дверью.

Закрыв за ней, я вернулась обратно. Когда вошла в комнату, Даня уже спал.

Он был очень болен. Я проводила у его постели все свободное время, которого у меня теперь было в избытке, ухаживала за ним и возвращалась в снимаемую на Тверской квартиру поздно ночью, когда Москва замирала, погружаясь на несколько часов в неожиданную, странную тишину. Я шла пешком от его дома на Никитском бульваре, который плавно, едва заметно для пешехода, сливался с Тверским. Проходя по заснеженным, одиноким в поздний час аллеям, словно приезжий, рассматривала подсвеченные фонарями здания, иногда узнавая их, иногда пугаясь неожиданных трещин, обрушений, провисших балконов. В такие моменты я понимала, что с трудом узнаю Москву, оставленную три года назад. Казалось, город стал другим за время моего отсутствия, или, может, это я изменилась.

В воздухе навязчиво летало одиночество. Оно, словно старая ведьма, поджидало здесь на каждом углу, неожиданно набрасываясь, и вот ты уже околдован, и поделать ничего нельзя. Я останавливалась посреди улицы и подолгу стояла, не шевелясь, прислушиваясь то к тишине, то к собственным мыслям. Редкие прохожие удивлялись, подходили ближе, заглядывая в лицо, но вместо доброй улыбки, страха или злобы они видели отчаяние и тут же отступали. Я понимала, что людей пугает подобная откровенность. Нельзя в этом городе показывать свои истинные чувства. Здесь просто нет для них места. Остановиться посреди улицы в два часа ночи и закричать, что ты счастлив, или плакать, рассчитывая на сострадание, бессмысленно. Гораздо легче здесь воспринимаются грубость и ложь, а сочувствие и улыбки – отталкивают, в них почему-то никто не верит.

Добираясь к дому на углу, где пересекается бульвар с Тверской улицей, я, борясь со страхом, заворачивала во внутренний двор, заставленный машинами, и поднималась на второй этаж. Окна спальни и гостиной выходили на проезжую часть, из-за чего их всегда приходилось держать закрытыми. Фасад дома был обвешан темно-зеленой сеткой, иногда мне начинало казаться, что я живу не в квартире, а в каюте пиратского корабля.

После длительного отсутствия в Москве я с трудом воспринимала ее ритм жизни с бесконечным шумом, машинами, сотнями прохожих на тротуарах. Возвращаясь ночью домой по темным улицам, я боялась поворотов, подземных переходов, неработающих фонарей. Ко мне подходили нищенки и бомжи, просили подаяния и, ничего не получив, с руганью провожали. Машины, останавливающиеся возле ресторанов на Тверском бульваре, сигналили, затемненные стекла в них опускались, и оттуда показывалось чьи-то самодовольные мужские лица, со мной пытались заговорить. Я еще больше укутывалась в шерстяной шарф и воротник пальто, пыталась убежать, понимая, что стала чужой в собственном городе.

На следующий день повторялось то же самое. Я снова отправлялась к Дане, заходя по дороге в магазин, покупала там еду к обеду, готовила на маленькой кухне, чем очень поражала его – ведь еще три года назад я не могла приготовить даже омлет.

А еще Даня удивлялся, что я везде хожу пешком. «Разве тебе не холодно?» – спрашивал он меня и замолкал от сильного кашля, сдавливавшего горло. «Нет, я так соскучилась по снегу, – отвечала я. – Это, наверное, единственное, что осталось в Москве неизменным. Россия, метель…» – И садилась рядом на диван. «Ты забыла сказать «революция», – добавлял Даня. – «Россия. Революция. Метель».

Я улыбалась, предлагая ему что-нибудь почитать. Даня соглашался, и я ему читала все без разбора. Несмотря на скудность обстановки, библиотека у него была по-прежнему роскошная, но как-то хаотично собранная, поэтому книги я выбирала по собственному вкусу и настроению: Набокова, Ремарка, Тургенева, Моэма, Камю, Сартра, Уайльда, Гессе, сонеты Шекспира. Особенно часто он просил меня перечитать девяносто седьмой сонет:

 
Казалось мне, зима тогда пришла,
Когда в разлуке жили мы с тобой:
О, что за стужа и сырая мгла?
Что за декабрь, промозглый и нагой…
 

– Действительно так, – говорил он. – Только вместо декабря сейчас февраль. И вот ты здесь. Скоро все закончится, снова наступит весна, появится солнце, распустятся листья на деревьях. И ты будешь здесь. Вот так же будешь приходить ко мне – садиться рядом возле этой лампы, ставить поднос с чаем и печеньем, а я буду любоваться тобой новой, совсем другой… Ведь ты больше не уедешь, Маша, ты больше никуда не уедешь? – Он спросил с надеждой, словно хотел, чтобы, даже если это неправда, я его обманула и ответила: «Да».

– Даня, зачем ты спрашиваешь? – Я увидела, как он прикрыл веки, словно засыпая, и тяжело вздохнул, а потом снова закашлял. Подала ему стакан теплой воды с лимоном: – Выпей.

Он взял стакан, но удержал мою ладонь в своей.

– Ты удивительная, добрая девушка. Почему все так произошло? Почему ты так внезапно уехала? Сейчас ты же можешь мне рассказать, что тогда творилось в твоей душе?

2

А в моей душе три года назад было смятение. На тот момент мы с Даней знали друг друга уже одиннадцать лет, из них первые пять прожили вместе, вторые пять… хм, забавно, получается, тоже прожили вместе, но всего лишь как друзья, которые делят общий кров и общий стол. А тот оставшийся хвостик длиною в год – это было временем самой искренней, преданной дружбы, узнавания друг друга. Но однажды я вдруг поняла, что не знаю этого человека, а с еще большим ужасом осознала – не знаю себя. И захотелось бежать.

Случилось это тогда, когда произошел очередной обвал на биржах. Рекламное агентство, открытое Даниилом еще в пору начала наших отношений, терпело убытки. Клиенты разрывали контракты, уменьшали заказы, сокращали рекламный бюджет. Мне всегда казалось, что Даня не из тех людей, кто будет паниковать в подобной ситуации. Ведь такое с ним уже бывало! Он открыл фирму в преддверии первого финансового кризиса в России, но благодаря уму, таланту и вере в себя устоял. Жизнь вообще изрядно помотала его.

В два года он лишился матери, затем отец отдал его на воспитание бабушке и дедушке, а когда Даня подрос, его отправили учиться в частную школу в Лондоне, где он жил абсолютно один. Окончив школу и вернувшись в Москву, Даня узнал, что старики давно умерли, а отец женился на другой. Родных у Дани, кроме отца, не осталось. У него не было даже двоюродных братьев или сестер, чтобы хоть как-то ухватиться за принадлежность к семейному очагу. Он был один абсолютно один в этом мире. Я не знала другого человека его возраста, через чью судьбу прошло уже столько потерь. Казалось, что смерть его любимой девушки Насти в автомобильной катастрофе, в которой он тоже едва не погиб, и потом запоздалая новость о ее предательстве сломят его. (Совершенно случайно я нашла скомканный фотоснимок с результатом УЗИ: Настя ждала ребенка от другого человека, втайне надеясь, что ее обман никогда не будет раскрыт и Даня станет ей мужем и отцом ребенка.) Помню, как он с трудом выкарабкивался. А я всегда была рядом, пытаясь вселить надежду, никогда не давала ему замкнуться в себе.

Во время следующего, августовского кризиса я поняла, что теперь не в силах ему помочь. Даня словно сломался, начал пить и ненавидел весь свет. Упоминать в доме о неоплаченных счетах, письмах из банка, кредитах стало невозможным. Даня постоянно твердил: «Почему мы не поженились сразу, почему мы просто не пошли в загс? Сейчас ты была бы моей законной женой…» Может быть, это был не финансовый кризис, а мой собственный? Но я стала ощущать давление с его стороны, словно он сам подталкивал к решающему шагу. Я поддерживала его как могла, но не видела отдачи. И вдруг осознала, что потеряла три года жизни…

Поэтому, проснувшись однажды утром, увидела Данины взъерошенные волосы и медленно произнесла: «Да-ня, я не хочу свадьбы». Наверное, это был не самый лучший момент, чтобы сообщить подобную новость. Даня мгновенно открыл глаза, провел рукой по волосам, взглянул на часы, словно следователь, которому важно запомнить время прибытия на место, где было совершено преступление. Именно преступницей я себя и ощущала, особенно после того, как он сказал:

– Хорошо, можно обойтись и без свадьбы. Сходим в загс, распишемся, и всего делов. Главное – родителям твоим объяснить, чтобы не обижались.

– Нет, ты не понял. – Мой голос дрожал, я понимала, что говорю нечто ужасное, но не сказать не могла. – Я не хочу замуж – ни за тебя, ни за кого-либо другого.

– А чего же ты хочешь?

– Не знаю. Я хочу побыть одна. Мне нужно время.

– Сколько? Неделя, две?

– Не знаю, может быть, полгода, год.

– Но наша свадьба назначена на 20 сентября, осталось меньше месяца, – чуть ли не закричал Даня.

– Я не хочу свадьбы, Даня. – Он, наверное, надеялся, что я просто психую, что мне нужна пара недель, чтобы успокоиться, а потом я все равно приду к нему, обниму и скажу «прости». – Давай все отменим.

– Почему? Я что-то сделал не так? Или… это из-за кризиса?

– Нет, кризис здесь ни при чем. Ты знаешь, что у нас уже все оплачено.

– Вот именно.

– И что? Я должна выйти за тебя замуж только потому, что закуплена еда и шампанское? Что за примитивная причина! Идите, ешьте и пейте без меня, отмечайте мой отъезд.

– Ты куда-то уезжаешь?

– Нет, никуда я не уезжаю… – Я осеклась: рано было посвящать его в мои дальнейшие планы, тем более что и сама я на тот момент не была уверена в своем решении. – Я просто хочу быть свободной, счастливой… А я задыхаюсь. Задыхаюсь от московской пошлости, оттого, что все вокруг меня, узнав, что скоро выхожу замуж, интересуются не что я чувствую, а есть ли у нас квартира, не чем я занимаюсь, а сколько ты зарабатываешь, куда мы отправимся в свадебное путешествие. Им безразличны наши отношения – им нужны признаки благополучия.

Даня, а самое ужасное… Ты посмотри: что я сделала за эти три года? Ровным счетом ничего. Ходила по магазинам, встречалась с подругами, обсуждала модные тряпки и думала, что так правильно. Почему ты не остановил меня? Я даже водительские права не получила, а ведь хотела. Ты помнишь, как мы планировали отправиться в путешествие по Европе на машине? И кто ее повел бы? Только ты… потому что я не умею.

– Значит, это истинная причина? – Даня попытался рассмешить меня, видимо, надеясь разрядить обстановку, но это было бесполезно.

– Не говори глупости. Ты знаешь, что нет. Я не понимаю, как вообще могу быть тебе интересной после всего. Работы не нашла, а ведь я журналист. И мечтала в детстве о том, как буду ездить в опасные точки мира, писать оттуда сумасшедшие репортажи, которые будут читать все люди на планете. Я хотела выучить французский язык, хотела путешествовать, изучать новую культуру, а вместо этого стала банальным копирайтером, пишущим скрытую рекламу для женских журналов. И это даже не глянец. А ведь о нем я тоже мечтала… Показы мод, дефиле, кинопремьеры – а я беру интервью у знаменитостей, веду собственный блог о моде. А ничего такого нет, будто это всего лишь моя больная фантазия. Я даже не уверена, что могу сейчас написать что-то интересное.

Даня молчал, слушая мои слова. Его лицо выражало что-то непонятное – то ли сожаление, то ли беспокойство. Я не знала, о чем он думал. Осуждал? Понимал? Жалел? Ненавидел? Что? Что происходило в его мыслях?

Я не знала, как объяснить ему, что происходит в моей душе. Чувства долго боролись с желаниями. Я очень любила его, но ощущала, что делаю что-то не так. Сколько всего он знал обо мне, сколько всего видел, хотя и столько же было для него тайной, похороненной мною в недрах собственной памяти. Как порвать с ним – вот сейчас встать и уйти, не найдя подходящих слов? Что-то держало меня, не давая броситься к шкафу и начать собирать вещи. Я провела рукой по Даниным волосам.

– Что ты делаешь? – спросил он.

– Давай проведем этот день вдвоем. – Я словно надеялась, что еще что-то можно исправить, найти выход. Меня поразило его молчание, глупое смирение, как будто он отпускал меня, даже не пытаясь удержать. Неужели он не любит меня? Неужели ему все равно, здесь я или нет? Сколько раз он уже так делал, легко давая мне свободу и так же легко принимая? Значило ли это, что ему все равно? Тогда что тут пытаться спасти? – Только ты и я, позавтракаем круассанами и кофе, а на обед купим бутылку шампанского и фрукты, прогуляемся по парку…

Но мы остались дома. Даня, словно колдун, заманил меня в свои объятия и не отпускал. Мы раскрыли окна, включили музыку, завтракали и обедали, не выбираясь из постели. Поужинали, сидя за маленьким столиком на балконе в красивой романтичной обстановке, которую влюбленные обычно выбирают для первых свиданий, но для нас это было горькое прощание. Время до расставания медленно, но верно начало свой отсчет. Уже было слышно, как оно с треском врывается в нашу жизнь, круша все, разрушая, словно землетрясение, не оставляя ничего, никакой твердой почвы под ногами. Руинами и грудой ненужных камней казалась мне моя жизнь.

Через две недели мы отменили свадьбу, я временно переехала жить к родителям и в один из дней отправилась на Покровку, чтобы подать документы на визу в Новую Зеландию – убежать дальше было просто невозможно. Даня ни о чем не знал. Он ушел в тень, затаившись и выжидая.

3

Никто не принимал и не понимал моего отъезда. Когда я совершала глупости, влюблялась в первого встречного, уезжала с ним отдыхать через несколько дней после знакомства, как это было с итальянцем Марко, а потом и вовсе планировала выйти за него замуж, почему-то меня никто не останавливал. Возникало ощущение, что мои действия не воспринимали всерьез. «Маша? Да разве она уедет из Москвы? Ни за что… Это ее очередная странность. Вы же знаете Машу – она всегда возвращается» – наверное, так рассуждало большинство друзей и знакомых. Но стоило мне со всей серьезностью заявить, что я хочу уехать куда-то одна, как все тут же бросились меня отговаривать. Мама и вовсе обвинила в неблагодарности: она потратила два года на планирование нашей свадьбы, а я не только передумала выходить замуж, но и решила, как преступник, сбежать с места правонарушения.

Что я такого сделала? Все, что мне было нужно, – это разобраться в самой себе. Я поняла, что не знакома с девушкой, смотревшей на меня каждый день из зеркала. Я не знала, чего она на самом деле хочет.

По всем московским представлениям о жизни, я должна бы считать себя счастливой. Словно кто-то спрашивал: «А что тебе еще надо?» Жених, квартира в центре столицы, возможность ходить по магазинам, встречаться с подругами… Что еще мне было нужно? Я понимала, что не могу выйти за Даню после всего, что было до него и во время наших отношений, словно сами эти отношения застряли где-то в перерывах «между». Мне нужно было что-то большее, чем «наконец-то вместе, наконец-то счастливы», хеппи-энд свершился…

Я сбежала с собственной итальянской свадьбы, испугавшись, осознавая, что не люблю Марко, и вернулась в Москву, где был Даня, принявший меня такой, какая я есть. Безоговорочно. Словно и не было перерыва длиной в пять лет. Казалось, что все эти пять лет, что мы жили под одной крышей как друзья, он просто выжидал правильного момента, той самой минуты, когда я подойду к нему и попрошу остаться со мной навсегда. Разве после этого что-то должно было измениться? Но в меня откуда-то закрались страх и неуверенность, а еще стыд. Имела ли я право воспользоваться его свободой? Нет. Нельзя выпрыгивать из одних отношений и тут же влезать в другие, тем более с бывшим возлюбленным, и надеяться, что прошлое забудется, а совершенные ошибки растворятся, как песчинки сахара в стакане горячего чая, и никогда не всплывут на поверхность.

Единственным человеком, который не упрекал меня ни в чем, не пытался отговорить от задуманного, была Лера. Вот что больше всего я ценю в друзьях – это тактичность. Когда я сказала ей, что уезжаю, Лера не стала отговаривать меня или пытаться выяснить почему. Она приняла это, как есть. И приехала проводить в аэропорт.

Несмотря на то, что решение об отъезде было принято мной самостоятельно, я по-настоящему нервничала. Многое из того, что должно было свершиться вот-вот, я делала впервые в жизни. И более того – одна. Я никогда не летала так долго на самолете, не жила дольше пары месяцев в другой стране, не знала, как это – оказаться абсолютно одной в чужом месте, ведь во всех моих путешествиях со мной были либо подруги, либо любимые и нелюбимые мужчины.

– Понимаешь, люди приходят и уходят из твоей жизни не просто так, – говорила я Лере, докуривая, наверное, десятую сигарету.

Лера спокойно пила кофе и, казалось, анализировала каждое мое слово. Подруга явно переживала за меня и принятое мной решение, но пути назад уже не было. Поэтому я продолжала развивать для самой себя и Леры теорию о закономерности всего происходящего и о том, что все это должно быть к лучшему.

– Когда я сбежала от Марко, – продолжала я, – и вернулась к Дане Германову, думала, что лучшего варианта для меня просто быть не может. Что вот оно, то самое счастье, которое постоянно было вокруг меня. Наверное, уже тогда надо было задуматься, что вернулась я в тот день к закрытой двери, а ключей у меня не было.

– Ну это же еще не знак.

– Знак, Лер, еще какой. Мой собственный дом, а войти не могла.

– Ты просто сейчас так говоришь.

– Ну может быть, но не в этом же дело. А в том, что ничего не получилось. Почти два года мы провозились с Даней, размусоливая наши отношения, раскладывая по полочкам, что было, что будет, чем дело закончится. И к чему все это? Свадьба, хлопоты, моя мама чуть с ума не сошла от этих приготовлений. Точнее, это я сходила с ума, когда она мне звонила по пятьдесят раз на дню с вопросами: а можно ли пригласить тетю Зою, которая приезжала к нам как-то летом, когда я была еще трехлетним ребенком, а она нянчилась со мной. Какая, к черту, тетя Зоя? У Дани, конечно, с этим все проще было, родственники в ограниченном количестве. Но и то, откуда ни возьмись, вырисовался его отец. С документами полез, что раз уж сын женится, то нужно контракт и прочее.

– Ты, кстати, деньги-то от него за половину квартиры получила?

– Да, отдал. Теперь наша бывшая квартира оформлена полностью на него. А мебель я оставила. Не хочу никаких лишних напоминаний о прошлом.

– Так что, значит, все?! – Лера как будто только поняла, что мое решение расстаться с Даней окончательное и бесповоротное.

– Да, – запнувшись, сказала я. Сомнения снова вернулись: а правильно ли я делаю? Но я соврала Лере: – Назад пути нет. Ничего не получилось, одиннадцать лет жизни потрачены впустую. Я не хочу больше таких ошибок.

– Конечно, признаться себе, что ошиблась в выборе человека, с которым живешь, тяжело, – вздохнув, добавила Лера, но было видно, что она удивлена моим решением не меньше других друзей. – Мы думали, это ваш очередной перерыв в отношениях, но уезжать вот так, в никуда… Ладно, если бы это было из-за мужчины…

– Вот именно чего я не хочу, так это уезжать из-за кого-то. Я хочу сделать это ради самой себя. Все это время я бросалась вдогонку за кем-то либо убегала от кого-то. Настало время просто оказаться в компании собственных мыслей.

Когда я рассказала моей маме, что собираюсь ехать в Новую Зеландию, она сразу же вспомнила о своей двоюродной сестре, которая уже лет пятнадцать жила в Окленде, уехав туда сразу после развала Советского Союза. Мама тотчас же написала той трогательный е-майл и получила ответ, что тетя Клава (боже мой, с таким именем, да еще и в Новой Зеландии) будет рада приютить двоюродную племянницу у себя. Я уверяла маму, что это совсем не обязательно, но та настояла. Только чтобы не расстраивать ее окончательно (кажется, она больше всех переживала мой разрыв с Даней и, наверное, считала меня полной дурой, но не высказывала этого вслух), я согласилась – с условием, что поживу у нее недолго, пока не подыщу себе жилье. Наверное, как и все, родители надеялись, что это моя очередная бредовая идея, которая быстро мне наскучит, и я вернусь обратно в Москву, вернусь к Дане или, во всяком случае, к нормальной жизни.

Свое желание эмигрировать я не могла оправдать политическими гонениями или религиозной необходимостью. Все, что мною двигало, – это желание перемещаться, искать, находить. И именно этого не могли понять и признать мои друзья. Мы живем во время, когда почти все границы открыты, когда от других стран тебя отделяет несколько часов лета на самолете и, возможно, необходимая виза в паспорте.

Не понимали они еще и того, что не от Дани я хотела сбежать. Все эти годы я слишком долго искала чего-то и, не найдя, потеряла саму себя. Мне нужно было время для размышлений, мне нужно было одиночество. Ведь только после него может прийти обретение.