– В этом пятне смысла не более, чем в консервах. Однако, расскажу тебе, так и быть, одну историю. Лет этому человеку немного тогда было, впрочем, как и тебе сейчас. Пришёл он, последний идиот, выставлять одну из своих любимых работ, на что один крайне уважаемый осел ему сказал: пошло писать небесное и морское под землей-Бездарь потёр меж глаз, растянувшись в дрожащей насмешке над самим собой-Совершеннейший дурак! Как можно было только, среди величайших клякс, демонстрировать убогонький пейзажик с попугаями и карпами! Причём, плывущих под водой.
– А мне птицы с рыбами нравятся. Покой приносит, знаете ли. -Александр по-доброму встрепенулся-Чего-плохого-то в птахах? Летают одни, а плывут другие. Как по небу, только по водице. Чай, красивая картинка была. Покажете, может?
Художник с сожалением кивает на пятнистый холст, под которым слабо забрезжило розоватое пятнышко, погребенное под слоем кофе, едва припоминая оскорбленное дитя. Он, униженно подернув плечом, горестно выплескивает очередную дрожащую улыбочку.
– Прав кощунник, прав.
– А чего это слово-то значит? Я таких раньше не слыхал.
Бездарь неуверенно дёрнул плечом и отвернулся от юноши, раздраженно цыкая.
– Ценные советы пропускаются мимо ушей? Предпочтительно было бы смолчать, вопросы здесь излишни!
– А чем бы не задать? Мне матушка рассказывала, мол, в искусствах вопросы должны задаваться и появляться. Иначе зачем они нужны?
– Примитивнейшие рассуждения. Какое глубокое разочарование, дружок, просто непростительное!
Всплескивает руками Бездарь, довольно прищуривая левый глаз.
– А мне кажется, Вы прямо сейчас от счастья запрыгаете. Как кот щуритесь.
– Все ли слова для каштановых будут приняты тобой за истину?
– Сами Вы всегда одно говорите, а делаете другое? Нехорошо ведь.
– Ой ли, нехорошо!
Зато куда легче опознать очередной кусочек каштановой массы, возомнившей себя разумным и самостоятельным существом, мающимся от вечной тоски вседозволенности. Не отрицаю, лукавить художникам приходится часто…
– Вы такие слова умные знаете, а чего значат – не спрашивали даже.
Ответом для молодого человека стало лишь неопределенное хмыкание со стороны художника, с нескрываемой надменностью глядевшего на мальчишку
– Так ты согласен устроить небольшое представление для помощи своей любимице?
Мрачно вздохнув, Саша не с большой охотой протянул руку
– Коли Кряква в чистоте жить будет – согласен.
– Рад слышать первую умную мысль, -
Ладони сжались в некрепком и несколько неуверенном замке, -А теперь, хотелось бы услышать и вторую, сможешь завершить разработку "Тадорнины" к концу недели?
Саша замер на месте, испуганно отдёргивая руку
– Так она ж не будет работать как надобно!
Более того, очистительная система…
– Значит, тебе не так уж и дорога твоя уточка? Какая жалость…
– Что значит, не дорога?! Ещё как дорога!
Опешил молодой человек, ухватив за кончик рукава Бездаря. Он лишь снисходительно усмехнулся, скорбно сложив руки на груди
– Увы и ах. Без привлечения внимания к стоящему проекту никто не явится на мероприятие по очистке парка.
Жаль, жаль, жаль.
Отведя взгляд, молодой человек несколько отстал от собеседника, обдумывая сказанное ранее.
– А ведь казалось, ты отличаешься от масс.
Как же ошибался…
– Но не будет работать система хорошо, понимаете?
– Разве это имеет значение? Собери хоть корпус, да покажи принцип работы. Большего от тебя не требуется.
– Обманываете же людей!
– Обманываю, пускай. Какое тебе дело, какими словами назовут они мероприятие, если они выполнят свою задачу? Как десяток винтиков! Только проблема в том, что с людьми приходится чуть дольше возиться.
Александр замолчал, хмуро покачав головой.
– Обманщик… Вы ведь меня в покое не оставите, правильно?
– Таков долг слуги граждан. К тому же, ты уже согласился на скромное предложение: руки пожаты, а значит иного выбора нет, маленький стеснительный дружочек. Вновь повторять не стану: или утка и спокойствие, или ненужная известность.
– Знаете, что не откажусь от обещания. Ладно, будет Вам «Тадорнина», будет.
– Ни минуты не сомневался, дружок, ни минуты.
«На пруду»
Невеселая обстановка священного обиталища встретила хозяина неприветливым скрипом половин под ногами.
Растрепанные листы бумаг, небрежно лежавшие на стуле, оказались снова в руках Саши, с раздражением копошившегося за столом.
Мысли директора об использовании клевронина совершенно не приходились по душе механику, прекрасно понимавшего всю опасность его использования. Более того, то, что должно было занять как минимум месяц, требуют завершить к концу недели! Здесь, в непривычно неуютном месте, снова набрасывались мрачные мысли и тревоги, зудевшие непозволительно близко. Быстро сгребая записи, Александр спешит покинуть ставшую чужой комнату, стараясь добраться до парка к ближайшим минутам.
Ледяной ветер сердито забирался под трепещущую рубашку, проникая в каждую щель мерзкими смешками неожиданно появившегося в скромной жизни механика Бездаря. От одного только воспоминания о язвительных смешках, слышимых из уст бесстыдного лжеца, становилось неизменно дурно. Мышеловка его сработала чудно, так слаженно, как работали маленькие друзья-шестеренки в слаженных механизмах, приносивших когда-то истинное наслаждение. Но теперь же, в нервозной торопливости размышляя над досрочным завершением системы, появлялось непривычное чувство журчащего отвращения к собственной работе. Ноги сами вынесли инженера к грудам мусора, протискиваясь сквозь которые, тот оказался на покосившейся скамейке. Кряквы поблизости не было.
Опустившись на деревянные доски, Александр откинулся на спину и глубоко задышал. Нос забивался затхлыми хлопьями серо-рыжего снега. Поминутно бросая взгляд, преисполненный гаснувшей надеждой, отчаявшийся бедняга с ненавистью приходил к простому пониманию: «Тадорнина» куда опаснее, чем казалось на первый взгляд. Стуча механическим карандашом по клеткам, Саша вновь и вновь наблюдал зарождавшиеся формулы, нисколько не радовавшие глаз. Клевронин, пусть и заставлял очистку работать дольше и быстрее, страшно нагревался, выбрасывая вреднейшие пары в воздух. А если таких будет сотни? Сотни тысяч маленьких машин, беззвучно умерщвляющих не только мусорные горы, но и все живое вокруг.
Глаза заслезились. Клокочущий озноб запрыгал по спине, ехидничая повторяя: концепт, концепт, концепт! Захихикал мандраж. Застучали костенеющие артерии.
Слух разрезало крикливое вскрикивание подошедшего розоватого комка, отчего-то крепко ухватившего за штанину посетителя парка.
– Кряквушка, родненькая, что ж мне делать-то с тобой?
Сокрушался он, бережно подсаживая утку к себе на колени. Та, как ни странно, не сопротивлялась и послушно устроилась меховым брюшком на коленях дрожащего Саши, бережно почесавшего кончиками пальцев головку.
– К концу недели затребовали предоставить робота, да погубит этот дрянной клевронин все, когда перегреется. Помочь-то обещали, а выполнят? Уж не верю я этому проныре.
Сердце скакнуло в груди, когда утка положила клюв на большой палец, утешающе глядя глазками-бусинками на Александра. Небрежный розовый пух пощекотал загрубевшую кожу.
– Доделывать надо. Иначе не дадут нам житья с тобой. А так, будет у тебя свой чистый уголок… Все соберут, ежели покажем разработочку им. Птицам врать – дело последнее даже для Васьки.
Воодушевленно крякнув, пушистая подруга важно потопталась на месте, устроившись поудобнее.
– Верно. Надо только поскорее доделать дело и гулять смело. Не забрать тебя, жалко, не поймут ведь, да и как тебе птенчиков в квартире выводить?
«Розовый закат»
Дни пролетали незаметно в работе над системой, похищая свободные часы недолгих разговоров с питомицей, послушно кружившей все это время неподалёку от берега.
Приходя каждый день к прудику, Александр забывался в черчении и расчетах, лениво выписывая мало что значащие символы, засиживался в ночных миражах, теряясь в призраках чёрных гуляний знакомых.
В уши заползал гогот, перемешанный с парами кислого спирта культурного смрада, катавшегося вместе с опьяненными товарищами после счастливо проведённого времени в филармонии.
Крохотные буквы хвастливо танцевали под руками юного мастера, перекрикиваясь с сиявшими сценами ненужной славы. Где-то поблизости хлопали смазанные всхлипы и беззвучное завывание хрипящих голосов сливались кашей. Близился день.
Окинув в последний раз запылённым взором готовый механизм, вернее сказать, один лишь корпус, Александр бодро поплёлся к дверям кабинета директора, ревниво прижимая безжизненный панцирь к груди.
– Здоровы будьте, хозяин
Махнул рукой, зашедший без лишних церемоний механик, поставив на стол серебристо-розоватую коробку. Сидящий в кресле немедленно взглянул на макет, радостно хлопнув по столу ладонью.
– Молоток, Шурка, молоток!
Такое чудо и показать не стыдно на саммите!
– Вы только это, шибко не хвалитесь. Я-то задание Ваше исполнил, да не готово же, толком, ничегошеньки. Опосля доделывать придётся.
– Вот что, добавь-ка, пожалуй, сюда, позанятнее звуков. Имитация деятельности, так сказать.
– Зачем имитация? Не над игрушкой мы работали, а над серьёзным помощником городу!
– Значения, впрочем, немного. Добавь жужжания, подсветку…
– Сделать, чтобы поверили? Вы говорили, клевронин в корпусе должен быть вмешан, да только нагревается он страшно. Сам чуть не потравился, покуда тестировал.
– Указ есть указ.
– Чей указ? Журналиста этого? Что бы он понимал в роботах!
– Поболе нашего, Сашенька, поболе. Такой человек знает во много раз больше, чем мы…
– Не дурак он, только и всего. -хмурится Александр, забирая макет со стола-Деньги печатать выучился, а рисовать как уже забыл. Всего доброго.
Остаток дня прошёл незаметно, разорвав пелену рыжего тумана брезжащим розоватым рассветом. Перебирая в руках поблескивающие гайки, Александр задумчиво болтал ногой, из раза в раз бормоча под нос формулу ядовитого сплава. Трещали провода за стеной. Ежечасник глох за дверью, изредка противно попискивая уведомлениями о новых именах, лишь сильнее раздражая обитателя грязной мастерской.
Плыли перед полузакрытыми веками игреки, купались нули в озёрах отчаяния, забираясь под кожу чернильными клопами. Рука разжалась, высвободив оглушающим стуком кусочки катившегося металла. Разглядывая быстро нёсшиеся под шкаф детали, инженера посетил образ розового пятнышка, плывшего по полу, грациозно вальсировавшего среди возникающих символов и букв. Все дальше уносилась уточка, пока окончательно не пропала где-то над потолком.
Вздрогнув от неожиданного скрежета снаружи, Саша поспешно суёт ноги в развязанные ботинки и боязливо выглядывает в коридор, не заметив, впрочем, никого поблизости.
– Шура! Шурка! Ну, чего стоишь, как пень?
Хлопок по плечу возвращает задремавшего юношу в ропот воодушевлённых голосов. Лёгкие жжёт тяжелый холодный воздух, перемешавшийся со смогом дымящихся труб завода. Радостные сероватые лица обращены к стоявшему в отдалении журналисту, крайне воодушевлённо вещавшего что-то ни капли не понятное недавно очнувшемуся. Слепо озираясь по сторонам, механик неуверенно потоптался на месте, коченеющими пальцами сжимая гайки и надеясь выцепить блеклое пятнышко близ берега. Увы, найти крохотную птаху среди ряженных не представлялось возможным.
– Ты чего, Санёк? Опять не спал?
Интересовался голос, ранее вызволивший из силков сновидений молодого механика.
Смутившись, Александр бросил в ответ нечто скомканное и постарался отвести взгляд чуть дальше. Ему с большим трудом удалось разглядеть знакомую блестящую коробочку «Тадорнины», отчего-то накалявшейся слишком стремительно под лучами прохладного солнца. Не иначе, как кто-то решил подогреть корпус.
– Клевронин активно распадается при высоких температурах…
Взволнованно проговорил стоящий поодаль коллега, как вдруг мелькнуло что-то большое ввысь. Барабанные перепонки задребезжали от резвого вскрика Бездаря, подхватываемого гомоном обывателей.
– Распадается и окончательно загаживает воздух, мерзость прокоптившаяся! -вскрикнули позади.
– Повтори-ка, немедленно!
– Тяжко со слухом?
Под самым ухом Саши засвистел звонкий удар шлепка по лицу.
Чьи-то жилистые руки схватили парня в коричневатой куртке и оторвали от земли, брызжа в стороны вязкой слюной.
– Душегубы! Вы природу убиваете своими паршивыми системами!
– «Тадорнина» – убийца!
– Убийцы – каштановые!
Лишь успев пригнуться, Александр только откатился в сторону от хорошего пинка ногой, хватаясь ослабшими пальцами за проглядывающуюся то тут, то там грязную мертвую траву. Невидящие глаза устремились сквозь рычащую толпу, смешавшуюся яркими красками в отвратную субстанцию из крови и рыжих костюмов рабочих.
Он дрогнул. Крохотное розовое пятнышко издало протяжный вой на болотце, утонув среди ругани и бесконечного града ударов кулаков. Брызнула багряная жижа. Растеклась под сапогами тех, других, третьих, втаптывая оставшиеся зеленоватые травинки.
Всепоглощающий раздор носился по парку, сумасшедшей скоростью подстрекая все новых и новых зевак полезть на такого же с вырванной из рук коллеги монтировкой. Хруст костей мешался под телами. Поднявшись на дрожащих ногах, Саша тщетно попытался протиснуться сквозь запотевшие спины к единственному живому созданию.
– Люди добрые! Куда ж смотрите, утку задавите!
Прохрипел не своим голосом механик, отталкивая влево очередное упавшее туловище, скрёбшее чёрными ногтями серую землю. Зашуршал пластик, взвились нестройным хором утренние песнопения, проклиная серость и затхлость науки.
Он жмурится. Последний раз замечая пушистые пёрышки, взвившиеся вверх, юноша падает на колени. Картина темнеет.
Уже многим позже, с трудом отрываясь от земли, Александр растирает рассечений лоб дрожащей ладонью, сплёвывая сквозь подбитый осколок зуба остатки крови. Не замечая боли в подвёрнутой ступне, Саша оттесняет упавшие груды хлама, среди которого сперва мелькнул серебристый корпус творения. Красные перья упали к рукам дрожащего. Боясь и взглянуть вперёд, инженер по-детски жмурится, где-то далеко, совсем рядом с сердцем, грея разложившуюся надежду не увидеть ничего. Нет больше Кряквы. Он безвольно глядит на истоптанное, чудовищно искалеченное тельце. Подходит чуть ближе. Остатки тлеющего духа догорали рассветным костром занимавшегося дня, нёсшего где-то над облаками перья и копоть погоста с заводами. Трепетным вздохом зазвучали утренние колокола, угасая под стеклянными цветастыми куполами витражей Галереи, затухал дым в круглых трубах.
– Стало быть… Прав директор…
Имя-то и мне пора давно уж сменить… Петром мне быть.
Разорванные губы целуют в последний раз пернатую макушку, согревая теплом рта погибшего славного друга. Пора бы возвращаться. Встречая немым укором взгляд затуманенных глаз-бусинок, рот искажается угрюмой нитью смирения.