Buch lesen: «Галерея неудачников. и другие рассказы и повести»

Schriftart:

ISBN 978-5-4474-5419-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

Уважаемый читатель, перед вами сборник рассказов и повестей, написанных в разное время. Раньше я всегда считала себя поэтом. Конечно, давно в детстве я сочиняла легенды, но со временем они забылись и стали выплывать в памяти в более старшем возрасте. Постепенно вслед за статьями – в газеты, за сценариями концертов и сказок, начали рождаться рассказы. Самый первый рассказ – «Везунчик» возник сам по себе за несколько минут и даже удивил меня увиденными деталями. Потом появились первая книга фантастики «Ликвидатор», затем мистический роман «Доктор Мазур», рассказы, повести. Когда было написано несколько рассказов и повестей, я объединила их в циклы «Галерея неудачников», «Реальные истории», «Выжившие», «За гранью реальности». В данный сборник, по разным объективным причинам, вошли не все истории. Может быть, когда-нибудь, и оставшиеся за кадром произведения увидят свет.

А теперь, дорогой читатель, предлагаю вам погрузиться в миры, которые мне посчастливилось увидеть.

Галерея Неудачников

Взлёт Вовы Лодочкина
Ироническая мистика

Вова Лодочкин был хорошим малым. Точнее сказать, обычным. Как все. По крайней мере, как большинство. Жизнь его текла по накатанной колее. Он исправно ходил в садик, не досаждая воспитателям. Благополучно пережил десять лет школы, не нажив врагов. Правда, и друзей у него не было. По счастливому стечению обстоятельств ни одна девушка не вскружила ему голову. Вова удачно поступил в недорогой столичный институт, где прилично учился, пока однажды на сопромате у него не съехала «крыша». И поехала она в общем вагоне, где он весьма неудобно расположился на третьей полке. Сам Вова даже и не заметил своего столь странного перемещения. Ему по-прежнему казалось, что он спокойно спит облокотившись на стол в аудитории, а ненормальная Елизавета Савична мучает его и сокурсников своими бредовыми познаниями.

Выставили Вову Лодочкина на конечной станции в Красноярске. На все вопросы о месте жительства и имени личности он, гримасничая, отвечал:

– Я учил, правда учил, но не помню.

Никаких документов при Вове не было. После долгих расспросов милиционер вздохнул, махнул рукой и отвёз джинсового студента в надлежащее место.

В псих лечебнице к Вовочке относились хорошо. Он вкусно кушал, сладко спал на чистой и мягкой постели. И никто не устраивал семинаров по сопромату, что Вову Лодочкина, конечно же, устраивало.

Каждый вечер, новоиспечённый не буйный шизофреник Лодочкин, гулял в саду среди опадающей листвы и нелепых скульптур советского периода. Каждый раз, стоя у какого-либо посеревшего от времени изваяния, он начистоту выкладывал всё, что знал по сопромату, при этом нарекая каждую скульптуру Елизаветой Савичной.

И так текла его студенческая жизнь, во время которой Вова узнавал всё новое и новое по сопромату, и он уже было приготовился сдавать сессию, как неожиданно одна из скульптур с ним заговорила:

– А я не Елизавета Савична. Ты чего, парень, тоже ненормальный? Надо же, такой молоденький, а уже псих.

– Так вы что, новый преподаватель? Жаль. Я к Елизавете Савичне уже, знаете ли, привык. А вас как зовут?

– Света.

– А по отчеству?

– Да я не помню уже.

– Теперь, значит, вы будете преподавать сопромат?

– Нет.

Вова Лодочкин опешил. Он вгляделся в фигуру, и та вдруг приобрела вполне чёткие формы женщины с печальным лицом.

– А вы красивая. Но как же сопромат? Кто теперь будет меня учить?

– Я могу учить. Хочешь научиться летать?

– Нет – это вы, наверное, ненормальная. Я точно знаю, что люди не летают. То есть летают, но только на подручных средствах – на самолётах или воздушных шарах. А так, чтобы самим взлететь… Вот йоги, говорят, летают…

Девушка, не слушая размышлений Вовы, прищурившись, вглядывалась в кучевые облака, которые втягивали в себя закатное солнце, при этом окрашиваясь в нереально красные тона.

– «Отчего люди не летают так, как птицы? Нет, говорю, отчего люди не летают, как птицы?»… Это Островский, – она неожиданно строго взглянула на Вову. – Но не тот, у которого закалялась сталь.

– «Гроза», – Вова кивнул и задумчиво произнёс. – Я помню, читал. Только сложно было пьесу читать. Там ещё девушка плохо кончила со своими мечтами о полётах.

– А я кончила хорошо, – в голосе прозвучали нотки упрямства. – Она несчастная. У неё ничего не получилось. А я научилась летать. Это же так просто. Главное знать – как. Вот смотри: отталкиваешься от земли, вскидываешь руки и плавно, без рывков ими взмахиваешь.

Дама с легкостью оторвалась от земли и взлетела. Сделав круг над Вовой Лодочкиным, она снова опустилась на землю. Вова потер глаза:

– Наверное, я сошел с ума.

– Это мир сошел с ума. Как только я начала летать, меня упекли в психушку.

– В какую психушку?

– Ты что, больной?! Ах, да… Бедный… По-твоему, мы сейчас где находимся? Угадай с трёх раз. Уж явно не в санатории. Психиатрия это, мальчик мой, больница для душевнобольных.

– Так вот почему сопромат отменили.

Девушка залилась неимоверно заразительным смехом. Еле остановившись, произнесла:

– Нет, ты точно больной. А жаль. Такой умный со стороны. И симпатичный. Я так хотела кого-нибудь научить летать. Но никто не хочет. Все от меня шарахаются. И ты, бедненький, психом оказался, – глаза душевнобольной заполнила слюда слёз.

И тут, у Вовы Лодочкина совершенно неожиданно встала на место «крыша». Он огляделся и увидел, что стоит в незнакомом саду. Уже глубокая осень, на нём теплый тёмно-серый халат, а напротив стоит печальная девушка неопределенного возраста.

– А… что со мной произошло? Почему я здесь? Что это за место?

– Неужели очухался? Что ж, в этом отделении я уже видела подобные случаи. Вот только летать никто не хочет.

Вова Лодочкин был рассудительным человеком. А теперь, когда его «крыша» снова заняла законное место, он, как всякий нормальный человек, криво усмехнулся, услышав несусветную глупость.

– Девушка… это… женщина… Вам, может быть, присесть надо?

– Неужели вы, молодой человек, даже не хотите попробовать? – не обращая внимания на суетливое бормотание студента, задумчиво произнесла сумасшедшая.

– А почему бы и нет? – начал подыгрывать ненормальной Вова Лодочкин, чтобы у той не случился нервный припадок.

Она уставилась на студента, словно прикидывая – сможет ли тот взлететь. Удовлетворённо выдохнув, снова перейдя на «ты», произнесла:

– Тогда повторяй за мной все движения.

И Вова Лодочкин к своему безмерному удивлению взлетел вслед за печальной дамой. Ему показалось, что он снова сходит с ума.

Они кружились над городом, а люди, вопя, показывали на них, кто-то просто стоял с открытым ртом, а в приемном отделении псих больницы уже раздавались первые звонки с сообщениями о массовой шизофрении.

– Куда летим? – спросила Вовочку Света. – Может быть, к тебе, в институт, к твоей ненаглядной Елизавете Савичне?

И тут Вова Лодочкин понял, как опротивел ему и сопромат, и институт, и нудная Елизавета Савична, и неуютный столичный город с безумным ритмом жизни.

– Я хочу к маме, в Ростов, – неожиданно жалобно произнес Вова.

– Нет ничего проще, – кивнула Света.

И они, размахивая рукавами больничных халатов, не спеша, полетели на запад, в Ростов.

Северодвинск 1994 год

Белая яхта
Ироническая новелла

Наталия Гелионовна Эрзистон считала себя крайне несчастливым человеком. Лишь однажды в жизни ей повезло – небеса облагодетельствовали её рождением на берегу Черного моря и проживанием в частном доме курортного городка Анапа. На этом её везение и закончилось. Любимый папочка, воспитывавший Наталию до семи лет, уплыл в очередной раз в Амстердам, в чине судового матроса, да так и остался на сытом западе. Мамочка, всю жизнь, проработавшая врачом, практически не бывала дома, между дежурствами в какой-то больнице, подрабатывая сиделкой у состоятельного чиновника, ухаживая за его маразматической тещей. Присматривала за Наталией старушка соседка, которая целыми днями сидела перед телевизором, сутками поглощая мыльные оперы.

Обнаружила мама – врач существование дочери только после окончания школы, когда, прибежав на перерыв между работой и дежурством, чтобы занести очередную порцию продуктов, увидела лежащую перед телевизором, неожиданно выросшую девушку. На вопрос – почему не в школе, та ответила, что уже осень, а школа окончена еще в июне, окончательно и бесповоротно. На следующий вопрос – почему не в институте, Наталия, зевая, напомнила, что без оплаты ей заказаны все двери высших учебных заведений. После данного диалога, мама девушки на секунду задумалась, но тут затрезвонил мобильный телефон, и та пулей вылетела из домика, видимо, общаться с, ещё более сошедшей с ума за эти годы, тещей чиновника.

Через несколько дней, наткнувшись на Наталию, лежавшую перед телевизором в той же позе, мама, было, задала тот же вопрос о школе, что и в прошлый раз. Но осеклась. Молча разложив продукты по полкам шкафов и холодильника, сообщив, что скоро позвонит – снова упорхнула за дверь.

Как бы там ни было, но через два дня Наталия была зачислена без экзаменов, в мединститут. Чиновник оказался «человеком» и помог поступить, оплатив всю учебу.

Институт Наталия помнила, как одну сплошную серую массу – семестр, зачеты, экзамены… Учиться ей было не интересно и лень. Но надо было отрабатывать неожиданную щедрость незнакомого благодетеля – зятя сумасшедшей тещи. И Наталия натянула на себя постылую лямку эскулапа.

Работа в местной больнице, куда её распределили после института, повергла Наталию в такое беспросветное уныние, что она поняла – жизнь, её бесценная жизнь окончена, не успев начаться. Не станем описывать всё её раздражение, начиная от старых, источающих миазмы коридоров больницы, до самих, собственно, нудных, по её мнению, противных больных, которые видят смысл существования только в раздражении врачей. Не будем углубляться в тонкости нашей российской «бесплатной» медицины, не об этом сейчас речь, хотя тема и навевает определенные воспоминания.

Итак, отбыв, как на каторге, смену врача травм отделения, весьма повзрослевшая и сильно пополневшая Наталия Гелионовна, возвращалась в, не изменившийся за годы, дом. Отдыхающих, которых летом впускали в свои дома, теснясь на кухнях и в сараях, её соседи, у Наталии не было – «отдыхаек» она ненавидела лютой ненавистью. Впрочем, так же, как и всех людей. И хотя деньги Наталии были необходимы – душевное равновесие закоренелая эгоистка ценила больше всего.

Всё своё свободное время Наталия Эрзистон проводила на набережной, возле яхт-клуба. В межсезонье она бродила по высокому берегу, или сидела на крутом спуске, откуда хорошо был виден весь яхт-клуб. А летом часто лежала на гальке, или опять же на маленькой лужайке, примостившейся на крутом склоне горы высокого берега. И смотрела, смотрела, как яхты, одна за другой, выходили в акваторию бухты; как легко резвились серфингисты, ухватившись за воздушные паруса; как проплывали теплоходы, везя туристов на морские прогулки.

Сколько раз, наблюдая за бурлившей вдалеке жизнью, Наталия представляла себя сидящей в изящной позе, в белоснежном, фривольном костюмчике, на палубе шикарной яхты, управляемой красавцем блондином. Но на проплывающих яхтах, задрав нос, сидели сплошь одни девицы подросткового возраста, раздетые до такой степени, что от купальников оставалось только название. А рядом с ними, блестя разъевшимися животами и гладкими лысинами, вальяжно откинувшись, восседали отнюдь не Дольфы Лунгрены.

Однажды, когда Наталия, по обыкновению, придирчиво вглядывалась в обитателей яхт, одна дама ей показалась, как будто, знакома. Наталия встала во весь рост, достав свой любимый бинокль, направила его на хохочущую даму. И немедленно, к своему удивлению, узнала… свою маму. Изящная, холеная, моложавая дама, которой нельзя дать и сорока лет, плыла на белоснежной яхте и была абсолютно счастлива, рядом с высоким блондином в возрасте, но с красивой, поджарой фигурой, следящего за собой мужчины.

– Не может быть, – прошептала совершенно сбитая с толку Наталия. – А работа? А сумасшедшая пациентка? И только тут до эгоцентричной девушки, не желающей думать ни о чем, кроме своей драгоценной персоны, дошло, что она, в сущности, ничего не знает о своей маме. Она даже не удосужилась, уже будучи врачом, узнать, а в какой же поликлинике служит её мамочка. Служит? Эта красивая дама, словно сошедшая с обложки модного журнала – разве может где-то служить?!

Дрожа от нетерпения, Наталия еле дождалась, когда яхта причалит к пирсу. Можете представить картину? – Шикарная дама изящно спускается с борта яхты. И навстречу ей выскакивает красная, пухлая тетка, неопределенного возраста, совершенно не ухаживающая за собой.

Немая сцена.

Прекрасная дама, сделав каменное лицо, сухо говорит:

– Дома объяснимся.

А дома выяснилась интересная история, достойная мексиканского сериала.

Мужчина на яхте, с которым раскатывалась ее мама – давным-давно был её мужем. А яхта была их собственностью, как, впрочем, и четырехэтажный особняк и три машины. Много лет назад, будучи уже замужем, мама сделала глупость – согрешила с красавцем моряком, в результате чего и появилась на свет Наталия. Разумеется, мамочка не была доктором, кроме того, она вообще никогда не работала. Когда появился ребенок, мама Натали, купила небольшой домик, и нанимая нянечек, начала растить дитя, забегая к нему раз или два в день, тайком от мужа. К слову сказать, у них уже были дети – два совершенно избалованных мальчика. В какой-то момент муж узнал, что жена тайком растит дочь. После бурного скандала, богатая чета решила ничего не менять в своей жизни. Как, в прочем, и теперь, когда тайна мамочки была раскрыта. Натали был заказан вход в мамин особняк. Её как бы не было…

С тех пор Натали с мамой почти перестали встречаться. Но девушка всё так же приходила на набережную и с тихой грустью и отчаянием любовалась яхтами, среди которых время от времени она видела белоснежную яхту своей мамочки. Мамочки, которой Наталия была совершенно не нужна.

Анапа 2003 год

Пончики
Иронический рассказ

Лена Кадушкина доедала пятый пончик. Нет, она не была обжорой. Просто Кешка Марзиков вызвал её на спор, и теперь она давилась этими треклятыми жареными пончиками, посыпанными сладкой пудрой, которые ещё пятнадцать минут назад так любила, нет, прямо-таки обожала…

И поспорили ведь вроде понарошку – какой актер играет в новом фильме. Кешка выиграл. Лена хотела свести спор к шутке, но не тут-то было… И не жалко ведь ему было денег? Пошел и купил пончики посыпанные сахарной пудрой – аж двадцать штук, у смуглой осетинки, с чудовищным оскалом золотых зубов, который, по-видимому, был улыбкой.

– Чего задумалась? Небось, о смысле жизни? Да ты жуй, жуй. Мне не терпится увидеть, как последний пончик провалится в твою жевательную систему. – Кешка ехидно прервал размышления Лены.

– Ну и гад фе ты, Марфиков! – в сердцах, с набитым ртом пробубнила несчастная жертва обстоятельств.

– Ага, а еще я умею проигрывать, не то что некоторые.

– Я тоф-фе умею…

Со вздохом, впихивая в себя очередной жареный кусок теста, Лена вспомнила, что ещё недавно Марзиков ей очень нравился. Красивый, высокий, голубоглазый, с модной стрижкой невообразимо красных крашеных волос, ещё сегодня он был предметом её тайных мыслей и желаний. И вот, он нагло ухмыляется и следит за несчастной девушкой, попавшей в капкан дурацкого спора.

«Лишь бы никто не увидел», – только мелькнула мысль в голове Лены, как целая толпа самых ненавистных однокурсников вывалилась из-за поворота. С ними был пожилой, с её точки зрения, Модест Эммануилович, преподаватель истории. Все бы прошло, наверное, благополучно, если бы не этот самовлюбленный сорокалетний педант и сноб – всезнайка, который вечно с видом умудренного старика, старается поучать студентов в любую свободную минуту. И вот ведь что интересно – некоторым это безумно нравится, и они следуют за ним кучкой идиотов, ловящих, затаив дыхание, каждое его занудное слово.

– Кадушкина, – противно картинно выставляя вперед руку с указующим перстом на пакет с пончиками, изрек препод, – ты бы поменьше ела жареного и мучного. С твоей то фигурой это вредно. Вид полной девушки не вызывает эстетического наслаждения…

И тут фурии студентки, только и ждавшие подобной тирады ехидного кумира, прыснули, загоготали, заржали на весь проспект, выгибаясь, при этом украдкой глядя на реакцию «жертвы и удава».

Лена Кадушкина, покраснев, но с достоинством пережив позор, продолжала демонстративно-яростно поглощать пончики. Гогот сразу же прекратился и толпа девиц, разочарованно хмыкнув, потекла за обожаемым Модестом Эммануиловичем, который, скорее всего даже и не понял, какую гадость только что сделал.

Но не о нем речь. Только теперь Лена заметила, что Кешка Марзиков стал представлять из себя красное пятно – красный джемпер, волосы и не менее красное лицо, которое выражало сочувственное смущение:

– Ленка, ну их, пончики эти. А на Модеста наплюй – что ты, не знаешь его? И совсем ты не такая… Ну, а такая… Ну, как надо, в общем…

Лене уже было всё равно:

– Да ладно, Кеш, Я умею проигрывать. Только можно, я пончики дома доем?

– Хочешь, помогу? Идем ко мне домой. У меня папахен классный чай заваривает – с морошечником.

– Кешка, а ты человек… Чаю говоришь?..

– Ага.

– Чаю, да со сгущеночкой… А что, это можно…

ПОСЛЕСЛОВИЕ

По разному начинается любовь. Кто её знает, что она за штука такая. Два года Лена Кадушкина подкатывала к Кешке Марзикову – и глазки стоила, и такой невозможный стрейч натягивала, что все её телеса сорок восьмого размера чуть ли не наружу вываливались. Нет, Лена не была толстой, просто такой пухленькой и ладненькой, что хотелось прижаться губками к её розовой сдобной щечке. Но студенческая братия все, как один, обожали плоско – стервозных девиц и на независимую в своем одиночестве Лену, смотрели как на сгусток белковой массы, выбивающийся из привычных параметров.

Но вот ведь, Его Величество Случай! Неизвестно, чем бы закончилось молчаливое Леночкино обожание, если бы не пренеприятное пари с Кешкой из-за какой-то ерунды, о которой теперь, спустя много лет их совместной жизни, никто и не вспомнит.