Моя первая книга об Александре вышла летом 2009 году в издательстве АСТ. Называлась она странно: «Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры». Название ей придумало издательство, мне оно не нравилось, и я долго не могла его запомнить. Но со временем привыкаешь ко всему, привыкла и я. Более того, одно слово в названии оказалось очень точным. А именно – верность.

Сдав рукопись в издательство и долго ожидая дальнейших событий, я нервничала. Я все еще была в материале и никак не могла перерезать пуповину. Беспокойство ушло, когда вдруг возникла идея написать еще один роман о том же, но глазами Птолемея.

Сказано – сделано. Написался второй роман за год. Первый, к слову, я писала семь лет, затем еще пару лет правила его. А подготовка к нему заняла лет двадцать. Не удивительно, что, привыкнув так долго жить в двух реальностях, я долго не могла отойти от одной из них.

Но терапия письмом помогла. Именно так я относилась к «Птолику» – как фамильярно я называла второй роман – как к терапии. Печатать его я не собиралась, более того, я даже не оценивала его высоко, относилась, как к неродному ребенку. Кроме нескольких бета-ридеров, его не читал никто. В том числе и я в течение десяти лет.

Прошли годы… Обстоятельства сложились так, что спустя десять лет я перечитала «Птолемея». И случилось чудо – я настолько забыла его, что мне удалось прочесть роман глазами постороннего читателя. Я не знала, что будет на следующей странице, в следующей главе. Я не помнила ни слова! Меня удивляло все: герои, события, язык, стиль, композиция. Герои, известные по первой книге, во второй раскрылись совершенно иначе. К ним добавились новые – друзья Птолемея, женщины-гетеры. Более детального описания удостоились многие исторические и военные эпизоды. Подробно описана жизнь юной Таис в Афинах, ее связь с Птолемеем.

В романе об Александре я была связана линейностью повествования и намерением осветить его жизнь подробно. А вот в романе о Птолемее я позволила себя больше свободы. Он намного короче, его композиция подчас мозаичная. Если главной характеристикой первого романа я бы назвала его эмоциональность и интенсивность, то второй написался более жестким и логичным. Книги получились неожиданно разными.

Я решила предложить вниманию читателей обе книги. Мне кажется, это интересно и правильно. Они не повторяют, но дополняют друг друга и поданы с совершенно разных ракурсов. Если первая книга во многом написана с женской точки зрения Таис, то во втором томе доминирует более прямой и честный мужский взгляд Птолемея.

Приятного прочтения!

Книга первая: «Александр и Таис. История одной любви»

2003 год написания (второе, переработанное издание) Из-за большого объема печатное издание поделено на 2 тома.

Книга вторая: «Птолемей и Таис. История другой любви»

2010 год написания (первое издание)

Берлин, 2020 г.

Глава 1. Первая встреча. Эфес, лето 334

Первый день ее новой жизни выдался погожим: щедрое солнце заливало беломраморный Эфес и сочную зелень окружных гор – какая отрадная и обнадеживающая картина.

Итак, здравствуй, Азия, здравствуй, новая жизнь!

Корабль причалил, и Таис уверенно спустилась по пружинящим мосткам на пристань, огляделась вокруг, выбирая, к кому обратиться. В порту бурлила жизнь: потные грузчики сносили товар, сборщики налогов придирчиво осматривали и пересчитывали амфоры и тюки, менялы зазывали прибывших купцов, всюду, грохоча оружием, сновали солдаты. Таис оглянулась на обезьянку, испуганно закричавшую с корабля. Их и мальтийских собачек часто брали в морское путешествие для развлечения. Под навесом склада в ожидании погрузки сидела группа рабов, не азиатов, не выносливых скифов, а греков. Не иначе, как взятые в плен греческие наемники персидского царя. Персы всегда высоко ценили греческих гоплитов и их руками наводили порядок в своей империи, а те охотно шли на службу к самому богатому царю Ойкумены.

Только сейчас все изменилось. Македонский царь Филипп в результате 20-летних войн объединил разодранные на коалиции, постоянно враждовавшие между собой греческие полисы. Войны в Элладе происходили каждый год, подтверждая правоту философа Гераклита, назвавшего войну «отцом всего». Одна Пелопонесская война (431—404¹) между Афинской и Спартанской коалицией длилась почти 30 лет.

После неожиданного убийства Филиппа, его преемник Александр впервые вынес войну за пределы Эллады и повел объединенные эллинские силы на заклятого врага Греции – Перса, перед которым греки дрожали или заискивали в последние 100 лет. Поход был задуман как акт отмщения Персу за разорение Эллады, учиненное 170 лет назад во время греко-персидских войн (500—490 и 449—448), победы в которых до сих пор воспевались кефаредами как самое славное деяние эллинов. Жизнь показал, что жажда мести, как и жажда наживы, не стареет. У Александра имелись и личные счеты к Персу: он был уверен, что убийца Филиппа был нанят персидским царем. На нем, как на сыне, лежал святой долг мести. Александр с ходу блестяще выиграл первое сражение у Граника, всего за три месяца в триумфальном шествии прошел пол-Малой Азии, от Геллеспонта до Эфеса, на причале которого сейчас стояла афинянка Таис и озиралась вокруг.

Приметив группу македонских фалангистов, изнывающих от жары в своих доспехах, Таис решительным шагом направилась к ним. Она выбрала стоявшего спиной молодого человека без брони и оружия и, потому, не такого страшного. Вместо «густогривого» шлема на его голове красовался легкомысленный берет-кавсия. Именно он и решил дело.

– Хайре! – поздоровалась девушка ему в спину.

Молодой человек обернулся и удивленно уставился на нее. Настолько удивленно, что даже забыл ответить на приветствие. Да и Таис как будто язык проглотила, опаленная взглядом его огненных глаз. Солдаты с удивлением и интересом следили за немой сценой.

– Я… ищу македонского командира Птолемея, сына Лага. Ты его случайно не знаешь? – наконец пролепетала девушка, когда таращиться и молчать стало просто неприлично.

– Знаю, – ответил молодой человек неожиданно низким голосом.

– Ты… не поможешь мне его отыскать?

– Конечно. Это рядом, я тебя провожу.

Он махнул солдатам, так и не вышедшим из оцепенения, и, не найдя сопровождающего девушку раба, сам подхватил вещи незнакомки. Они направились к лагерю.

– Ты кто?

– Таис, Афинянка, – с запинкой ответила она, удивляясь собственному имени. – Только что прибыла на этом судне из Афин.

– Из Афин! По морю, запруженному врагом? – воскликнул македонец.

– Я умышленно выбирала самые убогие посудины и так, от острова к острову, благополучно добралась, хвала Богам.

– А если бы попалась персам?

– Тогда бы мне не поздоровилось. Сам знаешь, что все делают с пленными женщинами. Рабство бы удачей показалось.

– И ты не побоялась… Что же тебя так тянуло сюда?

– Наверное, судьба, – неопределенно ответила девушка.

Они прошли причалы, доки, склады и подходили к огромному палаточному лагерю, ровными квадратами разбитому на широкой, изрядно вытоптанной равнине.

– И как в Афинах?

– О! Под большим впечатлением от победы Александра у Граника. Очереди стоят, чтобы посмотреть присланные им трофеи персидского вооружения. Как странно, – вдруг промолвила Таис, глядя на море, в сторону, где лежала Греции и куда клонилось послеполуденное солнце. – Берег чужой, а море мое, родное с детства.

– Я вижу, ты любишь море.

– О, да! И оно меня, как видно, раз доставило сюда без приключений. А ты? Плавать умеешь?

– Я и читать умею! – ответил македонец со смехом. Его пронзительные глаза заискрились, широкая улыбка удивительным образом изменила красивое горбоносое лицо. Таис невольно засмотрелась на его.

– Пожалуйста, не подумай, будто я, как многие мои высокомерные соотечественники, считаю македонцев полуварварами. Я вас не знаю и потому не имею права судить. Но я слышала, что ваш царь учился у самого Аристотеля. А, как говорят, каков царь, таков и народ. И Птолемей вполне образованный человек.

– Ты его откуда знаешь, бывала в Македонии? – он задавал вопросы таким тоном, что невозможно было не ответить.

– Нет, мы с ним в Афинах познакомились. Он сопровождал Александра, когда тот приезжал подписывать мир после Херонейской битвы.

– Четыре года назад, – кивнул парень и усмехнулся каким-то своим мыслям.

Они шли по полупустому лагерю. Основная масса солдат упражнялась на плацу, оставшиеся занимались приготовлением еды, стиркой, кормили животных, приводили в порядок оружие, что-то строили. Встречные воины отдавали честь молодому человеку (и улыбались?) Видимо, офицер, поняла Таис.

– Мы пришли. Это палатка Птолемея, и он дома.

Девушка неуверенно кивнула, поблагодарила за помощь, потом спохватилась²:

– А как же тебя зовут? Ты ведь первый человек, которого я встретила в Азии…

– Александр.

– О, как вашего царя, – рассеянно заметила она. – Благодарю, и пусть хранят тебя боги.

Она приняла от него свой баул, вздрогнула, нечаянно коснувшись его руки, смущенно улыбнулась, а потом быстро повернулась и пошла прочь.

Шафранового цвета платье, легкое покрывало, обмотанное вокруг бедер и переброшенное через плечо, косынка на черных кудрях – обыкновенная эллинка. Обыкновенная, да только все в ней было каким-то необыкновенным: ясные серые глаза, нежные черты лица, открытая улыбка и… какая-то Тайна.

Ее привела судьба, сказала она.

Он смотрел ей вслед, когда она, уже протянув руку к пологу входа, вдруг обернулась. Их взгляды скрестились на миг.

Есть такая особенность у некоторых мигов – они могут перевернуть всю жизнь.

А в следующий миг молодой человек услышал знакомый голос и не узнал его. «Таис! Не может быть! Ты, ты… Какое счастье!» – это был возглас, вопль счастливого человека. Столько страсти и обожания в этом голосе молодой человек не слышал никогда. «Ах, да Птолемей. Вот жучина. Четыре года! Ну и хитер.»

Птолемей, сын Лага, 26 лет от роду, был женат на дочери Антипатра, второго человека в государстве, оставленного наместником в Македонии. Ходили слухи, что мать Птолемея Арсиноэ была любовницей царя Филиппа, что вполне могло соответствовать действительности – Филипп не пропускал мимо себя ни одной хорошенькой женщины, ни юноши. Об этом хитром политике и храбром вояке в Элладе ходила слава, что он «красив, красноречив и пьет, не пьянея». Для правителя качества не лишние. Птолемей вместе с другими детьми знатных македонян учился вместе с Александром у Аристотеля в лесной школе в Миезе, и теперь входил в число ближайших доверенных лиц царя.

После того, как летом 338 Филипп сокрушил последний оплот сопротивления своей власти в Элладе – фиванско-афинское ополчение при Херонее, о которой упомянула Таис, он послал своего 18-летнего сына, сыгравшего решающую роль в этой победе, в Афины подписывать мирный договор. Вопреки ожиданиям афинян, мир оказался не грабительским, напротив: Филипп предлагал им равноправное сотрудничество и участие в походе против Перса, сулившем большие выгоды. Позже в Коринфе были подписаны соответствующие соглашения, и Филиппа выбрали гегемоном – военным руководителем всеэллинского похода-освобождения греческих колоний Малой Азии от персидского гнета. Однако двумя годами позже 46-летний Филипп был убит своим телохранителем и бывшим возлюбленным, и армия провозгласила царем юного Александра.

С матерью наследника Олимпиадой – принцессой из Эпира – Филипп прожил в браке 20 лет. За год до своей смерти он разошелся с ней и женился на молодой македонянке Клеопатре. Эта свадьба явилась местом жестокой ссоры Филиппа с сыном, который перетерпел изгнание матери из царского дворца, но не снес личного оскорбления: дядя невесты пожелал молодоженам «законного наследника», намекая, что Александр по матери эпирянин. «Ты что же, собака, меня ублюдком считаешь!» – взорвался Александр. Однако пьяный Филипп принял сторону обидчика, потребовал у Александра извинений и даже в гневе поднял на него меч, но запутался в плаще и упал. «Вот, человек собирается в Азию, а не в состоянии пройти от ложа к ложу», – презрительно бросил Александр.

Преданный собственным отцом, царевич уехал в Эпир к матери. И хотя Филиппу со временем удалось помириться с сыном, прежние доверительные отношения уже не восстановились. Не помог ни возврат Олимпиады из Эпира, ни брак сестры Александра Клеопатры с ее дядей, эпирским царем, призванный укрепить пошатнувшиеся отношения. Именно на этой злополучной свадьбе Филипп пал жертвой покушения – среди бела дня, на глазах всего народа, в том числе собственного сына.

Смерть грозы Греции привела к восстаниям в рядах его ненадежных союзников, только ждавших возможности отколоться от Коринфского Союза. Двадцатилетнему Александру пришлось срочно скреплять разваливающийся на глаза союз. Увидев летом 336 года у себя под носом его армию, Фивы и Афины одумались. Александр повел себя благородно и уладил конфликт без войны.

Следующей весной Александр отправился в поход на своих беспокойных соседей – диких горцев Иллирии и Фригии, с целью укрепить свои северные границы перед предстоящей войной с Персией. По Элладе же разнесся слух о его гибели, и это стало поводом для новых беспорядков; в Фивах был перебит македонский гарнизон. Но, как и год назад, «воскресший» Александр появился под стенами стовратных Фив и поначалу пытался уладить конфликт миром, однако, Фивы решили сопротивляться. Все кончилось штурмом, разрушением великого города и продажей его жителей в рабство. Таким образом Александр пополнил пустую военную казну для похода на Перса и раз и навсегда усмирил Грецию, лишний раз доказав, что благородство понимают только благородные, а страх понимают все.

А весной следующего, 334 года, началась новая эра в истории – эра азиатского похода Александра Македонского, прозванного современниками Божественным, а потомками – Великим. Свершилось событие, к которому готовилась в последние три года вся Эллада – Александр переправился в Азию. Роздал для пополнения войсковой кассы многие свои земли, замки и гавани, оставив себе одни надежды. Так и ответил на вопрос друга: «Что же ты оставишь себе? – Надежды.»

Позади остались препятствия, задерживавшие главное и самое желанное событие его жизни: на восток, туда, где восходит солнце, где лежит загадочная, огромная и сказочно богатая страна Персия, завоевать, обладать и изменить которую было предназначением его жизни. Поход величайшего правителя и гениальнейшего полководца древности положил начало эпохе эллинизма – 300-летнему периоду распространения высокой эллинской культуры, духа и образа жизни на всю обитаемую сушу – ойкумену. Александр первым предпринял дерзкую попытку стереть антагонизм между ориентом и оксидентом и соединить восточную и западную цивилизации в единую – обновленную, взаимообогащенную. В этом заключалось его стремление изменить старый мир, исполнить волю времени и Богов.

Все события из жизни македонского царского дома Аргеадов Таис узнавала из первых рук, от Птолемея. Они познакомились в доме скульптора Динона, для которого девушка стояла моделью. Несмотря на то, что Таис была возлюбленной его гостеприимца, македонец безумно влюбился в ее с первого взгляда и добился ее. Таис была гетерой³, свободной незамужней женщиной, живущей с мужчинами и за их счет. Далеко не все в ее молодой жизни складывалось хорошо, но в одном ей повезло безусловно: ей не пришлось начинать с нуля. Она могла выбирать того мужчину, который ей нравился, а не того, кто больше платил, – редкое счастье для такого зависимого существа, как женщина. Зато в другом Таис оказалась жертвой собственной доброты: у нее не получалось бросать предыдущего возлюбленного в угоду последующему, она не могла причинять страдания людям, которые ее любили. Возможен ли вообще красивый и безболезненный разрыв отношений? Так у нее накопилась ее «семья», трое мужчин – друзей, покровителей и любовников.

Сначала, еще будучи в школе гетер, Таис сблизилась со скульптором Диноном, своим опекуном, помогшим ей в одном трудном деле. Таис стала его музой и возлюбленной. Она любила Динона каким-то особым видом любви: ближе всего к ней была, пожалуй, благодарность и чувство польщенности тем, что тебя боготворят. Он казался Таис богом-демиургом, наделенной нечеловеческой силой создавать новую жизнь. Она переживала вместе в ним это чудо! Он же приписывал удачи и творческий взлет своей любви к Таис, пробудившей в нем новые возможности.

Потом в ее жизни появился молодой поэт Менандр. Балагур, хвастун, но милый этой человеческой слабостью и очень – неожиданно – талантливый. Своей палитрой настроений он напоминал Таис ее саму. Он открыл для нее свой космос, в котором Таис чувствовала себя хорошо: его восприятие мира находило в ней созвучие. Житейски непрактичный, добрый, с совершенно не поэтической внешностью, он покорил ее стихами:

«…сердце обрывается мое…
В поле порыжевшее жнивье,
В роще – листья желтые летят,
Их перед отлетом золотят.
Солнце начинает холодеть
Можно его в золото одеть,
С ним уйти за горизонт – туда, —
В сумрак, в остыванье, в никуда.
Помню я светлеющий восток,
Помню зеленеющий листок,
Поле, где колосьями по грудь
Заслонен теряющийся путь…
А вдали у рощицы ее…
Сердце обрывается мое.»

Таис, прочитав эти строки, живо вспомнила и рощицу, и поле, и то, что там произошло между ними, и удивилась: «Почему такая тоска? Как будто все в прошлом. Я же твоя по-прежнему – была, есть, и буду?» Менандр только улыбнулся. Может, он знал Таис лучше, чем она сама? Или понимал жизнь лучше?

Последним появился Фокион, и их отношения долго не складывались. Таис уважала его, как глубоко порядочного (и потому бедного) человека, знаменитого оратора и стратега, приверженца промакедонской партии. Он был гражданином в высоком перикловом понимании этого слова. Сфера его деятельности – политика – имела мало пересечений с ее интересами; мир искусства, поэзии был ей, конечно, ближе. Смущала огромная разница в возрасте, наличие семьи, сына-пьяницы, и тот факт, что Динон – его старинный друг. Хотя, о какой дружбе может идти речь, если ты влюблен! Знания, ум, сила убеждения Фокиона приводили Таис в восторг. Не зря Демосфен, его политический противник и глава антимакедонской партии, признавая в нем достойного соперника, говаривал: «Вот идет гроза моих речей!» Связь с Таис означала для Фокиона слом основ его мировоззрения и жизненных ценностей. Он долго испытывал свое чувство, как выяснилось – первое за его долгую жизнь, и оно победило, как побеждает любое большое, истинное чувство.

Менандр шутил, что он в «семье» Таис, видимо, исполняет роль брата, Динон – отца, а Фокион – дяди. С появлением македонца Птолемея зыбкое «семейное» равновесие нарушилось, и семнадцатилетней девушке опять пришлось решать непростую задачу успокоить все затронутые стороны, ибо конфликтных состояний она не выносила. А ее мужчины – все взрослые люди – не спешили добровольно сдавать свои позиции, переложив бремя решения на ее прелестные плечи.

Птолемей часто писал ей, присылал подарки, приезжал из Македонии 2—3 раза в год, рьяно доказывая ей свою любовь. Может, она ценила бы его больше, если бы он этого не делал? Но как не делать, если любишь? Ты всегда раб своей любви, и любовь – единственное рабство, которым дорожат больше, чем свободой. Македонец знал, что он один из многих, и эта очаровательная женщина может дать ему только то, что дает. Но он соглашался на все! Птолемей никак, ни за что и никогда не ожидал ее приезда в Эфес и, казалось, сошел с ума от счастья! – Значит, она действительно его любит? Невероятно! «Пирожок печется», – всегда утешал он себя, и вот появилось доказательство – она здесь.

Ответ Таис на вполне правомерный вопрос незнакомца, что позвало ее вдаль, не зря прозвучал так туманно – судьба. Ее судьба не носила имя Птолемей. Она любила его, но не как свою судьбу. Как это, она еще не знала, но догадывалась, что это – не так. Но она не хотела впадать в типичную женскую ошибку – не ценить то счастье, которое в руках, мечтая о призраке. Позже, встретив свою судьбу, она поняла, что все прежнее было не любовью, а ее предощущением, ожиданием и желанием. Сначала всегда приходит любовь, любимый – только потом.

Вот так она очутилась в Азии, сама не до конца понимая, почему и зачем. Может, и думать не стоит – действительно, так распорядилась судьба. А ее не узнаешь, пока не сделаешь шаг ей навстречу.

Таис огорчало, что она «в гневе» рассталась со своей подругой, спартанкой Геро. Глупо все вышло. «Что с тобой, ты на себя не похожа? Куда тебя несет? Там война! Ты понимаешь, что это такое? Кровь, мужичье, грубость, вседозволенность», – пугала Геро. Неожиданное намерение Таис отвечало скорее решительному нраву спартанки, чем мягкой афинянки. А, может, натура Таис еще не раскрылась полностью, что-то в ней еще дремало, несмотря на 21 год, и ее странное решение как раз и было стремлением познать себя истинную?

Пока что Таис пришлось познать неожиданные стороны в Птолемее, которого она до сих пор знала, как человека раз-умного. Он проигнорировал ее слабые намеки на усталость с дороги, накинулся на нее, как голодный лев на лань, и утонул в море любовного без-умия. Только когда в полночь прокричали вторую стражу, он опомнился: «У меня же дежурство!» В кромешной тьме он лихорадочно искал огонь, светильник, одежду, оружие. Уже на выходе, обернулся к ней и удивленно проговорил: «Значит, не всякая мечта обманывает…»

…Несмотря на усталость, уснуть не удалось, возбуждение и впечатления последних дней кружили голову. Таис выбралась из своего временного жилища, первого в бесконечном ряду временных жилищ ее жизни, и по сырому ночному воздуху пошла через лагерь – мимо потухших костров, спящих солдат, вынесших свои матрасы на свежий воздух. Она шла к морю, куда же еще? В непонятной тоске вошла в благодатную теплую воду и поплыла в сторону… оставленной жизни. Вернется ли она когда-то туда, можно ли вернуться в свое прошлое? Наверное, нет, так же, как невозможно дважды войти в одну реку. Кураж, на волне которого Таис перескочила из одной жизни в другую, прошел и оставил сомнения и страхи. Произошло то, что умный Динон называл: от себя не уйдешь. Не ошибкой ли был этот необъяснимый бросок через море? Заменит ли Птолемей «семью», участников и свидетелей ее жизни? Оправдаются ли ее смутные томления и надежды? Вот мечта Птолемея, оказывается, сбылась. А что будет с ее ожиданиями? Чего она, вообще-то, хочет? И чего хочет от нее Судьба?

«Все мое со мной, мой мир во мне, я не одинока, пока со мной море, солнце и трава. Это только грустная минутка. Все пройдет. Все всегда проходит.» Море не обмануло ее, поддержало, как всегда: смыло грусть, растворило соль слез в соли волн и вдохнуло веру в благосклонность жизни, в божественную справедливость, следящую за равновесием добра и зла в мире и человеческой жизни.

За пару дней Таис хорошо изучила знаменитый город и его окрестности – изумительной красоты лесистые горы. Таких «влажногустых лесов и прекраснотенистых рощ» в сухой голой Аттике не встретишь. А говор в Эфесе был родной, аттический. Ведь это колонисты из Афин основали Эфес 300 лет назад. В нем не было холмистости, размаха и величия гордых Афин. Но было очарование мозаик перед каждым домом, узор которых ни разу не повторялся, тенистых садов гимнасия, роскошного театра, живописных развалин храма Артемиды – одного из 7 чудес света. Гуляя по городу, Таис постоянно раскланивалась со знакомыми, которых здесь оказалось немало. Видимо, не одна она догадалась, что центр и пульс жизни вместе с Александром переместился из ошеломленной и притихшей Эллады в Азию.

И еще… Новое волнение порой молнией пронизывало ее тело и заставляло вздрагивать, как во сне. Странно, Таис постоянно ловила себя на том, что ищет в толпе русую голову в смешном берете, сдвинутом на затылок…

Птолемей сказал, что сегодня царь Александр жертвует Артемиде, покровительнице города, и приглашает их вечером на угощение.⁴ Таис обрадовалась выходу в люди, ее уже несколько утомила любовная неутомимость Птолемея.

Войдя в шум большого царского шатра, полного оживленных веселых лиц, Таис с интересом озиралась по сторонам в поисках хозяина.

– Вон Александр, спиной сидит, – подсказал Птолемей.

Таис посмотрела на указанную спину, плечи, затылок. Еще раз: спину, плечи, затылок. Улыбка оплыла, дыхание застыло, сердце сковала тоска…

Как будто почувствовав напряженный взгляд, обладатель спины, плеч и затылка медленно обернулся, и взору Таис открылась линия щеки, орлиный нос, смеющийся прищуренный глаз. На русых кудрях, мокрых на концах, на это раз не было берета.

О-о! Казалось, ударил гром и молния прошла через ее тело, она покачнулась, даже схватилась за Птолемея. Что это?! Таис попыталась прийти в себя и сглотнула, и этот звук, казалось, повис в шатре. Ее сердце колотилось где-то в горле.

Александр, в царской диадеме на голове, поднялся и направился к званой гостье, перекинув через руку край белого пиршественного химатиона.

– Хайре, Таис, – его глаза хитро искрились.

– Хайре, Александр… – обреченно ответила она неизвестно чьим скрипучим, кошмарным голосом.

Настал черед удивляться Птолемею. Откуда царь знает ее?

– Так вот кто был первый, встреченный мною в Азии человек… – Таис, наконец, с усилием улыбнулась, но все же отвела глаза.

– Первый встречный! – рассмеялся Александр.

То состояние, которое завладело Таис, нельзя было объяснить простым замешательством от курьеза. Неуместное волнение, хуже – смятение, от которого дрожали колени и отнимался голос, охватило ее.

Александр провел их на отведенное ложе, обменялся парой фраз с Птолемеем, потом медленно наклонился к Таис, и ее обдал запах фиалок (какой ужас, она даже, кажется, закрыла глаза, потянула носом и задержала дыхание!): «Я слышал, ты хорошо поешь, не откажи в удовольствии послушать тебя.» Таис кивнула и быстро опустила ресницы.

Рабы сняли с мужчин сандалии, помыли ноги и руки, расставили на низких столиках вино и угощение. Александр возложил пиршественный венок на голову, плеснул неразбавленного Зевсу Избавителю, помолился, выпил первым, как хозяин, и пир пошел своим чередом. Таис не решалась открыто смотреть на царя, лишь бросала укромные взгляды, наивно полагая, что он их не замечает. К их с Птолемеем ложу постоянно подходили люди, знакомились с Таис, завистливо поглядывали на Птолемея, подмигивали и присвистывали, оценивая его прелестное завоевание. Таис постепенно овладела собой, почувствовав себя в своей среде за привычным занятием приветливо-кокетливого общения с мужчинами.

Александр лежал один. От Птолемея Таис знала, что царь накануне расстался с гетерой Панкастой, которую уступил знаменитому скульптору Апеллесу. Александр, в отличие от своего отца, не слыл бабником, в связях был разборчив и постоянен, но и не отказывался от них. Значит, несмотря на ученичество у Аристотеля, последователя Платона, он не являлся приверженцем платоновской идеи о том, что любить женщин – удел распутников и низких людей, тогда как только любовь между мужчинами возвышена и достойна, по принципу «подобное стремится к подобному». Таис считала такие идеи глупыми и унизительными.

После выступления жонглеров и фокусников Александр кивнул Таис, приглашая ее спеть. Она вышла в центр зала и с большим удовольствием запела. (Она петь любила и умела, чего нельзя сказать обо всех без исключениях любителях петь.) Вот тут настал черед Александру таращить глаза, морщить лоб и сдерживать дрожь волнения. Теперь он узнал ее – по голосу и песне! Смутное воспоминание, которое мучило и смущало его все это время, наконец прояснилось. Это была она – незнакомка из укромной бухточки близ Афин! Невероятно!

«Я негу люблю, юность люблю, радость люблю и солнце, жребий мой – быть в солнечный свет и в красоту влюбленной…» – пела Таис свою любимую песню сейчас, как и тогда, 4 года назад…

…«Поезжайте, я догоню…» Александр спешился и вошел в бор просто потому, что его неодолимо потянула какая-то сила – потос. В пиниевом лесочке резко и пряно пахло сухой пыльной хвоей. Трава толстым ковром пружинила под ногами. Сквозь чешуйчатые стволы проглядывало море и затуманенный знойным маревом горизонт. Птицы, разморенные солнцем, умолкли, и лишь неугомонные цикады подавали голоса в сонной полуденной тишине. Да только ли цикады? Кто это поет? Александр, гордый 18-летний победитель Херонеи, приблизился к краю обрыва, раздвинул кусты лавра и замер, открыв рот. Внизу, в небольшой живописной бухточке у кромки воды лежала девушка и пела морю: «Я негу люблю, юность люблю, радость люблю и солнце…» Линия ноги, бедра и талии прекрасна, как линия дюн, волн, облаков в небе, как мир, частью которого она являлась. И поет так радостно, как олицетворение самой радости жизни. Потом девушка бегом бросилась в жадные объятия Посейдона и, смеясь, скользила и кувыркалась на волнах. «Как жаль… Я не узнаю ее никогда, но я хотел бы знать, как она живет!» Он впустил в себя это сказочное видение и запечатлел его в памяти со всеми красками, настроением, звуками, запахами. Потом выдохнул, медленно отступил, и поспешил догонять свое ушедшее вперед сопровождение…

И вот она перед ним. Что это, знак? – Знак.

– Тебе не понравилось мое пение? – испуганно спросила Таис, присев к царю на ложе.

– Еще как! Почему ты так решила?

– По твоему нахмуренному лицу.

– Да, мне с моим лицом вечная морока. Мама иной раз: «Что с тобой? – Все прекрасно. – Но я же по лицу вижу!» Знаешь, как мамы иной раз, им же ничего не докажешь.

– Нет, не знаю. Моя мама умерла, когда мне был год. А папа погиб еще до моего рождения.

– О! Извини. С кем же ты жила?

– С бабушкой, до школы. Потом она умерла, и я жила одна.

Александр пораженно замолчал, нахмурился, глубоко задумался… В затянувшейся паузе Таис пыталась усмирить дыхание и не могла …оторвать глаз от его лица.

Потом молодой царь молча взял нож, разрезал хлеб пополам, отщипнул кусочек и поднес ко рту Таис. Его взгляд опалил ее. Девушка удивленно помедлила и проглотила. Потом так же задумчиво Александр съел ломтик сам.

– Пойдем-ка, погуляем…

Они вышли во двор, но там царила суета. Отошли в сторону, к маленькой рощице на склоне холма, полной свежести и таинственных шорохов. Сапфировый вечерний воздух благоухал, а совы кричали так же, как в родных Афинах.

1. Все даты в романе, в том числе в названиях глав, относятся ко времени до нашей эры.

2. Пословица «не умеет ни плавать, ни читать» относилась к никчемным людям

3. Гетера (греч. Hetaira – подруга, любовница. Не путать с «гетайрами» – македонскими кавалеристами или приближенными царя.). В Древней Греции это образованная незамужняя женщина, ведущая свободный образ жизни, (привычный и современным женщинам). Как правило, они находились на содержании у своего покровителя. Но это не было проституцией в традиционном понимании, т.к. гетеры сами выбирали его, а параллельно с гетерами существовали традиционные проститутки «порнаи». Демосфен говорил, что уважающий себя грек имеет трёх женщин: жену – для продолжения рода, рабыню – для чувственных утех, гетеру – для душевного комфорта. Гетеры могли выходить замуж. Так, знаменитая гетера Аспасия стала женой известного военачальника Перикла. В отличие от гетер замужние женщины занимались только домом и детьми и не принимали участия в общественной жизни.

4. Часть жертвенного животного, обычно жир, сжигалась на алтаре перед храмом как дар богу, остальное доедали на пире в его честь. Артемиде жертвовали лань, ее священное животное