Александр и Таис. История одной любви. Книга первая. Том 1

Но время не остановилось, наоборот, пролетело быстрее, чем того хотелось. Сорванной травинкой Таис провела по его руке. Когда она добралась до полусжатого кулака, он поймал травинку и проснулся.

– Э, Таис, – он тер глаза, – не люблю щекотку.

– В другой раз не будешь спать в моем присутствии, – парировала она.

– Это не потому, что ты на меня сон наводишь, а потому, что я чувствую себя с тобой спокойно, расслабленно…

Он обобрал для Таис соседний куст ежевики, и его пальцы посинели от сока.

– Правда, уходить не хочется? Но я уж совсем разнежился. Мне это противопоказано.

– Почему? Разве ты не можешь делать то, что хочешь? – удивилась Таис.

– Я – увлекающийся человек. Может затянуть – роскошь, нега и покой, земные и небесные радости. Жизнь может пройти стороной, если я буду им пре-даваться. Я бы не хотел прожить свою жизнь бессмысленно, не выполнив свое предназначение и не осуществив свои мечты. Праздность не сделает меня счастливым, – он серьезно посмотрел на Таис. – Помнишь легенду о моем прародителе Геракле, о том, как он выбирал свой жизненный путь? Путь наслаждений, в народе прозванных пороками, или путь трудов и лишений, приведший его к славе и бессмертию. Среднего пути нет. И третьего нет. Я это точно знаю, абсолютно.

– А как же дельфийская мудрость о золотой середине и о том, чтобы во всем хранить меру? Разве это не срединный путь?

– Да, это путь для средней жизни. Я не желаю себе серой, обыденной жизни. Я же человек честолюбивый… не в меру.

– Не понимаю, какие претензии? Я же тебя разбудила, – перевела Таис разговор в шутку.

– Да, ты права, какие претензии.

На обратном пути через сосновый лесок, мимо пустого раскаленного стадиона, вниз, по красиво выложенным дорожкам, ведущих вдоль ярко разрисованных зданий, обсаженных кипарисами, Александр продолжил разговор.

– Мне надо быть уверенным, что ты меня понимаешь. Возможно, это не так легко. Ты должна воспринимать мои слова буквально. Я не любитель витиевато изъясняться. То, что я говорю, это именно то, что я имею в виду. Проверим сейчас – какие две мысли я хотел донести до тебя?

– Только две мысли? – удивилась Таис.

– Перескажи мне своими словами, что ты поняла, – настаивал он, даже остановился и прижал ее рукой к увитой фиолетовым вьюнком каменной ограде, вдоль которой они шли.

– Мы говорили о том, что ты любишь, потом ты спал, – подняв глаза к небу, напряженно вспоминала Таис. – О родине и мире, о жизни в пути, о том, что тебя тянет большой мир, потом о том, что ты не хочешь расслабляться и предаваться, о Геракле, о невозможности для тебя умеренной жизни, – она закончила и посмотрела в глаза Александра.

Он глядел напряженно и, как-будто, недовольно. Да, именно так. Потом медленно расслабился, рассеянно опустил глаза, покусал губы.

В городе Александра заждались и обыскались – пришло неприятное известие из Милета. Начальник охраны выговаривал своим солдатам, которые кроме того, что царь ушел с Таис, ничего не знали. Поэтому все ждали у ее «дома». Когда пропавшие подошли туда, и царь узнал, в чем дело, он изменился в лице и тут же забыл о Таис. Здравствуй, жизнь…

Уже сделав шаг к коню, Александр обернулся.

– Спасибо за море, царь, – проговорила Таис, спокойно улыбаясь. Пожалуй, даже слишком спокойно.

– Тебе спасибо, – Александр подошел, слегка пожал ее пальцы… Она выдержала его взгляд.

И все же, какой славный, замечательный день! Таис ворочалась в жарких простынях уже битый час, но сон никак не мог одолеть возбуждение. С приросшей к губам улыбкой, мечтательно и томно вздыхая, афинянка перебирала в памяти весь замечательный день:

 
«Все, что видела она, перед очами снова витало:
Сам он, каким был тогда и в какое одет был платье,
Что говорил и как в кресле сидел и как вышел
Он из дверей, и в тревоге казалась ей, что едва ли
Сыщется равный ему, в ушах раздавался голос его
И речи, что им говорились.»
 

В голове крутились эти строчки из Еврипидовой «Медеи», и Таис чувствовала его рядом, – состояние блаженства, сладостного, сводящего с ума волнения и томной неги во всем теле. В полудреме-полумечтании она услышала, что кто-то вошел в темноте. Не успела она осознать, что это Птолемей, как он накрыл ее своим горячим требовательным телом. Вот так-то! Получил не свое, но от души! И наверное, да естественно, отнес на свой счет. Ну да ладно. Это была прекрасная любовь, жаль, конечно, что вызвана не тем, кому досталась и досталась не тому, кто ее вызвал. Хотя, кто знает, жалел ли об этом вызвавший, а вот получивший был счастлив. Будем делать людей счастливыми. Заповедь порядочных гетер гласила: лучше делать многих мужчин счастливыми, чем одного – несчастным. Птолемей же удивился непонятной логике поведения Таис, которая в последние дни мягко, но настойчиво сдерживала все проявления его страсти. Видимо, самое важное – появиться в нужный момент в нужном месте, что и произошло к великой радости Птолемея и его наконец удовлетворенного вожделения.

На следующий день последовал еще один визит. Пришел знакомиться любитель посмеяться – Леонид, тот, который славный, которого любит Александр, и которого с первого взгляда полюбила Таис. Пурпурный плащ и хитон фессалийца, желтый льняной панцирь, беотийский шлем с позолоченным венком, выдающий в нем иларха – командира эскадрона, приветливое лицо, задорные черные глаза, каждое движение излучает надежность и доброту. Действительно славный.

Когда вскоре после него в палатку Таис вошел ничего не ведающий Птолемей, он удивленно отдал честь Леониду и вопрошающе скользнул глазами по Таис. Девушка давно поняла простую мужскую натуру с ее трогательным стремлением демонстрировать каждому потенциальному конкуренту доказательства своего успеха. Что ж, не жалко, хвастайся на здоровье: хозяйка нежно обняла и поцеловала Птолемея, и тот просиял, почувствовав себя самым главным оленем в лесу. Ужин прошел весело. Птолемей взял себя в руки, понимая, что Таис ему не упрятать, и умнее смириться с тем, что она – не его собственность. Нет ничего смешнее, чем выглядеть ревнивым дураком. А Леонид никогда не унывал, такой уж легкий и жизнерадостный характер дала ему природа.

Леонид занимал высокий пост гиппарха «фарсальской илы», первой илы⁸ фессалийской союзной конницы, приравненной по значению к царской иле (агеме) македонских «гетайров». Всеми фессалийцами командовал кузен царя Александр Линкестиец, тот самый, что первым, еще у трупа Филиппа, провозгласил потрясенного Александра царем. Надо сказать, эта поспешность показалось Птолемею подозрительной. – Уж не уводил ли он этим подозрения от себя? Но Александр доверял кузену и назначал на самые ответственные посты. Фессалийцы в качестве легковооруженных, дополняли тяжелую конницу гетайров, которой руководил Филота, сын Пармениона. Конница гетайров состояла из восьми ил, набранных из зажиточных семейств Македонии, и составляла 1800 человек.

Птолемей же руководил илой семейства Лагидов, так что Леонид был старшим по чину. В армии царило незатихающее жестокое соперничество между пехотой и конницей, македонцами и греками, царскими войсками и союзниками. Леонид не был македонцем, но происходил из дружественной Фессалии, родины легендарного пращура Александра, быстроногого и многогневного героя Ахилла. Он обладал на редкость дружелюбным характером, так что только самые закоренелые интриганы могли иметь что-то против него. Основная масса македонцев относилась к нему с симпатией. Вот и Таис он понравился сразу.

Зато как она понравилась Леониду! Тот факт, что сам Александр оказывал Таис внимание, навел фессалийца на какие-то мысли. Хотя, об Александре ходила слава как о человеке, довольно сдержанном по отношению к женскому полу. Конечно, самых красивых пленниц отводили в первую очередь к Александру, но они там не задерживались. Одним словом, от этого знакомства у Леонида осталось состояние совершеннейшего очарования ясноглазой богиней и некоторые вопросы, в которых ему еще предстояло разобраться.

Леонид ушел, и Птолемей, наконец, остался с Таис наедине, чем попытался, правда, безуспешно, воспользоваться. Он до сих пор не мог отойти от потрясения, вызванного ее неожиданным появлением в его шатре две декады назад. У него перехватило дыхание и помутилось в голове точно так же, как четыре года назад в Афинах, когда он увидел ее впервые.

Птолемей часто вспоминал их самое первое время в Афинах, – маленький летний роман, – видимо, так представлялась Таис их тогдашняя связь. И вот она здесь, – из маленького романа может выйти что-то большее! Только не терять голову, не совершать опрометчивых ошибок, и, главное, не надоедать. Птолемей знал, что ему придется непросто в море молодых и жадных мужчин, каждый из которых может стать его соперником. Таис прелестна, обаятельна, люди ее любят, мужчины – желают. Ну, что ж, еще посмотрим. У него есть большое преимущество перед остальными: «Я ее надежный, заботливый друг, вот мой конек, – рассуждал Птолемей, – а Леонид и все остальные пусть еще добьются от нее того, чего я уже добился». И он вспомнил то, чего он добился, и какое это блаженство – обладать ею. По его телу прошла дрожь, он закрыл глаза, тяжко вздохнул и расстроился…

Как это не парадоксально, но Птолемею даже не приходило в голову, что его соперником может стать Александр. Александр – сам по себе. Он играет в другие игры, у него своя жизнь. Из детства он сразу шагнул в зрелость, недосуг ему было бегать по гетерам. В 16 лет, в отсутствие Филиппа, правил Македонией, вел войны, в 18 лет выиграл Херонею, в неполных 20 стал царем, расправился со всеми претендентами на престол, решительно замирил Грецию. В неполные 22 организовал грандиознейшее военное предприятие в истории Эллады. О каких женщинах может идти речь – ему продохнуть некогда, в его жизни совсем другие приоритеты. Хотя, Александр человек страстный, эмоциональный, с нежной, необузданной душой, глубокими чувствами – создан для любви, излучает ее. Благо, что у него есть Гефестион, его ближайший друг, его возлюбленный. Там все крепко, место Гефестиона давно всеми признано. А то, что к Таис царь отнесся хорошо, по-дружески, так это прекрасно, как раз то, что нам и надо.

Все эти долгие размышления могли быть мыслями Птолемея, если бы он думал об Александре, как о возможном претенденте на Таис. Но эта идея просто не приходила в голову, настолько абсурдной казалась она ему.

Глава 2. Приенские надежды и сомнения. Лето-осень 334

Послав Пармениона с частью армии принять сдачу Магнезии и Тралл, а Алкимаха – в Эолию и Ионию, Александр с остатками армии двинулся в Милет, который, вопреки прежним уверениям, передумал сдаваться, рассчитывая на помощь персидского флота. Однако, судьба-Ананке оставалась благосклонной к Александру. Союзнический греческий флот из 160 кораблей успел на три дня опередить персидский флот и стать на якорь у острова Лада, закрыв вход в гавань Милета. Персам ничего не оставалось, как расположить свою армаду из 300 кораблей у города Микале.

Александр не хотел давать морское сражение, хотя именно это советовали опытные полководцы во главе с первым генералом Парменионом. Царь даже настоял на новом толковании предзнаменования. Дело в том, что во время принесения пророческой жертвы, со стороны моря появился орел, птица Александра. Все решили, что это знак о необходимости дать морское сражение. Но Александр возразил, что птица прилетела на сушу. Парменион настаивал, что даже если морское сражение окажется неудачным, это не повредит положению сухопутной армии. Он даже сослался на «Илиаду», так почитаемую Александром книгу жизни, приведя слова Нестора: «Слушать советы полезно.» На что Александр очаровательно улыбнулся и, обняв Пармениона, ответил: «Я выслушал.» Но поступил по-своему.

Решение его было следующим: штурмовать город, одновременно заперев кораблями вход в Милетскую бухту, отрезать возможность персидскому флоту пополнять запасы воды из Меандра, к устью которого он послал Филоту. Александр решил уничтожить персидский флот силами наземной армии, подчинив себе все побережье и, таким образом, отрезав его от источников пополнения водой, провиантом и живой силой. Его расчет, так оспариваемый боевыми генералами Филиппа, оказался гениально верным.

Милет капитулировал после первого же натиска. Царь запретила грабить город, опасаясь вторых Фив и подарил жителям свободу. После сокрушительного штурма Милета часть его защитников, а именно, лучшие контингенты греков-наемников, сражавшихся на стороне персов, вплавь спаслись на островке, прилегающем к Милету. Александр оценил их отвагу, сохранил им жизнь и взял 300 из них к себе на службу. Птолемей отметил про себя изменение его политики. Еще три месяца назад взятые в плен при Гранике наемники-эллины как предатели панэллинских интересов были отправлены на рудники в Македонию. Он обратил внимание на гибкость действий Александра, о чем и записал в своих заметках, которые, помимо прочего, позже сделают его имя знаменитым.⁹

Для Александра стало очевидным, что у его кораблей нет шансов одержать верх над флотом противника, особенно финикийским, который численно превосходил его собственный в два с половиной раза. Кроме того, содержание флота дорого стоило. Для 160 триер необходимо около 32000 моряков и воинов, почти столько же, сколько насчитывала его сухопутная армия. На содержание флота требовалось 50 талантов, плюс месячное жалованье командам около 60 талантов. И хотя в казне Александра после завоевания Сард деньги появились, их хватало только на содержание сухопутной армии.¹⁰ Поэтому царь решил совсем распустить флот. Это рискованное решение очень обеспокоило его стратегов.

Таис в это время с обозом перебралась в городок Приене, лежащий в 65 стадиях (14 км) от Милета. Она успела оценить, как разумно и четко организовано хозяйство Александра. Армия, все и вся его жизни, в считанные минуты снималась с места и с невиданной скоростью направлялась к намеченной цели. Солдаты, вышколенные, выносливые и преданные своим вождям, как никакие другие, нагруженные, как мулы, своим оружием и провиантом, совершали длинные дневные переходы. С обозом двигались осадные машины и орудия, тяжелые катапульты, баллисты, огромные осадные башни, защитные щиты-черепахи, которые надо было постоянно собирать и разбирать, а при необходимости ремонтировать или строить новые. Они требовали огромный отряд обслуги. В обоз входили многочисленные оружейники и ремесленники, инженерный и строительный корпус, снабженцы, штат ученых, медиков, людей искусства, куда причисляла себя и Таис. Чтобы обоз не стал уязвимым местом армии, Александр заботился о его мобильности и до малейших деталей продумывал и организовывал его устройство и управление. Пока что он еще не разросся до огромных размеров и не стал обузой на шее армии.

Итак, в составе этого обоза Таис прибыла в Приене, изумительный уютный городок на холме, утопающем в рощах пиний и акаций. Он очаровал Таис с первого взгляда: прямые тенистые улочки, маленькие аккуратные домики. Даже площадь-агора со зданием Совета, гимнасием и алтарем Зевса, казалась игрушечной. Храм Афины (у Таис радостно забилось сердце) и театр размещались в верхней части города. Выше них зеленый город-холм упирался в совершенно отвесную скалу, на которой размещался крепость-акрополь, куда можно было добраться только по веревочным лестницам и подъемникам. Вокруг города, сколько хватало глаз, расстилалась плодородная долина, которой Таис сейчас, открыв рот, любовалась. Не зря считается Иония одним из прекраснейшим краем в ойкумене. Нет, не зря.

Таис жила здесь уже несколько дней. Благодаря хорошим отношениям с начальником «тыла», она быстро узнавала о новостях с мест боевых действий. Все сложилось удачно, Александр взял Милет, слава богам, слава Афине, которой Таис по нескольку раз в день молилась в ее замечательном храме, каждый раз удивляясь, почему богиня мудрости, благодетельница людей, давшая им основу их жизни – оливу и ремесла, одновременно является богиней войны. Какая связь между мудростью каждодневной трудовой жизни и войной? Мудрость в труде, в созидании – да, но какая мудрость в войне?

Стояли чудесные прощальные дни лета – еще жарко, еще печет солнце, во всю трещат под вечер цикады, но все же лету скоро конец, и утрами уже чувствуется слабое дуновение осени. Прекрасное время, когда жара – радует, а не воспринимается, как несчастье. Скорый уход в прошлое придавал этим теплым дням особую прелесть конца.

Таис ждала Александра. Она знала, что сегодня он появится в Приене, где его ждут и готовятся поздравить с победой. Александр… Красив, молод, силен, удачлив, умен, смел, добр, великодушен, романтичен, благороден, божественен. Порядок эпитетов может быть любым, а количество – бесконечным.

Таис, переполненная чувствами в предвкушении встречи, бродила по окрестным холмам и рощам. Опавшие дубовые листья шуршали под ногами и распугивали зверье; с пригорка, покрытого скользкой сухой травой, можно было съезжать на подошвах. Таис была в таком счастливом состоянии, когда хочется обнять весь мир и нести в него одно добро и любовь. Ох уж эти состояния! Она любила эту долину, безоблачный небосвод, аромат высохших трав, облако пыли над дорогой, отряд всадников, бывший его причиной…

Наконец! Вытянувшись как струна, она стояла на косогоре и ждала. Александр заметил ее сразу и даже не узнал, а догадался, почувствовал, кто эта тоненькая девушка с удивительно ровной спинкой, в коротком хитоне Артемиды.

Его голова была занята свершившимся и предстоящим. Роспуск флота – кого оставить? -Конечно же, корабли ненадежных греческих союзников, так будет спокойней (слово «заложники» ему не нравилось). Как лучше распределить должности на завоеванной территории, не хитрят ли послы соседних городов, несущие ключи от них, ведь и милетский перс-наместник обманул его, поначалу обещая сдачу. Ну, так за что боролись, на то и напоролись. Нечистой игры он не терпел и наказывал. А наказывать надо без сомнений и промедлений. Иначе потеряешь уважение, никто тебя не будет воспринимать всерьез. Миловать можно потом, сначала же надо продемонстрировать свою силу. Галикарнас в Карии будет крепким орешком, крепость слывет неприступной, да и персидский главнокомандующий, грек Мемнон, не терял зря время, укрепил все основательно. Разведка доложила.

И в то же время, царь был доволен собой. Его радовали предстоящие осады и сражения. Это была его среда, его жизненное пространство – именно та жизнь героя, о которой он мечтал с тех пор, как научился думать.

«Кто это на холме… Таис».

– Откуда ты здесь взялась?

– Примчалась на олене из этого лесочка, – пошутила Таис.

– Что ты здесь делаешь?

– Тебя жду, – просто сказала она.

– А почему не в городе?

– В городе тебя многие ждут, а тут – я одна. Вот тебе попить и поесть, а еще у меня маленький подарок для тебя…

Александр уступил ее находчивости и отпустил свое сопровождение, решив проделать остаток пути до города пешком, через холмы, поросшие кудрявыми рощицами.

Он позволил усадить себя в тень дуба. Его листва сухо и убаюкивающе шелестела, и Александр удивленно прислушался к этому шелесту. Таис дала ему медовые оладьи, кислое молоко. Откуда она знает, что он любит? Царь ел и с непониманием и возрастающим удивлением слушал ее речи о чудесном утре, стаде диковинных коз, встреченных ею по дороге, непривычных напевах пастушьей свирели. Таис застала его врасплох, сбила с толку, и он с некоторой задержкой настраивался на нее. «Странные все-таки женщины, кто их поймет,» – мельком пронеслось в голове. Да только сам он как раз любил все странное и непонятное.

– А вот мой маленький подарок, стихотворение про кузнечика. Не обессудь – неумело, но от души. – Таис прокашлялась и начала читать свои стихи:

 
«О счастливец, о кузнечик,
На деревьях на высоких
Каплею воды напьешься
И, как царь, ты распеваешь.
Все твое, на что не взглянешь,
что в лесах растет зеленых.
Ты приятен Аполлону:
Дар его – твой звонкий голос».
(Из анакреоники)
 

Она читала поначалу смущаясь, отводя глаза, а закончив, облегченно улыбнулась. Александр же застыл с распахнутыми глазами, теперь совершенно охваченный умилением. Какая война, какой Милет? Чудная тишина летнего полудня: слышно, как падают желуди и снуют жуки в мураве.

– Что это? – он изумленно улыбался.

– Я – дарю – тебе – эти – стихи…

Александр закрыл рукой лицо и рассмеялся, растроганный всей ситуацией.

– Ты ненормальная… – проговорил он, усмехаясь и качая головой.

– Ты считаешь мою жизнь смешной?

Александр понял глубину вопроса. Он вспомнил, как увидел ее впервые 4 года назад под Афинами, на берегу маленькой бухточки, поющую и кувыркающуюся на волнах. И то, что первой мыслью его тогда было: я хочу знать, как она живет!..

– Нет, что ты, нет, я не считаю ее смешной, – он замотал головой.

– Я только хотела тебя порадовать. Я думала, ты обрадуешься, – Таис опустила глаза, и ее ресницы дрогнули.

И тут произошло что-то невероятное. Он порывисто прижал ее к себе и поцеловал в губы так, что казалось, сознание взорвалось и покинуло ее. Оно действительно покинуло ее: Таис застонала и перешла в какой-то другой мир, где было… блаженно. Так хорошо, что нет слов в человеческом языке, чтобы описать для непосвященных хотя бы приблизительно то святое блаженство…

Александр встряхнул ее за плечи. Он боялся встретить ее взгляд, когда она откроет глаза.

Когда она, наконец, подняла ресницы, он улыбался… как всегда.

– Мне еще никто не дарил таких стихов, спасибо. Посвящали там всякое про меня, какой я хороший, но это все вранье, подхалимство, лесть. Не в счет. Спасибо, я очень рад, очень.

– Я бы радовала тебя и чаще, – пробормотала она, отрезвленная его спокойной улыбкой.

– Скажи мне, здесь действительно так красиво или мне так кажется?

Таис снова пришлось отвечать. Он все спрашивал, и ей не оставалось времени подумать над тем, что сейчас произошло. Он же говорил тоном «как ни в чем не бывало», и с каждой его следующей репликой Таис все отдалялась от этого странного происшествия – этого удивительного поцелуя. Как-будто ее не целовали тысячи раз!? Она думала, что все знает, про поцелуи уж точно, оказывается ничего не знает, ровным счетом ни-че-го.

Александр спрашивал о Приене, о пришедших из Афин письмах, о ее настроении и планах, а ей хотелось, чтобы он говорил о случившемся: может быть, успокоил ее смятение, может быть, подтвердил ее надежды. Но он не говорил об этом. И она подчинилась ему.

В воротах их, нет – его, уже поджидали «отцы города» с ключами и поздравлениями. И все пошло своим чередом. Ее украденное время закончилось. Таис оставалось полдня, чтобы прийти в себя и снова обрести почву под ногами.

Вечером все встретились в Одеоне на концерте, потом пошли пировать и праздновать прямо на агору, где в портиках вокруг фонтана были расставлены столы и ложа. Было так много радостных людей! Помимо приглашенных, вокруг толпился почти весь город, создавая атмосферу народного гуляния. О подарках и оригинальных поздравлениях подумала не одна Таис. Рапсодов сменяли акробаты, прыгавшие на одной руке, комические номера чередовались с массовыми танцами. Какой замечательный, насыщенный день, и как весело он завершался в атмосфере всеобщей гармонии и любви, как в одной большой и очень счастливой семье. Пусть бы этот день не кончался никогда. Таис ушла на миг в себя и еще раз вызвала в памяти этот удивительный момент – о, Афродита, он, наконец, ее поцеловал! Она закрыла глаза и провела пальцами по губам; невероятно, чтобы он притворялся, так притворяться невозможно. О, если бы он чувствовал, воспринимал это так же, как она! Таис вздохнула тяжко и сладко, и рассеянно подняла глаза. Но нечто заставило ее стряхнуть томную рассеянность. Таис напрягла зрение и ударилась о тяжелый ледяной взгляд Гефестиона.

Как неожиданно выяснилось, Таис любила осень. Скорее всего это объяснялось просто: прекращалась убийственная жара. Хотя, если пофантазировать, можно было найти более романтические причины. Деревья с усыхающими, жесткими как кожа листьями пробуждали печаль о скоротечности и бренности жизни. Смерти не избежать, весна, конечно, настанет, ведь природа бессмертна, но прежде всему предстоит умереть – деревьям, травам, цветам. Таис скользнула глазами по колючему гранатовому дереву. Листья его облетели, а оставшиеся неубранными яблоки потрескались, и их клевали птицы. Рядом застыли кусты с серыми, засохшими соцветиями, а одно-два уцелевших упрямо голубели и напоминали ей о том, как прекрасны они были в начале лета – свежи, ароматны, ярки. Да, они отцвели и увяли, а Таис цветет. Сейчас, в 21 год она прекрасна и свежа, как никогда. Самое время жить, любить и быть счастливой. Да, именно так. Жить и любить еще не делают ее полностью, безоговорочно счастливой. Быть любимой сделало бы ее самой счастливой в ойкумене. Несомненно.

Прошло почти два бесконечных месяца с тех пор, как она в последний раз видела Александра. Тогда у нее хватило решимости или легкомыслия напомнить о себе. Все вполне удачно сошло с рук, так что ее поступок не показался неуместным и вызывающим. Сейчас жизнь не давала ей удобного повода. Да и сама она не хотела быть женщиной, которая заставляет обращать на себя внимание. Ей хотелось быть женщиной, на которую обращают внимание по своей воле и сильному желанию. Она считала, что вполне достойна этого. А если нет, то «покажите мне лучшую.»

Чтобы в этом лишний раз убедиться, Таис достала медное зеркало, плеснула на него водой и погляделась. Серые глаза смотрели грустно, но это проходяще, а все остальное не вызывало нареканий. Рот со времен детства мало изменился – такой же пухлый и изогнутый коромыслом. Его капризность уравновешивал аккуратный нос, слегка скругленный книзу. С носом ей повезло, а ведь это та часть лица, которая у многих вызывает наибольшие претензии. Между бровями ее любил целовать Фокион. «Почему в лоб, это по-отечески, что ли?», – шутила Таис. Он отвечал, что не в лоб, а между бровями, где чувствуется какая-то пульсация, незащищенность. Теперь ее уже давно никто не целовал; ни по-отечески, ни по-мужски, никак.

Александр упорно осаждал крепкий орешек Галикарнас, а Таис задержалась в уютной тихой Приене, чтобы спокойно поразмыслить над тем, что было, что будет и чем успокоится сердце. Гуляя дорогой, которой они шли с Александром, Таис оставалась грустной, но относительно спокойной. Она садилась под дуб, где сидел Александр, прижималась спиной к его коре, как он – десять, двадцать, тридцать дней назад, – и спина ее не испепелялась, а сердце не разрывалось от горя. Живописные окрестности по-прежнему нравились ей, вызывая меланхолию, но не тоску. Она решила, что девочка Таис поумнела и окрепла духом.

Когда же пришло известие, что после долгой осады стена неприступного Галикарнаса надломлена и начались отчаянные бои, ознаменовавшие собой начало конца, Таис решила перебраться поближе к пульсу жизни.

Несмотря на настойчивые уговоры Птолемея, Таис ни в какую не соглашалась жить в его шатре, как это делали другие подруги высших офицеров. Ему пришлось смириться и гордо выносить удивленные или насмешливые взгляды. Благодаря заботам Птолемея, афинянка имела собственную многокомнатную палатку и все необходимое для походной жизни, начиная с жаровен, ванны, большой складной кровати (это он о себе не забыл, усмехалась Таис) и кончая мулами, лошадью, повозкой. Таис настояла на том, что обойдется помощью одной служанки и конюха. Во-первых, Таис много по дому делала сама, во-вторых, ей не хотелось иметь много чужих глаз и ушей в доме.

Она плохо спала ночью и днем с удовольствием прилегла. Проснулась же от того, что кто-то жадно и страстно целовал ее волосы, шею, грудь. И так сладко было это пробуждение, переход из одного мира в другой. Не открывая глаз, она застонала, повела головой, потянула запах мужчины. Это были не фиалки, скорее ветер, кожа, конь… Птолемей.

– Ой, ты? – Таис обрадовалась, крепко обняла его.

– Что же ты спишь днем, – сказал он охрипшим от желания голосом.

– Ну, что, Галикарнас пал, я так понимаю.

– Пал, одна цитадель еще не сдалась, да это не важно. Пал, проклятый, слава Зевсу-Олимпийцу, можно, наконец, дух перевести. Как же мы с ним намучились.

Пока она собирала на стол, Птолемей рассказал ей все, что надо, уложив перипетии осады, ночных вылазок, военных хитростей, стычек, подкопов, круглосуточного бития стен, штурма, стоивших многих жертв и напряжения всех сил в короткий рассказ. Не хотелось ни говорить, ни думать о войне, бойне, горах трупов – своих и чужих, пожарищах, кровавой жижи вместо твердой почвы под ногами, воплях уводимых женщин – не было ни сил, ни желания. Усталость затмила все, даже удовлетворение от победы. Нестерпимо хотелось другого. Покоя, сна, любви, беззаботности, чистоты. Да и ей не надо все это знать. Ни в коем случае! Вообще, надо ее держать подальше от всей этой грязи, крови и пота. Не женское это дело.

– У тебя пахнет теплом, уютом, домом…

Таис действительно умела самыми малыми средствами создать гнездышко: кружевная салфеточка там, вышитая подушечка тут, букетик, бантик – и дух женщины, притягивающий, закабаляющий…

– Да, я жарила грибы, – прозаически заметила Таис. Это ее дом, а не Птолемея.

– У меня такое чувство, что мы не виделись целую вечность…

Таис хотелось посмотреть на сегодняшний закат: будет ли он так хорош, как был хорош сегодняшний день. Он был хорош!

Сколько закатов случилось уже на протяжении ее жизни. А сколько их было до нее и будет после… Что бы ни случилось с человеком плохого или хорошего, счастливого или горестного, одно остается неизменным: утром взойдет солнце, я вечером зайдет за горизонт. Все.

Птолемей стоял сзади, обнимал ее и шептал в висок: «Как же я соскучился по тебе!..» Она же молвила: «Как воздух свеж… Как мир прекрасен…» И подумала, что ее афинский друг Менандр с легкостью продолжил бы рифмы и создал прекрасное стихотворение. Да о чем это она, причем здесь Менандр? Что она вечно о далеком, прошедшем или невозможном? Чуть сбилась с правильного пути. Зачем думать о Менендре, когда ее обнимает Птолемей? Он вполне заслуживает того, чтобы подумали и о нем. Тем более, что уже пару месяцев ее вообще никто не обнимал.

Что же ее тело не реагирует? Наверное, забыло, как это делается. Вот это да…

Она снова засмотрелась на закат: ярко-розовые полосы на ярко-голубом небе. Какая неземная красота, ну, да – небесная. Этого вполне достаточно, чтобы чувствовать себя счастливой. Птолемей затих. Таис обернулась и увидела, что он тоже смотрит на закат. Это ее обрадовало и примирило с ним. Она рассмотрела его как бы впервые. Удивилась его карим глазам. Птолемей перевел глаза с солнца на нее, но их серьезное, проницательное выражение не изменилось. Это не Александр с его поволокой и бесстыдством во взгляде. Ах, снова Александр. Где он? А этот здесь. «Человек со мной рядом, а я ведь совершенно не знаю его…» Птолемей молчал, и Таис думала о своем, при этом они продолжали рассматривать друг друга. Веки Птолемея отяжелели, взгляд потемнел, рот расслабился и приоткрылся. Таис наблюдала это и отмечала про себя, что с ней происходит то же самое. Птолемей провел ладонью по ее волосам, по щеке, взял за подбородок. О, Афина, сейчас он совсем похож на Александра. Нет, это не Александр, это Птолемей! Все равно – то, что он делал, было хорошо, и ее тело, наконец, стало откликаться на его действия.