Buch lesen: «Девочка со скрипкой. Все мы платим за чужие грехи…»

Schriftart:

Дизайнер обложки Мария Брагина

ISBN 978-5-4485-3830-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

I

Только правда, как бы она ни была тяжела, – легка.
Блок А. А.

1

Во сне я часто слышу нежные звуки скрипки, слышу, как они проникают в каждую щель нашего дома, вижу, как опускаются на стол, чувствую, как они касаются моей кожи, а после проникают в сердце. Каждая нота отбивается моим сердцем в ответ на эту прекрасную музыку, словно отвечает на тайное послание. Потом музыка прекращается. В доме становится пронзительно тихо.

Я вижу, как отец кладёт скрипку и смычок обратно в футляр, закрывает его и улыбается. Я делаю несколько шагов, я хочу подойти ближе, я хочу прикоснуться рукой к плечу отца. Я почти успеваю, но тут слышу громкий звук и вижу, как отец падает на пол, а его руки, только что державшие смычок и создающие невероятную музыкальную сказку, за пару секунд утопают в луже крови. Я громко кричу и просыпаюсь.

Мне жарко, постель полностью пропитана моим потом. Я пытаюсь отдышаться и убедить себя, что всё в порядке. За окном уже светло, а значит, давно пора вставать. Смотрю на часы. Минута до будильника. Голос за дверью я слышу раньше, чем он прозвенел.

– Эммелин, опоздаешь! – кричит мама. Я провожу руками по лицу и сажусь в постели. Я никогда не любила ходить в школу, но оставаться дома надолго просто ненавидела.

Я быстро собираюсь, наспех надеваю привычные штаны и джемпер, собираю волосы в хвост. Русые, как у мамы. К сожалению, это единственное, чем мы похожи. Я хватаю сумку и выхожу из комнаты. Внизу на кухне мама возится с завтраком, но я прохожу мимо, и уже выйдя за дверь, слышу, как она зовёт меня по имени. Пускай!

Я чувствую себя совершенно разбитой. За ночь мне приходилось просыпаться не меньше пяти раз. К кошмарам я, наверное, никогда не привыкну. Они словно напоминают мне о том, о чём я и так никогда бы не смогла забыть.

Я не иду на историю, выхожу во двор и заворачиваю на спортивный стадион. Только начало года, у меня выпускной класс, но я предпочитаю проводить время здесь, а не в душных кабинетах. Я быстро поднимаюсь на самый верх, сажусь на крайнее место и облегчённо выдыхаю. На стадионе ни души. Тренировки только после обеда, значит, можно спокойно посидеть в тишине.

Я вижу, как по небу медленно плывут облака, чувствую, как солнце приятно печёт мои плечи, ощущаю, как ветер бьёт мне в лицо. Наконец-то я чувствую себя в безопасности. Хотя бы на мгновение. Закрываю глаза и полностью погружаюсь в это ощущение.

Не то чтобы я жила в постоянных приключениях. Скорее, наверное, наоборот. Заурядный маленький город, заурядная маленькая школа, заурядный маленький дом, заурядная… ну, вы поняли. Всё просто и обыденно. Хотя, должна признать, мне нравилась вся эта заурядность. Я не стремилась иметь всё и сразу, не хотела получить в распоряжение огромный город и тысячу возможностей. Такая жизнь была не по мне. Наверное, по этой причине у меня никогда не было друзей среди сверстников. В шестнадцать-семнадцать подростки предпочитают думать о приключениях, любви и наркотиках, а не о ветре и возможности побыть в тишине хотя бы пару часов.

Когда я открываю глаза, замечаю на сидении в конце ряда парня. Кажется, мы недавно начали ходить в одну группу по истории, но и он, похоже, сбежал от писклявого голоса мисс Ривз. Я смотрю на него лишь мгновение, а после отвожу взгляд. Чувствую, как внутри что-то кольнуло. Пытаюсь понять, что же это, а вскоре отгоняю эти мысли. Минутная слабость. Я сама не своя всё утро.

Через пару минут снова смотрю на парня. Как ни стараюсь, не могу вспомнить его имя. Он хорош собой. Темные волосы, неплохо сложен. Думаю о том, что многие девушки предпочли бы его. Но раз уж его имя не на слуху, что-то с ним не так. И возможно, именно эта таинственность меня и привлекает.

Он что-то пишет в блокноте, изредка отрывается и смотрит куда-то вдаль, а после продолжает, будто вспомнил что-то важное. Всего на мгновение я задумываюсь, что он пишет стихи, а потом убеждаю себя вообще не придавать этому никакого значения. Я хочу достать из сумки книгу, чтобы хоть как-то отвлечься, но замечаю, что пальцы слегка дрожат. Злюсь на саму себя. На секунду замираю, чувствую чей-то взгляд, оборачиваюсь и вижу, как парень спешно отводит глаза.

Я беру сумку и спускаюсь вниз по ступенькам. Парни – это не моя тема. Никогда не тратила на них время и не считаю нужным это делать. Когда в твоей жизни есть вещи посерьёзнее, отношениям с противоположным полом придаёшь не такое уж и большое значение. Мне слишком хватало боли, чтобы я могла позволить себе обзавестись кем-то, кто может причинить мне ещё больше страданий.

Когда я возвращаюсь домой, обед уже на столе. Все свои выходные мама посвящает дому и нам, её детям, думая, что один или два дня в неделю смогут восполнить всё то, что мы потеряли. Я её не виню. Она старается ради нас, я знаю. Просто это не помогает.

Я молча сажусь за стол и пробую рыбное филе. Вкус, должно быть, изумительный, но я его не чувствую. Проходит пару минут прежде, чем мама садится рядом и смотрит на меня.

– Мэли, я хотела поговорить с тобой, пока Глэн и Сади не пришли. Они ещё малы для таких разговоров, – говорит мама тихо и ласково, и во мне зарождается жгучее желание убежать.

– Что-то случилось? – спрашиваю я как можно равнодушнее, ковыряя вилкой рыбу. Я хочу делать вид, что не понимаю, о чём идёт речь. Будто, если смогу обмануть маму, всего этого не будет на самом деле.

– Хочу обсудить завтрашний ужин. Нужно, чтобы всё прошло гладко. Тётя Мирта приедет утром, поможет мне на кухне, а к двум часам поедем на кладбище. Если захочешь, – говорит мама, но я её перебиваю.

– Не захочу, – повышаю я голос и бросаю вилку на стол. Она ударятся о край тарелки, и этот звон ещё долго разделяет нас с мамой. Хотя не только он. – И хватит говорить об этом. Хватит устраивать эти ужины, которые никому не нужны.

– Твой отец хотел бы, – начинает мама, но я снова её перебиваю.

– Хотел бы, чтобы мы собирались раз в год в кругу людей, которым на самом деле на него плевать, и слушали их фальшивые речи? Ты действительно думаешь, что от этого хоть кому-то станет легче?

– Да, – отвечает мама всё так же тихо. Она словно понимает мою злость и не обижается. – Легче будет ему.

– Нет, не будет, – отвечаю я на этот раз уже так же тихо, как мама, но голос звучит строго. – На самом деле ему уже всё равно. Если ты не помнишь, мама, то он уже мёртв.

Я встаю из-за стола, поднимаюсь по лестнице на второй этаж и громко хлопаю дверью в комнату. Понимая, что сегодня всё равно не смогу уснуть, всё же падаю на кровать и зарываюсь лицом в подушку. Я не плачу, но чувствую на душе такую пустоту, что удивляюсь, как меня саму ещё не засосало в эту дыру.

Когда утром я открываю глаза, то понимаю, что просыпаться мне не хочется. Я хочу вычеркнуть этот день из своей жизни, из памяти, из истории всего мира, чтобы никто никогда не узнал, какая боль пронзает сердце в этот день.

Мама велит просыпаться скорее и одеваться, просит помочь на кухне, после просит собрать брата и сестру. Последнее мне, пожалуй, по силам.

Я захожу в комнату к Глэну и останавливаюсь на пороге. Мой брат стоит у зеркала и застёгивает пуговицы пиджака, который надевает лишь в редких случаях. Костюм ему к лицу, безусловно. Но другое поражает меня. В свои четырнадцать Глэн – точная копия отца, и строгий костюм лишь подчеркивает эту схожесть. Я с трудом проглатываю ком в горле.

Меня словно парализовало на пару минут. Брат замечает меня и оборачивается.

– Мама прислала контролировать? – спрашивает он спокойным голосом. Этим он тоже пошёл в отца. В то время, как я с мамой могу кричать и ругаться вечно, Глэн никогда не повысит голос.

Я киваю в согласии, а после понимаю, что нужно вести себя, как подобает старшей сестре, быть сильнее их, быть сильнее всех. Папа хотел бы именно этого от меня.

– Тебе идёт костюм, – улыбаюсь я брату. Он смотрит на меня около минуты, словно решаясь на что-то, а после всё же произносит:

– А тебе не идёт траур, Эммелин. Давай просто вместе переживём этот день. Знаю, ты считаешь эту затею глупой, но маме становится легче, так что давай потерпим.

Я подхожу и обнимаю брата, борясь с желанием заплакать. Он думает о маме, обо мне, обо всех, кто вокруг. Хотя его слова зарождают обиду и злость в глубине моей души. Почему, если маме от этого легче, а нам только хуже, мы должны терпеть? Разве не она должна о нас заботиться?

– Пойду проверю, как дела у Сади. Ей больше нужна моя помощь, чем тебе, – говорю я, и брат кивает в согласии. Я благодарна ему за эту пару минут и его слова, которые, словно пощёчины, привели меня в сознание.

Когда я захожу в комнату сестрёнки, то вижу её в чёрном платье на кровати. Она перебирает свои заколки и пытается выбрать что-то подходящее. Я ловлю себя на мысли, что ей траур не идёт намного больше, чем мне.

Моя светловолосая, голубоглазая одиннадцатилетняя сестра не предназначена для чёрных платьев и траурных повязок. Она всегда излучает свет и радость. Я снова начинаю злиться на маму.

Для чего она обрекает троих своих детей на такие муки, прекрасная зная, какую боль нам это причиняет?

– Никак не могу выбрать, – произносит Сади, словно мы уже давно о чём-то болтали.

– Давай я заплету тебе косу, как ты любишь? – предлагаю я, и сестрёнка утвердительно кивает.

Пока я расчёсываю и заплетаю золотистые волосы сестры, я думаю о том, сколько раз ещё за сегодняшний день мне придётся фальшиво улыбаться, сдерживать свою злость и слёзы. Думаю, смогу ли простить маму за это?!

Я благодарна маме хотя бы за то, что на кладбище мы приезжаем только вчетвером. Мы долго стоим у могилы отца. Я слышу, что мама что-то говорит ему, но не различаю слов. В голове крутится мелодия, которую он играл на скрипке, я вслушиваюсь в эти ноты, привыкаю к ним, впускаю в сердце, и только потом понимаю, что плачу. Я не смогла сдержаться.

Мы возвращаемся домой к трём часам, и здесь уже полно народу. Каждый год я прошу маму не устраивать этих обедов, ведь почтить память отца можно и вчетвером. В конце концов, только мы были самыми родными для него. Но мама никогда не слушает.

Когда за окном темнеет, я понимаю, что больше не могу здесь находиться. Голова идёт кругом, меня буквально тошнит от всех этих фальшивых соболезнований и глупых рассказов о том, как все эти люди когда-то веселились с моим отцом. Я хватаю куртку с вешалки и выбегаю из дома.

Я бегу около десяти минут, ловя ртом воздух, и стараюсь прийти в себя хотя бы немного.

Я останавливаюсь, только когда добираюсь до старой заброшенной фермы. Дом давно пустует, но он меня и не интересует. Я подхожу к сараю и открываю дверь. Сарай невысокий, но мне всегда нравилось бывать здесь. Я захожу внутрь. Здесь стоит высокая лестница, по которой я взбираюсь наверх, и оказываюсь на чердаке, с которого очень просто вылезть на крышу. Что я и делаю. Крыша, покрытая соломой, всё ещё хранит тепло солнца, светившего на неё. Я сажусь на самый верх и закрываю глаза, а после словно впадаю в транс.

Когда все события сегодняшнего дня немного отступают, я прихожу в себя. Я просто сижу на крыше и наслаждаюсь тем, как всё тело пронзает ветер. Он не холодный, а скорее бодрящий. Именно то, что мне сейчас нужно.

Внезапно я слышу шорох внизу и понимаю, что кто-то поднимается ко мне. За пару секунд варианты проносятся в моей голове. Мама? Глэн? Тётя? Нет же, никто из них не придёт ко мне. Никто не знает, где меня искать.

Когда человек поднимается на крышу, я вижу его лицо, и по телу пробегает дрожь. Передо мной стоит парень со стадиона, тот самый, который писал задумчиво в своём блокноте.

– Не помешаю? – спрашивает он мягко, и я чувствую, как начинает кружиться голова. Я не могу вспомнить даже имени этого парня, но отчётливо осознаю, что знаю его, это лицо, эти манеры мне хорошо знакомы. Только вот откуда?

– Вообще-то помешаешь, – отвечаю я со злостью в голосе. Мне не нравится, что кто-то нашёл моё место и нарушил тишину, которая была мне сейчас нужна. – Я думаю об очень важных вещах, ты сбиваешь меня с мысли.

– Брось, Эммелин, ты сбежала с поминок, – усмехается он, но я отмечаю, что в словах нет ни капли насмешки. Скорее какая-то грусть.

– Откуда ты знаешь моё имя? И что тебе нужно здесь вообще? – отвечаю я, злясь ещё больше. Теперь это скорее уже на себя, ведь какой-то неизвестный мальчишка меня обыграл.

Парень садится рядом, но не настолько, чтобы мог прикоснуться ко мне. Я немного расслабляюсь. Напряжение постепенно уходит, но я отмечаю, что сердце колотится, словно ненормальное.

– Когда ты злишься, слишком щуришься. Из-за этого кажешься младше на пару лет, – улыбается он, а меня накрывает волной возмущения.

– Ты кто вообще такой? – кричу я ему, а он лишь пожимает плечами.

– Знаешь, мы вместе ходим на историю. Я Джос. Помнишь, на последней парте… – он не заканчивает предложение, но я и так понимаю всё, что он сказал. Джос. Да, я, кажется, вспоминаю, что на уроках он пару раз что-то отвечал. Никогда не обращала на него внимания, если честно. Как и на всех остальных, собственно. Меня мало кто волнует из окружения.

– Я пойду, – говорю я и собираюсь уже встать, но Джос останавливает меня, накрыв мою руку своей ладонью.

– Эммелин Ллойд, выслушай меня, – просит он, а я выдёргиваю руку.

– Ты пришёл мне истории рассказывать?

– Я пришёл потому, что знаю, что значит для тебя этот день, – будто бы оправдывается Джос и отворачивается. Я вижу, что он еле заметно сжимает пальцы в кулак, и понимаю, что все эти слова даются ему тоже с трудом.

– Этот день повторяется уже шесть лет. Думаешь, в этом году он стал значить что-то другое, или ты просто решил подкатить ко мне таким образом? – спрашиваю я на повышенных тонах. Это, действительно, первое, что приходит мне в голову, и я страшно злюсь то ли на себя, что так подумала, то ли на Джоса, ведь это может быть правдой. Нет ничего более низкого, чем это.

– Подкатить? – Джос грустно хмыкает, но так и не поворачивается ко мне лицом. – Я просто хотел, чтобы ты была не одна сегодня. А насчёт шести лет, я знаю, да. Но сегодня ты выглядела несчастной, и если раньше ты умело это скрывала или хотя бы пыталась, то сегодня все признаки боли и горя были налицо. И раз уж ты здесь одна, значит, пойти тебе не к кому.

– Ты что же это – запоминаешь, когда и как я выглядела? Ненормальный, – бросаю я и встаю. Я осторожно прохожу мимо него и спускаюсь по лестнице. Уже внизу я слышу тихий голос Джоса.

– Похоже, что ненормальный, – шепчет он и замолкает.

Я задерживаюсь на месте лишь на минуту, а после разворачиваюсь и ухожу. Меня захлёстывают злость и боль вперемешку с чувством неопределённости. Я чётко осознаю, что видела Джоса и раньше, что я знала его, но никак не могу вспомнить, где и когда. Словно память пыталась оградить меня от ещё одного удара. Поэтому я решила оставить попытки вспомнить хотя бы его фамилию.

Когда я возвращаюсь домой, гостей уже нет. На кухне лишь мама и тётя, убирают со стола и моют посуду. Я проскальзываю мимо них, поднимаюсь в комнату и громко хлопаю дверью, чтобы они были в курсе моего возвращения.

Я достаю из-под кровати маленькую коробку и открываю её. В ней всё то, что так сильно меня ранит, но пока ещё связывает с отцом. Его фотография, блокнот со стихами, открытка к Рождеству, брелок в форме буквы Э. Папа всегда говорил, что Э – значит, Эммелин, но я всегда знала, что это Эммет – его собственное имя.

Вот и всё. Остаётся лишь скрипка, но её не поместишь в маленькую коробочку. Когда-то скрипка была для папы всем, а для меня всем был папа. Я с той же злостью, что одолевала меня сегодня весь день, захлопываю коробку и ставлю её обратно под кровать.

Я засыпаю быстро, но уже через час просыпаюсь с криком. Мне снилось, как молодой парень вырезает моё сердце и съедает его на глазах у сотни людей. Их подбадривающие крики разносятся эхом. И когда я вижу лицо парня, я понимаю, что передо мной Джос, весь в моей крови.

После того, как я всё же успокаиваюсь после ночного кошмара, я вдруг чётко осознаю, что именно не давало мне покоя. Я разгадала загадку, которая с самого начала была на поверхности. Сегодня на крыше сарая со мной болтал Джос Эгберт, никто иной, как сын шерифа Эгберта, который так и не смог раскрыть тайну убийства моего отца.

2

То, что я вспомнила после очередного ночного кошмара, не даёт мне покоя, и я так и не засыпаю до утра. Точнее, я пытаюсь, но каждый раз лицо Джоса всплывает у меня в памяти, и я боюсь закрыть глаза. Я успокаиваю себя, убеждая, что мне ничего не грозит, и Джос не маньяк, и его отец тоже, но все эти годы я всем сердцем ненавидела шерифа Эгберта, который спустил на тормозах дело папы.

Мама всегда говорит, что поимка убийцы не вернёт нам отца, и я это понимаю. Но вместе с этим я думаю совершенно о другом. Я думаю, что убийца не должен оставаться безнаказанным, он не имеет права жить обычной жизнью, обедать и ужинать, смотреть фильмы по вечерам в кругу семьи в то время, как от моей семьи ничего не осталось. И это полностью его заслуга.

Ещё я всегда хотела узнать причину, хотела понять, да и до сих пор хочу, кому мог помешать мой отец, самый тихий и спокойный человек во всем нашем городке. Что он сделал такого, что заслужил лежать под землёй вместо того, чтобы и дальше играть на своей скрипке и учить меня различать звуки.

Мама часто говорит, что во мне играет юношеский максимализм, что я ещё слишком мала, а жажда справедливости в моём возрасте – это естественно. Порой я злюсь на маму за такие слова. Я давно перестала быть ребёнком. Ещё шесть лет назад, когда умер отец. Тогда всё изменилось. Но мама никогда этого не понимала.

Хотя и я никогда не говорила ей главную причину, по которой мне важно было найти убийцу отца. Просто каждый день в течение этих лет я боюсь засыпать и просыпаться, боюсь заходить в дом и выходить из него, боюсь, что утром за завтраком в последний раз вижу сестру и брата. Боюсь, потому что тогда, шесть лет назад, этот человек, всадивший пулю в моего отца, обещал вернуться и убить каждого в этом доме.

С тех пор я привыкла прислушиваться к каждому звуку, присматриваться к каждой тени и бояться. Я знаю, наверное, все виды страха.

И вина шерифа Эгберта состояла именно в том, что он не придал никакого значения моим словам и страхам. Он искал убийцу несколько месяцев, а потом сказал, что дело зашло в тупик и порекомендовал не переживать.

– Он вряд ли хотел убить вас всех, – сказал он мне тогда. – Он просто хотел напугать Эммета. Постарайтесь жить дальше.

Должно быть, для него это просто, но я до сих пор не знаю, как именно я живу, и можно ли назвать это жизнью.

Когда я вспомнила фамилию Джоса, всё встало на свои места. Теперь я понимаю, откуда ему известно про поминки, про шесть лет и про моё горе, хотя признаюсь, что меня немного удивляет этот факт. За годы работы его отца дел было несколько сотен. Так что, либо Джос помнил их все, либо интересовался именно моей историей.

Я помню, что пару раз видела Джоса дома у шерифа, когда мы с мамой приходили к нему для разговоров. Я сидела на их мягком диване и отвечала на все вопросы Эгберта, а маленький Джос подглядывал за нами с кухни. Нам было по одиннадцать лет, и после я не видела его довольно долго, неудивительно, что не сразу смогла вспомнить, кто он такой.

От всех этих размышлений меня отвлекает звонок. Первая у нас биология, и я облегчённо выдыхаю, когда вспоминаю, что история только на следующей неделе, а это значит, что Джоса я не увижу ещё довольно долго. Если задуматься, то он не был виноват в том, что его отец не исполняет свои обязанности как следует, но, судя по вчерашнему разговору, Джос и сам по себе не очень приятная личность.

Вдруг я ловлю себя на мысли, что слишком много думаю о парне, которого видела пару раз в жизни, уроки истории не считаются. Если честно, то я редко туда хожу, а если и хожу, то явно не обращаю внимания на тех, кто вокруг.

Я достаю из сумки учебник и бросаю взгляд на дверь. Мистер Вуд всегда опаздывает. Поговаривают, будто он встречается со старшеклассницей, но я не верю в это. Хотя глупо судить по внешнему виду, никто из нас не знает, какой мистер Вуд внутри. Так же как я не знаю, каким на самом деле является…

– Джос, – вырывается у меня, и я замечаю, что ребята с соседних парт обернулись на мой крик.

Парень проходит мимо меня, держа в руках новый учебник по биологии, и улыбается.

– О, я тоже раз тебя видеть, Эммелин, – говорит он, останавливаясь возле меня. – Как поживаешь?

– Какого чёрта, Эгберт? – спрашиваю я как можно тише, но замечаю, что Оливия Ройз с соседней парты поглядывает на нас с интересом. – Ты же не ходишь на биологию. Зачем ты здесь?

– Я мечтаю стать врачом, – отвечает парень с огромной долей высокомерия в голосе и садится позади меня.

– Я начинаю думать, – шепчу я ему, повернувшись назад, – что ты меня преследуешь. У тебя точно с головой всё в порядке?

– У кого с головой не в порядке, так это у тебя, Ллойд, – отвечает он мне спокойным голосом, и я почти ему верю. – Не всё в мире вертится вокруг тебя.

Я хочу ответить ему что-то язвительное, но не нахожу слов. Вижу, что он доволен собой, и отворачиваюсь. В этот момент в класс входит мистер Вуд, и я стараюсь отогнать от себя дурные мысли и погрузиться в мир биологии.

После окончания урока я жду, пока Джос снова скажет мне что-то, но он проходит мимо молча. Я начинаю понимать, что сама выдумала между нами какие-то особые отношения, и то, что я ненавижу его отца, ещё ничего не значит для нас обоих.