Мы люди

Моим родным и близким, выжившим и павшим в той войне, посвящается

Редактор Сергей Ким

Корректор Светлана Иванова

Дизайнер обложки Клавдия Шильденко

© Олег Моисеенко, 2020

© Клавдия Шильденко, дизайн обложки, 2020

ISBN 978-5-0051-1402-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Книга первая
У развилки дорог

Не потому ли постигли меня сии бедствия, что нет Бога моего среди меня.

Старый Завет

Часть первая

 
1
 

В доме еще стояли сумерки. На маленьком стульчике Степан старательно разглаживал холщовые онучи и затягивал свитые им со вплетенным конским волосом тонкие веревки лаптей. Он собирался раненько пойти на дальнее болото в делянку косить сено. Ходу до делянки часа два – дорога не близкая. Жена уже доила корову. Степан начал складывать себе еду на день в домотканую сумку, которую сшила ему Арина. Взял сало, коровьего масла, два яйца и поставил бутылку, чтобы налить свежего парного молока. Хлеб сложил с пирожками, которые вечером испекла жена. Косьба, как и всякое другое дело, для Степана была не в тягость. Пришло время косить, и он ощущал радость и потребность сделать эту работу. Собирая нехитрый обед, промелькнула мысль об Арине: это же она сварила яйца, испекла пирожки и вложила масло между кусками хлеба – и на устах Степана появилась улыбка. На косовице нужны силы.

Степан вышел во двор. Были слышны удары струй молока в сарае о подойник и с лязгом пуги – длинного хлыста – крики пастуха в начале деревни:

– Выгон-я-я-й. Выгон-я-я-я-й.

Где-то на западе в стороне районного центра что-то ухнуло. Прислушался – как будто раскат грома. Посмотрел на небо. Дождя ничего не предвещало. Арина несла полный подойник молока и выгоняла из сарая корову со словами:

– Иди, Милка, иди на пашу.

Степан подошел к корове, погладил ее по шее, она остановилась. Ласково похлопывая корову по боку, выгнал ее на улицу. К дому подходило деревенское стадо.

– Куда ты пошла, от чтоб тебя! – кричал пастух на рыжую соседскую корову, которая, как только выходила на улицу, сразу норовила боднуть другую корову и побежать вперед. Таков был ее норов. За это ей часто попадало, но она была поводырь всего стада: куда ее направишь, туда и остальные пойдут.

– Степан! Как будет погода, что-то гремит или ухает, никак не пойму.

– Да, должна быть сегодня хорошая погода. Косовица, погода нужна. А ухает – может, в районе военные маневры какие проводят.

Степан пошел в дом. Забрал сумку с едой. Взял косу, которую наклепал с вечера, и подошел к калитке. Арина стояла на ганочках и смотрела вслед.

– Ты не будь до темна.

И знал, как только будет выходить, она перекрестит его в дорогу. От этого становилось на душе спокойней и радостней.

Почти все деревенские были на болоте, что находилось на самой границе района – там был основной сенокос. Чтобы не тратить время на дорогу, выезжали на несколько дней с ночевкой. Ехали косари, все кто помоложе: мужчины, женщины и, почитай, вся молодежь. Оставались в деревне старики, больные, которые присматривали за малыми детьми, за двором и хозяйством, да подростки. Пошли всходы картошки. Надо было ее бороновать и распахивать, а это работа как раз для подростков.

На болоте организовывали питание и быт. Люди любили это время и с охотой ехали на сенокос. Выезжали на подводах целым обозом. Тут были и водовозки, и кухня, и настилы для шалашей, и много чего нужного и необходимого для жизни. В этом году покос был хороший, да и урожай должен быть неплохой. В мае после посевной прошли дожди. Было тепло, без суши. Стояла погода деликатная, как любил говорить председатель колхоза.

Степан тоже выехал на косовицу. Но вчера отпросился у бригадира.

– Иван, надо помочь Алесе сена накосить. Кто ей поможет, хлопец еще малый, а младшей всего три года. Разреши, Иван. Я отработаю.

Кому-кому, а Степану трудно отказать. Если совет нужен или смастерить что-то, в кузне что-то выковать, замены в этом деле Степану не было. И никогда не отказывал. Мог сказать, сделаю через день или там к концу недели, и делал. Делал добротно с любовью. Сделать что-то простое, нужное так для одного раза, Степана было просить совестно.

– Иди, Степан. Ты когда вернешься?

– Буду через день.

– Степан, сегодня две подводы едут за продуктами, подвезут.

– Спасибо, Иван.

Когда Степан отошел, бригадир прокричал вдогонку:

– Степан, зайди в кузницу, там телегу оставили, посмотри, что с ней и можно ли ее отремонтировать? Да загляни, как там распахивают картошку.

– Хорошо, Иван!

И скорым шагом пошел к конюшне, так называли на стане отгороженное жердями стойло для лошадей и телег, возов и повозок. К заходу солнца приехали в деревню. Степан сразу надумал зайти до Алеси. Алеся собиралась доить корову. Дети были дома.

– Здравствуй, дочка.

С тех пор как пришли в сваты, Степан назвал ее дочкой и по-другому не называл.

Алеся была сирота. Жила у тетки, звали ее Варвара, а в деревне и близлежащей округе – Варка. Ее хатка, небольшой гумно-сарайчик и малюсенькая баня, огороженные плетеным забором, стояли у самого леса. Тетка и жила лесом. Знала его и любила. И если кто в деревне заболел с детей или взрослых, бежали к тетке Варваре. Она расспрашивала, что болит, когда заболел, случилось ли чего в доме. Слушала и что-то думала. Потом в сенях искала травы и шла к заболевшему, разговаривала с ним, объясняла, как нужно готовить отвар, когда пить, и читала про себя молитву. Как ни странно, многие выздоравливали. Иногда говорили, что она колдунья. Детей у нее не было. Алесю она взяла к себе после несчастья, которое произошло с ее матерью… Жили они скромно. У них всегда было чисто и аккуратно. В доме стоял тонкий аромат трав, в разное время разный. С теткой Варварой Алеся в основном проводила время в лесу, потом пришла пора идти в школу. Учеба ей давалась легко. Была девочка общительной, старалась всем помочь и выполняла всякую работу. Степан увидел ее первый раз, когда приболела Арина. К ним пришли Варвара с Алесей. Тогда и подумал он, хорошая будет мать и хозяйка, а если полюбит мужа, то навсегда. Может, это судьба Антона? Степан видел в сыне много своих черт, но тот был молчун, и редко у него проявлялись веселость и удаль. «Серьезный у тебя сын, Степан, – говорили односельчане, – только не женится он сам, а женит на себе какая-нибудь вертихвостка». Степан своим житейским опытом знал, что многие хотели, чтобы их дочь вышла замуж за Антона. Только рано еще ему жениться, так он говорил, когда речь заходила о сыне, пусть еще учебу закончит да в армии послужит. А сын закончил педучилище, ушел в армию, служил артиллеристом.

Случилось так, что только запахло весной и появились первые проталины, Арина заболела. Она начала лечиться своими средствами, но не помогало, появилась температура, и Степан, не спрашивая жену, пошел к Варке просить помощи. Зашел на ее двор, полюбовался порядком, но и заметил, что не хватает здесь мужской руки. Варка как-то говорила о бахилах к весне, Степан их принес. Долго не задерживался, рассказал, что Арина приболела, и просил Варвару, если сможет, зайти. Вошла в хату Алеся, Степан встал и поздоровался с ней, почему-то смущаясь. Начал говорить, что принес бахилы, они сейчас, когда начинается грязь, очень будут нужны. Алеся с улыбкой, наклонив голову, поздоровалась со Степаном и ничего не отвечала, Степан заторопился домой.

Варка с Алесей пришли назавтра, как только закончили домашние работы. Степан увидел их еще издалека. А может, не к ним, мало ли к кому может идти Варка, но заворачивали на их край улицы. «Значит, к нам», – подумал Степан и пошел звать Антона, на ходу придумывая ему занятие. Сладилось тогда задуманное, а по деревне пошли разговоры: вот везет же Степану, сын такую жену себе взял, и красивую, и хозяйскую, и приветливую.

 
2
 

Степан пошел по тропинке за огородами. Край солнца показался из-за леса. Степан заулыбался. Он любил этот момент, который каждый раз проявлялся по-разному. От радости на душе Степан улыбался, и на ум приходили слова «по плечу молодцу все тяжелое, не боли ты, душа, отдохни от забот, здравствуй, солнце, да утро веселое». И про себя говорил: «Здравствуй, солнышко». И снова улыбался. Это был заряд жизненной силы, которая как бы поднималась по спине. Так встречать солнце Степан стал уже, когда перевалило за сорок. В избе-читальне возле сельского совета был организован всеобуч, для такого дела прислали в деревню учителя. Туда, как легла зима, начал ходить Степан. Он очень зауважал учителя, который был уже в годах. На первом уроке, на котором присутствовал Степан, учитель читал стихи. Он читал одно стихотворение так вдохновенно, что у Степана побежали по спине мурашки. Он рассказывал о солнце, говорил, что солнышко – оно живое, что светит для всех. Только каждый по-разному его воспринимает и относится к нему. Слушали его внимательно. Про солнце, про свет объяснил он для Степана на всю жизнь. Странный учитель, или как его еще называли – наставник, ходил по лесу, по полям и, что было удивительное, сам с собой разговаривал. Вот остался он в памяти со словами «Здравствуй, солнышко!». Тропинка шла мимо кузницы. Она стояла у развилки дорог. Шлях вел на восток через деревни к Днепру. А на юго-восток дорога вела аж в Киев. Подошел к кузнице. У входа стояла кем-то разбитая телега. «Где так можно было ее покалечить?» – пронеслось осуждение у Степана. Вспомнил разговор на косовице, как братья Кирики напились, загнали лошадь и врезались в высокий придорожный пень. Теперь понятно, почему так разбита телега. Работы будет не меньше, чем на день. Вышел на дорогу и споро зашагал по узкой тропинке, которая вилась вдоль дороги. Мысли Степана были невеселые. Когда оставался один, они возвращались к сыну. Незаметно для всех и как гром среди ясного неба пронеслась весть по деревне, что Антон оставил семью и куда-то уезжает. Чувство Степану там, в глубине души, подсказывало, что так надо. Но разум, слезы Арины, взгляд Алеси заталкивали это чувство далеко вглубь. Вошел в лес. Степан любил и понимал лес. Бывало, рубил дрова, но это, как он говорил, прореживал заросли, аккуратно складывал ветки в ловжи и почти всегда их сжигал. Прошлой весной поехал к лесникам и выпросил у них посадочный материал, как они называли маленькие сосенки, и вместе с внуком посадил их вдоль песчаника. На удивление все маленькие саженцы принялись. А еще в детстве с отцом они в бору недалеко от дороги смастерили сруб для колодца и начали вокруг его окапывать землю, так и оседал он венец за венцом. Непростое это оказалось дело. Получилась яма в рост отца, землю в колодце подкапывал Степан, а отец вытаскивал ее ведром, так и садился сруб, пока не пошла вода. Закончили они работу на третий день. Сруб был чуть выше земли. На три бревна. Смастерили из бересты воронку, приладили ее к длинной орешине – и получился черпак. Вода была чистая и вкусная. Уже сколько лет прошло, а колодец стоит и редко кто летом пройдет мимо, не испив водицы. И сейчас Степан подошел к колодцу. Черпаком набрал воды, поднес ко рту. Всегда от нее кружилась голова, еще так было, когда ранней весной пил березовый сок из самодельных корытцев. Сел на скамейку, сооруженную из бревен, и сделал несколько глотков воды, испытав радостное головокружение. Он прошел полпути до болота. Захотелось отдохнуть, хотя раньше этого чувства не было: то ли годы брали свое, то ли день такой. Сидел не долго, встал и зашагал, отгоняя воспоминания о сыне.

 
3
 

Чем ближе Антон подъезжал к Уралу, тем чаще возникала и долго не выходила из головы эта мысль: «А может, напрасно так сделал». Вспоминались дети, их голоса и улыбки, их забавы, и возникал в мыслях образ Алеси.

Первый день у родственников по материнской линии прошел в расспросах и разговорах и закончился неожиданно простым вопросом о том, что Антон собирается дальше делать. А что делать, ясное дело, надо устраиваться на работу. А куда и как – и опять пошли разговоры, но больше жизненные и необходимые в таких ситуациях. В конце было решено: надо завтра идти становиться на военный учет, а после искать работу. В городе рабочие руки нужны были, как выразился дядя Антона, «позарез». В военкомате его принимал земляк-белорус, начались расспросы, нашли общие и знакомые места, где бывали. Антон рассказал кратко свою историю, и пожилой военспец неожиданно предложил ему пойти в армию.

– Сейчас очень нужны командиры, а у тебя начальная военная подготовка есть. Да занят будешь, некогда будет вспоминать и грустить.

Антон тут же согласился.

Он думал, что призовут его месяца через три-четыре, но уже на четвертый день принесли повестку из военкомата, он призывался на военную службу, и ему предписывалось на следующий день прибыть в военкомат.

И вскоре он, коротко остриженный, уже ехал с такими же молодыми ребятами в кузове полуторки в энскую часть, где готовили командиров артиллеристов.

Жизнь Антона приобрела другую направленность и другой смысл. Прежняя служба в армии и учеба в педучилище помогли быстро освоить премудрости артиллерийского дела. Все занятия проводились только по специальности, и вскоре он в числе первых уверенно показывал свои умения и навыки. Готовились к боевым стрельбам. Антону было поручено управлять стрельбой их батареи. На самой вершине пригорка, где росли могучие сосны, собрались и расположились полукругом командиры и преподаватели. Должны были проводиться боевые стрельбы по различным целям. Километров за пять от пригорка была развернута их батарея, а в траншее расположился взвод управления, где были командиры-артиллеристы, которым определялась цель и отводилось время для ее уничтожения. Здесь же была развернута пушка с закрепленным карабином на стволе, которой можно было имитировать стрельбу по танкам прямой наводкой. Какая кому определена цель, да и что за цель, обучаемые не знали. Изрядно волновались и переживали все, и командирам-преподавателям приходилось успокаивать и отвлекать своих подчиненных, чтобы те «не перегорели». Их батарея – это четыре 122-мм гаубицы, только что полученные с базы, и вот предстояло им, наспех обученным командирам, показать их мощь. Все затихло, ожидали команды. Первая задача была поразить пехоту противника в траншее.

– Лейтенант Крюков!

– Я! – по-военному четко ответил Ваня Крюков, товарищ по койке Антона.

Руководитель стрельб дал ориентиры цели, которую нужно было обнаружить и поразить.

– Цель вижу, – прозвучал уверенный голос Вани.

Он находился в траншее метрах в пятнадцати от Антона, всматривался в бинокль, помечал что-то на планшете, чертил карандашом. Быстро бежало время, и прозвучала его команда:

– Второму… – дальше шел набор необходимых команд для стрельбы, и, наконец, прозвучало заветное слово: – Огонь!

Было слышно, как снаряд прошелестел в вышине, и вдали, где была вырыта траншея условного противника, раздался взрыв. Он получился с небольшим недолетом, и тогда Ваня что-то рассчитал, и снова прозвучала команда:

– Батарея, веер, огонь!

Ваня выбрал самое сложное решение задачи – поражение противника на рикошетах, когда снаряд отскакивал от земли и разрывался над траншеей.

Батарея стреляла слаженно, и взрывы получились впечатляющими и завораживающими – над траншеей образовалась темная туча осколков. Батарея выпустила три снаряда.

– Стой, цель поражена, – прозвучала команда руководителя. Там, где сидели преподаватели и командиры, раздались аплодисменты.

Вдруг прозвучала команда, и Антон услышал свою фамилию. Он весь напрягся, ответил: «Я!» – и приставил к глазам бинокль. Послышался голос руководителя:

– Ориентир третий, левее два, пулемет противника, поразить.

Бинокль чуть дрожал в руках, вот он, ориентир, левее, ага, здесь.

– Цель вижу!

Дальше вокруг все перестало существовать. Подавал команды, засек первый разрыв снаряда, сделал пересчет и дал команду «огонь», опять засек разрыв, значит, вилка, можно давать на поражение. Уточнил данные и снова команда:

– Три снаряда беглый, – резко скомандовал: – Огонь!

Прозвучала команда руководителя:

– Стой! Стрельбу закончить! Цель поражена.

Руки немного дрожали, над бровями был пот. Значит, справился. И вдруг опят услышал свою фамилию, ответил:

– Я!

– К орудию. Цель танки, – доносился знакомый голос руководителя стрельб.

Сорвался со своего места и, пригибаясь, по траншее побежал к тому орудию, которое имитировало гаубицу при стрельбе прямой наводкой, а вдалеке тянули обтянутые марлей проволочные макеты танков. Подбежал к орудию, возле него находился расчет. Старший доложил, что карабин заряжен и готов к стрельбе. А команды не было. Антон посмотрел назад на руководителя, было видно, что и тот волнуется. И вдруг услышал:

– Танки уничтожить!

– Есть! – уже прокричал он, когда приник к прицелу. Давать команду наводчику времени не было. Макеты могли скрыться за лесочком, и тогда прощай. Откуда взялась его команда, он вспомнить не мог, на занятиях им рассказывали, что когда цель движется и дальность небольшая, надо давать упреждение на срез ствола. Он за наводчика наводил орудие, и когда уже оставалось макету до укрытия метров тридцать, подал команду:

– Внимание, – и резко: – Огонь!

Прозвучал выстрел карабина, выпущенная трассирующая пуля подожгла в задней части макета материю, и там возникла вспышка. «Молодец», – послышалось с пригорка, руководитель стрельб объявил, что цель уничтожена. Антон смотрел, как уходит пораженный им макет, думал: «А если это не один танк, и шел бы на него…»

Были на тех стрельбах и неудачи и казусы, но в целом их оценили как успешные, Ваня и Антон показали себя с лучшей стороны и через несколько дней получили назначения командирами батарей. Антон был направлен в дивизию, которая заканчивала формирование.

 
4
 

Косилось легко и в радость. Эти места Степан любил, раньше рос здесь чарот да разная трава, непригодная ни для еды скоту, ни для подстила. Три раза на год косил Степан эту делянку, сносил траву к кустам, и там она и пропадала, а на третий год получился хороший покос сена. Забирать его можно было только зимой на санях, когда замерзало болото и ложился снег. В стогу сена получалось саней трое. За один день и не вывезешь. Да и зимний день таков, что не успеет солнце выглянуть, как уже садится. Этот покос ложился густыми валками, косу к концу взмаха надо было дотягивать всем корпусом. Перекусить Степан сел, когда солнце перевалило далеко за полдень. Достал сумку, расстелил льняное полотенце, которое положила Арина, и с аппетитом съел сала и выпил бутылку молока. Прилег под березой на скошенной траве, но лежал не долго, Арина просила прийти домой пораньше, да закончить косить надо сегодня, другого дня не будет. «А может, зайду еще на картофельное поле посмотреть, как там пацаны обработали его», – наметил такой план себе Степан. Но получилось так, что к деревне он подходил, когда уже садились сумерки. За кузницей на конюшне стояло несколько телег, за изгородью паслись почему-то лошади. Степан встревожился, что бы могло случиться, и он по тропинке за огородами зашагал быстрее к дому. В доме соседа была суета и раздавались громкие голоса. Арина стояла у крыльца, вытирая кончиком повязанного на голове платка слезы, и, видно, уже давно его ждала. Степан понял, что случилась беда. Она заплакала и подошла к мужу.

– Война, Степан, – и заплакала громче. Степан обнял Арину за плечи. В ногах появилась слабость, хотелось сесть.

– Как война? – только и мог сказать.

– Часть людей приехали с сенокоса и говорят, что завтра принесут многим повестки, призывают в армию и сразу говорят на фронт. Ночью бомбили районный центр, побило людей.

Сколько событий за один световой день! Степан сел возле крылечка. Все было тем же, и все уже было другим. Сразу вернулась мысль к сыну, где он. Если война, то он будет скоро на фронте, а может, когда перебросят с Урала, все и закончится. Арина села рядом и показалась такой беспомощной и слабой. Как-то Степан не замечал раньше, что они уже не такие молодые и сильные. А сейчас ощутил это. Арина взяла его за руку и тихо заплакала. Она тоже думала о сыне, о надвинувшейся беде, и слезы капали помимо ее воли.

– Даст бог, все образумится, надо жить, Арина, – и вслух высказал свою мысль: – Пока их с Урала перебросят, может, все и закончится.

– Дай-то бог.

Назавтра по мобилизации мужчины и ставшие взрослыми молодые парни уезжали в район. Было шумно, но как-то грустно. Люди уходили на войну. Степан провожал своего крестника.

– Вот попляшут коммуняки, пришел им конец, – неслось от изрядно выпившего старшего Кирика.

– Что ты мелешь? Война! Всем достанется: и коммунистам, и нам, больше всего нам. Вот сейчас уйдут. А вернутся ли? А косить кто будет? А убирать? А детей годовать как? Был ты болтун и несерьезный человек, таким и останешься. Тебе бы залить свои зенки. Иди, злыдень ты, – отчитала баба Фрося старшего Кирика. – Горе на дворе, – закончила она.

Были речи, но их слушали невнимательно, с выкриками, а то и смехом.

– Давай, отправляемся, – подал команду председатель колхоза.

И пошел плач, и причитания, и голос гармони, и просто молчание, и тоска. Кто постарше, поклонились друг другу, произнося прощальные слова с комком в горле: «Прости, что не так». Перекрестила своего сына и мать крестника Степана и долго смотрела, как отъезжали подводы с людьми. Уезжало много. Почти все, кому уже исполнилось девятнадцать. Слезы, причитания, а порой и крик долго еще стояли над деревней. Подводы скрылись за поворотом, и их провожали молодые парни да подростки, чьи отцы или братья, еще не чувствуя беды и горя, удалялись от них. Храбрились они, но и что-то было, от чего подступали слезы. «Возвращайтесь», – были слышны несмелые голоса. Деревня опустела.

 
5
 

«Когда оно все было, а вот тебе дочь школу закончила, так и невестой скоро станет, а там внуки, и ты уже, Петр Петрович, дед», – такую рисовал себе картину первый секретарь райкома партии, возвращаясь уже почти ночью из Заречья. Он собирался туда попозже, а получилось так, что надо было срочно выезжать. Начальник Гороховского районного отдела НКВД показал Петру Петровичу письмо от зареченского жителя, который жаловался на председателя колхоза, обзывая его бабником, писал, что председателя, бывает, целый день не могут найти, пока он развратничает, упоминалась в письме доярка с фермы, которая ведет себя как самый большой начальник. Муж доярки пригрозил председателю, что он его подстережет и искалечит. Председатель был коммунистом, и такое письмо могло иметь неприятные последствия для районного начальства. Петр Петрович с районным начальником НКВД Федором Миновичем Фурмановым был в хороших отношениях, не сказать что дружеских, но они старались не скрывать друг от друга, как говорил председатель райисполкома, чувствительные вопросы. Это была информация чувствительная, и надо было принять экстренные меры, чтобы разрядить обстановку в Заречье. Петр Петрович поблагодарил Федора и сказал, что завтра же он туда выезжает.

Неприятная была поездка, но она оказалась полезной и поучительной. До Заречья километров сорок, дорога строилась, большую ее половину уже выложили булыжником, она проходила мимо сел, и проехали по ней быстро. Таких дорог за прошлый год построили две, и должны построить еще три в нынешнем, это радовало Петра Петровича – как ни крути, тут есть и его заслуга, думал он и улыбался. Дальше ехали по старой дороге, разбитой телегами, на которых с пристани возили булыжник. Разъехаться при встрече таких телег было непросто, приходилось кое-где буксовать при съезде на обочину. Возницы – в основном молодые парни, – завидев машину, слезали с телег и погоняли лошадей, которые с натугой тянули нелегкий груз. Так незаметно подъехали к Заречью и сразу стали искать партгрупорга партийной ячейки колхоза. Петр Петрович нашел его в конторе колхоза, куда тот забежал перед отъездом на покос, беседовали долго, но партгрупорг что-то недоговаривал, уводил разговор в сторону, видно было, что председателя он покрывает или сильно его боится. В дальнейшем с кем ни заводил речь Петр Петрович о колхозных делах, о председателе, разговора не получалось. Это обеспокоило первого секретаря райкома, он заехал на ферму и встретил там заведующую фермой, он нее-то и услышал о председателе очень многое: и почему доярки уходят с фермы, и почему надои невысокие, было сказано и о доярке, которая ведет здесь себя как председатель колхоза. Была пора сенокоса, основной покос лежал в пойменных лугах и, по словам партгрупорга, ударные силы колхоза были там, туда же с утра убыл председатель. Тот оказался там, где стоговали сено: наравне со всеми в нательной отбеленной рубашке кидал сено вилами. Увидев подъезжающий газик, Гаврила Иванович воткнул вилы в копну сена и направился навстречу машине. Вокруг Петра Петровича собрались люди, и пошли разговоры о простых крестьянских делах, погоде, будущем урожае и завершении сенокоса. Разговор получился деловой и, можно сказать, радостный для собравшихся, видно было, что люди старались работать, и это приносило им уверенность, что в будущем будет еще лучше. Беседу своим зычным голосом прервал председатель:

– Да так сенокос мы до жатвы не закончим, давайте за работу, товарищи.

Петр Петрович, почувствовал себя как бы виноватым в том, что оторвал от дела, и смягчил пыл председателя, поблагодарив стоящих вокруг него вспотевших мужчин с вилами и носилками, женщин, опиравшихся на грабли, и подростков, стоявших в стороне, за их нужную и важную для колхоза и страны работу. Обсуждая состоявшийся разговор, люди стали неспешно расходиться, а Петр Петрович пригласил Гаврилу Ивановича отойти в сторонку и поговорить. Он говорил жестко и кратко, сказал о письме, разговорах о его амурных похождениях и в конце, не дав сказать ни слова председателю, заявил, что не даст порочить коммунистов их партийной ячейки и района, а если будет такое продолжаться, то придется вопрос поставить ребром. Пожал руку председателю, повернулся и пошел к машине. Гаврила Иванович, опустив голову, шел за первым секретарем райкома до его машины. Он хотел, чтобы Петр Петрович дал ему возможность сказать несколько слов в оправдание, да и в глазах людей, которые вокруг с любопытством наблюдали за разговором, он оставался бы председателем колхоза. Петр Петрович остановился у машины, и когда председатель подошел к нему, похлопал его по плечу и уже, чуть улыбаясь, сказал, что надеется, что все уладится. Ох, как оно уладилось через сутки, уладилось и уладило. Гаврила Иванович был призван в военкомат и направлен спешно на обучение артиллерийскому делу, получил звание сержанта и в составе артиллерийского дивизиона встретил немецкие танки под Могилевом. Тяжелораненого, его успели эвакуировать в госпиталь, и в первых числах декабря их артиллерийский дивизион, где он был командиром орудия, стрелковый полк, усиленный танковым батальоном, бросили на стык двух наших армий, чтобы не дать прорваться немецким танкам к Москве. Они выполнили свою задачу, там, в братской могиле, был похоронен сержант Гаврила Иванович Прошкин, в прошлом председатель зареченского колхоза.

Петр Петрович, несмотря на такой неприятный разговор с председателем колхоза, домой возвращался в настроении, у него было ощущение, что этот житейский эпизод скоро забудется, а там все будет как-то по-другому. Он вспомнил, что жена ему уже несколько дней напоминала, что у дочери выпускной вечер, будут вручать аттестаты об окончании школы, там будут все родители, и им бы не мешало посмотреть на дочь и поддержать ее. Дочь накануне подошла к нему и тихо так сказала: «Папочка, милый, не приходи на выпускной, только испортишь все, будут бегать вокруг тебя и забудут про нас, очень прошу тебя, не ходи, только маме не говори, что я просила». Петр Петрович обнял дочь и пообещал что-нибудь такое придумать, чтобы не испортить ей праздник, вот жизнь сама и определила, где ему быть в этот день. А как дочь описала его посещение школы, так оно и было бы, и ему пришлось бы уточнять, какие есть проблемы, что можно сделать для школы, говорить слова. Сказать о районе, конечно, есть что, вот и в Заречье, к примеру, люди стали более открытыми, светлыми, что ли, да и живут они уже по-другому. Машина ехала по знакомой улице городка, где он был, можно сказать, хозяином, на котором лежала непростая ноша ответственности за живущих в нем людей, их будущее, их мечты. Рано утром Петру Петровичу позвонили из райкома и просили срочно приехать по важному и неотложному делу. Он выпил чая и сказал жене, что скоро вернется, пусть готовит праздничный стол.

«Утро как утро, и что бы могло случиться, что за спешка, последнее время шли разговоры о войне с немцами, но это не сейчас, а попозже, когда подготовимся». Но чем ближе он подъезжал к зданию, что находилось в самом центре городка, тем тревожнее и беспокойнее себя ощущал.

Череда событий нарастала комом, они накладывались друг на друга, и те, что казались утром очень важными, к вечеру могли казаться забытыми и пустячными. Уже была проведена мобилизация и отправка призванных по предписаниям, из нескольких колхозов началась эвакуация лошадей и коров, спешно вывозился семенной фонд зерна, готовился к взрыву элеватор – и такие задания шли непрерывным потоком. Надо было подготовить две партизанские группы, однако вышло так, что смогли собрать одну из шести человек. Пошли разговоры, что скоро здесь будут немцы, на шестой день войны ему вечером позвонил секретарь обкома и сказал, чтобы готовил срочно архивы к уничтожению, а часть – сам знает, какие документы, – необходимо не откладывая вывезти в соседний областной центр. Спросил о семьях руководства района, а в конце добавил, что семьи надо отправить крайний срок завтра, потом будет поздно. До этого пришла срочная телеграмма из обкома о том, что требуется обеспечить эвакуацию оборудования строящегося метизного завода, за выполнение которой отвечал лично первый секретарь райкома. За полтора суток надо было часть оборудования демонтировать, все свезти на станцию, поставить вагоны и загрузить, в последний момент пришло уточнение отправить специалистов завода с их семьями с этим же составом. Получалось, что часть семей партийных и советских работников оставалась еще в городе, надо было их тоже срочно вывозить. Когда поставляли вагоны для отправки семей рабочих с завода, Петру Петровичу удалось договориться с начальником узловой станции подцепить еще один пассажирский вагон. Вот в него-то и должны были загружаться семьи эвакуируемых. Поздно вечером Петр Петрович заехал домой, и улицы, и дом, и квартира – все было другим, каким-то далеким и нереальным. Жена встретила его со слезами и стала рассказывать, что дочь рвется в военкомат, а сын заявил, что никуда не поедет и останется здесь, будет партизаном. Дочь стала говорить, что немцев скоро разобьют, а она, комсомолка, останется в стороне, что из их класса несколько человек уже убыли на учебу в военные училища. Петр Петрович молча слушал расстроенную жену, раскрасневшуюся, с широко открытыми, полными слез глазами дочь и вдруг понял, как они далеки от того, что происходит вокруг, но так же, наверное, думают многие другие, может, он так постарел, что ничего не понимает. Он сел на стул и, глядя в пол, произнес: