Мы люди… Разлом

Моим родителям посвящается

Редактор Марина Тюлькина

Корректор Елена Кулыгина

Дизайнер обложки Клавдия Шильденко

© Олег Моисеенко, 2022

© Клавдия Шильденко, дизайн обложки, 2022

ISBN 978-5-0056-2183-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мы люди…

Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею и всем разумением твоим – сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя…

Евангелие от Матфея, гл. 22

Гуманные отношения и взаимное уважение между людьми: человек человеку друг, товарищ и брат.

Моральный кодекс строителя коммунизма

Книга вторая
Разлом

Часть первая

1

В череде важных и неважных дел и забот наступал такой момент, который требовал осмысления: подошла жатва или нет. Казалось бы, ну что такого, налился колос, пожелтел, и начинай жать, ан нет, все свой срок имеет. Раньше сожнешь, труднее будет зернышко от колоска отрываться, не созрело оно еще, позже сожнешь, много зерна потеряешь, как его ни суши, храниться оно будет хуже, да и запах у него другой. Тут особое чутье нужно, чтобы понять: жатва готова. В деревне Новоселки таким чутьем обладали Никулины. Говорили, что переехали они из мест, где земля родит безо всякого навоза, бросишь семечко или зерно – и растет оно на загляденье, там они и обрели это знание, когда надо начинать урожай собирать.

Подходила пора, Семен забеспокоился, смотрит на вечернее небо, а там высветился краешек месяца, на серпок похожий. Бормочет он себе слова: «Месяц, месяц, где ты был?», да сам себе и отвечает: «На том свете». «А моего отца и мать там видел?» – «Видел». «Животы у них не болят?» – «Не болят». «Пусть и у меня не болит». И так три раза шепчет, потом новые постолы¹ в воде замачивает, да и скажет жене:

– Мария, приготовь на завтра одежду чистую, – зачем, не говорит, да и так всем понятно.

Назавтра, как спадет роса, выходил Семен за околицу, звал с собой Степана, внука своего, у которого сынишка уже бегал, а у того дел много, только не перечит деду, а быстро собирается и бежит его догонять, а тут и другие мужики подходят. Соберутся гуртом человек пять-шесть и идут в поле, к одному житному полю подойдут, колоски срывают, растирают их в ладонях, зернышки нюхают, внимательно рассматривают. Затем к другому наделу направятся, так и обойдут в молчании наделов шесть. Стоят, молчат, кто-нибудь помоложе не выдержит да и скажет: «Пора жать», тут и другие соглашаются, да только последнее слово за Семеном.

– Слава Богу, удался урожай в этом году, через три дня можно начинать жатву.

Степан стоит, тоже колоски растирает, тоже зернышки нюхает, да только не может понять, почему надо начинать жать через три дня, а не завтра, ведь зернышки крепкие, но промолчит. Все возвращаются в деревню, спорят, когда в прошлом году начинали, да какой год был, доходит и до оскорблений, а по деревне уже несется весть: через три дня жатва начинается.

С утра, еще роса не спадет, а из деревни уже потянулись в поле вереницы людей от мала до велика, кто пеший, кто с конем: наступила пора, которая, как говорили старики, год кормит. Стоит стеной золотая рожь. Первыми подходили к ней жницы с серпами в светлых и чистых одеждах, они в этом деле заглавные, низко кланялись, молитву читали и, перекрестившись, со словами: «Помоги нам, Боже» – наклонялись, захватывали одной рукой пучок ржи и срезали его взмахом серпа. А поодаль, сняв картузы и соломенные шляпы-брили, смиренно стояли мужики, своей очереди ожидая в этом благородном деле. Вот и первый сноп готов, все зашевелились, давай, не ленись, каждому дело найдется, а погода стояла отменная – как раз для уборки, и люди старались. В каждой семье это дело по-разному совершалось, у кого женщин и мужчин побольше, там работа веселее и быстрее спорилась, успевай только копны из снопов ставить, а у кого работников поменьше, там и полоска ржи поуже, хотя едоков вокруг может бегать немало, вот подрастут и они свою удаль покажут. А там, дальше к лесу, поле кулака-мироеда Прищепы, дай Бог, каждому такое поле иметь. Людей там много собралось, тоже нарядно одетые, тоже восторженные, только нет у них внутри радости, по найму они пришли на работу, завидовали они тем, у кого земелька своя имелась. Туда и попа Гавриила привезли. Суетится Прищеп, за хороший труд вознаграждение обещает. Прошелся батюшка вдоль поля, окропил его водой, осененной крестом, и началась страда, а батюшку к следующему полю везут. Видно, как мужик подбегает к нему, крест и руку целует, а после тайно денежку в нее сует.

Вот уже и обед приближается, жарко становится, дети устали, прячутся в копнах ржи от солнца, на родителей поглядывают, о еде думают, а те знай себе стараются, только с каждым взмахом серпа рука не так проворно стебли ржи срезает, а еще овод да слепень летают, укусить норовят, и уже не так быстро спина разгибается, тело требует отдыха. Обед – одна минутка и снова на солнцепек. Женщины чаще к воде прикладываются, мужики те больше к жаре привыкшие, воду пьют нечасто, но степенно. Старики присядут под копну и минуту-другую с детьми поговорят, потом, кряхтя, встают, виду не показывают, что силы уже не те. Голова становится тяжелой от жары, руки дольше вяжут сноп, тело в это время отдыхает, а вот и ветерок повеял, солнышко вниз пошло, становится легче, и снова работа спорится. Только вдруг раздается звон церковных колоколов, а главный из них будто стон издает. Разогнулись люди, притихли, сердца их тревогой наполнились. Первой мыслью было: может, не дай Бог, пожар, но дыма над деревней не видно, а колокола звонят и звонят.

– Что там, что слышишь, сын? Может, война? – слышится голос Варивона.

– Ты еще что выдумай, умный какой нашелся! – кричит в ответ его жена Харитина.

– Может, царь помер, – раздается голос с соседнего надела.

А к полю Прищепы телега мчится, столб пыли поднимая, к ней все взоры прикованы, и вот уже доносится вначале непонятное, а потом отчетливое слово: война. Враз заголосили женщины, начались споры, как дальше с жатвой быть, одни стали домой собираться, другие меньшим работу продолжили, а на поле Прищепы снова неспешно замелькали серпы.

2

Вечером в хате Варивона было шумно, не сказать что весело или совсем безрадостно, нет, просто шумно. На столе – разные закуски, которые обычно готовились по престольным праздникам да на Пасху, и наполовину выпитая бутыль самогонки. Люди разговаривали, смеялись. Растерянной выглядела Ганна, жена Алексея, она не знала, как ей быть, что сказать, она оставалась одна, без мужа. Конечно, и других забирают на войну, не только его, но это ее не утешало. Кто вечером пожалеет ее, заступится за нее, да и сын слушается тату, тянется к нему и побаивается, за дело может получить, а рука у мужа тяжелая. Вот и хотелось Ганне зареветь на всю хату громко-громко, да чтобы обнял муж крепко-крепко, да пожалел ее несчастную. Только вокруг все заняты разговорами, а он вон какой красивый, в одежде, которую она сама ему приготовила и попросила надеть. В какой-то момент за столом почувствовалась усталость, и все уже собирались встать и выйти во двор, как тут Варивон поднялся, взял бутыль, постучал по ней деревянной ложкой. Стало тихо.

– У нас сегодня не праздник и не крестины, мы провожаем на войну моего сына Алексея. Завтра его заберут, оденут в казенную форму, и будут у тебя, сын, другие начальники, не я, не твоя мать и не жена, кормить тебя будут, место, где спать, найдут, может, в чужой хате, а скорей всего в окопе или землянке. Жалости ни от кого не жди, друзья будут, так с ними горе и радость дели, знай, друг – он уважения требует, ты к нему уважение прояви, – Варивон остановился, унял дыхание.

– Одно тебя прошу: голову береги, не высовывай ее из окопа без особой надобности, да и вперед первым не старайся выскакивать, кто впереди бежит, того пуля чаще встречает. За медалью не гонись, что та медаль, побрякушка, посмотри на Ивана Храща, с япошками воевал, медаль заслужил, а ноги нет, вот и костыляет на деревяшке, и никакой ему подмоги от той медали, а у тебя еще жена молодая, да и сын еще малый, так ты себя, сын, береги, не кидайся в пекло.

Не выдержала таких слов Ганна и заревела во весь голос, тут Варивон стукнул ложкой по столу, и опять воцарилась тишина.

– Что ты воешь, как по покойнику, молиться Богу и надеяться надо, чтобы вернулся наш сын живым и здоровым, – с трудом дались Варивону последние слова, он поднял стакан с горилкой и одним махом выпил.

Так невесело завершилось застолье. Уже поздним вечером вели отец и сын разговор о войне, где нет ни правды, ни добра, и кому она только нужна и что даст она, хорошо, если голову назад принесешь, то и счастье твое. Короткой была та июльская ночь для Ганны и Алексея, незабываемой.

Собрались и в хате Семена, семьи Никулиных, Прохоренковы и Майстренковы провожать на фронт Степана Никулина. Жена Семена, Марья, славившаяся на все деревню своими разносолами, блинами и пирогами, вместе с невесткой приготовили богатый и вкусный ужин. Степан, внук Семена Никулина и Игната Майстренко, входил в первый рекрутский набор. От своих дедов он унаследовал рассудительность и природную мудрость, которую ценили и уважали в деревне независимо от возраста. Многие деревенские красавицы и девушки зажиточных родителей засматривались на Степана, а он как и не замечает их, и на удивление всем пошли сваты к Федосу Прохоренкову, мужику незаметному, приветливому, и сосватали его дочь Арину. Ничего плохого о ней не скажешь, но очень уже она незаметная, да и красавицей ее не назовешь, а вот приглянулась Степану. Дед Семен – тот сразу одобрил выбор внука, да и отец был доволен сыном. А вскоре на великую радость родился у них сын Антон, а больше у них деток не получилось. Дружно и счастливо жили они на зависть многим, а вот пришла беда: война. Суетился Семен, к горлу часто подступал ком, он старался унять волнение и не показать его внуку и присутствующим. Да только все были заняты своими невеселыми думами: в рекрутах числились и отец Степана, и брат его, и Майстренковы сыновья, и зятья деда Игната, только их очередь была четвертой или пятой. Коротким был сказ Семена:

– Ты не посрами наш род, Степан, но и голову зря не подставляй, мы тебя очень ждать будем.

Дед Игнат не стал ничего говорить, прослезился, на том все и разошлись.

3

Церковь была полна народу, шел молебен, батюшка Гавриил зачитывал манифест царя об объявлении войны. Слушали его невнимательно, его голос заглушал негромкий гомон, который батюшка силился перекричать, и тогда можно было слышать слова: «Германия… внезапно объявила войну», и тут же раздавались возгласы: «Вот шельма, внезапно напал на нас!», а батюшка ровным голосом продолжал дальше: «…что на защиту Русской земли дружно и самоотверженно встанут все верные наши подданные…».

– Точно все встанут на защиту, – раздался громкий голос пьяного Ивана Сухобока.

На него зашикали прихожане, а он, обернувшись, уже входя в раж, продолжал кричать:

– Мы на войну идем, защищать наши земли, жизни своей не пожалеем!

О чем он думал вещать дальше, неизвестно, отец Гавриил закончил читать манифест, и зазвучали слова молитвы, славящие воинство и царя. Возле церкви и устроили проводы ратников: вынесли хоругви, а батюшка, как и там, на поле, где колосилась рожь, окропил водой непокрытые головы крепких мужиков-рекрутов. Плакали по-праздничному одетые женщины, только радостны были дети, им все было необычно и интересно. Наконец раздался зычный голос урядника:

– Давай заканчивай прощание, всем садиться на телеги, будем начинать двигаться!

Его голос заглох в громком плаче женщин, тихих словах стариков, скорбном молчании их отцов и мужей, ставших такими желанными и безмерно милыми. Зашевелились люди, раздались бессвязные слова песни подвыпившего молодца да тут же и затихли, а другого братья с отцом вели к телегам, поддерживая под руки, ибо он силился начать движение только в ему ведомую сторону, тут же шла его мать, осеняя сына крестом.

Обоз начал движение, провожающие расступились и, стараясь не отстать от телег, прибавляли шаг. Урядник все покрикивал: «Давай шевелись!», коней стали погонять, телеги заворачивали на шлях, толпа поредела, а босоногие мальчишки бежали рядом, показывая свою удаль в скорости, только дыхание начинало сбиваться, и бег замедлялся, отчего им хотелось плакать, но виду они не подавали. Взглянув еще раз на удаляющуюся фигуру родного отца и помахав рукой, они понуро возвращались в свой опустевший двор.

Жизнь людей помимо их воли делала крутой зигзаг. Все, что казалось ясным вчера, ушло в сторону, покрылось пеленой, хотя вокруг были все тот же двор, и хата, и хозяйство, и заботы, только образовалась пустота из-за ушедших на войну, и ее надо было заполнить. В разговорах по вечерам за ужином и перед сном приходили надежды, что скоро побьют германцев, родные вернутся домой, и жизнь продолжится в такой же радости, как и прежде. Да только быстрее к заходу солнца наливались тяжестью женские руки, ныли спины у стариков, да меньше времени выпадало мальчишкам побыть со сверстниками на улице: надо было помогать старшим. В семьях, где ратники еще ожидали своей очереди, дела спорились, и каждый день приходило тревожное, но такое заветное желание: пусть бы пронесло и не призвали на войну. Были и такие, что рвались отправиться на фронт, только голос отца или матери грозно пресекал такие позывы: «А кто будет жатву завершать, да картошку копать, да дрова заготавливать на зиму?» Молчал тот доброволец, но мысль свою не оставлял и сверстниками говорил, что все равно воевать отправится. А через месяц в церкви был проведен скорбный молебен по храбро сражавшимся за «Веру, Царя и Отечество» и сложившим голову воинам: Ивану Сухобоку, Роману Цымбалу, Ануфрию Першину. Отец Гавриил после зачитывания фамилии павшего воина славил его отца и мать. В порыве люди готовы были помогать этим убитым горем людям, а через два дня – снова молебен. Забирались на войну ратники, чей черед пришел, война начала собирать свою дань.

Часть вторая

1

Летним вечером в известном каждому петербуржцу задании Военного министерства, в нескольких окнах на втором этаже со стороны внутреннего двора, несмотря на поздний час, горел свет. В просторном кабинете за письменным столом сидел довольно молодой черноволосый полковник, штаб-офицер Сергей Александрович Дубровский. На листе бумаги его рука каллиграфическим почерком выводила то прямые линии с хвостиками и без них, то крючочки, то окружности, которые соединялись в буквы и слова, выражающие прямые, словно стрелы, а то вдруг закручивающиеся, словно в вихре, заветные его мысли, пронизанные духом величия и служения царю и Отечеству. Он писал: «Наши интересы на Балканах никак не могут быть ущемлены», далее кратко излагалось, почему, и предлагалось незамедлительно приступить к мобилизации, предусмотренной ранее утвержденным Его Императорским Величеством (еще четыре года назад) планом. Сергей Александрович входил в круг таких же штаб-офицеров, которым по долгу своей службы с высокого позволения разрешалось вносить в те планы уточнения и правки. К этому ответственному делу они относились с трепетным волнением, благоговея перед величием заложенной мудрости в записках и исчерченных картах. Эти планы вызывали у них восхищение могуществом России и уверенность в быстрой победе русской армии над врагами.

Накануне утром Сергей Александрович был вызван к начальнику и получил очень важное и ответственное задание – подготовить реляцию самому государю. Начальник был краток:

– События развиваются стремительно, на Балканах уже идет война, подошло время начать реализацию наших планов. Вы человек осведомленный, и я уверен, подготовите краткую, но убедительную реляцию. Важно, чтобы завтра она была уже одобрена.

Сергей Александрович был польщен таким поручением, оно выделяло его среди сослуживцев и сулило дальнейшие перспективы по службе. События, произошедшие в армии, в других странах, а также доклады, совещания, встречи с различными людьми подготовили почву для мыслей, которые он сейчас излагал на бумаге. Это были желания промышленников направить свои товары на Балканы, заводчиков – получить заказы на поставки вооружения для армии; военные хотели оправдаться за поражение на Дальнем Востоке и получить награды и почести. Одним словом, у многих было стремление подтолкнуть императорский двор к такому действию. Перечитав написанное, полковник Дубровский остался доволен собой, он поступал наперекор некоторым крикунам из окружения министра, пытавшимся уладить дело с германцами мирно. Конечно, французы – вояки ненадежные, им бы шампанское попивать, они могут чуть что заключить мир, тогда нам придется воевать с пруссаками один на один, а так мы сумеем разгромить их, пока они будут возиться с этими зазнайками. В душе полковник хвалил себя за такой короткий, но убедительный доклад и уже видел, как будет отмечен своим начальником, а то и выше. Это радовало, придавало сил и уверенности. Он принялся ходить по кабинету, обдумывая ответы на возможные вопросы. Его совершенно не тревожили события, которые развернутся после этого. Да, будут формироваться новые армии, корпуса, дивизии и перебрасываться к местам их дислокации, да, будут потери, а какая же война обходится без них? Он честно служит своему Отечеству и исполняет свой воинский долг. Так, как он, думают многие и многие офицеры армии, а сколько людей работают на военных заводах, а сколько закупается для армии провизии, обмундирования, и все это производится подданными государя. Да, мы защитим нашу веру, защитим братские нам славянские народы, через полгода мы разгромим пруссаков, но возникало и раздражение на Военное министерство, что оно не справляется с поставками оружия, пусть за это ответят те, кто… На этом рассуждения полковника остановились, он не хотел даже в мыслях озвучивать виновного. А может, все и обойдется, пронеслась обнадеживающая мысль, от этого стало еще радостнее, и ему захотелось в уютную домашнюю обстановку.

После незначительных правок и согласований в разных инстанциях реляция была одобрена и представлена государю. Полковник, приняв непринужденный вид, молча, как и подобает в таких случаях, принял похвалу от своего начальника, скромно улыбаясь и ожидая вознаграждения, о котором мечтал.

2

В столице творилось невообразимое. Толпы людей приветствовали манифест царя, военные и чиновники были охвачены эйфорией. Предощущалось празднование близкой победы над ненавистными пруссаками и швабами, а тем временем по железным дорогам катили сотни вагонов с ратниками – задорно улыбающимися, в новеньком обмундировании, оторванными от привычного на земле труда. Разработанные военными победоносные планы приобретали реальность, только непривычно было ратникам или, как их стали называть, нижним чинам, вместо косы держать винтовку, поначалу она казалась легкой – закинул за плечо и иди себе, это же тебе не за плугом весь день ходить. Наконец, ступила нога ратника-пехотинца на землю врага, засвистели пули, упал ратник – так началась изнурительная работа под названием война. Были первые успехи, была надежда, что скоро все завершится, только с каждым днем становится труднее шаг, упорнее сражается враг, он коварен и жесток, снаряды из его мощных орудий рвут землю, разрушая окопы и укрепления, разметая солдатские цепи. Неожиданный натиск врага, где его не ожидали, паника, страх, отступление, разбита одна армия, почти разбита другая, десятки тысяч убитых и взятых плен. Этого не может быть, это случайность, слышны уже не восторженные голоса в столицах, а в церквях стоит колокольный звон и проводятся молебны об отдавших жизнь «за Веру, Царя и Отечество», и этот звон повторяется изо дня в день. Есть и радость побед, но потом снова отступление, плен и павшие на поле брани. Вести приходят одна страшнее другой: на одном фронте применили страшное оружие, которое убивает без пуль и снарядов. Ужаснулись народы, пошли разговоры, что надо остановить эту бойню, а смелости высказать это вслух не хватает, ибо надо будет сказать, кто в этом виновен. Мобилизовано все, что возможно, опустели села и деревни, оставшимся там не хватает сил обрабатывать землю, поднимается ропот рабочего люда на нищету и существующие порядки, все меньше снарядов и патронов поставляется фронту, устали от войны и нижние чины, и все чаще раздаются призывы к завершению войны. Меняются командующие разных рангов и званий, а успехов нет, на фронтах и в городах слышатся слова «предательство, измена». Взбунтовалась столица, нашли виновного в неудачах, и раздается громкий клич: «Долой царя, даешь революцию!». Царь отрекся от престола, опять ликование в столицах, свобода и равенство для всех бывших подданных, Верховные главнокомандующие меняются почти каждый месяц, на фронтах хаос. Дни Российской империи были сочтены, надвигалась самая жестокая и беспощадная Гражданская война за новую веру.

Другая сторона, высокоорганизованная, с развитой промышленностью и сельским хозяйством, в своем величии превознося силу и мощь военных в лице их главного штаба, решительно требовала расширения жизненного пространства за счет нецивилизованной нации на востоке и промышленных районов на западе и надеялась сделать это молниеносно. Уже маячила близкая победа на западе, еще один рывок – и можно навалиться всей силой на востоке, и тогда мы победители, у нас будут проживать миллионы, бо́льшая часть из них немцы, а остальные – другие расы. Не удалось молниеносно разбить армию врага и захватить его столицу, быстро уточняются планы войны, все поставлено под ружье, применяются новые виды оружия. Казалось бы, еще немного усилий – и будет победа, но опять неуспех, подписан унизительный мирный договор, посеявший в народе жгучую ненависть к победителям.

Народы с обеих сторон в равной степени жаждали и делали все, чтобы разжечь пожар войны, который разметал миллионы людей по всему свету, навсегда изменив мир, унеся невиданное доселе число человеческих жизней.