Buch lesen: «Стыд. Роман»

Schriftart:

Все эти дни я ни разу не отошёл от системы. Княжне начинает нравиться мой разговор: я рассказал ей некоторые из страшных случаев моей жизни, и она начинает видеть во мне человека необыкновенного.
М. Ю. Лермонтов, «Герой нашего времени»

ISBN 978-5-4496-8546-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая

От автора

Я решил-таки написать коротенькое предисловие к этой повести или короткому роману, затрудняюсь определить. Я не стану говорить, как многие авторы, будто нашёл эту рукопись там-то и там-то, при таких-то обстоятельствах, что она меня возмутила или, напротив, покорила и так далее и тому подобное. Всё это делается для того авторами, чтобы отделить написанное от себя. И я прекрасно понимаю это наполовину сознательное, наполовину инстинктивное желание. Я чувствую ту же потребность отказаться от своих же слов. Поэтому хочу сказать следующее. Это ни в коем случае не автобиографическая повесть. Хотя бы потому, что хронологически моя жизнь и жизнь автора записок не совпадают. Кроме того, герой всегда существует в узком коридоре, который ему отводит автор в виде сюжета и темы. Моя же жизнь представляет несравнимо большую вариативность. Нити вариативности тянутся в моём сознании во внешний и мой внутренний мир во все стороны, здесь же, в этой повести, есть пучок света, вокруг которого тьма. Образ тьмы и света здесь не в метафизическом смысле, а в структурном. У жизни одна структура, у произведения другая. Гораздо более ограниченная. А в метафизическом смысле высказался Гоголь, который когда-то где-то сказал, что автор, писатель, не выражает и шестой части самого себя. Я с ним полностью согласен.

Вот и всё, что я хотел сказать, пожалуй.

Глава первая

Я всё думаю, что может войти в мой дневник? Почти всё, что происходило в последние четыре года, я передать не в состоянии: слишком сильны были катаклизмы и слишком равнодушен я сейчас к ним и далёк от них. Однако, соотносясь с идеей, я попытаюсь рассказать историю от своего имени, но предупреждаю, что это не вполне я, как и люди, окружающие мой персонаж, не вполне те, что окружали меня.

Сейчас я живу недалеко от Рижского вокзала в старом пятиэтажном доме. Чтобы попасть ко мне, нужно найти улицу N-скую, дом пятнадцать, войти под арку, повернуть налево в вечно распахнутые двери и подняться по узкой, сырой лестнице до пятого этажа, где первая слева дверь, обитая наполовину фанерой, и будет моей. Звонка нет, надо постучать.

Когда меня отчислили из института «из состава студентов», я стал претерпевать сильное бедствие: не было места для жилья, деньги тоже кончились. Я ночевал у своих редких знакомых, продал часть своих вещей на Тишинском рынке, в общем, мне было тяжело. Впрочем, я был счастлив, что больше не учусь в институте.

Тогда я устроился работать дворником в каком-то ДЭУ или ЖЭКе, или ДЭЗе, или как-то иначе звучит это место.

Моя начальница недоверчиво отнеслась ко мне. Долгий опыт работы со студентами (я устраивался как студент, иначе было невозможно устроиться) показывал, что взять на работу студента невыгодно: плохой работник. Зная о подобном предубеждении, я принялся усиленно, намеренно трудиться. Это имело положительное действие, и уже через неделю сентябрьским солнечным утром я шёл следом за начальницей получать квартиру.

Свернув в какую-то арку, мы вошли в тёмный подъезд; пахнуло в лицо сыростью, мышами, какой-то кислятиной. Мы поднялись по узкой лестнице со стёртыми ступенями на пятый этаж. Начальница предупредила, что в моей квартире проживает нелегально какой-то гражданин. Это меня неприятно удивило и озадачило. Выходит, мне нужно ещё кого-то выселять. Дверь оказалась закрытой, на наш стук никто не отвечал. Мы оставили записку неизвестному, чтобы он срочно покинул квартиру. Я, не скрывая досады, удалился, – ведь мне нужно теперь опять напрашиваться к кому-нибудь на ночлег.

На следующее утро я вновь пришёл, но дверь оказалась вновь закрытой, записки не было, значит, некто её читал. Я очень разозлился, подумал, что надо бы взломать дверь, но инструмента для этого не было, да и нужно получить разрешение у начальницы. Вновь я оставил записку, но более нетерпеливого содержания. Начальница, когда я ей рассказал о результате моего похода, разрешила мне взломать дверь, если завтра неизвестный не покинет квартиру. Инструмент она подсказала взять у соседей.

На следующее утро дверь по-прежнему была закрыта, записки опять не было, на мой стук никто не отвечал. Я постучался к соседям. Вышел пожилой мужчина. Я объяснил ему, в чём дело, спросил, не видел ли он того, кто там живёт. Сосед сказал, что видел, что это молодой здоровенный парень, что нужно быть поосторожнее, а то «может быть беда». Я сказал, что пустяки, ничего не будет, взял у него инструменты, молоток и отвертку, и принялся расковыривать щель между дверью и рамой. Однако мне пришлось долго повозиться. Подошла начальница, – замок всё никак не сдавался. Наконец, от моего удара ногой дверь распахнулась, и я вошёл в квартиру. Следом за мной вошла начальница.

Я ужаснулся негодному состоянию квартиры. Горя желанием знать, кто здесь живёт, прошёлся по комнатам. В одной из двух комнат, маленькой, шириной в два, а длиной в четыре шажка, на стуле, стоящем по центру, лежала ощипанная буханка чёрного хлеба, на полу валялись засаленные рюкзак, спальный походный матрас, одеяло, кое-какие вещи. Возле окна стояли в ряд несколько банок консервированных овощей, а в углу вёдрышко со свежими абрикосами. «Гляди, – возмутилась начальница, – устроился. С абрикосами. С соленьями. Зимовать здесь собрался. Вот наглец, а!»

Мы договорились, что я забью дверь гвоздями и поеду за замком, чтобы сегодня же его вставить. Вещи же и продукты я отдам незнакомцу, когда тот появится.

Надо сказать, что моя квартира произвела на меня самое тягостное впечатление. Однако я собирался в ней жить, хорошо сознавая безвыходность своего положения: денег нет, из общежития выселили. Кроме того, я надеялся, что новизна, трудность моего положения пробудят во мне стойкость, интерес к жизни и возможно я сумею, наконец, овладеть собой и вернуться в начальную, необходимую для нового творческого шага, точку. Я не ошибся, скажу заранее, только творческий шаг, который я сделал, оказался не в том направлении, в котором мыслился тогда. Впрочем, я был рад получить квартиру даже в таком убитом виде, это во сто крат лучше, чем спать на улице.

Я купил замок в магазине на Цветном бульваре и, отбродив полдня по улицам Москвы, пробравшись по уже недействительному студенческому билету на дневной спектакль во МХАТ, где, к моей досаде, давали современную пьесу, слишком правдивую, а потому нестерпимо скучную, отправился, наконец, в свою новую квартиру. Но по дороге решил сначала зайти в общежитие, чтобы одолжить необходимый для работы инструмент. Однако не встретил там никого из знакомых ребят. Ведь днём в общежитии почти никого не бывает, нужно ждать вечера, а то и ночи, – тогда все собираются. Тем более, было начало учебного года, и некоторые ещё не вернулись после каникул.

Уже выходя из общежития, встретил свою бывшую соседку по этажу. Я спросил, нет ли у неё инструмента. Естественно, у неё его не оказалось. Мы с ней когда-то дружили. Правда, потом она на меня обиделась и долго не разговаривала. Вот и сейчас она быстро проскользнула мимо меня в дверь общаги.

Мы познакомились с ней два года назад, когда она поступила учиться в институт на режиссёрский факультет и ей дали комнату в общежитии рядом с моей. Зовут девушку Мариной. Она полька. Из Варшавы. Имеет жениха из Германии. Он регулярно звонит ей.

Однажды, очень скоро после нашего знакомства, я засиделся у неё в гостях. Её соседка по комнате, моя однокурсница, куда-то ушла, видимо, к своему парню из Лаоса. Марина мне казалась западной девушкой, в смысле лёгкости отношений, поэтому, засидевшись, я пытался угадать, чего она от меня ожидает. То ли пора вставать и уходить, то ли следует её обнять и поцеловать. Тогда я так и ушёл в четвёртом часу ночи, не определившись, как следовало бы себя вести. Но мы стали друзьями. От нечего делать мы коротали вечера за разговорами и чаепитием. Постепенно я даже привык к ней.

Однажды, в середине сентября, в так называемое бабье лето, я лежал на своей койке и смотрел в потолок, предаваясь размышлениям. За полуоткрытым окном вечерело, слышались возгласы играющих в волейбол студентов, удары по мячу. Мне даже захотелось самому поиграть, но мысль, что там играют иностранные студенты, афганцы, с которыми я не знал как общаться, – слишком уж вызывающе и грубо они себя порой вели, остановила меня. «Ладно, – думал я, – мне и так хорошо». И чего это русские не играют, а играют афганцы? Я захотел курить, – тогда я ещё курил, это теперь бросил. Встал, решив, что прежде нужно попить чаю. Такое со мною бывало: чтобы получить большее удовольствие от сигареты, я прежде пил чай или съедал что-нибудь. А уж лучше кофе с сигаретой ничего не придумаешь. В буфете института это целый ритуал у студентов. Правда, теперь, когда я не курю, этот ритуал вызывает во мне презрительное отвращение. Не стоит разрушать самих себя, жизнь и так это сделает вместо нас. И не стоит заблуждаться, будто все эти разговоры об искусстве и посредственные наши способности дают нам право умереть раньше времени.

Вошёл мой сосед по комнате, Дмитрий. Он уже не учился в институте, был отчислен годом раньше за «аморальное поведение». Он не совершил ничего такого преступного, просто неловкими поступками обнаружил свои пороки, а потом стал настаивать, что порочны все. Дмитрий прежде учился со мной на одном курсе, я никогда особо не дружил с ним, напротив, он мне не нравился, но так случилось, что я приютил его.

Он-то и сообщил мне, что нашёл нам двух девушек. «Только что познакомились. У нас на первом этаже. Одна – Тамара, другую забыл, как зовут».

Мне ничего не оставалось, как положиться на обстоятельства: куда пойдёт этот вечер, туда и пойдёт, пальцем не ударю, но и препятствовать не буду.

Через час Тамара пришла. Вместе с подругой. Подругу звали Наташей. Они принесли с собой бутылку шампанского и бутылку вина, две или три консервы, гитару. Наташа мне мгновенно понравилась, так что у меня затрепыхалось сердце. Девушки были навеселе, но Наташа, улыбаясь, молчала, а Тамара громко и возбуждённо говорила. Мы выпили. Поболтали. Вскоре Тамара увела куда-то Диму, и я остался один с Наташей. Мы не успели с ней толком познакомиться, но взаимная симпатия сблизила нас. Мы легко о чём-то болтали. Потом я сел рядом с ней и обнял её. Она не сопротивлялась. Я поцеловал её. Она не сопротивлялась. Тогда я коснулся её грудей, она слегка отодвинулась от меня, но внутренний жар распалил её чувственность, и она вновь прижалась ко мне.

Часа через два с половиной я попрощался с Наташей, преувеличив сладость последнего поцелуя, чтоб не обнаружить оскорбляющей женщину холодности и, хуже того, отвращения. Я был утомлён, но доволен собой. Никогда ещё я не обладал столь качественной женщиной.

Проблема была только в том, что я любил другую. И это была не полька, которая не смогла мне простить бурного секса за относительно тонкой стеной, разделяющей наши комнаты…

Я пришёл на свою новую квартиру, постучал к соседу, но его тоже дома не оказалось. Мне ничего не оставалось, как ждать вечера. Тогда я решил, что замок сегодня вставить не успею, но вечером обязательно зайду на квартиру, чтобы повидать незнакомца, который, как я боялся, вздумает забаррикадироваться. Кроме того, меня тянуло любопытство: кто ж он такой, этот парень?

Часу в одиннадцатом вечера, выйдя как всегда на станции метро «Рижская», я дошёл до проспекта Мира, – это наш обычный путь в общежитие, – а далее свернул в непривычном для себя направлении, налево, пересёк две автодороги и пошёл вдоль длинных, высоких зданий. Осенний холодный ветер продувал мою старую куртку, дырявые кроссовки со стёртыми подошвами скоро промокли, потому что пошёл дождь, в животе бурчало, – злая угрюмость овладела мной. Представляя себе предстоящую встречу, я сжимал кулаки, желваки играли на моих скулах. Я даже вообразил себе, что незнакомец меня убивает, что это мои последние шаги по земле, но, вздрогнув, отвратился от представшей картинки и, расправив плечи, ещё сильнее стиснул зубы и кулаки.

Отыскав нужную арку дома, я вошёл в подъезд, поднялся по лестнице и остановился на верхней площадке, где было темно: то ли лампочка перегорела, то ли её вообще не было. Я в последний раз подумал, что со мной может произойти несчастье, но мрачная решимость владела мной. Я толкнул дверь, она распахнулась, свет из маленькой прихожей ударил мне в лицо.

На пороге стоял парень и вопросительно-трусливо смотрел на меня. «Я здесь буду жить, – сказал я отрывисто. – Я хозяин этой квартиры». «Я понял, – он виновато улыбнулся. – Заходите». Пелена спала: ничего устрашающего и необычного в парне не было. Я вошёл и сразу посмотрел на его вещи: рюкзак был собран, банки уложены в огромную спортивную сумку. «Уже готов», – сказал он. Я в знак одобрения важно покачал головой. Парень действительно был огромный, но лицо имел детское. «Что же ты так долго тянешь? Записки получал? Почему не съехал сразу?» Он стал оправдываться. Сказал, что его сюда вселил прежний дворник, его товарищ, который и провёл инструктаж, как себя вести в случае попытки выселения. Инструктаж был коротким: не обращать внимания на письменные угрозы, укрепить дверной замок. «Я думал, – говорил юноша, – что она (начальница) только так… врёт про то, что эту квартиру кому-то под жильё отдавать будут…» Я не стал ни в чём упрекать парня и доискиваться до истины, потому что давно не жду от людей благородства, тем более, что злоба моя иссякла, на её место пришли сочувствие и понимание.

Оказалось, что он иногородний, альпинист, перворазрядник, приехал в столицу, потому что скоро в армию, и он хочет попасть служить в ЦСКА. В настоящее время работает в каком-то кооперативе, моет окна на высотных зданиях. «На верёвке, значит, висишь?» – уточнил я. «Да».

Едва парень сказал, что он альпинист, как я с любопытством стал разглядывать его, чувствуя уважение к человеку. Верхняя губа у него не касалась нижней, и были видны кончики двух-трёх передних зубов, – явное сходство с зайцем. «А как тебя зовут?» «Кирилл». Мы познакомились.

Я подошёл к окну, выглянул во двор. Кирилл стал прилаживать к рюкзаку свёрнутый походный матрас. Во дворе было пусто и темно, я стал рассматривать оконную раму, стёкла, грязные от пыли и краски.

«Я готов», – бодро сказал Кирилл, стоя навытяжку передо мной. «Ну и куда ты сейчас пойдёшь? – спросил я, прикинув, что уже, должно быть, часов одиннадцать вечера. – Есть куда?» Он замялся: «Надо сейчас другу позвонить, потом к нему». «А где он живёт?» Кирилл назвал отдалённую часть города. «Уже поздно. Если хочешь, оставайся, а завтра тогда улаживай свои дела». «Да, а можно? Я тебя не стесню?» – радостно спросил он. «Нет. Тем более, что сейчас я здесь ночевать ещё не буду. Я живу в общежитии, нужно завтра здесь всё убрать, принести вещи, постель, так что сегодня я уйду. И хорошо, если б был ты: замок вставлять уже поздно, ночь на дворе, а двери открытыми оставлять опасно: украдут что-нибудь. Тут, правда, и нет ничего, но народ может и дверь унести!»

Далее была экскурсия по квартире. Всё было в таком запустении, столько грязи накопилось, что я долго стоял, безнадёжно опустив руки, пытаясь сообразить, с чего следует начать уборку и сколько мне понадобится сил и времени для этого. Кроме того, некоторые помещения находились явно в аварийном состоянии. В туалете, например, над унитазом с потолка свисал ломоть штукатурки толщиной с палец. Отбить ломоть казалось опасным, – мог обвалиться потолок. А если оставить так? Я подумал, что тогда нужна каска на время посещения туалета. Ведь если такой ломоть упадёт на голову, то может убить. Однако когда я примерился, оказалось, что можно почти спокойно сидеть на унитазе, потому что ломоть при случае упадёт только на спину, а значит, не убьёт.

На кухне горела тусклая лампочка, стены, выкрашенные когда-то зелёной масляной краской, потемнели от копоти и лоснились от испарений. Газовая плита была жирна, медный кран для холодной воды позеленел, раковина почернела… Не хотелось ни до чего касаться. Зато в отвратительном шкафу, на полке, застеленной свежей газетой, ослепительно блестели чашки, тарелки, заварничек для чая. «Это твоё?» – спросил я. «Да». «Может, чаю выпьем?» «Да, давай, – оживился Кирилл. – У меня и варенье есть. Абрикосовое».

Он зажёг газ, поставил чайник на плиту. «Да, квартира ужасна», – сочувственно и в то же время весело сказал Кирилл. Мы прошли в его комнату. После осмотра нежилой части квартиры, в комнате показалось уютней. Мы поговорили о том о сём, попили чаю. Он предложил угощаться абрикосами, я съел два, сказал, что больше не хочу. «Послушай, – начал Кирилл, причём лицо его приняло идиотско-сконфуженный вид, – а ты один здесь собираешься жить?» «Нет, с подружкой», – соврал я на всякий случай, у меня не было подружки. Мы заговорили о другом, но парень стал как-то маяться, видимо, что-то ещё желая у меня спросить. Я даже стал догадываться, что. «Послушай, – наконец, начал он, – а мог бы ты мне сдавать одну комнату, ведь у тебя их две? Я бы тебе платил. А?» Я даже выпрямился на стуле. Я отверг его предложение. Кирилл стушевался и начал извиняться. Мне стало жаль его. Что делать? Насколько он способен помешать моему одиночеству? Я спросил, надолго ли ему нужна комната. Он сказал, что вообще-то точно неизвестно, может быть надолго, но зато он не стеснит меня, потому что приходит поздно вечером, уходит рано утром. Кроме того, часто уезжает на несколько дней домой, а то и на полмесяца на сборы, в горы. Я сказал, что, возможно, оставлю его, мне нужно подумать. Впрочем, тут же почувствовал, что соглашусь, что мне просто необходимо некоторое время, чтобы примириться с мыслью, что в квартире будет жить ещё кто-то. Осознав это, я, наконец, разрешил ему остаться на неопределённое время, сказав, что вместо денег, которые он предлагает за комнату, мне нужно помочь отремонтировать, хотя бы слегка, квартиру. Он живо согласился.

Так мы поладили и за две недели действительно сделали косметический ремонт: побелили потолки, покрасили окна и двери, причём побелку и краску раздобыл Кирилл; вместо обоев, которых не достать в магазине, а на чёрном рынке они стоят очень дорого, мы наклеили на стены, – это была моя идея, – плакаты с изображением спящей девочки в кроватке. Затем выбросили всё лишнее, помыли полы, и сейчас моя квартирка выглядит вполне сносно, почти уютно.

Глава вторая

Сосед по лестничной площадке, у которого я брал молоток и отвёртку, оказался, что называется, стукачом. Но об этой его слабости я узнал позже, а прежде я узнал, что он художник. То, что он художник, было для меня ещё неожиданней. Он был похож скорее на слесаря, но никак не на художника.

Вскоре после вселения, утром, убрав свой участок, я возвратился в квартиру. Стоя на лестничной площадке, уже открыл дверь, как услышал щелчок дверного замка у соседа. Я немного задержался, чтобы поздороваться с ним. Он высунул голову, ответил на приветствие и с любопытством спросил: «Ну как? Выселил этого парня?» «Да», – солгал я, не желая долго изъясняться. «Ну заходи ко мне, познакомимся». Он шире открыл дверь. Я удивился приглашению и неохотно вошёл.

В квартире оказалось уютно. «Это мой офис, – сказал мужчина. – Я сам живу не здесь. Хотя иногда здесь ночую». И он странно мне подмигнул. «Вроде на педика не похож», – подумал я, но из осторожности принял независимо-пренебрежительный вид.

– А вы, молодой человек, учитесь, работаете?

– Я студент театрального института, – опять солгал я.

– О! Творческая, значит, личность! Я тоже творческая. Я художник. Вот мои буклеты. Вот журнал, где есть репродукции моих картин.

Я отчасти купился на подобную саморекламу, – что делать! – уважаю творческих людей, – стал рассматривать журнал… Однако разговор наш плохо клеился. Слишком мелким и суетливым мне показался этот человек. На прощание он пожал мне руку. «Нет, не педик», – решил я. Он пригласил меня заходить ещё.

Однако я больше не зашёл.

И вот однажды, недели через три, я пришёл к начальнице жаловаться, что контейнеры с мусором не убирают второй день, поэтому они переполнены. В это утро мне попались две дохлых кошки на участке, и меня чуть не стошнило. Настроение моё едва выправилось к концу рабочего утра.

В небольшой комнате начальницы, находящейся в одном из подъездов «хрущёвского» дома, на первом этаже, было много народу. В основном, старушек. Почти все они переговаривались, поэтому стоял гул. Начальница сидела возле окна за столом и выдавала старушкам талоны на сахар и на что-то ещё, уж не знаю. Она увидела меня и жестом указала, чтобы я обождал. Я встал возле окна. Прошло минут десять. От нетерпения я прошёлся взад-вперёд, чуть не сбил с ног какого-то старичка, старичок меня обругал, я извинился. Начальница подозвала меня к себе. Я сел на освободившийся стул напротив неё.

Решив вопрос с контейнерами, я уж хотел уходить, но начальница задержала меня. «А кто у тебя живёт?» – настойчиво и сухо спросила она. Дыхание моё пресеклось. Но лишь на мгновение.

– Никто.

– Не ври. Я знаю, что у тебя живёт этот парень, которого мы выселяли. Зачем ты его держишь?

«Откуда она знает?» – мысленно вопрошал я, но вспомнив соседа-художника, почему-то подумал, что это он рассказал. «Уж не думает ли она, что я педик?» – почему-то подумалось мне, но вглядевшись в лицо начальницы, грубое и простое, отмёл это предположение.

– Да никто у меня не живёт! – попробовал возмутиться я.

– Да что ты мне тут мозги пудришь? – закричала начальница так, что гвалт в комнате прекратился и все присутствующие обратились в нашу сторону. – Ты сам живёшь нелегально в этой квартире… По моей доброте. Хочешь, чтобы милиция тебя из неё выселила? Ты знаешь, кто такой этот парень? Может он бандит какой?!

– Да нет, он нормальный, – недоумевал я.

– Откуда ты знаешь?!

Далее следовали упрёки моей беспечности и угрозы моему вероломству. Мне ничего не оставалось, как заверить начальницу, что выселю этого парня сегодня же…

«Ах ты старый!.. – возвращаясь домой, воскликнул я, уверенный, что это сосед рассказал о моём постояльце. – Сталинской закваски… И что заставляет людей так поступать?»

Однако я быстро успокоился. Во-первых, было чудесное утро. Во-вторых, я шёл с работы, а не на работу; в-третьих, что самое главное, меня слова начальницы мало касались, они касались Кирилла, у него возникала проблема с жильём.

Поднявшись по лестнице, я остановился перед своей дверью, вылавливая ключ из дырявого кармана пиджака, – ключ упал на дно подкладки и там затерялся. За дверью соседа-художника послышался скрип половицы. «Ага, – обрадовался я, – дома». Но едва я постучал к нему, как скрип прекратился, воцарилась тишина. «Испугался», – подумал я и не стал более томить человека, ушёл к себе.

Кстати, дня через два я столкнулся с ним на лестнице. Увидев меня, он как-то съёжился и стал косить глазами в сторону. Мне вдруг сделалось жалко его, так что захотелось даже положить ему руку на плечо, чего я, разумеется, не сделал, но я приветливо, даже тепло, поздоровался с ним. Лицо соседа вдруг просветлело, и он раза три повторил мне своё приветствие, при этом кланяясь, как вежливый китаец, так что мне самому пришлось поклониться, остановившись… Смешная сцена!..

А с Кириллом получилось удачно. Едва я после разговора с начальницей вошёл в квартиру, как Кирилл, жуя бутерброд, объявил мне, что уезжает срочно на две недели на сборы в горы. «Это кстати», – сказал я и передал ему разговор с начальницей. Мы сошлись на том, что это сосед настучал, и решили, что двух недель будет достаточно, чтобы усыпить бдительность соседа, а там всё пойдёт по старому, только впредь надо будет соблюдать осторожность.

В те времена, когда я учился в институте, я вставал с постели поздно, не раньше десяти или даже одиннадцати. Ложился, правда, тоже поздно, не раньше двух ночи. Так поступали, в общем, все студенты.

Когда меня отчислили из института, я стал спать по двенадцать-четырнадцать часов в сутки. Мне было стыдно, что я так много сплю, но, с другой стороны, на мир Божий мне тоже не хотелось да и не для чего было глядеть.

Теперь же я ложился обычно в десять вечера, вставал в шесть утра. Мне было радостно, что я властвую над телесными позывами. Я уважал себя за это.

Но, с другой стороны, так тоже долго продолжаться не могло, ведь непонятно: для чего преодолевать себя? Только для того, чтобы добывать деньги на пропитание? Ну а более высокой цели, благородных упований у меня нет?.. Или честолюбия?..

Правда, я поставил себе целью получить диплом. Даже специально встречался с моими бывшими педагогами, чтобы узнать, можно ли мне получить диплом? И если да, то каким образом. Сегодня я должен встречаться по этому поводу со своим мастером, у которого учился и который меня отчислил за то, что я отказался участвовать в дипломном спектакле. Когда он меня отчислил, я даже обрадовался, потому что получал долгожданную свободу и возможность не выслушивать ежедневно пошлые суждения педагогов, мастера, студентов, касающиеся профессии и человеческих чувств…

Но прошло время, и я понял, что совершил опрометчивый поступок, что нужно получить диплом, иначе впереди тупик. Социальный, разумеется. И вот я стал встречаться с педагогами, чтобы нащупать пути к получению диплома. Это было пыткой для моего самолюбия, но, кажется, я эту пытку выдержал, потому что мне всё-таки мастер пообещал выдать диплом. Я ведь был на хорошем счету у него.

Я ещё хотел сказать вот что. Когда меня отчислили из института, я бросил курить. Это было очень сложно, бросить курить. Мне это удалось потому, что, помимо радости от полученной мною свободы, я ощутил опасность своего положения, я проникся сознанием теперь ещё и социального одиночества… Нужно было чем-то взбодрить себя, поэтому я выбрал самую трудную задачу – бросить курить.

Хочу поделиться, как мне это удалось. Может, кому-то пригодится.

Я составил расписание, по которому, начиная с десяти сигарет, каждый день убавлял по сигарете, таким образом, на десятый день я выкурил последнюю сигарету, а на одиннадцатый прекратил курить вовсе. Кроме этого, хотя я и продолжал спать по двенадцать часов в сутки, но в остальном изменил образ и стиль жизни. Стал мыть полы в комнате каждый день, перестирал всю свою грязную одежду, каждое утро делал гимнастику, как когда-то в юности, одевался чисто, ходил на концерты в консерваторию, а однажды, в кризисный день, когда еле удерживался от соблазна закурить, забрёл впервые в жизни на эстрадный концерт, во Дворец съездов. Правда, часа через полтора я оттуда сбежал, слишком уж опустошило меня зрелище для кретинов…

Но зачем? Для чего так дорожить своей жизнью?..

Кстати, месяца через полтора я зажил по-старому, то есть бросил мыть полы, валялся целыми днями на кровати или же бродил, как пёс, по чуждой Москве, не проявляя ни к чему интереса; правда, курить вновь не стал, подавляя остатком воли вредную страсть.

Однако ещё через полмесяца меня вытурили из общежития и это обстоятельство, а также голод и нищета, заставили меня вновь опереться на волю, и я устроился, как уже сказал, работать дворником. Кроме этого, чуть раньше я устроился работать сторожем в одном театре. Но об этом позже.

И вот сегодня я должен после работы пойти в институт для беседы с мастером.

Я встал с постели за минуту до звонка будильника. Настолько организм привык уже просыпаться в шесть утра. Выглянул во двор. На улице серело. Бледные звёздочки чуть заметно мерцали. Асфальт был сухим. Это хорошо, значит сегодня листва не будет прилипать к асфальту, и я уберусь быстрее.

Я оделся, – надел фуфайку, потому что утром уже прохладно, и вышел на улицу.

Пока шёл на работу, намётанным глазом оценивал положение дел на участках других дворников. Кое-кто из них уже подметал тротуар. Я находил, что мой участок один из самых тяжёлых. Слишком много листвы на моём участке. Это потому, что он находится среди сплошь стоящих высоких деревьев. Ещё я подумал о следующем. Есть у меня один тротуар, в ширину едва ли три метра, но тянущийся в длину метров на двести пятьдесят-триста. Каждое утро трактор, который моет тротуары в нашей округе, проходит по моему участку, смывая листву упругой струёй воды на проезжую часть, и мне не остаётся больше особой работы на этом участке. Однако в последние дни трактор перестал появляться, и мне приходится самому подметать эту часть моей территории. Вот я и думал, приедет ли сегодня трактор или нет? Так хотелось, чтоб он приехал. Ещё я думал, уберут ли сегодня из трёх контейнеров мусор. Это так важно! Если не уберут, то жильцы станут сбрасывать свой хлам возле контейнеров, так как те уже переполнены. А мне придётся в следующий раз, когда контейнеры освободятся, собирать то, что они набросают вокруг, а это – самая пакостная повинность. И, главное, незаслуженная. Ведь водитель виноват, а не я.

Я зашёл в подвал высотного дома, где у меня хранятся ведро, метла, лопата, лом. В подвале было темно, лампочку выбили подростки, которые собираются здесь с утра покурить перед тем, как отправиться на уроки в школу. Журчала вода, бегущая по трубам. Я на ощупь нашёл метлу, ведро, лопату и вылез из подвала.

Мусор из контейнеров ещё не забрали. Правда, ещё рано. Некоторые прохожие здоровались со мной, дворником, это меня забавляло. Я стал подметать асфальтированный пятачок в глубине двора, где жители дома ставят свои автомашины. Пятачок, весь заставленный машинами, было неудобно мести, но, с другой стороны, значительно меньше была площадь, которую мне приходилось подметать. Вот часа через два, когда почти все машины разъедутся, откроется придирчивому глазу, что на местах, где они стояли, не выметено. Начальница мне уже дважды делала из-за этого замечание. Но я ей каждый раз отвечал, что не буду же я залазить под каждую машину и выметать из-под неё. А прийти позже, когда машины разъедутся, я тоже не могу, ведь мне надо на занятия в институт. Я врал, конечно, насчёт института, как вы понимаете.

Я стал подметать асфальт у первого подъезда. Сейчас должна выйти симпатичная девушка, каждое утро выгуливающая чёрную собаку. Мне доставляет удовольствие смотреть на девушку. Она, кажется, тоже обратила на меня внимание. Я также подумал о том, что трактор, моющий асфальт, сегодня уже не приедет, ведь уже около семи, а он появлялся обычно в половине седьмого. Но тут вдалеке послышался шум работающего двигателя трактора, и я несказанно обрадовался ему. Правда, у меня тут же тревожно забилось сердце: вдруг это не тот трактор? Я бросил метлу и выбежал на проезжую часть. В это самое мгновение в трёхстах метрах от меня, из-за угла дома, выскочил трактор рыжего цвета, лихо развернулся и поехал по тротуару, моему участку, смывая листву сильной водяной струёй. Ура, ура! Сегодня мне не подметать треть моего участка. Я бросился опять к своей метле, чтобы водитель не подумал, будто я радуюсь его приезду. Нет. Он занят своей работой, я своей.