Нокаут

© О. Л. Петрова, 2023

Эта книга посвящается всем девочкам, девушкам, женщинам. Желаю вам жить в гармонии с собой и окружающим вас миром. Пусть те, кто рядом, будут искренними, открытыми и любящими. Пусть ваши улыбки, лучистый смех, нежность рук, доброта и любовь наполнят этот мир. Творите, улыбайтесь, смейтесь, любите и живите от чистого сердца. Не предавайте себя, свои желания и мечты.

Все персонажи данной книги выдуманы автором. Все совпадения с реальными лицами, местами, организациями и любыми происходившими ранее или происходящими в настоящее время событиями не более чем случайность. Ну а если нечто подобное случится в ближайшем будущем, то автор данной книги тоже будет ни при чем.

Пролог

Стрелка часов близится к семи.

Раннее утро. Это мое время, заслуженное. Я встаю в пять, чтобы успеть приготовить завтрак для семьи и, справившись с утренними делами, подарить себе маленькое персональное удовольствие – чашечку молотого свежесваренного кофе. Выпиваю его небольшими глоточками, чтобы прочувствовать аромат, вкус, оживляющую силу, и после этого начинается день. Просыпаются мои дорогие домочадцы и наполняют дом голосами и утренней суетой.

То апрельское утро было началом обычного дня.

Я открыла форточку, хлынувший в нее воздух принес весенние ароматы, с самого раннего утра слышалось пение птиц. Налив кофе в красивую чашечку, я присела к столу, чтобы проверить почту или полистать ленты новостей в соцсетях. На экране появилось уведомление о доставке нового письма. Может быть, сердце должно было что‐то предчувствовать, ведь многие женщины рассказывают, что накануне каких‐то неприятностей им снятся особенные сны, они ощущают разлившееся в воздухе беспокойство. Но я не замечала ничего подобного, тревога появилась позже, когда письмо было открыто.

Оно оказалось анонимным, отправленным с незнакомого адреса. В теле письма было пусто, зато в приложении обнаружилось несколько фото и коротенькое видео. На превьюшке изображения я разглядела силуэт машины Артура, моего мужа. Мне стало не по себе, но я кликнула по картинке…

Ошибки не было – фотография запечатлела автомобиль мужа, он стоял во дворе частного дома. Смысл снимка до меня не доходил: зачем мне его прислали? Ладно, Артур где‐то припарковался, что из этого следует? Мало ли кто живет в этом доме – приятель, коллега, родственник. Он много ездит по командировкам, почему бы и не проведать друга по пути?

Но волнение росло – что все это значит? Объяснение я могла получить, только посмотрев другие фото, присланные мне в приложении к письму.

Когда я их увидела, мне показалось, что на меня плеснули кипятком! Первый снимок был сделан во время застолья в чьем‐то доме. Наверное, в том самом, возле которого стояла машина мужа. На первом плане – размытые спины гостей. Лица других людей, попавших в объектив, были мне незнакомы. В центре – Артур, вальяжно развалившийся за столом. Он улыбался с довольным видом, а женщина, сидевшая рядом с ним, подкладывала на его тарелку салатик. Сбоку от стола сверкала огнями новогодняя елка. Получалось, что этот снимок сделан во время встречи Нового года.

Дрожащими руками я открыла видеозапись… Видимо, отдав должное угощениям, компания переместилась во двор, чтобы устроить салют в честь встречи Нового года. Ощущая, как сжимается сердце, я наблюдала за тем, как мой муж, с которым мы прожили к тому времени более семнадцати лет, стоял в обнимку с той самой дамочкой, что заботилась о нем за столом. Вместе со всей своей компанией они радостно запускали фейерверки и наслаждались обществом друг друга.

Не знаю, хватит ли слов, чтобы описать то, что я ощутила. Обжигающая обида, осознание того, как жестоко меня предали, боль… Мне тридцать пять лет, и семнадцать из них я замужем за Артуром. Я отказалась от карьеры, о которой мечтала, от личной жизни, вложив все свои силы в отношения с любимым человеком, в домашнее хозяйство, тащила на себе весь этот быт, в котором я погрязла ради мужа, ради семьи. За что так поступать со мной?!

Плача, я невольно вернулась к фотографиям. Сомнений в том, что они сделаны в ночь с тридцать первого декабря на первое января этого года, не было. Уже лет восемь, как мы с детьми встречали Новый год втроем, без папы. Артур часто уезжал, причем в выходные и праздничные дни тоже, и мы считали, что он из тех людей, которые работают даже в праздники, жертвуя отдыхом ради благополучия семьи.

Я не могла спросить у него прямо сейчас, что все это значит. Несколько дней назад он уехал в Дубай, снова по делам. Тогда я дрожащими руками написала ему на имейл: «Привет, Артур! Как дела, все ли в порядке? Не думала, что когда‐нибудь увижу что‐то подобное этим фото и что ты так меня предашь. Нужно ли мне жить после этого?»

К письму я приложила фото и видео, а затем отправила послание, едва различая из-за потока слез буквы на клавиатуре. Забегая вперед, скажу, что ответа на письмо в тот день я так и не получила. Артур не тот человек, который станет оправдываться или что‐то объяснять. Лишь несколькими днями позже он написал: «Не верь в ерунду, это все чушь!» Но в это трудно было не поверить. И причины моему неверию были.

Я плакала навзрыд, в памяти возникла сцена нашего разговора перед его отъездом.

Двадцать девятое декабря. Артур заявил, что собирается уехать в командировку, а я должна как следует отутюжить его рубашку: у него важная деловая встреча, на которой он должен подписать контракт.

– Меня ждут дела! – бросил он привычную фразу.

Только что я перешагнула порог дома, втаскивая внутрь огромную сумку с продуктами для новогоднего стола. Артур вроде не собирался уезжать, и я надеялась, что мы отпразднуем Новый год все вместе. Наконец‐то! Заранее пробежалась по магазинам, купила индейку, шампанское… Кстати, бутылку я так и не открыла, потому что не пью алкоголь в принципе, и она долго стояла на полке…

Оказалось, моя подготовка к празднику Артура не волновала.

– Найди мне чистое белье, не забудь носки… – распорядился он.

– Ты опять уезжаешь! А мы? Как же мы?! – Я беспомощно опустила руки. – Может, хоть один раз встретишь Новый год со своими детьми?

– Самое главное – деньги, – ответил Артур. – А ты не ной. Если у меня будут деньги, то все передо мной на задних лапках ходить будут, вот так‐то!

Муж уехал с недовольным видом, демонстрируя обиду и показывая, что я плохая жена, которая не поддерживает кормильца и защитника домашнего очага. Вы думаете, он позвонил поздравить нас с Новым годом? Или первого января, или в какой‐нибудь другой день? Не тут‐то было! Артуру даже в голову не пришло оставить подарки для дочери и сына, о себе я и говорить не стану.

Дома муж появился только в середине января, как всегда без предупреждения, к чему я уже привыкла.

Возвращаясь к тому ужасному утру, я могу лишь сказать, что мне… повезло. Почему? Дело в том, что предательство Артура выбило меня из нормального состояния и я едва понимала, что делаю. Помню, хотелось унять нестерпимую боль, выжигавшую душу, и пришло простое решение: надо прекратить это раз и навсегда! Не знаю почему, но о детях я в тот момент не подумала, мне просто хотелось, чтобы ушло сжигавшее сердце чувство, пусть даже вместе с моей жизнью.

Заливаясь слезами, я достала аптечку и высыпала на стол все хранившиеся в ней таблетки. Ничего особенно серьезного там не нашлось: «Афобазол», «Ново-Пассит», какие‐то еще препараты, но если принять все разом, то… В этот самый момент на кухне появился еще сонный Алекс. В свои пятнадцать лет сын был высоким, крепким парнем, но в моих глазах – сущий ребенок, тем более что я старалась растить его, как и дочь, которой к тому времени исполнилось семнадцать, в атмосфере тепла, любви, радости, оберегая от негативных сторон жизни. И если с дочерью я была очень близка и часто откровенна, то Алекса в свои проблемы не посвящала никогда.

Увидев разбросанные по столу лекарства, сын с тревогой спросил:

– Мам, что ты делаешь?

– Мне так больно, сынок… – ответила я, рассказав всё как есть.

Не знаю, какой реакции я ждала от своего младшего ребенка, но сын тогда поразил меня спокойствием и мудростью:

– Мама, твоя жизнь в твоих руках. Но подумай, сколько сил ты вложила в то, чтобы вырастить и воспитать нас с Катей! Разве ты не хочешь увидеть нас на выпускном вечере, пожелать нам счастья на наших свадьбах, взять на руки внуков? Неужели ты готова отказаться от всего хорошего, что ждет впереди, только потому, что сегодня случилась одна плохая вещь?

В этот момент меня второй раз будто ошпарило. Как же безумно, дико, нестерпимо стыдно стало мне перед сыном! Как я могла так вести себя, ведь Алекс не должен даже догадываться о моих проблемах!

– Мама, – добавил он, – ты получила нокаут, но можешь подняться, чтобы жить дальше со мной и Катей.

До сих пор каюсь, что ребенок стал свидетелем этой ситуации, но именно он задержал меня на этом свете.

…Вскоре проснулась дочь, я накормила детей завтраком, отправила в школу.

Оставшись одна, почувствовала, что мне необходимо с кем‐то поговорить о случившемся. Приведя себя в порядок, я отправилась к старшей сестре Алевтине. Снова рыдая, я рассказала ей о письме и фото. Как же я нуждалась в обычной человеческой доброте! Но Аля не оправдала моих надежд.

– Так тебе и надо! – выдала сестра.

Я ошарашенно уставилась на нее, не веря своим ушам. Алевтина продолжила свою мысль:

– Знаешь, я ведь всю жизнь завидовала тебе, твоему характеру, терпению. У тебя такой хороший дом, замечательные дети. Но теперь я вижу, что все, чего ты добилась, – пустышка. Твой дом словно пустой спичечный коробок, а сама ты – амеба бесхребетная…

Слова сестры пришли мне на память еще раз немного позже, когда ко мне в гости приехала наша мама. Она съела вкусный обед, получила приличную сумму денег на содержание, а когда спросила меня об Артуре, я не выдержала – разрыдалась и выложила всю правду. Тогда она открыла входную дверь нашей квартиры и указала на старую половую тряпку, валявшуюся за порогом:

– Вот тряпка, о которую надо вытирать ноги, видишь? Ты такая же! Давно надо было бросать своего муженька и разводиться!

Думаю, вам интересно, как повел себя муж, вернувшись из очередной командировки? Как всегда! Он сделал вид, будто ничего и не случилось. Поговорить я все‐таки робко попыталась, но диалога не вышло. Едва услышав мои первые слова об анонимно присланных фотографиях, муж сразу перешел на повышенный тон:

– Я не собираюсь тут перед тобой отчитываться! – раскричался он.

И я замолчала, испугавшись скандала, который мог травмировать детей, ведь Артуру ничего не стоило поднять на меня руку. Со временем я стала убеждать себя, что надо спрятать свое женское самолюбие и жить дальше. Мне не нужен развод, чтобы мои дети стали безотцовщиной, как я в детстве. А моя боль… Она осталась со мной.

Глава 1
Гадкий утенок

Болезненная девочка

Мое рождение не стало счастливым событием для семьи, о чем мама рассказывала без всякого опасения задеть мои чувства:

– После того как ты родилась, я три дня к тебе не подходила! Глаза у тебя были зеленые – вылитый отец…

До сих пор не понимаю, почему ее так оттолкнуло мое сходство с папой – все младенцы после рождения больше похожи на отцов. Да и глаза у меня карие. Насколько я поняла, мама смилостивилась только потому, что окружающие стали сплетничать о нашей семье: как же так, родился ребенок, а мать от него отказаться хочет! Что она за женщина, если на такое способна?

Страх, что родители от меня откажутся, сопровождал меня все мое детство, а мама не забывала иногда говорить:

– Будь благодарна, что я тебя в приют не отдала!

Было это в городе Мары, что в Туркменистане, где жила семья моей матери, но отец был родом с Украины, из города Ворошиловграда (ныне Луганск). Я второй ребенок в семье, сестра Алевтина старше меня на год и три месяца. Ее назвали в честь матери отца, которая умерла, когда мой будущий папа был еще ребенком, воспитала его бабушка Таисия.

В младенчестве мне досталось переболеть всеми болезнями, которыми могут болеть дети этого возраста. Хуже того, трижды в результате заболевания я получала сепсис, то есть заражение крови. Все это не могло не отразиться на хрупком детском организме – к семи годам я едва доросла до шестидесяти восьми сантиметров. Я крепко запомнила это, ведь позже медкомиссия отказывалась давать разрешение на обучение в начальной школе, и даже мама, не слишком переживающая за мое здоровье, расстроилась: это грозило моим домашним обучением.

Зато папа смеялся:

– Ничего! Если в школу Оксанку не возьмут, то мы ее в цирк отдадим, будет с карликами выступать!

Звучало обидно, но так уж у нас повелось. Моя сестра, хорошенькая кудрявая и пухленькая девчушка, носившая имя папиной мамы, была его любимицей, а ко мне его отношение изначально было прохладным. Почти не помню отца, но как‐то врезалось в память то, что обычно он говорил мне, едва только видел:

– Иди к матери!

Украинское детство

Не знаю, было ли мне два года или меньше, когда родители решили перебраться на родину отца, в Ворошиловград. По моим воспоминаниям, на Украине жилось нам очень хорошо: большой дом, двор, папина родня, двоюродный брат, с которым мы катались на велосипедах. Причем я кукол не любила, а вот бегать по улицам с компанией приятелей и приятельниц – да!

Довольно много времени я проводила с прабабушкой Таисией, или, как мы ее называли, бабушкой, которая уступила дом семье внука, а сама перебралась во флигель. Она пропалывала огород, а я с удовольствием угощалась спелой и сочной клубникой, она готовила, а я «помогала», рассыпая муку.

Описать бабушку я вряд ли смогу, мне запомнилась не столько ее внешность, сколько доброта и ласковые руки. Она относилась ко мне, как никто в моей семье, да, наверное, и во всей моей жизни.

Бабушка Таисия была верующим человеком, что в те времена не приветствовалось, у нее я впервые увидела иконки, она рассказала мне о Боге. Впрочем, тогда я ничего не поняла. Вера пришла ко мне намного позже, удивительным, чудесным образом, и об этом я обязательно расскажу в следующих главах.

Бабушка сыграла в моей жизни важную роль, окрестив нас с сестрой по православному обычаю вопреки желанию нашей мамы, которая была мусульманкой. Наше крещение ее, мягко говоря, совершенно не обрадовало. Позже, когда мы вернулись в город Мары, наша с сестрой вера стала для мамы поводом к оскорблениям. И все равно я благодарна бабушке Таисии за приобщение к православию, ведь мама все равно нашла бы какой‐нибудь другой повод, чтобы сказать нам пару неласковых.

На Украине я впервые пошла в детский садик и снова стала болеть, цепляя заразу от своих одногруппников. Не пропустила я и ветрянку, поэтому сидела дома, а когда маме потребовалось уйти, она оставила меня студенткам, которые снимали комнату во флигеле бабушки.

Все мое лицо и тело было усыпано зудящими болячками, я расчесывала их до крови. Пытаясь помочь мне, девочки заклеили оспины на моем лице пластырем, а когда отдирали его, сорвали и большинство болячек. После того как ранки зажили, остались шрамы, которых я стеснялась все свое детство и юность, считая, что эти едва заметные отметинки уродуют меня.

Самой большой моей радостью в тот период стала собака Коки, которую папа купил мне после того, как я посмотрела «Приключения Электроника» и была покорена обаянием эрдельтерьера Рэсси. Коки стал моим самым лучшим другом: мы вместе играли, бегали, ели, спали бок о бок; мы были неразлучны настолько, что он провожал меня в детский сад и встречал каждый день.

Как‐то раз, в пятницу вечером, меня забрали из садика, и мы всей семьей поехали на дачу к друзьям отца, оставив Коки дома. Он ждал меня, ждал, а потом побежал к садику, чтобы встретить. Мы уже уехали, и он остался во дворе детсада, видимо уловив мой запах.

Вернувшись с дачи, я не нашла Коки дома и плакала из-за этого три дня! Только в понедельник, когда меня, все еще шмыгавшую носом и расстроенную, привели в сад, я увидела своего самого лучшего и верного друга. Он выскочил ко мне навстречу, такой рыжий, кудрявый, с черными блестящими глазами, в которых я видела огромную любовь. Я бросилась его обнимать, смеясь и заливаясь слезами одновременно! Как мы оба были счастливы…

У нас в доме в то же самое время жила сиамская кошка, но с ней отношения так и не сложились. Кошка имела привычку прятаться где‐нибудь в комнате и сидеть в засаде. Я приходила домой – и она бросалась с шипением на меня, пугая до слез!

Что касается других воспоминаний о жизни на украинской земле, то их не так уж много. Помню, что зимы были красивые, снежные, мы, дети, катались на санках и лыжах, лепили снеговиков, было весело.

Рождение мечты

Мама всю жизнь работала в торговле, но был такой недолгий период, когда она устроилась в суд Ворошиловграда секретарем по надзору по уголовным делам, а учитывая, что я часто болела, маме приходилось брать меня с собой на работу в суд время от времени. Так я впервые поняла, кем хочу стать в будущем. Но расскажу все по порядку.

Мне сразу понравилась торжественная атмосфера, которая царила в этом месте, и я наблюдала за всем происходящим с открытым ртом. А самое сильное впечатление, которое осталось со мной до сих пор, произвела на меня Светлана Германовна, областной судья.

В моем детском представлении, да и сейчас, спустя более сорока лет, она остается королевой Справедливости. Так и вижу ее перед собой – красивое седое каре, взгляд мудрого и хорошо образованного человека, благородная осанка, речь юриста. Судья в равной степени уважала не только свой статус и закон, но и права подсудимого. Ее немногословная речь звучала отчетливо и веско, так, что ни у кого не оставалось вопросов. В своем нежном возрасте я не понимала это, а чувствовала и запоминала навсегда.

Несмотря на свою природную бойкость, я ни разу не дала повода выставить меня из зала во время судебного разбирательства. Обычно мама сажала меня на заднем ряду, и никто даже не догадывался, что там прячется ребенок.

Волшебство начиналось, когда зал опустевал. Я устраивалась за столами прокурора или адвоката, представляя себя ими. Однажды я забралась на скамью подсудимых за решетку, но сразу ощутила тягостность этого места, оно мне не подходило. Зато в кресле судьи я чувствовала себя очень комфортно, и играть «в Светлану Германовну» мне нравилось больше всего.

Однажды вышел смешной случай. Началось заседание, на котором присутствовало немало людей: сотрудники суда, участвовавшие в разбирательстве, прокурор, адвокат, подсудимый. Секретарь объявил: «Всем встать, суд идет!» Вошла Светлана Германовна в черной мантии. Когда она приблизилась к своему месту, появилась моя голова – я пряталась аккурат под столом судьи!

Мечта о том, что когда‐нибудь я стану частью происходящего в зале, буду доказывать вину или защищать человека, которого обвиняют в преступлении, оставалась со мной долгие годы. Я часто мечтала, что когда‐нибудь могла бы даже стать судьей, как Светлана Германовна, и тогда была бы вправе вершить справедливость.

К сожалению, далеко не все детские мечты сбываются. Да и справедливость – понятие для меня очень абстрактное, далекое от моей жизни.

Я стану лебедем!

Уже тогда, на Украине, я понимала, что меня любят меньше, чем Алю. Как я упоминала выше, папа даже не скрывал этого. Он никогда не брал меня на руки, не играл со мной, не гладил по голове.

Мама и подавно. Я не помню, чтобы меня хвалили, целовали, баловали. Мать обращалась со мной очень грубо, даже когда я была совсем маленькой. Таскала за волосы, могла отвесить подзатыльник, ударить. До своих нынешних лет я не слышала от нее ласкового обращения: «доченька», «моя милая», «моя хорошая».

Мама оправдывала свое отношение тем, что я заслуживала наказаний за свои капризы. Дескать, такой непоседливой и своенравной родилась, что не совладать иными методами, кроме как пощечиной. И даже когда грудничком была – уже своевольничала. Едва положат они с папой меня в кровать между собой, как я тут же начинаю егозить. А как говорить научилась – тут уж совсем сладу со мной не было! Все мне не то да не так.

Нарядит меня мама в красивое платьице, коротенькое, как все маленькие девочки носили, а я:

– Нет, надо купить длинное, я не буду носить платьице, из-под которого трусики видны!

И банты я с волос сдирала, говорила, что я мальчик, и вообще не слушалась. Понятно, что портила всем настроение, за что меня и наказывали. На самом деле правда в маминых словах есть. Я и сама помню, что была непоседливой, любопытной и шебутной. Однажды повеселила родню во время какого‐то большого семейного застолья, на котором собрались родственники и с маминой стороны, и с отцовской.

Сколько мне тогда было – не знаю. Может, около шести лет, а то и меньше. Незадолго до семейной встречи я посмотрела потрясающий мультик по сказке Ганса Христиана Андерсена «Гадкий утенок».

В самый разгар застолья я встала и громко объявила:

– Не смотрите, что я гадкий утенок! Я вырасту и стану лебедем!

Моя родня очень долго смеялась – так долго, что до моих двадцати лет братья мамы подкалывали:

– Ой, Оксана, а ты вот-вот в лебедя превратишься!

Но какой бы непоседливой девчонкой я ни была, мне все равно непонятно, как можно бить своего ребенка. Став матерью, я ни разу, ни из-за каких детских проступков не била детей.

Беда

Мы с сестрой, хоть и были маленькими детьми, видели, что отношения между мамой и отцом разрушаются день ото дня. Родители ссорились все более ожесточенно, доходило до того, что во время скандалов Аля и я прятались под столом, но мы вряд ли понимали, во что это в итоге выльется.

Насколько я помню, поводов для выяснения отношений было несколько. Мама постоянно ревновала отца, и вроде бы небезосновательно. Он тоже имел свои претензии: мама была крепко связана со своей семьей в Туркменистане. У нас постоянно жил кто‐нибудь из ее родни, а она сама регулярно ездила в Мары, чтобы провести время с родней. Как оказалось позже – не только с ней.

И вот тогда‐то и случилась первая в моей жизни беда.

Предшествовали ей два события: я пошла в первый класс и, проучившись всего пару месяцев, заболела желтухой. С таким диагнозом дома не лечатся, поэтому я оказалась в инфекционной больнице.

Мне было очень нехорошо, но больше не физически, а морально: ко мне в больницу никто не приходил, а к другим детям родители ходили постоянно! Даже мама едва смогла найти время, чтобы проведать меня всего один раз. Впрочем, ей действительно тогда было не до меня. Она готовила почву для предстоящего развода с папой, а именно – отправилась в родной город Мары и там заручилась поддержкой мужчины, который стал ее покровителем после расторжения брака и переезда в Туркменистан. Естественно, что мы с Алей должны были уехать с ней, но даже не подозревали об этом.

Едва только меня выписали из больницы, как мама сказала, что надо проведать туркменскую родню. Мы собирались так поспешно, что я даже не забрала своего мишку. Коки, увы, тоже остался на Украине, и его дальнейшей судьбы я не знаю.

Не знаю, как передать разочарование, охватившее меня и Алю, когда нас привезли в Мары и объяснили, что здесь мы будем жить дальше. Всегда! Только что у нас была налаженная, привычная жизнь с папой и бабушкой, которая нас любила, были друзья-приятели, двоюродные братья – и вдруг мы оказались в чужом мире.

Думаю, Але тогда пришлось еще труднее, чем мне. Папина любимица, она сильно тосковала по отцу. Сестра надеялась, что, когда ей исполнится двенадцать, состоится суд и ее спросят, с кем она хочет жить – с мамой или папой. Она ответит, что хочет к папе, и ее отправят в Ворошиловград. Мечтая об этом, Аля каждый вечер засыпала в слезах.

В первый же вечер после нашего приезда – а мы остановились у маминой сестры – к нам пришел какой‐то чужой дядя. Его звали дядя Джамал. Он увел маму и Алю в ресторан ужинать.

Вот так я познакомилась с маминым любовником (будем называть вещи своими именами). Вскоре с его помощью мама нашла жилье, и мы обосновались в Мары.

Надо отдать должное дяде Джамалу – он оставался с мамой еще несколько лет, а ведь был женат и бросать семью не собирался. Он поддерживал маму, а значит и нас, материально, брал на себя проблемы, которые в других семьях решает муж. По сути, Джамал стал нашим отчимом.

Не могу сказать, что все в моей семье были рады лицезреть его постоянно – Алевтина просто из себя выходила, едва Джамал переступал порог нашего дома. Она играла на фортепиано намеренно громко, всем своим поведением демонстрируя недовольство его присутствием. Может быть, Аля просто не могла простить матери, что та бросила отца, чтобы жить с этим дядькой? Вполне вероятно, учитывая их теплые отношения с папой.

Сама я к Джамалу относилась спокойно, а он был добр ко мне: интересовался моими делами, шутил со мной. Это было немного странно, ведь я ему никто.

Мамочка, хоть убей, но я тебя люблю!

Мы с сестрой пошли в местную школу. Аля – в третий класс, а я продолжила учиться в первом. Однажды после занятий в школе меня никто не встретил, а я город не знала, поэтому заблудилась.

Учительница даже не знала, что я долго болела и не училась, а еще оказалась в чужом месте после развода родителей: мама не потрудилась пойти в школу и объяснить это. В общем, первой оценкой в новой школе оказалась двойка по письму за то, что я написала диктант карандашом. Мама избила меня и заставила писать «отказную» в детский дом. Как же меня это напугало! От страха я не могла уснуть ночью, только и думая, что утром меня заберут в сиротский приют при живых родителях.

После развода мама стала еще более сурова к нам обеим, но ко мне – особенно. Теперь ей не требовался особый повод для очередного грубого слова и подзатыльника. Она могла ударить меня за незаправленную кровать, а за немытую посуду выгнать в ночной сорочке на мороз. Кричала на нас матом за все, что раздражало и злило ее, превратив нашу жизнь в фильм ужасов.

Сестре доставалось намного меньше, мама называла ее Алечкой, и в целом они неплохо ладили, особенно если сравнивать с отношением матери ко мне. Как я это выдерживала – не знаю.

Мама рассказывала такой случай:

– Однажды я сильно избила тебя, а ты сказала: «Мамочка, бей, хоть убей, я все равно тебя люблю!»

Тот случай я тоже помню. Было больно, и в комнате валялись клоки моих волос, а ночью я не могла уснуть: кожа головы горела. Но никак не удается вспомнить, за что мать наказывала меня, что такого страшного я натворила? Что вообще может сделать девочка семи лет, чтобы заслужить избиение и вырванные волосы?

Не желая быть голословной, расскажу о довольно стандартной для нашей семьи ситуации. Мне было лет тринадцать, наверное. Стояло типичное туркменское лето с дикой жарой до пятидесяти градусов. Автобусы не ходили по всему городу. А мама указывает мне на две огромные сумки с продуктами и говорит:

– Бери их и шуруй к бабушке!

С мамой спорить трудно, чуть что – и подзатыльник с матами, но я все же решилась возразить:

– Даже автобусы не ходят, мам! Куда я пойду?!

В ответ я получила то, что ожидала:

– Так и растак тебя! Иди, я сказала!

Едва подняв сумки, набитые говяжьими ножками, мясом, банками с закрутками, я поплелась на улицу, где стояло такое пекло, что дышать горячо. Мне предстояло пешком пройти несколько улиц и вернуться назад. А мать с сестрой остались пить холодное шампанское. Я была даже не Красной Шапочкой, которая вприпрыжку бежит по лесу со своей корзиночкой. Моя роль – Золушка, у которой нет тех же прав, что и у сводных сестер. Только моя сестра была мне родной.

Ах и Ох

Аля была моим идеалом: талантливая, умная, с чувством собственного достоинства. Интересно, что музыкой, которая вскоре стала важной частью ее жизни, она занялась с моей подачи. Я записалась в музыкальную школу, и меня приняли. Мама не собиралась покупать инструмент, поэтому мне пришлось начертить на альбомном листе клавиатуру с белыми и черными клавишами. На этом листе я «играла» гаммы. Мне это всегда было свойственно – не унывать, не сдаваться, а обходиться тем, что есть.

В музыкальной школе я сразу же сказала педагогам:

– Посмотрите мою сестру, она такая способная!

И Аля стала учиться играть на фортепиано, да так успешно, что окончила музыкальную школу, потом училище, а затем и консерваторию – сплошные красные дипломы! Само собой, что для нее мама инструмент купила, сестра не играла гаммы на бумажке.

Алевтина имела все основания гордиться собой, и гордилась. Она не скрывала, что считает себя королевой, а меня – тем, что я сама о себе сказала в детстве, гадким утенком. Таким образом, в ее представлении я относилась к плебсу, рабочему классу. Она играет на пианино, а я с восьми лет готовлю; она не может мыть посуду, потому что болит рука, а я все могу, ведь никому нет дела до моих бед и проблем.

Мама молчаливо одобряла отношение ко мне сестры, и я скажу почему: они были очень похожи. Обе высоко ценили себя и не считали, что им следует быть скромнее.

Тем не менее мы с Алей ладили, находя общий язык, но были словно персонажи из мультика «Ах и Ох». Аля – «Ох, какой сильный дождь!», я – «Ах, какая яркая радуга!»

Мой второй дом

Дела в школе вскоре наладились, я поняла, что жизнь может быть безопасной и интересной! Там я чувствовала себя куда лучше, чем дома. Возможно потому, что рядом не было мамы?.. В школе я могла проявлять свою активность, и меня за это не только не наказывали, но даже поощряли. Известно ведь, что дети, которые с удовольствием участвуют в общественной работе, всегда в приоритете у учителей. Вот такой ученицей я и была – все меня интересовало, все мне было нужно.

Одним из моих талантов было чтение стихов, потому что я вызывалась выступать при всяком удобном случае. И пусть я ростом от горшка два вершка, пусть голосок слабый, но никогда не терялась, не забывала слов.

В общественной жизни я раскрывалась, зная, что меня не накажут, а похвалят и приведут в пример. Кстати, если меня хвалили, я не говорила:

– Да, я такая хорошая и талантливая!

От меня можно было услышать только такой ответ:

– Нет, что вы! Вы еще мою сестру не видели!

Со временем я даже научилась уважать себя, и тоже благодаря школе. Прежде всего за то, что не шла в общем потоке – в нашей школе дети начинали курить с третьего класса, но не я. И пережив ситуацию, когда тебя считают вторым сортом в своей семье, я не озлобилась. Это было бы слишком просто, вместо того я приняла свою мать такой, какая она есть. Об этом я еще расскажу позже, а сейчас надо вернуться в пору моего детства и отрочества.

Училась я всегда хорошо, но если точные науки как‐то не слишком мне давались, а точнее – мало интересовали, то гуманитарные предметы я очень любила. Стоило мне хоть немного прочитать о каком‐то периоде истории, и я могла часами говорить на эту тему. Одноклассники часто просили меня отвечать на уроке первой, чтобы я уболтала учителя и ему уже не хватило времени опрашивать других учеников. Да пожалуйста! Я поднимала руку и начинала отвечать урок, а потом ребята из моего класса еще и говорили: