Женькина мансарда
В крошечной однокомнатной квартирке моей подруги Женьки царил ужасающий беспорядок. Сама Женька сияла так, будто вместо мозга в ее голове была вольфрамовая спираль, а из пятнистого ковра в пятки поступало электричество. Такое положение вещей несколько настораживало: все три года нашей дружбы прошли под слезно-серым знаменем Женькиной меланхолии, единственным положительным последствием которой был абсолютный порядок в доме подруги. По правде говоря, Женька имела все основания для того, чтобы обижаться на собственную судьбу. Жизнь ее не складывалась, словно тугой зонтик, который вечно начинает упрямиться в тот самый момент, когда к остановке подъезжает нужный троллейбус.
Лишив Женю родителей еще в младенческом возрасте, страховая компания под названием «Судьба» выплатила сироте небольшую компенсацию в виде разнообразных талантов: еще в детстве у нее обнаружился абсолютный слух, который в юности подкрепился глубоким и чувственным, как у Полины Агуреевой, голосом. Женя проявляла недюжинные способности к живописи – могла нарисовать невероятно достоверный портрет или замечательный натюрморт. Причем делала это, полагаясь лишь на свою интуицию, так как никогда не обучалась художественному ремеслу.
Но бабушка Жени, Калина Николаевна – женщина с характером сталевара и барственностью директора нефтеперерабатывающего завода – не хотела и слышать про поступление в Пустошевский институт культуры и искусств, которым грезила Женя.
– Акварель на хлеб не намажешь! – заявила она однажды и по своему обыкновению сложила сухие светлые губы в жирную точку.
Так Женя попала в Зеленоморский кулинарный техникум, откуда вернулась без прежних персиковых круглых щечек и светлых надежд на будущее. Выглядела она так, будто все три года работала подопытной собачонкой в институте диетологии, а не изучала технологию хлеба, кондитерских и макаронных изделий, как утверждалось в дипломе цвета копченой рульки.
Теплое, можно даже сказать горячее место в офицерской столовой ждало горе-кулинара сразу же после выпуска: об этом позаботилась хорошая бабушкина приятельница, кладовщик военсклада.
– И голодной никогда не будешь, и замуж быстро выйдешь, – рассудила бабушка, довольная тем, что практически обеспечила внучку единственными необходимыми любой женщине вещами: едой и мужем.
Но, как на беду, офицеров все больше интересовали казённые харчи, и они не обращали никакого внимания на маленькую унылую Женьку, почти незаметную среди парящих котлов и шипящих жаровен. Добрая и совершенно бесхребетная, через год работы в столовой Женя стала невольно представлять, как варит бабушку в большой алюминиевой кастрюле, предназначенной для борща.
Уж не знаю, чем могла закончится эта печальная история, если бы одним пасмурным утром инфаркт не прикрутил конфорку под кипучим котлом бабушкиной жизни. Неожиданно для самой себя Женя жестоко переживала безвременный уход Калины Ивановны. Совесть, пойманная на крючок суеверного страха, нашептывала о причастности кровавых Женькиных мечтаний к сердечно-сосудистой катастрофе в бабушкиной груди. И без того незавидное положение дел усугубляли постоянные злоключения, которые предрекала строгая воспитательница.
Уволившись со столовой и окончив дизайнерские курсы, Женька долго скиталась без работы и была вынуждена продать свои золотые украшения – единственное, что осталось от матери. Когда, наконец, удалось найти место на фабрике бутафорских витражей, ее заработок выглядел еще более бутафорским, чем пестрые узоры на стекле, которые фабрика предлагала производителям элитных шкафов и фешенебельных клозетов.
Примерно в то же время Женя влюбилась в художника Ивана Хаски. Отчего молодой человек выбрал себе собачий псевдоним, я не знаю. Но знаю, что, повстречав Женю, художник сразу же перестал быть бродячим и охотно одомашнился. Целыми днями он ожидал вдохновения на старом бабушкином диване, пребывая в подавленном настроении, и невероятно оживлялся, когда Женя появлялась на пороге с авоськами, полными снеди.
На несмелые намеки о скудости семейного бюджета и наличии на фабрике вакансии кладовщика Иван обижался и, громко хлопнув дверью, уходил на кухню, где надолго оставался наедине с авоськами.
– Работа за зарплату убивает творчество! – часто говаривал он, поглаживая неопрятную черную бородку.
Однажды утром Женя обнаружила, что Хаски еще накануне вечером расправился с обеими порциями приготовленного ею завтрака. Она ворвалась в комнату и стянула с возлюбленного одеяло:
– Ты чего? – не понял Иван, пытаясь соорудить себе тогу из простыни.
– Как ты мог сожрать мой завтрак? Я ведь целый день на работе голодная буду! – возмутилась Женька.
– Разве вы забыли, Евгенья Паллна, я весь день вчера писал! Я всегда голоден, когда работаю!
Он поймал край отобранного одеяла, выдернул из Женькиных рук и укрылся, оставив снаружи лишь косматую голову.
– А мне что прикажешь, – пробормотала Женька, срываясь на плач, – акварель твою на хлеб намазывать?
Она снова ухватила одеяло и на этот раз отшвырнула его в угол комнаты.
В тот же день Иван испарился с холста Жениной жизни, оставив за собой лишь темное пятно неприятных воспоминаний и три потертых синих носка на полотенцесушителе. Поначалу Женя корила себя за грубое обращение с другом, но вскоре случайно узнала, что причиной разрыва стала вовсе не «бутербродная» ссора, а другая женщина – пожилая светская львица, соблазнившая Хаски щедрым пайком и мастерской, обустроенной во флигеле загородного особняка.
От постоянных расстройств Женя сильно занемогла и стала частенько вызывать участкового врача, то есть меня. Так мы и подружились.
Разнообразные укрепляющие средства и витамины, которые я выписывала, постепенно поправили Женькино здоровье, но они оказались совершенно бессильны в борьбе с роем жалящих комплексов и бурьяном разочарований. В душе ее было по-прежнему пасмурно, как в индийском городе Черапунджи.
Именно поэтому меня так сильно удивило внезапное просветление на сером небосводе.
– Был на квартиру налет? К нам заходил бегемот? – спросила я, указывая на открытые картонные коробки и клочья бумаги, разбросанные по полу.
– Вовсе нет, Верочка. Вот, гляди!
Она протянула мне пестрый проспект, испещренный яркими надписями.
– «Тренинговый центр ручей. Реализуйте свой потенциал!» – прочла я и с непониманием подняла глаза.
– Ты читай, читай дальше! – настаивала Женька.
Из уважения к подруге я просмотрела рекламный текст, хоть в этом не было необходимости. Красноречивые молодые люди в опрятной одежде постоянно околачивались около поликлиники с пачками подобной наживки в руках. Разные по форме и размеру проспекты всегда несли один и тот же посыл, выраженный словами, наподобие «достижение», «освобождение», «совершенствование», «раскрытие» и прочие «-ие». Все эти существительные магически действовали на ослабленные гриппом организмы, которые с трудом несли себя в поликлинику, чтобы закрыть больничный и вернуться на опостылевшую работу, где их ожидала сплошная «-ость», как то: «усталость», «неудовлетворенность», «бесперспективность», «нервозность» и прочая гадость.
– Ну, прочитала, и что?
– А то, что я была на первом тренинге! – гордо сообщила Женька.
Возглас негодования поднялся из моей груди, но по пути благоразумно зацепился за кадык и не выскочил наружу.
– И как все прошло?
– Невероятно!
От возбуждения Женька подпрыгнула на месте:
– У нас была беседа о том, что каждому человеку в жизни нужна четко определенная цель.
– Неужели? И как же они до этого додумались? – не удержалась я, но Женька не заметила сарказма и продолжала:
– Так вот, сперва нужно обязательно понять, чего ты хочешь больше всего.
– И ты поняла?
– Да! Я хочу, – она всплеснула руками, будто была волшебницей, и то, что она желала, должно было вот-вот появиться перед нами в комнате, – я хочу стать первоклассным портретистом, жить в маленьком загородном доме с мансардой, в которой я устрою мастерскую.
Сказав это, она заулыбалась, словно невеста, ожидающая своей очереди перед ЗАГСом в толпе гостей. От ее радости у меня вдруг потеплело на душе.
– Это чудесная мечта, Женечка. Чур, первый портрет из мансарды – мой.
– Однозначно. Но ты не совсем верно поняла: это вовсе не мечта. Мечтать нельзя, нужно ставить цель и действовать.
В ее голосе зазвучали нотки коучера, который, судя по Женькиному воодушевлению, очень талантливо интерпретировал русскую народную сказку о мужике, который мечтал под кустом, как поймает зайца, обменяет его на свинью, желательно, беременную. Потом продаст поросят, купит дом, возьмет жену, желательно, беременную, и будет ему счастье. А заяц, тем временем, и был таков.
Вдруг в мою голову пришла пугающая мысль: неужто Женька надумала продать свою однокомнатку в центре города и купить развалюху где-нибудь в глухом селе?
– Так вот, – беззаботно продолжала она, не замечая мой обеспокоенный взгляд. – На первом тренинге нам дали задание купить несколько вещей, связанных с поставленной целью. Если брать мой случай, например, это могут быть предметы, которые я размещу в своей будущей студии, понимаешь?
Я кивнула и вздохнула с облегчением: квартира пока уцелела. Женька же вспорхнула с дивана и парила над коробками.
– Ты знаешь, мне очень повезло. Умер один местный художник… В смысле, художника жалко, конечно, но его имущество родственники стали распродавать за копейки.
Женя открыла одну из коробок и бережно вынула потертый деревянный подрамник.
– Все очень ветхое, но о новом пока и мечтать не приходится.
– А по-моему, так даже лучше, – подбодрила я. – Мало того, что ты сделала первый шаг к цели, еще и дала новую жизнь вещам, которые, скорее всего, отправились бы на свалку.
– А ведь правда! – обрадовалась Женька. – Знаешь, художник этот был очень талантливый. Картины они тоже продают, но для меня слишком дорого. Зато я взяла еще мольберт в отличном состоянии и экорше.
Она придвинула к себе одну из коробок и вынула гипсовую голову с изуродованным лицом.
– Мамочки мои, что за жертва Ацтеков ?
– Да нет же. Это и есть экорше. Учебное пособие для художников. Части тела без кожи.
– Все?
– Что «все»?
– Все части, что ли? – испугалась я.
Женька хихикнула.
– Ну, у меня только голова пока.
– Слава Богу!
– На самом деле, все это – очень нужные вещи. Кстати, не все мои покупки такие старенькие и страшненькие. Вот, погляди.
Из тряпичной Женькиной сумки появился длинный сверток.
– Это репродукции моего любимого художника. Его зовут Афремов.
Изображения, и в самом деле, были необыкновенные. Сочные, красочные, будто разноцветная карамель. Сразу становилось ясно, почему они полюбились Женьке: в них была радость и полнота жизни, которой так ей не хватало.
– Повешу их в студии, – сказала она и снова свернула фотографии.
– А отчего не снять ковер и не повесить их прямо сейчас?
– Нельзя, – замотала головой Женька. – Нам объяснили так: все эти предметы – часть будущего, к которому нужно стремиться. Их обязательно нужно спрятать. Если начать пользоваться сейчас, то получится, что ты, вроде как, довольствуешься малым, теряешь стимул, понимаешь?
Я озадаченно почесала голову.
– Не понимаю. Почему не пользоваться собственными вещами, которые тебе очень нравятся. Знаешь, у моей бабашки был сервиз из настоящего японского фарфора. Ее брат из рейса привез. Чашечки в нем были такие тоненькие, почти прозрачные, а на их дне просвечивался силуэт японки, если через дно на свет смотреть. Прелесть, в общем, а не сервиз. Бабушка так его берегла, что использовать по назначению никогда не позволяла. Даже ради самых дорогих гостей не доставала. А когда она уже совсем старенькая была, в серванте сорвалась стеклянная полка. Все вдребезги. Все чашечки до одной. И знаешь что? Она даже не расстроилась. Охладела, видимо, к своей драгоценности. И что толку было в этих чашках за всю их долгую жизнь?
Женька морщила лоб, обдумывая мои слова.
– Это совсем другое. Одно дело – беречь то, что тебе, в принципе, и не нужно. А другое – готовиться к свершениям. Вот представь, например, ты собираешься испечь наполеон, но съедаешь весь крем вместо того, чтобы намазать коржи.
В моей голове вдруг возник образ Женьки, жующей яркие репродукции.
– Или так, – продолжала она. – Ты покупаешь платье для новогодней вечеринки с сотрудниками, но начинаешь носить его на работу еще в начале декабря. Считай, вечеринка испорчена.
Женька щелкнула пальцами, довольная удачно подобранным примером.
– Воля твоя, – согласилась я. – Прячь свои сокровища.
В тот день мы еще долго говорили о будущем. Представляли, как станем по выходным собираться в Женькиной усадьбе вместе с мужьями, которые к тому времени обязательно у нас появятся.
– Завтра я куплю нам с тобой по паре мужских трусов, – помню, объявила я после третьей рюмки коньяка.
– Зачем это?
– Как зачем? В качестве предмета, связанного с поставленной целью.
– А когда она будет достигнута, возьмем их в рамку и повесим в гостиной, – смеялась в ответ Женька и щурила глаза, сиявшие не хуже вечерних пейзажей ее любимого художника. Я даже подумывала о том, что была слишком строга к чудодейственным тренингам.
Потом Женька пропала. Месяца на три, не меньше. Время от времени я писала ей короткое сообщение – «Все в порядке?», получала еще более короткий ответ – «Все ОК» и снова забывала о подруге, радуясь, что она перестала нуждаться в жилетке из абсорбирующего материала. Так уж повелось, что подруги чаще всего исчезают из нашей жизни в двух случаях: умирают или находят свое счастье. А делиться счастьем менее приятно, чем горестями. Правильная хозяйка с радостью накормит компанию своих подруг кислой капустой – неизменной спутницей всех зимних блюд. Но баночку черной икры, присланную дальними родственниками из Приамурья, наверняка, спрячет до вечера, на который намечено застолье для двоих. Тонкие чувства, открытые вместе с баночкой черной икры, имеют более изысканный аромат.
Изредка попадаются хозяйки неправильные: они за милую душу выставляют на стол все, что есть. И тут уж, как говорится, кто не успел, тот опоздал. У таких всегда много подруг, и почти не случается застолий для двоих.
Существует и третий тип – самодостаточные хозяйки. Такие не злоупотребляют общением с подругами, во время романтического ужина подают кислую капусту, красиво уложенную в хрустальную вазу, а баночку с черной икрой открывают тогда, когда остаются наедине с собой, и лопают ее ложками под фильм с Аль Пачино.
Каким же горьким было мое разочарование, когда одним июльским утром я снова увидела дождливое Женькино лицо у дверей своего кабинета.
– Женюшка, что-то случилось?
– Да, Вера, у меня беда.
До приема оставалось еще полчаса, и я пригласила ее в кабинет.
– Ну, рассказывай, что стряслось.
Вместо того, чтобы пуститься в пространные описания злоключений, как прежде, она протянула мне свою медицинскую карту.
– Это что?
– Там результаты моего обследования.
– Какого обследования?
– Моего.
– Почему ты мне не позвонила? – взорвалась я.
Женя обессиленно опустилась на кушетку.
– Я и так тебе надоела со своими проблемами. А тут еще это. Мне нужно было пройти через все самой до конца, но я не выдержала. Еще четыре дня до результатов гистологии, и мне нужно…
Она осеклась и закрыла лицо ладонями.
– Так, рядовой Женька, смирно! Не раскисать! – скомандовала я и достала из сумки термос с горячим сладким шиповником.
– Ну-ка, налей себе чашку и пей молча, а я буду смотреть.
Она покорно взяла термос, а я стала листать толстую карту, давно мне знакомую, но содержащую теперь кипу новых вкладышей из лаборатории и частной клиники. Читая историю болезни, я старалась никоим образом не выказать волнения, хоть поводов для серьезного беспокойства было предостаточно. Результаты анализов указывали на то, что у Женьки в ее неполные двадцать семь лет случилось то, о чем не говорят вслух без содрогания все, кроме врачей-онкологов. То, что авторы бестселлеров любят эксплуатировать, дабы заставить читателя отнестись внимательно даже к самому слабому и пустяковому сюжету.
– Ну вот! Отлично! Этого хирурга я знаю лично. Уж если он взялся за дело, то все будет благополучно. Это я тебе точно говорю, – заявила я, стараясь казаться веселой и уверенной.
– Ты, правда, так думаешь?
– Правда. Скажи-ка мне, как продвигается дело с той твоей затеей?
– С какой? – не поняла Женька.
– Да ладно! С портретами и мансардой, конечно.
– Ах, это, – она махнула рукой и равнодушно уставилась в окно. – В училище я не поступила. Там только дневное отделение, а стипендия маленькая. Сначала я хотела переехать в общагу и жить на ренту с квартиры, но потом поняла, что этого не хватит.
– А что на тренингах по этому поводу посоветовали?
– Да что они могут, в сущности, посоветовать? Кричать «Гоп!» тому, у кого нет ног, чтобы прыгать. Все это пустое.
– Так, Женька. Гляжу, в голове твоей опять бардак. Слушай меня внимательно: сейчас ты пойдешь домой, соберешь все, что тебе необходимо для трехдневного выживания у моря. Сегодня у меня последнее дежурство перед отпуском. Вечером я заеду за тобой, и мы махнем в Зеленоморск к Машке. Это моя подруга, помнишь?
– Мне, наверное, нельзя.
– Дышать морским воздухом? Брось. Час езды до дома, да еще и с собственным врачом. Давай, под мою ответственность.
Когда пришло время ехать за результатами гистологии, Женя настояла, чтобы я осталась в Зеленоморске.
– Мне так нужно, пожалуйста, – попросила она. – Ты очень меня поддержала, но я хочу поехать сама.
За три дня на море мы ни разу не говорили о нависшей угрозе, но она лежала на сердце тошнотворным отвратительным грузом. Женя проявила неожиданную стойкость, все время шутила и даже делала себе макияж, что раньше было ей совсем не свойственно.
Посадив ее на автобус, я не пошла на пляж, но осталась сидеть на скамейке в привокзальном сквере. Внутри была гадкая пустота. Если подтвердится то, что наиболее вероятно, думала я, то сразу же поеду домой. Какой уж тут дальнейший отдых.
Она позвонила через полтора часа.
– Вера, у меня ничего страшного, слышишь? Не подтвердилось. И повторные анализы нормальные! Назначили только ходить на контроль каждые три месяца. Ты слышишь, Вера?
Она вдруг сломалась и зарыдала. И у меня потекли слезы облегчения.
– Ты приедешь назад? – спросила я, немного погодя.
– Нет, Верочка. Пока не приеду. Отдыхай, и спасибо тебе.
Вернувшись в Пустошев, я купила бутылку отличного коньяка, сыр с огромными дырками и умопомрачительным запахом и отправилась в однокомнатку в центре города. Женька встретила меня в полиэтиленовом фартуке, измазанном краской.
– Заходи, я сейчас закончу.
Я прошла в комнату и не узнала ее. Все нехитрое бабушкино имущество, кроме дивана – телевизор, ковры, сломанная швейная машина и журнальный столик – исчезли, а вместо них комнату заселили всяческие штуки, назначение которых я не знала, но связаны они были, наверняка, с живописью. На стене красовались знакомые мне красочные вечерние пейзажи, прикрепленные скотчем.
– Ничего себе! – удивилась я. – Вот это перемены!
– Нравится? – крикнула Женька из кухни. – А что ты скажешь на это?
Она внесла в комнату поднос с шоколадным тортом соблазнительного вида.
– Ты снова начала печь?
– Начала. Думаю, что если дать объявление о выпечке на заказ? Торты были моим коньком, почему бы этим не воспользоваться.
Она деловито глянула на часы.
– Так, сейчас подтянется Афанасий Георгиевич с еще одним учеником.
– Кто это?
– Я тебе все расскажу, – начала она, на ходу пудря раскрасневшееся от приятных забот лицо. – Представь, я заявилась в училище и нашла преподавателя, о котором еще давно слышала много хорошего. И говорю ему: «У меня нет денег на учебу, но я не могу жить без того, чтобы рисовать. Посмотрите мои работы!» И представь, он предложил мне брать бесплатные уроки вместе с еще одним учеником. Кажется, он в меня поверил.
– Ничего себе! И они сейчас будут здесь?
– Да. Афанасий Георгиевич уж очень полюбил мои тортики.
– Я представляю.
Когда в дверь позвонили, Женька уже приняла парадный вид: воздушная белая блузка, задорный хвост на затылке, хорошенькое светящееся личико.
– Жень, а Жень, – окликнула я перед тем, как она вышла встречать гостей. – А мансарда у тебя – что надо!
Она подмигнула и выпорхнула в коридор.
Будни проститутки
Люди, обладающие большим творческим потенциалом и высоким уровнем мастерства, часто имеют довольно оригинальный и самобытный подход к своему делу. Например, Римский-Корсаков, великий русский композитор, различал музыкальные звуки по цветам. Ему казалось, что монохромные клавиши рояля выливают в пространство потоки разноцветных аккордов. Джеймс Гаррингтон, английский публицист, воображал, что слова, срывающиеся с его уст, – не что иное, как пчелы и птицы. Говорят, иногда он даже гонял их веником.
Катя Трошина, проститутка из Зеленоморска, имела обыкновение сравнивать своих клиентов с различными представителями класса млекопитающих. Руководствуясь особенностями характеров мужчин, побывавших в ее постели, она разработала оригинальную классификацию, в которую входили звери самых разных родов и видов. Верное определение принадлежности каждого нового клиента к тому или иному типу позволяло выбрать правильную тактику поведения и сделать все, чтобы гость остался доволен.
Реже остальных Катин жизненный путь перебегали мужчины-собаки. Эти всегда верно служили своим женам, послушно выполняли любые команды и лишь иногда слегка огрызались, почувствовав, что дело запахло хворостиной. Такие попадали на Катино ложе только в одном случае: если супруге попадался новый питомец с лучшей родословной, а бедняжки оказывались за калиткой. С мужчинами типа «собака» обращаться следовало не слишком мягко, по возможности холодно. Излишняя благосклонность могла привести к двум совершенно противоположным крайностям: беспочвенному восхищению и ненужной привязанности или немотивированной агрессии и укусам. И то, и другое для проститутки, желающей вести более или менее спокойную жизнь, очень нежелательно.
Самыми частыми клиентами оказывались мужчины-свиньи. Причем, не полезные и добрые домашние хряки (такие не станут тратиться на услуги проститутки, а предпочтут сытный обед в дорогом кабаке и хорошую выпивку), а шустрые и агрессивные дикие кабаны. Эти никогда не упускали возможности удовлетворить свои насущные потребности, и делали это, как и положено по видовой принадлежности, до поросячьего визга. Хоть общение с ними составляло основной доход Трошиной, она крайне не любила этот тип мужчин. Они щипались, толкались, матерились, а самые резвые могли даже влепить пощечину за неосторожное слово. С ними нужно было вести себя тихо, не привлекать лишнего внимания, не остроумничать, так как безобидные шутки в этом случае обычно воспринимались, как личное оскорбление.
Довольно часто встречались мужчины типа «верблюд». Они всегда были очень горды и довольны собой. Пускай все вокруг знали, что хозяева регулярно перевозят на их горбу тяжелые поклажи, они гнули спину с чувством глубокого достоинства и выполненного долга. В разговоре с «верблюдами» нужно было всячески подогревать их самолюбие. Прояви хоть каплю невнимания к сказанному верблюдом – тут же плюнет в морду. Иногда Кате было жаль мужчин этого типа. Среди них попадались интеллигентные и даже талантливые. Но плевать даже они могли только в тех, кто ниже, так как достать того, кто сидел на их горбу, совершенно не удавалось.
Изредка в зеленоморской саванне попадался мужчина-лев. Он всегда отлично выглядел и распространял вокруг себя тонкий аромат притягательной опасности. Вежливый, внимательный, сильный – с таким Катя могла временно забыть о роли, которую выполняла, и на короткое мгновение представить себя львицей. Но не следовало заигрываться и позволять себе какие-либо чувства: поймав добычу, лев быстро насыщался и становился совершенно равнодушным до новой охоты.
Когда Трошина в очередной раз рассказывала своей коллеге и подруге тете Вале об очередном «зоологическом» наблюдении, та заливисто хохотала прокуренным басом.
– А ведь правда, похоже! Скажи, а бывают мужчины-еноты?
– Бывают, – вздыхала Катя и продолжала свои околонаучные рассуждения.
В двухместном номере гостиницы «Москва» пахло временным уютом и резковатым мужским парфюмом. Клиент, немолодой полный иностранец, сердито терзал клавиатуру мобильного телефона, не глядя на Катю, мявшуюся у двери.
– Hello, это Борис? Мне надо говорить с Борис?
Произнося имя «Борис», он делал ударение на первый слог и при этом обильно плевал слюной.
– Да! Она пришла. No. It’s not OK! Вчера ты показывать мне фото другой пляд. Я платить за другой, десять лет моложе. Кто ты присылать? Этот пляд – старый и толстый!
Катя не была слишком привычной к галантному обхождению со стороны мужчин, которые платили за ее благосклонность. Однако внезапный выпад потенциального клиента не на шутку ее задел. Во-первых, ради этого вызова она пропустила прямой эфир любимого шоу «Душа поет». Во-вторых, и это, собственно, было главным – в свои тридцать четыре она выглядела гораздо свежее многих двадцатипятилетних девиц, так как следила за собой и соблюдала гигиену труда. В-третьих, ее верный друг тетя Валя имела за спиной сорок шесть полных лет, отнюдь не легких, но еще пользовалась спросом у истинных гурманов. А в-четвертых, сам клиент был, как минимум, лет на десять старше Берлинской стены. Причем Катин опыт подсказывал, что основная часть его мужской крепости пала вместе с той же Берлинской стеной еще во времена перестройки.
– Чего ты ждать? Пошел вон! – изрыгнул толстяк и театрально указал на дверь за Катиной спиной.
«Шакал», – обиженно подумала Катя безотносительно к своей классификации.
Стремительно теряя высоту в устланном красным ковром лифте, она внимательно рассматривала свое отражение в ромбовидном зеркале. Под внешними краями глаз и вокруг губ уже появились первые морщинки. Но слегка выдающиеся скулы и пухлые щеки с ямочками придавали лицу юношеское озорство. В темно-рыжих вьющихся волосах еще не появилась седина, а слегка раскосые, но достаточно большие глаза цвета бутылки шампанского будто говорили: «Держи пробку крепче, а то взорвусь!» К первому этажу Катя выставила своему лицу твердое «хорошо», что ее полностью удовлетворило. В школе она всегда была хорошисткой. Из бравых мускулистых рядов троечников ее выделяли живой ум и неплохие способности. Для того же, чтобы пополнить неврастеничную синеватую армию отличников, следовало отказаться от многого. Прежде всего, от приятного общения с кавалерами, число которых росло прямо пропорционально размеру Катиной груди.
Покинув лифт, она оказалась в полупустом холле гостиницы, тускло освещенном ракушками бра. На кожаном диване скромно жалась переводчица Зоя. Видимо, она ожидала своего клиента. Каждый раз, глядя на Зоины дерматиновые ботиночки, Катя думала о том, что знать язык любви в наше время гораздо выгоднее, чем владеть английским. Впрочем, не только в наше.
За барной стойкой на высоком стуле расположилась юная проститутка Вета. По сгорбленной спине и алым кончикам ушей, сильно выступавших из-под редковатых темных волос, Трошина поняла, что девушка снова влипла в неприятности.
– Водку с лимоном, – скомандовала Катя бармену и уселась рядом с Елизаветой. – Ветка, у тебя опять что-то стряслось?
Девушка потерла вспотевшей ладонью и без того алый нос.
– Ой, Катечка, мне опять не повезло.
– Извращенец?
– Нет.
– Не заплатил?
– Нет. Хуже.
– Что же может быть хуже? Побил, что ли?
– Да нет. Это я обидела клиента.
Трошина с недоумением оглядела костлявое тело Веты.
– Ты застряла у него в зубах?
– В смысле? – не поняла девушка. Чувство юмора не входило в перечень достоинств Лизаветы.
– Шучу, забудь. Так что же произошло?
– Борис Степанович привел клиента. Ну, я ему понравилась. Все типа нормально было. Мы поднялись в номер. Он мне такой: «Раздевайся!» Ну я разделась. А он такой: «Теперь меня раздевай!» Я все с него сняла и вдруг смотрю, а у него вот такусенький!
Вета свела большой и указательный пальцы на такое расстояние, будто держала спичку.
– Ну и что? Тебе же лучше.
– Я начала ржать.
– Да ладно!
– Угу, – Вета жалобно кивнула и отхлебнула пиво из своего бокала.
– Ну ты, мать, даешь! И что он? В ухо не зарядил?
– Нет. Он обиделся и ушел.
– Зря не дал. Борис уже знает?
– Знает. Сказал, что больше со мной не будет работать.
– Хреново.
– Не то слово. Меня через два дня хозяйка из комнаты попрет. Я за два месяца задолжала. И пожрать не на что.
Катя соскользнула со стула. Предоставлять недавней коллеге кредит на жилье она не была намерена. Многочисленные физические и моральные увечья, которые Вета за три месяца работы умудрилась нанести себе и клиентам, не делали из нее надежного заемщика. Однако покормить неудачницу ужином Трошина была в состоянии.
– Пошли в «Марусю». Я угощаю.
Глиняный горшочек в затейливых узорах выдыхал густой ароматный пар, источаемый пельменями с грибами и сыром.
– Может, закажешь что-нибудь посущественней? Этим разве наешься?
Катя неодобрительно кивнула на зеленую жижу в тарелке Веты.
– Нет-нет. Вечером я всегда ем только салат из морской капусты. От него не поправляются.
– У нас работа слишком вредная. От нее не поправишься, как от герпеса.
– А ты не боишься поправиться?
– Нет. Я боюсь заболеть, – хихикнула Катя.
– В смысле? – снова не поняла Вета.
– Забудь. Шучу.
– Странная ты.
За спиной Елизаветы была изображена русская барышня с коромыслом, одетая в пестрый сарафан и кокошник. Видимо, имелась в виду та самая Маруся, в честь которой было названо заведение. Круглые румяные щеки и увесистая грудь декорации намекали на то, что сама Маруся регулярно не брезговала полным горшком пельменей. Катя, воображение которой скинуло кандалы трезвости после ста граммов водки, почему-то вдруг представила на месте Маруси Елизавету. Вот стоит она на полянке возле избы, громоздкий кокошник еле держится на воспаленных красных ушах. Коромысло Вета не берет, для нее и сарафан – тяжелая ноша. А деревенские мужики сидят в стороне и думу думают: «Не приложить ли страдалицу веслом, чтобы не мучилась?»
– Не знаю, что теперь делать, – грустно прервала Вета Катины мысли.
– Езжай к матери в деревню.
– Не хочу. Она по синьке заезжает. И отчим тоже. Мне чем туда, лучше сдохнуть. Придется работать самой.
– Самой нельзя. Опасно.
Трошиной вдруг стало жаль непутевую коллегу. Она не могла до конца понять Вету, так как судьбы их были совершенно разными. Катерина не происходила из неблагополучной семьи. Напротив – мать дала ей все, что могла. Просто, могла немного. Пикантную профессию Трошина выбрала не от безысходности, а по собственному желанию. Две попытки поступления на иняз не увенчались успехом, так как у мамы не было денег на взятку. Замужество не принесло стабильности. Отношения с супругом после свадьбы стали скверными и продлились меньше года. Тогда Катя и решила: раз принятые в обществе стандартные способы достижения женского счастья и материального благополучия не работают, нужно заняться чем-то другим, более действенным. Тогда она и познакомилась с Борисом Степановичем, скромным полковником в отставке, который предложил поступить под его командование во взвод жриц любви. Борис не обижал своих подопечных. Можно сказать, даже относился к ним с теплотой и пониманием. Причиной тому, скорее всего, было наличие у него трех дочерей.