Непонятно, по какой причине, но от разговора со странным толстяком становилось легче, спокойнее. Улыбка у него была открытая, можно даже сказать, ангельская, как у маленького ребенка. Хотя совершенно нелепый наряд мужчины немного смущал Виталия. Может быть, в раю такой дресс-код, кто его знает.

– И какой же он, мой персональный рай?

– А вот прямо сейчас и посмотрим! У разработчиков уже все готово.

– Что же, уже давно было известно, что я умру именно сегодня?

– Да нет, конечно. Этого никто не знает. Особенно теперь, когда жизнь на Земле стала такая нервная. Раньше как было: уготовано, например, человеку в легионе служить и погибнуть от руки врага, он и живет по предначертанному. Поступает на службу в легион, служит-служит, потом зазевается и – бамц! Нет его.

Рыжий вытащил язык и изобразил предсмертную агонию. Вышло очень забавно.

– А теперь рождается, скажем, девочка. Ей на веку написано быть учительницей. А мама ее слушает каждый день по телику какое-нибудь «Я уеду жить в Лондон». Вам Тимати нравится?

Виталик отрицательно помотал головой.

– И мне тоже нет.

– Так вот, начинает она мечтать вырасти в красивую длинноногую певицу, которую заберут в Лондон, а вырастает в пышную коротконогую барышню. Ей и в Карабулак-то никто поехать не предложит, не то, что в Лондон. Вы в Карабулаке были?

– Нет.

– И я нет.

Маленькие белые руки рыжего лежали на пухлых коленях, по которым он постукивал указательными пальцами медленно и мерно, усыпляюще.

– Барышня эта становится нервозной, несчастной. Изнуряет себя диетами, спортивными упражнениями на голодный желудок. И вместо того, чтобы честно дослужить до пенсии в школе и потом нянчить внуков, она умирает в сорок от рака желудка. Вот оно как. Теперь все по-другому.

– А я? Сколько мне было предначертано? – решился спросить Виталий.

Рыжий внимательно посмотрел на него, раздумывая, видимо, стоит ли расстраивать новоприбывшего.

– Много. Минимум – семьдесят, максимум – восемьдесят четыре.

Заикин снова печально вздохнул.

– Вы не переживайте, – утешил его рыжий. – Зато нагрешить не успели. Как правило, директора филиалов в рай не попадают.

– Вы и об этом знаете?

– Разумеется. Просьбы живых – основной материал для разработчиков рая. И ада тоже.

– Как же вы успели приготовить все для меня? Я ведь час назад умер.

– Обижаааете, – проводник потряс в воздухе коротким пальцем. – У нас, знаете, какие эйчары? К подбору кадров мы относимся очень ответственно. Один разработчик за полчаса не то, что рай, целую вселенную изобразит. Вот оно как.

Виталик глядел на проводника удивленно, не моргая.

– А что? Ангелов сейчас много. Работы мало. Конкуренция – лучший катализатор самосовершенствования и роста.

Рыжий замолчал, довольный удачно ввернутой сложной фразой. Ему явно не хотелось прекращать разговор с Виталиком. То ли потому, что был он очень общительный, то ли, действительно, собеседники в этих местах встречались редко.

– Так что же, какой он, мой рай? – снова спросил Заикин.

– Да, правильно, – спохватился Купрум. – Поболтали – и хватит. Делом нужно заниматься.

Он достал из кармана халата устройство, похожее на айфон. Только немного больше.

– Версия 6.66, – объяснил рыжий, заметив интерес Виталия к необычной вещи.

– Но сейчас ведь только пятый вышел.

– Это у вас только пятый. А у нас уже шестой.

Он стал гордо нажимать несуществующие кнопочки на сенсорном экране. Стены маленькой уютной комнаты вдруг стали размытыми, посветлели, а затем и вовсе исчезли вместе с диваном и пуфиком, на котором до этого сидели Заикин и проводник. Виталий при этом не упал, как случилось бы, если бы он все еще был жив. Он левитировал так же, как и толстяк.

Теперь их окружал бескрайний космос. Но не черный, а слепяще белый. Яркое свечение было равномерным, будто исходило не от одного источника, а светилась каждая частица бесконечного пространства. Огромные полупрозрачные кубы медленно плавали в нем, насколько мог видеть глаз. Некоторые из них вдруг сливались в один, больший куб, другие делились на два или несколько маленьких, как одноклеточные организмы.

Виталий оглядывался вокруг, затаив дыхание от восхищения.

– Впечатляет, да? – спросил рыжий, сморщив круглое веснушчатое лицо в довольной улыбке.

– Невероятно! – подтвердил Заикин. – Что это за кубы?

– Это и есть те самые пространства, в которых помещаются персональные раи всех попавших сюда. Вот, смотрите.

Проводник набрал на своем айфоне короткую комбинацию, и один из ближних кубов стал медленно приближаться к ним. Он остановился на таком расстоянии, что Виталий уже мог рассмотреть то, что находилось за прозрачными гранями. Поразительно, но внутри куб казался в десятки, тысячи раз больше, чем можно было допустить, глядя на него извне. Будто это была лишь дверь в какое-то другое измерение. Лесистые покатые холмы убегали далеко вниз, упираясь в сочную долину, покрытую яркими цветами. Должно быть, они источали сладкий аромат, живой и пьянящий, какой не способен воспроизвести ни один парфюмер. За долиной виднелись высокие горы с заснеженными вершинами и маленький городок у подножия с аккуратными белыми домиками за живыми изгородями. Присмотревшись, Виталий увидел людей, казавшихся совсем крошечными тому, кто находился вне куба. Некоторые из них работали в огородах, кое-где покрывавших долину лоскутным пледом, другие танцевали или просто сидели на крылечках домов. Виталию захотелось пройти сквозь прозрачную стенку и вдохнуть воздух внутри этого куба.

– Это он, мой рай? – нетерпеливо спросил он рыжего.

– Неееет, конечно, нет. Разве вы когда-нибудь мечтали жить в маленьком городе у подножия горы, работать в огороде и собирать грибы в лесу?

– Нет.

– Об этом мечтал один нефтяник. Он погиб при взрыве на платформе. Не так давно, кстати. А вот, посмотрите, еще один.

Он снова набрал комбинацию на сенсорном экране. Рай нефтяника медленно отплыл в сторону, поменявшись местами с другим кубом.

Заглянув внутрь, Виталий смутился и, как ему показалось, покраснел (если после смерти такое было возможно). В просторном зале, выполненном в древнегреческом стиле, танцевали полностью обнаженные девицы с невероятно соблазнительными формами. Блондинки, брюнетки, шатенки. Одна и вовсе была бритая наголо, что совершенно не портило, но даже подчеркивало ее яркое красивое лицо. В центре зала на широкой кровати возлежал костлявый пожилой мужчина с бокалом вина в руке и наблюдал за девицами горящими глазами.

– Ну и ну! – удивился Виталий и отпрянул от куба.

– А по-моему, очень даже ничего. Хозяин этого рая родился в религиозной семье. С самого детства его убеждали, что обнаженная женщина – это зло, а желание обладать ею – страшный грех. За двадцать пять лет своей несчастной супружеской жизни он ни разу не видел собственную жену голой. Вот оно как.

– А как же они с женой…

– В специально приспособленной для греха ночной рубашке, – предвосхитил рыжий вопрос Виталия. – Но мечты, как правило, не имеют ничего общего с реальностью. К счастью.

– И что, он целыми днями только и делает, что…

– Ну да.

– А как же ему хватает…

– И это тоже входило в число его мечтаний.

– Ну и ну! – снова повторил Виталий.

– Ладно, заговорился я. Пора вам вступить в свои владения.

Проводник снова набрал какие-то цифры на светящемся дисплее своего волшебного устройства. Несколько ближайших кубов нарочито расплылись в стороны, будто вельможи, завидевшие королеву, и дали дорогу другому, который тут же пополз навстречу Заикину. Виталий затаил дыхание. Что могло быть внутри? Большой остров в южных широтах, его собственных южных широтах. На нем – высокие пальмы, гнущиеся под весом густых зеленых шевелюр. Ледяные ручьи, дарящие облегчение и умиротворение после возбуждающего дневного зноя. Невысокие кудрявые водопады, нежный песок, настолько чистый и однородный, что кажется жидким. В девственных зарослях спряталась хижина из бамбука и пальмовых веток. А в ней – молодая кроткая мулатка, отлично говорящая по-русски. Каждый день она будет готовить потрясающие блюда из рыбы и дичи, которую научится ловить Виталий.

А, может быть, там, за гранью, – шумный мегаполис, его собственный мегаполис с небоскребами, шопинг-молами, ресторанами, боулингами, полями для гольфа. В центре – дворец, в котором помещается резиденция мэра Виталия Заикина. Не исключено, что проводник прав, и то, что Виталий умер именно теперь – счастливое стечение обстоятельств.

– Вуаля! – провозгласил рыжий, когда куб подплыл совсем близко.

Виталий жадно прильнул к прозрачной грани. Поверхность ее была мягкой, как тело медузы, но теплой и сухой. Внутри куба он увидел кабинет Пяльцева, в котором совершенно ничего не изменилось с тех пор, как Виталий покинул его около часа назад. Только секретарша Анна, копошившаяся возле стеклянного столика в углу, сменила одежду. Вместо короткого сиреневого платья на ней была белая блузка, заправленная в облегающую черную юбку. И очки она надела другие – с узкими стеклами в бордовой оправе, делавшей ее похожей на лисицу.

– Зачем вы показываете мне кабинет бывшего начальника? – непонимающе обратился Заикин к Купруму.

– Но ведь это и есть ваш рай! – радостно объяснил тот.

– Что?

Увидев искривленное лицо Виталия, проводник смутился.

– Что значит «это мой рай»?

– Позвольте, я вам все объясню. Много лет подряд вы мечтали стать директором филиала и просили только об этом. В подготовке каждого проекта наши разработчики могут использовать только материал, произведенный вашими заветными желаниями.

– То есть, вы воссоздали компанию, в которой я работал и город, в котором я жил?

– Да нет же. Вы представляли себя только в этом кабинете за работой.

Виталик негодовал, и проводник совсем помрачнел.

– Вы хотите сказать, что в моем персональном рае нет ничего, кроме кабинета директора филиала какой-то недоделанной дочерней компании?

– Но разве вы не этого хотели?

– Да, хотел, но ради чего? Ради достатка, красивых женщин, возможности отдыхать, иметь интересное хобби, наконец!

– Послушайте, если бы вы просили то, что сейчас перечислили…

– Все. Хватит. Я все понял.

Заикин закрыл лицо ладонью и несколько минут ничего не говорил. Проводник тоже не решался нарушить молчание.

– Есть какая-нибудь возможность поменять свой рай? Или хотя бы внести изменения?

– Боюсь, в данный момент нет.

– А что же ваши хваленые разработчики?

– Им это ничего бы не стоило. Но ресурс ограничен, понимаете? Сейчас вообще сырьевой кризис. Вот оно как.

– И сколько я должен провести в этом… раю? Вечность?

– Нет-нет. Не вечность. Никто не может вечно оставаться в раю, как, собственно, и в аду. Я же говорю, ресурс ограничен.

Потом опять на землю. Так что, лет пятьдесят, не больше.

– Пятьдесят лет?

Виталию показалось, что он захлебывается воздухом. Испуганный проводник отпрянул в сторону.

– Не переживайте так, пожалуйста, – стал просить он. – Есть один вариант.

– Какой?

– Если ваш рай вас не устраивает, его можно вернуть по гарантии лет через тридцать.

– Как это сделать?

– Нужно молиться и мечтать. Чем чаще, тем лучше. Есть одна книга, называется «Мечта – работа – результат», не слышали?

– Слышал, – угрюмо ответил Виталий.

– Очень дельная вещица, скажу я вам. Если хотите…

– Ничего я не хочу.

Он снова глянул внутрь куба. Секретарша сидела в одном из кресел и пила кофе из крошечной чашечки, картинно отставив в сторону мизинец.

– А секретарша Пяльцева тоже умерла? – спросил Заикин, кивнув на девушку.

– Нет, конечно. А если б и умерла, вряд ли сюда попала бы.

Секретарши, как и директора филиалов, редко к нам попадают.

– Но кто же тогда эта женщина? Она очень похожа на Анну.

– Это Анна.

– Анна, но не та?

– И та, и не та. Сложно сказать. Может быть, секретарша вашего Пяльцева – тоже совсем не та Анна, а всего лишь часть персонального рая Пяльцева.

Виталий подумал о том, что он никогда не видел Георгия Владимировича за пределами офисного здания. Иногда кто-то из коллег говорил: «Пяльчик уже приехал» или «Пяльчик уже уехал», но сам Заикин, как ни странно, никогда этого не видел.

От расстройства и сложностей, разобраться в которых было просто невозможно, голова Виталия разболелась еще больше.

В висках стучало.

– А аспирина здесь тоже нет? – спросил он толстяка язвительным тоном.

– Аспирин есть.

– Но ведь я не мечтал об аспирине!

– Это будет маленький бонус.

Проводник подлетел к кубу, тронул желеобразную стенку, и в ней тут же образовался проход.

– Вы не отчаивайтесь, пожалуйста. Помните, мечта – работа – результат. И тогда лет через тридцать мы с вами снова увидимся.

– До скорого! – злобно кинул Виталий и ступил в прямоугольное отверстие.

Стенка куба за его спиной тут же потеряла прозрачность и покрылась толстым слоем бежевой штукатурки. Секретарша подняла голову.

– Виталий Степанович, рада вас видеть! Кофе?

– Не откажусь, – угрюмо ответил он и опустился в кресло директора.

– Я хочу вам сказать, – заискивающе начала Анна, – я очень рада, что теперь вы будете нашим директором. Пяльцев, конечно, был добрым человеком, пусть земля ему будет пухом. Но вы – другое дело. Вы компетентный, ответственный. Я сказала нашим: с Виталием Степановичем работать будет – как в раю!

Стеклянный мир

Антошка сидел на берегу, широко раскинув худощавые, слишком длинные для его неполных восьми лет ноги. Солнце теплыми пушистыми лапами гладило веснушчатое лицо с очень простыми, ладными чертами. Густые рыжеватые волосы маленькими рожками топорщились от избытка высохшей на них соленой воды. Легкий морской бриз, слегка приподняв тонкую ситцевую рубашку, ощупывал острые мальчишечьи ребра, выступавшие под гладкой, еще по-детски нежной кожей.

Резкими движениями высвободив руки из платинового прибрежного песка, мальчик тремя громкими хлопками очистил ладони и правой рукой извлек из кармана шорт небольшой мешочек. Зажмуренные от солнечного удовольствия глаза еще больше сузились, и задорная мальчишечья физиономия расплылась в лучезарной загадочной улыбке. Антошка быстро развязал тесьму на мешочке и на песок выпали три стеклышка разной формы. Происхождение этого сокровища трудно было определить. Оно походило на осколки флаконов каких-то духов или очень редких спиртных напитков. Но их цвет был совершенно невероятным! Первое – насыщенно-алое, будто отколовшееся от солнца, которое когда-то, заходя на закат, случайно зацепилось за край моря. Второе – густо-синее, как летнее ночное небо, по которому торопливо бежит свет маяка. Третье же, казалось, было зеленее свежего папоротникового листа, только что напившегося воды опасных прерий.

Очень бережно, двумя пальцами, Антошка взял кусочек заката и поднес его к правому глазу, плотно зажмурив левый. Мир зарделся! По бордовой пучине моря поплыли быстроходные суда флибустьеров. Пурпурный воздух жужжал, раскалившись от выстрелов пузатых пушек, паливших с палуб корветов и фрегатов. Крики борющихся врукопашную и фехтовавших пиратов едва доносились до Антошки, и он не мог разобрать слова. Самому солнцу, казалось, было жарко от разыгравшейся внизу красной битвы.

«НА АБОРДАЖ!», – отчетливо услышал Антошка грозный баритон и выронил красное стеклышко.

Украдкой поднявшись по Антошкиной спине, ветерок тонко защекотал коротко стриженый затылок. Мальчик поднял руку и всей пятерней громко поскреб круглую соленую голову.

«Синее. Да, синее», – выбрал он и аккуратно приложил к глазу очередное стеклышко. На первый взгляд совсем ничего не изменилось. Если бы не высокий Волшебник, бредущий по берегу, простой обыватель и не заметил бы, как сильно он, Антошка, изменил мир. На Волшебнике был темно-синий высокий колпак с золотыми звездами и широкий, ниспадающий крупными складками, фиолетовый плащ. Но это был не обычный фиолетовый, а очень теплый, будто в холодную синюю воду плеснули красного пламени и перемешали.

Волшебник остановился, повернул к Антошке седое, морщинистое, доброе лицо. Улыбнувшись, он сложил ладони сухих старческих рук лодочками, опрокинутыми вверх дном и повернутыми друг к другу внутренней частью, и что-то в них прошептал. Затем, легким изящным движением старик выплеснул из лодочек что-то невидимое. Произошло неимоверное: все – море, небо, солнце – стало фиолетовым. Только разно-фиолетовым. В солнце будто намешали золотого, в море – салатного, в воздух – хрустального. Антошка радостно засмеялся и крепко сжал в ладони фиолетовый мир.

На очереди был зеленый. Солнце попрощалось с зенитом и уже устало клонилось к морской колыбели. Зеленое стекло было самым большим, поэтому держал его Антошка по-другому, образовав из указательных и больших пальцев обеих рук овальную рамку. Зеленый мир он любил больше всего. В нем не происходило ничего из ряда вон выходящего. Малахитово-серебристые рыбы выглядывали из изумрудных глубин своими круглыми стеклянными глазищами. Свеже-салатные листья облаков время от времени прятали доброе лимонное солнце. Все жило, росло, двигалось и навевало спокойствие, от которого мягко бурчало в Антошкином животе, и он вспоминал про сочные красные яблоки и печенье со сгущенным молоком. «Хорошо, – мурчало в голове у Антошки, – искупнуться бы еще разок. Но ведь не успею. Совсем ничего уже не успеваю».

Он собрал свое радужное сокровище, сдул с него прилипшие песчинки и снова сложил в мешочек. Взяв в обе руки две огромные корзины, все это время ждавшие за его спиной, Антошка побрел по берегу, аккуратно обходя раскаленные, щедро измазанные кремом для загара, оголенные тела.

«Беляши с мясом! Пирожки с повидлом, с капустой», – охрипшим после долгого дня альтом рассекал зной Антошка и босыми ногами время от времени втаптывал окурки в платиновый прибрежный песок.

Беременная

Если бы мои ягодицы умели читать и знали толк в истории средневековья, вчерашним утром они, наверняка, решили бы, что парковые скамейки города Зеленоморска изобрел инквизитор. Нелепое дощатое сооружение с редкими остроугольными секциями стало его лебединой песней. В тот самый момент, когда неподготовленный зад уставшего прохожего начинал адски ныть в тех местах, где деревянные бруски впивались в человеческую плоть, из дальнего угла преисподней будто слышался зловещий шепот палача:

– Я все еще здесь… Пусть сношен последний испанский сапог, а железная дева не заключит больше никого в свои кровавые объятия, но в Зеленоморске все еще стоят парковые скамейки… Мучьтесь же, потомки! Страдайте, несчастные!

Да, именно так подумали бы мои ягодицы, если бы умели думать, после полутора часов, проведенных нами перед зданием типографии «Норма». Но деваться было некуда. Редактор опаздывал, а в ближайшем кафе собрался местный синеватый бомонд, отбивавший своим видом желание коротать время в заведении со сладким названием «Ириска».

Время от времени я вставала и прохаживалась вдоль хрустящей осенней аллеи. Потом снова садилась и рассматривала длинный ряд старых построек, которые вспучило бесчисленными офисами и магазинчиками. На фасаде одного из домов уцелела первозданная лепнина. Искусные гипсовые завитки были отреставрированы и окрашены в ярко-белый цвет. Они беспощадно контрастировали с темно-коричневой дымчатой витриной и пестрыми вывесками косметического салона, расположенного на первом этаже. В таком состоянии этот дом напоминал преуспевающего буржуа, на фамильном древе которого однажды повесился разорившийся барон. Унаследовав и значительно приумножив галантерейный бизнес отца, коммерсант все же старался не произносить слов «панталоны», «чулки» и «бюстгальтер». Аристократические хромосомы предка вскипали в буржуазной крови и требовали эвфемизмов.

Дело шло к обеду, ветер смелел и пробирался за шиворот холодными пальцами. Я подняла воротник пальто и насупилась, словно наседка, обняв с материнской любовью портфель с рукописью. Неужели этот день, наконец, настал? Несколько лет я вынашивала идею своего первого романа, продумывала сюжет до мельчайших деталей, выписывала отдельные эпизоды. И только лишь полгода назад совершила поступок, показавшийся безрассудным всем окружающим: вместо того, чтобы ясным весенним утром анатомировать разум студентов аналитическим чтением, я отправилась к директору и написала заявление.

– Но почему? Вас не устраивает зарплата? Мы можем что-то придумать, – обеспокоилась шефиня.

Проработав в колледже пять лет, я и не догадывалась, что с моей анорексичной зарплатой «можно придумать что-то», кроме как оплакать и разделить на пять равных частей (столько раз в месяц я беру смешную тележку на скрипучих колесиках и отправляюсь на оптовую базу за городом, чтобы купить продукты подешевле).

– Нет, дело не в этом, – честно ответила я, а потом соврала. – По семейным обстоятельствам.

Однажды во время экзамена разозленный «неудом» студент обозвал меня «старой клизмой» перед тем, как обиженно хлопнуть дверью. И был отчасти прав: в моральном плане каждый учитель – клизма. Только особая клизма, умеющая работать только в одну сторону. Хороший педагог сжимается до предела, выдавливая из себя ежедневно всю энергию в надежде на то, что «орошение» принесет пользу студенческим умам. Плохой учитель – это клизма, сжатая природой или жизненными обстоятельствами еще до аудитории, и потому старающаяся втянуть все на своем пути. Раздувшись до своего нормального размера, такие клизмы успокаиваются и приходят в состояние равновесия.

Я всегда была клизмой первого образца и чувствовала – еще полгода в колледже, и истончившаяся резина на моих боках лопнет с жалобным треском и забрызгает маркерную доску жалкими остатками вдохновения. А после наступит творческий климакс. Вернее, «клизмакс». Нужно было спасаться бегством, что я и сделала, как только получила расчет у бухгалтера.

Вечернее репетиторство вполне позволяло свести концы с концами, а утренние и дневные часы наполнились неторопливой работой над романом.

Чувствуя на своих коленях приятную тяжесть от портфеля, в котором жила курносая веснушчатая героиня Катерина, я с теплотой и радостью вспоминала дни, когда, заварив себе чашку горячего шоколада и сделав толстый бутерброд, будила мою Катьку и заставляла ее шагать дальше по белым страницам.

– Извините, вы не знаете, который сейчас час?

Звонкий женский голос отвлек меня от воспоминаний. Принадлежал он русоволосой молодой женщине в ярком болониевом пальто, с трудом застегнувшемся на огромном круглом животе.

– Знаю. Половина первого.

– А вы тоже на прием?

Она кивнула в сторону грибницы заведений напротив, и тогда я вспомнила, что рядом с издательством имеется также перинатальный центр. Ее вопрос порадовал меня: пока тебя принимают за беременную – ты еще молодая клизма. С горячим шоколадом, однако, нужно заканчивать.

– На прием, – согласилась я.

– Не к Ходакову, случайно?

– Нет. К Розумовскому.

Имя редактора издательства «Норма» ни о чем не сказало моей собеседнице, и она пожала плечами.

– Не слышала о таком. Он хороший врач?

– Думаю, не очень.

На лице русоволосой отразилось недоумение.

– А зачем же вы у него наблюдаетесь?

Я пожала плечами так же, как она несколько секунд назад.

– Человек хороший.

Женщина надолго задержала на мне взгляд, затем отвернулась и некоторое время сидела молча. Это явно давалось ей с большим трудом. Два с половиной триместра благополучной беременности наполнили ее щеки мягким румянцем, бедра – несколькими килограммами лишнего веса, душу – гордостью за собственную причастность к великому таинству репродукции, а ее дни – скучными сериалами без убийств и жестокости. Среди подруг, вероятно, были все больше незамужние (ей едва ли исполнилось двадцать два), а с ними она теперь говорила на разных языках.

– А какой у вас срок? – не выдержала она, наконец.

– Шесть месяцев, – сказала я и погладила портфель.

– Мальчик или девочка?

– Девочка.

– Правда? И у меня девочка! – почему-то обрадовалась собеседница. – А вы выбрали имя?

– Да. Катерина.

– Хорошее имя, – одобрила русоволосая. – Правда, мой муж расстроился, когда узнал, что будет дочка. Сына хотел. А ваш?

– Я не замужем.

В глазах над румяными щеками снова заиграл калейдоскоп неприятных чувств – недоумение, жалость, недоверие.

– Как же вы обходитесь одна? – снова спросила она, предусмотрительно задушив в себе ряд более интересных вопросов, как то: «Куда девался папаша?», «Почему не сделала аборт?», «На что собираешься жить?» и так далее.

– Отлично обхожусь! – бодро заявила я и почесала левое ухо. Оно всегда чешется, когда я много вру.

– Но ведь ребенку нужен отец! – продолжала настаивать русоволосая. – И вообще, неужели у вас никогда не возникает трудностей, с которыми невозможно справиться самой?

– Почему же, возникает.

Из-за поворота в ближайший квартал появилась старенькая иномарка, за лобовым стеклом которой мелькнули пышные усы редактора Розумовского. Я встала, не отнимая портфель от груди.

– Вы знаете, иногда так трудно становится, что легчает только от стакана водки. Ну, ничего. Если повезет, сегодня заключу контракт, продам Катьку, и бедам конец.

Румянец сошел с лица моей бедной собеседницы. На мгновение я даже испугалась, что перегнула палку, но сразу же успокоила себя тем, что настоящая беременная за такую настойчивость могла ни то что перегнуть, а и сломать ту же палку прямо о спину в болониевом пальто.

Женщина открыла рот, готовясь сказать что-то невообразимо значительное и осуждающее, но редактор Розумовский уже вылез из машины и махал мне рукой. Я отдала русоволосой пионерский салют, резко повернулась на каблуках и пошла в сторону типографии, виляя отдавленными ягодицами.