Buch lesen: «Какого лешего?!»

Глава 1. Большой сход

Ох, красота-то какая, лепота!

Действительно, чарующий вид открывается истомленному взору, когда оглядываешь живописные окрестности с самой высокой точки во всей округе, почитай, что с высоты птичьего полета.

Разумеется, всей красоты земной даже самыми изысканными словами человеческими не передать, это надо видеть воочию, но все же давайте приложим к этому усилия и призовем на помощь двух наших с вами добрых друзей, ваш скромный и покорный слуга – свое художественное красноречие, вы, мой дорогой читатель – свое богатое воображение, и вместе окунемся в тайный мир одного таежного уголка земли.

Итак, приступим…

Стольный град удельного княжества был возведен на просторном скалистом плато, у излучины широкой равнинной реки, плавный изгиб которой опоясывал возвышенность с трех сторон. Рубленный из вековых дубов детинец с укрытыми внутри него княжьим двором, боярскими усадьбами, срубами княжеских кметей и главной церквушкой, стоял на самом верху, у речного обрыва. Со стороны реки кремль был неприступен: по крутому, обрывистому склону пролегает лишь неширокая лестница, ступени которой вытесаны прямо в утесе. Лестница спускалась к самой реке. На пологом же склоне холма раскинулись широкие, утопавшие в зелени, мощенные улицы окольного города, также обнесенного частоколом. Здесь располагались добротные дома торговцев средней руки, старшин ремесленных артелей, зажиточных мастеров, обслуги боярских и княжеских дворов. Ближе к лесу, на извилистых улочках посада ютились неприхотливые, но ухоженные домишки торгово-ремесленного люда, стояли складские бараки, пекарни, ремесленные мастерские. Именно там простой рабочий люд – мастера на все руки – ковали надежное оружие и доспехи для княжеских удальцов, изготавливали седла и сбрую, ладили снасти и ткали паруса, выпекали черный хлебушек, белые караваи и отменные калачи, плели простенькие корзины и люльки, мастерили изысканную утварь, резную мебель, музыкальные инструменты, ткали сукно и шили одежду, и делали еще много всего, что по достоинству ценилось во всех краях света. А на самой окраине города, у подошвы холма, за рвом и земляным валом в убогих шалашах, ютились нищие – калечные «христарадники», попрошайки, пьяницы и лежебоки. Дальше только бескрайнее зеленое море – рощи, дубравы, сосняки, ельники, кедрачи, таежные пущи – до самого окоема.

Изнуренный дневным зноем город засыпал: свечи и лучины задувались, огни в окнах гасли. В потемневшем небе как-то разом зажглись крохотные звезды. Полная луна величественно восходила из-за притихшего темного леса на усыпанный звездами небосклон. Лунная дорожка на речной глади бежала наискосок и утыкалась в пустую пристань, около которой качались на волнах рыбацкие челны и купеческие струги, привязанные к кнехтам причалов.

Ночь опустилась на землю.

Удельный князь, ещё довольно крепкий, внушительного вида, мужчина преклонных лет, стоял на смотровой башенке своего многоярусного терема, украшенного резными наличниками, расписными окнами, фигурными крышами-маковками. Князь задумчиво оглядывал окрестности, освещенные призрачным светом восходящей луны. Теплый ветер, приносивший смоляной дух от леса, развевал его легкую, отороченную горностаем, мантию, трепал густую окладистую бороду, охлаждая разгоряченное лицо. На суровом челе постепенно разглаживались глубокие морщины. Вечерняя прохлада немного освежала, но, тем не менее, князь чувствовал себя разбитым.

Сегодня был Большой сход – бояре, старшины и воеводы только недавно разошлись, – весь день решали насущные вопросы княжества, рассматривали серьезные тяжбы. Много спорили. Несмотря на то, что последнее слово оставалось всегда за князем, участники большого схода подолгу доказывали друг другу своё видение решений тех или иных проблем, приводили верные на их взгляд доводы, призывали князя поддержать их точку зрения. А вопросов за месяц накопилось немало…

Дождавшись, когда на сторожевых башнях детинца стражники зажгут огни, князь вдохнул полной грудью свежего воздуха и отправился в опочивальню. Несмотря на летнюю пору в полнолуние спал он с закрытыми окнами. Да и спал – громко сказано. Смеживал очи в полусне. Если загодя не уснуть крепким сном, то начиная где-то с полуночи сторожевые собаки начинали либо выть на луну, как на покойника, либо скулить, забившись в будки, не давая спать всему честному народу.

Вскоре в княжьем тереме установилась полная, как говорится, мертвая тишина: не скрипнет половица под ногой ключницы, ни звякнет посуда в стряпушной, не бряцнет кольчужка доброго молодца, почивающего в гриднице.

Таинственный лунный кот, дальний родственник солнечных зайчиков, проникнув сквозь витражные окна совещательной залы, внутри которой пахло свежим тёсом, скользнул по дощатому полу и выхватил из полумрака украшенное искусной резьбой кедровое седалище – княжеский престол. С него сполз на дубовые скамьи, расставленные по бокам от престола, в два ряда с каждой стороны (передние ряды для бояр и воевод, а задние – для дьяков с писарями). Лунный волокита мягко прыгнул на широкие полки с разложенными на них счетами, цифирными таблицами, рукописными книгами с уложениями и летописями, свитками, чернильницами, шкатулками с принадлежностями для письма. Серебряными искрами отразился в песчаных часах, стоявших на краю одной из полок. Песок в них уже давно весь ссыпался. Часы стоят, ожидают очередного переворота. Если сию же минуту перевернуть их, то кажется, можно будет услышать шелест падающих в них песчинок… такое безмолвие висит в воздухе.

Именно такая тишина им и нужна.

Из лесной чащи донеслось глухое уханье совы-полуночницы. Значит наступила середка ночи. Вторя ей заунывно завыла собака на чьем-то подворье. Её вой подхватили другие псы.

Чу! В дальнем углу совещательной залы, самом темном, вдруг возникло какое-то неясное копошение.

Мыши что ли?!

Ан нет!

Косматые мужички, в щеголеватых зипунах, с причесанными бородищами, росточком пядь с кувырком, толкаясь и ворча, стали протискиваться сквозь узкие – тощий таракан не пролезет – щели, и степенно рассаживаться на скамьях первого ряда. Это пожаловали домовые боярских усадеб, воеводских подворий, купеческих домов. Потом потянулись домовые посадских изб. Одеты скромнее, но аккуратно. За ними, соблюдая очередность, просочились сквозь щели и домовые-мастеровые – хранители и блюстители порядка мастерских, сукновален, кузниц и других ремесленных цехов. Кто в фартуках рабочих, кто в простых холщовых рубахах.

Сквозь дырку от сучка в половице в горницу забрались лизуны, гуменные, хлевники и банники. Рост вершковый, да характер бедовый – про таких говорят. Осмотрелись вновь прибывшие, покивали знакомцам среди домовых и расположились на лавке подле стены. Подальше от начальства. В отличие от всех остальных банники голышом явились – они везде так ходят, им разрешено – хорошо хоть бороды у них до колен, причинные места покрывают. Правда те, кто по моложе из них, с бородами лишь до пупа, благоразумно додумались вениками березовыми прикрыться. Как никак на публику вылезли из своих лоханок, да из предбанников.

Через приоткрытое оконце ветром задуло ворох соломинок, травинок, листков, стебельков и веточек, которые упав на подоконник обернулись кто во что горазд: кто сусликом в сапожках на босы ножки, кто хомячком опоясанным ремешком, кто кротом с лисьим хвостом, кто ещё в какую зверушку, а кто и вовсе шишкой, али желудем с ножками и ручонками прикинулся – это прибыли луговые и полевые, а с ними, попутным ветром, подколодники, листотрясы, скакунки-хороводники, моховые и дупловики. Луговые и полевые чуть поодаль отсели, на полочках, чтобы их с мелюзгой не спутали. А «шишки-желуди» расселись тут же на подоконнике и сразу зашептались меж собой, хихикают. Беззаботные. А чего им волноваться, они сошки мелкие, с них спроса мало.

Чу! Из камина, спустившись по дымоходу, вывалились гурьбой запечные кикиморы. Все в копоти, неопрятные старушки с кулачок величиной, в лохмотьях, длинные волосы спутаны так, что и лиц толком не разглядеть. Чихают от копоти дымоходной, что тебе комарики попискивают.

Почти сразу, следом за ними и зеленошёрстные злыдни пожаловали. От горшка в пол вершка, они со своими вытянутыми мордочками, красными глазенками и длинными голыми хвостами уж больно на крыс смахивали. Ежели бы не пестрые, цветастые штаны и рубахи – любят злыдни ярко выглядеть – можно было запросто спутать бедовых с грызунами. Коли с людьми сравнивать, то больше всего на лихих конокрадов они походили.

Злыдни знали, что собравшиеся здесь соседи их недолюбливали, хотя все понимали, что и без них тоже никак, и что лямку свою они тянули пусть и без явного удовольствия, зато по-честному, по всем установленным правилам. Поэтому злыдни платили почти всем собравшимся той же монетой, в смысле тоже остальных недолюбливали. Не из вредности, нет, а ответно. Однако, несмотря ни на что, на сход злыдни никогда не опаздывали и вели себя вполне пристойно. Не с падшим пьянчугой человеком поди дело имели, со своим братом полуночником.

В то же самое приоткрытое оконце, куда совсем недавно занесло ветром целый ворох луговчан и лесавок, протиснулось несколько жаб и лягушек. Это наконец-то по отвесной бревенчатой стене терема добрались водяные до совещательной залы (собаки окрестных дворов именно в это время едва с цепи не срывались, хотя в основном прятались по будкам, выли и поскуливали, чувствуя неладное). Со всех окрестных рек и озер водяные пришлепали. В отличии от остальных соседей они на суше плохо могли чудить, и чувствовали себя более-менее сносно только в жабьем обличье, хотя обычно, в своей стихии, они выглядели вполне себе прилично, почти как обычные люди, только сильно уменьшенные, а еще в чешуе и с перепонками между пальцами.

Мокрые от тяжелого подъема водяные, растолкав мелкую шелупень, раздувая щеки уселись на втором ряду скамей – отдуваются после тяжелого подъема. Вода с них едва ли не ручьем льется.

Лешие дружной артелью явились, как и подобает существам их статуса через входную дверь. Вернее, под дверью. Несмотря на то, что среди прочих собратьев, явившихся на Большой сход, они были наиболее твердыми в своих, скажем так, убеждениях, но и им не составило труда, проскользнуть в щель. В отличии от других собравшихся лешие смотрелись молодцами. Хоть росток с локоток, а все как на подбор: поджарые, крепкие как узловатые березовые чурбачки, светлые как береста, в лапоточках липовых и щеголяют в нарядных тужурках, вязаных из медвежьей шерсти. Вот кто-кто, а лешие меньше всего (даже, наверное, меньше водяных) радовались участию в Большом сходе. Они сами по себе были сущностями нелюдимыми, даже промеж собой особо не общались, да к тому же и самыми, наверное, работящими из всех.

Легко сказать, целый лес на одном лешем держится. Под сотню квадратных поприщ. И всюду надо поспеть, за всем уследить. А тут ещё этот Большой сход. Значит опять придется оставлять подсобное хозяйство без присмотру, тащится за тридевять земель в этот душный город, полный людей и собак, слушать умные речи нелюдей вельмож, оправдываться, обещать исправиться. А с их характером так сложно не вспылить…

Уже спустя час после полуночи совещательная зала была полнешенька собравшимся полуночным народцем. Почти все пришли, не было только болотника. Ему было дозволено не посещать Большой сход. Одно болото на все княжество и ничего там интересного не происходит. Так что без него обойдутся. А то ведь раньше бывало, когда болотный на сходы приходил, светлый князь по утру жаловался, что весь терем тиной воняет. Да и опосля, по нескольку дней дух болотника держался, несмотря на настежь открытые окна. А так как никто из челяди толково объяснить не мог в чем дело, то князь уже собрался было волхвов призывать, чтобы разобрались, что за напасть такая и откуда. Посему тайным народцем коллегиально решено было не искушать судьбу.

Итак, все на месте, за исключением болотного, можно приглашать и теремного.

Теремной, суть тот же домовой, только хранитель княжеских чертогов, по статусу высокому для все братии полуночной являлся непрекословным начальником. Испокон веков так повелось. Почему, никто толком не знал, да и вопрос такой себе даже не задавал. Люди же не спрашивали у самих себя, что это князь нами всеми командует. Так вот и нелюди, тоже лишних вопросов не задавали, слушали теремного как того требовали стародавние правила, установленные, по заверениям ещё первых теремных, самим стариком Родом.

Слушали и слушались.

Звали-величали теремного Поставец. Не потому что он поставлен был над всеми (хотя и такое объяснение имело право на существование), а просто так назвали его в честь практичного шкафчика для разной полезной утвари с припасами и заначками, которые имелись в каждом уважающем себя доме. Как и его резной тезка, теремной Поставец, уже в бытность свою молодым домовенком, проявлял себя запасливым хозяином, а ещё недюжинную домовитость и деловитость. В общем полностью оправдывал свое звучное прозвище.

В начальственной головушке Поставца, как и в одноименном шкафу, всегда было тесно: мысли о судьбе его подданных – тайном народе, да печали о человеческом роде, там роились как те пчелки в улье.

В отличии от остальных домовых, даже домовых боярских усадеб, практически в одиночку тащивших хозяйство, у теремного было достаточно помощников: сундучники, чашники, стряпуны, постельничий, которому в свою очередь помогали спальники, держальники, захребетники, привратные, ливрейные, поглядные и наушные.

К слову сказать, у княжьего хлевника тоже в помогайках имелось пара ясельных, поветных, тройка конюшенных, да вершник. А вот банник, приставленный к княжьей бане, как и остальные его собратья по цеху, сам справлялся. И огнищанин в одиночку следил за огнем в каминах и печах… эх, что-то отвлеклись мы от основной сюжетной линии. Давайте-ка все по порядку.

Итак, был у княжьего теремного и свой распорядитель – думный тиун – из обельных домовых. Шустрый был домовой, рачительный, голова светлая, да свой дом подопечный не уберег. Нелепый пожар оставил от избы одни головешки. Не углядел домовой, а значит, по закону, должен был суровое наказание понести. Но при выяснении причин разобрались, что прямой вины за недогляд на домовом нет. Там стихия свое взяла – молния в грозу, прямехо во флюгер тюкнула, оттуда «красный петух» и на дом уже перекинулся, – а со стихией тягаться домовым не по силам. Благо хоть семью спас – разбудил всех и из огня сонных буквально на себе вытащил. За это теремной и взял его к себе в распорядители и не пожалел. Расторопшей сего тиуна величали.

Вот, значит, проверил Расторопша всех соседей наших, посчитал всех нелюдей-полуночников и улизнул к теремному доложить, что все пришли, чин по чину разместились в зале совещательной и с нетерпением ждут высокое руководство.

Не заставил себя теремной долго ждать, уважал природных сородичей, не по-людски считался с ними, а по достоинству, и за то, что от дел своих оторвались, и за то, что без опозданий явились все на сход.

Объявился Поставец тотчас, не запылился (в смысле ни одна пылинка на его пути не дрогнула). Никто и не заметил, как он появился. Всем миром вроде во все глаза смотрели, в надежде хоть в этот раз уразуметь откуда тот появится, а все равно упустили то как теремной на седалище княжеском оказался. Теремной в ладошки хлопнул, внимание привлекая, всем поклонился почтенно, сел на престол и ножки в сафьяновых сапожках свесил. Болтает ими, бородку поглаживает, пришедших на сход осматривает. Узрел старост из числа домовых с дальних деревень пришедших, кивнул любезно труженикам села. Остановил свой взор на Стопаре, атамане злыдней, нахмурился, но тоже кивнул. Встретился взглядом с Совуном, самым старым лешаком, подмигнул по-свойски. Собравшиеся соседи с появлением теремного примолкли, в ответ на него поглядывают, выжидают с чего тот начнет: с кнута али с пряника.

Молчание затянулось. Расторопша кашлянул.

Теремной переглянулся с распорядителем, опомнился, посуровел, напустил на себя важный вид, соответствующий его высокому рангу.

Значит с кнута начнет, сразу решили полуночники и не ошиблись.

– Здравы будем, нелюди! – поприветствовал теремной Большой сход и без паузы продолжил. – Собрались мы нынче в непростое время. Все вы уже небось знаете, что днем у светлого князя прямо здесь собирались знатные люди нашего княжества, дела мирские обсуждали, накопившиеся вопросы рассматривали. Много о чем говорили, много чего порешали. Главный вопрос – повышение податей, тоже обтолковали вдоль и поперек, и как князь не хотел поднимать населению оброк, почестье, мыт и десятину, все же убедили его вельможи пойти на это. Причин тому предостаточно, да и не наше это дело. Наше дело оказать подмогу людям. А посему и нам придется поднатужиться, затянуть пояса да закатать повыше рукава.

Собравшиеся трудяги, в основном раздольные, деревенские и мастеровские, зароптали, обсуждая заявление теремного, так как в основном на них ложились дополнительные хлопоты. Остальные тоже под нос себе заворчали досадно. Только злыдни во главе со Стопарем стояли в сторонке, ухмылялись, несмотря на то, что им тоже, как пить дать, работенки прибавиться – пропойц да бузотеров одурманивать, да по свету пускать.

– Будет вам роптать! – непреклонно промолвил Поставец. – Доля наша такая и не нам о ней сетовать. Древним творцом Родом остальные твари, дикие и прирученные, звери, птицы, рыбы, при роде человеческом назначены быть ему едой, одеждой, силой тягловой и ещё много чем. Даже пчелка крохотная, а и та человеку служит, медок для него собирает. Мы же с вами испокон веку приставлены к роду человечьему не слугами верными, но помощниками честными, а где и учителями. Мы с вами зрим и за делами людскими, направляя их в верное русло, мы же с вами следим и за всем, что при роде людском – за природой – содержа это все ежели не в гармонии, то в относительном равновесии. На нас лежит большая ответственность и не пристало нам, нелюди добрые, скулить аки псам смердящим. Вот мое слово!

Сравнение с дворовыми псами вызвало шквал возмущения среди собравшихся, но именно тот, который ожидал Поставец. Язык у него, конечно, хорошо был подвешен. Знал теремной чем зацепить.

Больше всего соседи как-раз-таки псов недолюбливали и было за что, да хотя бы уже за то, что за окном прямо сейчас по всему городу во дворах вой стоял неуемный, чем жутко отвлекал от собрания.

Услышав, как их с собаками сравнили, одни сердито зафыркали, напыжились, другие затопорщились, негодующе присвистывать стали, третьи брюзгливо урчали – вот-вот весь терем на уши поставят. Выдержав паузу, теремной подал знак Кочерге, домовому при дворе боярина посольского приказа, дескать твоя очередь. Тот не заставил себя дважды упрашивать. Поднялся на скамье и, дождавшись, когда на него обратят внимание остальные, с деланным возмущением выпалил:

– Какие же мы псы? Не псы мы вовсе! Мы народ тайный, разумом и силами чудесными одаренный! – не зря он несколько поколений посольских бояр опекал, сразу смекнул куда клонит Поставец и, вторично переглянувшись с тем, решил подлить масла на сковороду теремного. – Негоже нам и впрямь аки собакам на полную луну брехать попусту. Так я говорю братцы-полуночники?!

– Верно молвишь, друже изрядный, – менее эмоционально, но не менее красноречиво поддержал его Веретено, домовой купеческого двора. – Изволь добавить, что Его Околородие (официальный титул теремного) правильно заметил, что наше общее дело важное и для него, для дела правого, у нас имеется не только сила воли, но и сила духов, нас, как духов, и сила немаленькая. А помните, что сказано в общем своде наших законов? Что большая сила влечет за собой большую ответственность. И перед стариком Родом, зачинателем сущего, и перед древними предками нашими, его первыми помощниками.

После этих слов собравшиеся как-то разом угомонились, видать ответственность большую почувствовали, вспомнили, что им стариком Родом завещано при любом раскладе подле людей околачиваться, присматривать за оными, да помогать по мере сил. А про силы свои чудесные вспомнив, так и вовсе застыдились. Вон почти всех у людей силенок с гулькин нос, а не ноют, пашут, сеют, железо куют, каменья ворочают, какие хоромы с одним лишь топориком поднимают.

Опустили все пристыженно глаза. Даже злыдни, самые дошлые из присутствующих, которых сказанные слова касались меньше всего, и те перестали ухмыляться, задумались.

– Чего уж там, Ваше Околородие, коли надо так надо! – подал голос из толпы мастеровских нелюдей Кувалда, он за кузнечные цеха держал ответ. – Подсобим мы нашим мастерам, поможем чем сможем, коли нужда заставляет.

– Подсобим! Подсобим! – поддержали его остальные мастеровские. Эти соседи завсегда первыми отзывались на призыв поработать, чувствовалась рабочая закалка в их артелях.

Теремной признательно кивнул в сторону мастеровских.

– Мы тоже со своей стороны не обидим людей, посодействуем! – ответил за всех леших Совун. Окружавшие его лешие: и Неясыть, и Филин, и Див, и Пугач, и Сыч, и Сипуха согласно закивали. Только один леший самый молодой из них, находившийся позади остальных, стоял не шелохнувшись, будто не согласен был со старшими сородичами.

– Добре! Уважили! – улыбнулся Поставец, не заприметив юного лешака.

– Будут сети у рыбаков полные рыбы! Обещаем! – выразил мнение Амфибоха, один из самых уважаемых водяных, который отвечал за самое большое озеро в княжестве.

– Вы уж постарайтесь там, не подведите, – пошутил теремной, дружески погрозив пальцем водяным и окинул взглядом сход, ища нужных нелюдей в пестрой толпе. Не найдя поинтересовался:

– Ладейные здесь?

– Здесь мы! – откликнулись из угла те нелюди, которые выходили с людьми на стругах под парусом на рыбную ловлю.

– А вы вот что, ребятушки, не забывайте подсказывать рыбакам, что первая рыбина с каждого улова хозяевам рек да озер – нашим водяным – возвращается в дар, – напомнил теремной, – Обычаи должны быть соблюдены. Спрос с вас будет.

– Так точно, Ваше Околородие! – дружно гаркнули из угла.

– Вот и здорово! – удовлетворенно хлопнул в ладоши Поставец и как-то как само-собой разумеющееся, стал отдавать указания остальным.

– Полевые и луговые?!

– Тута мы!

– Глядите мне, чтобы на полях ни одна соха, ни один плуг не обломался, ни один серп не затупился, чтобы на лугах косы на камень не находили, вилы в стогах, где молодые частенько ночуют, без присмотру не оставались, да мешки грызунами не дырявились.

– Будет сделано! – молодцевато отвечали луговые и полевые.

– А вы, – теремной перекинулся на деревенских домовых. – Проследите, чтобы каждому пахарю, жнецу и косарю, их жинки не забывали кринки с молоком приносить. Знаем мы все как эти приятели, – кивнул в сторону полевых, – молочко холодное любят в жаркий денек с крестьянами разделить.

Полевые и луговые польщенно облизнулись.

Дальше пошли указания и другим, всем по очереди: домовым и гуменным, хлевникам и боровым. Достались задания и мелюзге: дупловики, кротовики и подколодники тоже должны были принять активное участие в общей работе, на время оставить свои игрища и оказывать помощь лешим, какая им понадобится.

Вскоре весь народ полуночный был озадачен и настропалён на большие дела. Злыдни только остались не у дел. Теремной как до них дошел при раздаче указаний, только рукой махнул. Злыдни и этому рады, свою-то работу они и без указаний выполняют. И чем её больше, тем им веселее.

Покончив с главным вопросом повестки схода перешли на более мелкие дела.

Расторопша достал свиток с жалобами, собранными за месяц и дождавшись разрешения теремного стал читать:

– «В первую седмицу на подворье хлевника Метлы корова обожралась сена и издохла. Метла подозревает, что это гуменной Тыква подсыпал в корм отраву и требует возмещение ущерба».

Теремной нашел взглядом Тыкву.

– Что скажешь?

– Ваше Околородие, да на кой оно мне надо, эдакий грех на себя брать, – засуетился гуменной под проницательным взглядом Поставца, недовольно косясь на Метлу. – Сдались мне его коровы! У меня своих дел невпроворот.

– Ага, сдались! – не выдержал Метла. – Ты ко мне за молоком приходил? Приходил. А я тебе объяснял, что Зорька на сносях, вот-вот отелится, что лишнего молока нет. Так что ты мне сказал?! Помнишь?!

– Что я тебе сказал? – буркнул Тыква, пытаясь припомнить, что же такого он ляпнул.

– Ты же мне сам сказал, что не дотянет корова до русальной ночи. Говорил?

– Говорил, – не стал отрицать Тыква. – Только я имел в виду, что она ещё раньше отелится.

– Не знаю, что ты там говорил, а Зорька на следующий вечер и издохла. Совпадение? Не думаю!

Тыква обернулся к теремному и запричитал:

– Ваше Околородие, честное слово, не моих рук это проделки. Ну ляпнул лишнего, но на смертоубийство бессловесной твари я бы не пошел. Может он сам недоглядел. Ему сено с «вороньим глазом» привезли, а Метла не уследил. Вот Зорька и окочурилась. Сейчас «вороньего глаза» говорят на лугах разрослось видимо-невидимо.

– Ты, того, Тыква, ври да ни завирайся, – крикнул кто-то из луговых. – мы уже давно и «вороний глаз», и вех, и черемицу, и клещевину, все ядовитые травы извели подчистую. За сенокосные травы ручаемся.

– Ты вот в городе живешь, толком в травах не разбираешься, – подержал луговых один из деревенских старост. – А мы тоже не сучком деланные, следим за покосами и за порядком сушки сена. У нас не забалуешь. Это средь вас городских надо лиходея искать.

– Братцы, дак я же не это вовсе имел в виду, – совершенно растерялся гуменной, оглядываясь и ища поддержки у окружающих, но видел только насмешки на лицах. – Я же просто предположил.

– Язык твой, Тыква, – враг твой! – вставил свой комментарий Стопарь, которого забавляла данная ситуация.

Расторопше новое меткое выражения злыдня понравилось и он быстренько записал его на полях свитка, так сказать, для анналов истории.

Поняв, что разбирательство может длится до рассвета, теремной постучал каблучком по седалищу, так как ничего другого под рукой не оказалось.

– Дело ясное, что дело темное, – сделал вывод Поставец. – Чтобы не превращать наш сход в балаган посмешный постановляю, за недосмотр за скотиной хлевнику Метле запрет на молоко до яблоневого спасу, а гуменному Тыкве, за его длинный язык, отработку у Метлы до новой луны.

Закручинившийся было хлевник, приободрился, услышав, что Тыкву ему дают в подсобники – то-то загоняет гуменного он у себя в хлеву. От души натешится. А без молочка и перетерпеть можно. До спасу поди недолго осталось.

Услышав приговор, Тыква сник.

– Ваше Околородие, за что, отец родимый?

– За то, что надо за языком следить, – попенял ему теремной и повысил голос, чтобы все услышали: – Не забывайте, братцы полуночники, что одно ваше случайно оброненное слово, может натворить бед простым смертным, в том числе и скотинке безропотной. Помните об этом и не забывайте.

– Молчание – золото! – вновь отметился новой крылатой фразой Стопарь. – Особенно для таких как наш бедолага Тыква.

Пока нелюди покатывались со смеху над словами злыдня, хваткий распорядитель и эту фразу записал для себя на память.

– Ну хватит скалиться, – добродушно попенял теремной. – Что у нас там дальше, Расторопша?

Думный тиун прокашлялся и зачитал очередную жалобу.

Следующие пару часов на Большом сходе разбирались с небольшими тяжбами: кто-то из домовых обвинял своих соседей, что они человеческих детишек его дома учат ругательным словам, расписывая забористые выражения прямо на заборе; мастеровские жаловались на сквалыжность складовских, а те в свою очередь, вменяли им расточительность запасов сырья; или вот водяные в который раз ставили вопрос ребром о наложения запрета ловли во время нереста, со всеми вытекающими последствиями для непонятливых рыбаков в этот период. И так далее, и так далее…

Много уже чего обсудили, порешали. Перешли к очередной челобитной, как вдруг внезапно скрипнула дверь и тонкий луч света (в проходе горели масляные лампы) прочертил тонкую линию до окна.

Весь полуночный народец, почуяв опасность, в мгновенье ока обернулся в разные предметы, которым, если посудить трезво, ну никак не место было в совещательной зале князя.

Там, где стояли лешие, лежала аккуратная поленница березовых дров. Где сидели луговые, полевые и мелюзга – лежали все те же листики, веточки, травинки да стебельки. На лавках, на местах домовых рядком лежали кочерга, метла, ухват, прясло, молоточек, ножовка, скалки, ложки, поварешки, стояло веретено, другие предметы быта. По углам да на полках были разложены и расставлены как на витрине клещи, наковальня, кувалды разных размеров, щипцы всяческих форм, рубанки, долота, стамески, вилы и грабли без черенков, черенки отдельно и прочий инвентарь. На полу валялись цветные лоскуты, щепки, гвозди, уголь, мочалки, веники дубовые да березовые. В общем замаскировались все. Хотя нет, не все. Водяные, которые, как было сказано выше, имели ограниченные возможности кудесить на суше, сидели в своем первоначальном лягушачьем обличье, только не дышали и не моргали. Замерли как истуканы в надежде, что так их не заметят. Обычно в так случаях говорят – ни живые, ни мертвые. Им бы ещё по монетке во рты вставить и вылитые фэн-шуйные денежные лягушки Чань-Чу. Вам вот смешно, а вот водяным было не до смеха. Если какой шухер, им придется смываться на своих четырех, своими лапками улепетывать, а не с помощью чар растворяться в ночи, как остальным нелюдям.

Но, слава Роду, все обошлось. В дверной проем протиснулся поджарый ухоженный кот и спокойно, как ни в чем не бывало, потрусил по залу, обнюхивая лежащие на его пути предметы.

– Кис-кис-кис, Мурзик, иди ко мне, – позвал кота теремной, который в отличие от остальных спокойно сидел на месте и похихикивал себе в кулачок, поглядывая на оцепеневших водяных.

Теремной на правах ночного хозяина жилища запросто мог сделаться невидимым, но не стал этого делать по одной простой причине: он давно уже учуял приближение Мурзика, княжьего и его любимца.

Вообще, в отличии от собак коты практически всем нелюдям нравились. Особенно домовые с кошачьим племенем дружно жили – что-то общее у них в характерах было, и если кто-то наивно полагает, что домовые дружат только с черными котами, смею вас уверить это нет. Домовые дружили со всякими котами. Не был исключением и Поставец. Огненно-рыжего Ваську он баловал, частенько поил молочком без меры, потчевал сметанкой, таскал от швей-портних ему клубки для игр. Правда иногда ответственность за свои проделки (даже теремной по своей натуре не мог иногда удержаться чтобы не учудить чего-нибудь) Поставец на кота переводил. Мурзик не обижался на него, ему как княжескому любимчику и так все с рук… в смысле с лап, сходило.