Как я был поэтом. Повесть

Иллюстратор Алла Дейнеховская

© Николай Орлов, 2023

© Алла Дейнеховская, иллюстрации, 2023

ISBN 978-5-0060-3586-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

автор иллюстрации: Алла Дейнеховская

Крепость из пластилина

Учился я на факультете

Математических наук

В столичном Университете

Трагедий и Душевных Мук.

Мне не нравилось учиться в университете. Там было слишком много сложной высшей математики и только один по-настоящему сильный преподаватель – академик Ильин. Когда на втором курсе он читал нам «математический анализ», я не пропустил ни одной его лекции.

До второго курса нам ещё нужно было дожить. «Вы не студенты, а всего только первокурсники», – мотивировали нас проводившие занятия доценты и аспиранты. Мы всё терпели: мы верили, что после первой сессии положение изменится к лучшему; большинство из нас подстёгивала боязнь пустоты и армии.

«Не зазнавайтесь, через год треть из вас будет отсеена и отчислена», – таким был главный лозунг, девиз той осени.

Конечно, я был не слишком усердным учеником, между мной и наукой «царило» равнодушие, – но и большинство учителей тоже не производили на меня впечатление людей, священно преданных науке. Наверняка я был неправ, но так уж было…

Главенствовала позиция: первые пару лет надо потерпеть, одолеть фундаментальную математическую базу – а дальше начнётся «лафа», мы подрастём и станем программистами, аналитиками, кибернетиками – кто кем захочет. Я не успевал до конца понять про «себя и математику», но программирование, аналитику и кибернетику… всё это я возненавидел в точности сразу.

Среди учебных предметов мне тогда более-менее нравились немецкий язык и физкультура, и они у меня неплохо получались, – однако, почувствовав первые в них успехи, я и там… быстро начал «халтурить»… Учительницы (типично красноволосая в клетчатом костюме немка и олимпийская эксчемпионка в костюме «СССР» физручка) старались подгонять нас, расслабленность и лень никак не приветствуя… я тем безнадёжнее расслаблялся и ленился.

Первые дни того учебного года, помню, выдались интересными: были парад физкультурников (мы завидовали выступающим на публику артистам – гимнастам, боксёрам, борцам – студентам «универа»), настоящий минифутбольный турнир (наша спонтанно собранная недружная команда легко выиграла 5:2 у вялых «почвоведов» и проиграла с треском 0:3 старшим братьям с «мехмата»), пасмурный осенний день практики на овощебазе (кто хотел подрабатывал, перетаскивая огромные мешки, а остальные попросту лакомились морковкой и яблоками, обменивались весёлыми историями из жизни).

Мой товарищ Володя Лукин привёл меня в секцию вольной борьбы, но мне не понравилось там до головокружения кувыркаться.

В тёплом сентябре я ещё «держался на плаву» благодаря вездесущей физкультуре (в основном это был дворовый футбол, хотя и не только дворовый), олимпийским играм в Азии (весь мир следил за ними по телевизору) и любопытству к атрибутам и деталям нового: солидная корочка студенческого билета, блестящий ламинированный пропуск, сам многоэтажный монументально-величественный «универ» с его милыми буфетами и столовыми, а также бородатые колоритные мои однокурсники (из тех, что не мы – «тинейджеры») выпускники рабфака.

Режим дня у меня временно был такой: подъём в 5 часов утра, уроки и гимнастика, в 7 часов – утренняя пробежка с моим другом Серёгой Кошеверовым, которую он как нормальный живой человек стал просыпать где-то к середине месяца. Я тоже вскоре стал просыпать – и мне пришлось перестать делать уроки. С 9 до 15 я был на учёбе, после возвращения с которой до темноты играл в футбол в соседнем дворе (в чём было хоть немного счастья).

В скором октябре темнеть стало рано, счастья осталось почти «ноль», и я раскис и загрустил.

«Ты большой молодец, что поступил в такой хороший вуз; просто держись там бодрее, и всё у тебя будет замечательно», – наставлял меня Сергей В. из дома напротив, недавно вернувшийся из армии. Он был спортивный болельщик, и за меня он тоже теперь «болел» как за надежду всего двора. С Сергеем у нас часто по утрам совпадал путь до метро; он ругал перестройку, хвалил времена Брежнева, и мы вместе с ним болели за футбольное и хоккейное московское «Динамо».

Я соглашался, что при Брежневе было очень много хорошего, «но ведь жизнь не стоит на месте, и потому нужна перестройка»… Сергей только покачивал головой и даже не улыбался.

В университете у меня в короткий срок появилось много новых друзей, хотя сама тамошняя среда мне не особо нравилась – всё это было не моё (слишком мало физкультуры и немецкого… и монотонная неувлекательная отталкивающая математика…)

Как-то в ближайшей к нашему корпусу 14й столовой огненно-рыжий, похожий на льва, царственный Дима Романов (яркий однокурсник, который несмотря на цвет волос учил английский, а не немецкий язык), спрашивал меня, не о политике ли я размышляю. «Знай, что я никогда не стану выступать против какого-либо действующего правительства какой-либо страны», – стал предупреждать он меня на всякий случай. Я объяснил ему, что политику не люблю, хотя анекдоты про неё могу послушать… а он любил прилично рассказывать анекдоты… я слушал и смеялся, но тот смех мой был невесёлый.

 
Романов Дима с львиной гривой
Был математик и поэт,
Всегда блистательно-шутливый,
Последовательный эстет.
 

Но вот внезапно похолодало и выпал первый снег. О серьёзных возможностях магического влияния на людей первого снега я тогда не догадывался, и мне пришлось худо. За чашкой кофе со стаканом «кровавого» томатного сока мой очередной новый приятель Пащенко Олег объяснил мне, что я наверняка поэт, раз ненавижу всё вокруг и знаю так много наизусть из символиста Сологуба.

С упомянутым Сологубом я познакомился за год до этого на школьном уроке литературы. Почему я выбрал для знакомства его, а не Анненского, Блока или Цветаеву – удивлялись тогда даже восторженная учительница литературы из параллельного «Б» класса и их, «бэшек», лучший ученик Володя Лукин (уже упомянутый мой товарищ и вольный борец – в те годы ярый поклонник кубофутуриста Маяковского).

Тогда «школьное» моё увлечение декадентской поэзией продлилось недолго – около недели… я сочинил стихотворение «Огонёк» про бессмысленность жизни, Володя Лукин высмеял рифму «бог – огонёк»; а друзья, футбол и двор вернули меня – школьника к привычному счастливому мироощущению.

Всё же приведу то «предмодерн» – стихотворение.

 
На дорогу эту
Тебя бросил бог.
Пред тобою где-то
Светит огонёк.
 
 
Светит днём и ночью
На твоём пути.
Ты идёшь и хочешь
До него дойти.
 
 
Этот свет достигнуть —
Вся твоя судьба.
Жребий жизни кинут —
Вечная ходьба.
 
 
От судьбы в подарок
Дьявольская боль,
И горит – неярок —
Медленный огонь.
 
 
Для чего он светит,
Не понять тебе,
Но нет сил не верить
Ветреной судьбе…
 
 
И зачем неясно
Ты идёшь, ходок —
Всё равно погаснет
Жизни огонёк,
 
 
Всё равно не станет
Твоего пути,
И тебе, мой странник,
Незачем идти.
 

Это был стишок из последнего школьного года, а новой осенью – «студенческой» – всё оказалось сложнее. Денис Першин, вероятно, лучший мой товарищ с первого курса, стоял как и я – осень, зиму и весну – весь учебный год – «на вылет». Он ко всему происходящему относился спокойнее и не боялся попасть в ВС или в ВМФ, когда в итоге вылетит с этой учёбы. Чем он мог мне помочь, хоть чем-то отвлечь меня от моей депрессии, – так это игрой в шахматы, в шашки и в «точки».

В шашки побеждал он, в шахматы я.

Я посвятил ему куплет:

 
Денис
Першин!
Женись
на миллионерше!
 

По «точкам» мы с ним играли «матч на первенство мира» из 24 партий. Одна партия могла длиться долго – до нескольких недель – мы не спешили делать ходы, комфортно думали над ними часами; и скучнейшие лекции проходили незаметно, грусть отступала. При счёте 5:5 не сдавший летней сессии Дениска ушёл в армию. Контакт с ним с тех пор поддерживал Дима Романов – душа и стержень нашего потока, курса, всего факультета.

«Все поэты немного сумасшедшие», – так утверждал Олег Пащенко, поэт, прозаик и художник. Про себя он любил говорить примерно так:

 
У Олега
у Пащенко
Три побега
из Кащенко.
 

Олег тогда был очень талантливый, но ещё более мрачный и зловещий.

У Олега Пащенко были друзья-старшекурсники – авангардные художники и «рок-музыканты». Я совсем не умел рисовать, терпеть не мог «рок-музыку» и «попсу», а в знак протеста слушал «Ласковый май». Но любых старше первого курса студентов я уважал, смотрел на них во все глаза и слушал их с открытым ртом.

В особенности я уважал и любил Диму Гуськова – очень милого, спокойного, скромного и доброго человека… художника и поэта. Дима Гуськов и Олег Пащенко родились в декабре с разницей в один год и один день.

От Сологуба (боявшегося декабрей и пугавшего декабрём) я старался перенять высокую стихослагательную технику, и это было сложно; зато я легче лёгкого усвоил для себя его убийственное мировоззрение, совсем не подходящее 16—17летнему юноше. От «попсы» и «рока» меня тошнило, от Сологуба я погибал; а от «Ласкового мая» грустил – благодаря этой грусти я в итоге выжил.

Каждое утро я слушал по радио новости спорта, погоды, а также популярную музыку. Эта музыка была просто безобразна, поэты-песенники оказывались куда слабее символистов! Так я думал тогда и не знал, что в 1960—70х годах ситуация была иной: песенники писали прекрасные тексты песен, и я ведь помнил впечатления из своего ещё недавнего детства о таких чудных песнях, но не очень-то своей доброй памяти доверял!