Buch lesen: «Место на серой треуголке»
Ой,нигилист наш,
нигилист, для всех
других, наверное,
лодырь, бездельник и
пустяга.
Константин Кешин
На узкой ладони пальцы разминали зеленые зернышки и траву, перемешивая их с табаком. Потом быстро стали набивать папиросу. Набив, Д. провел по ней губами, слегка намочив, и закурил небрежно, спокойно делая затяжки. Потом передал папиросу Л. и тот шумно и с легким присвистом втягивал в себя вместе с дымом воздух, набирая полную грудь, и сосредоточенно выпускал через некоторое время из себя клубы, повисавшие над столом и Д. разгонял их рукой. Потом Д. взял папиросу огоньком в рот и, приблизив мундштук к Л-ву лицу, стал тонкой, но густой струей задувать белый дым в раскрытые губы.
Докурив, они попили воды из графина, закурили уже сигареты. Л. почти не курил, лишь изредка, он поднимал руку с сигаретой к лицу, и по большей части так и опускал ее не затянувшись. Ему было не до этого, рука была сама по себе. Сам же он не двигался и глаза его внимательно смотрели в одну точку. Д. резво ходил по комнате и с интересом рассматривал какие-то вазочки, причем не досмотрев ставил обратно и смотрел уже в окно. При ходьбе он высоко поднимал колени и ступни ставил прямо, немного вовнутрь, идя, как бы по одной линии.
Он сел на стул напротив Л. и сказал с участием, глядя на него:
– Вот я нажрался…
Л. собрался с мыслями, оглядел Д. как-то флегматично, и со значением выставив нижнюю губу, покивал головой, но чуть не упал при этом с дивана. Он снова собрался и попробовал сидеть прямо, остановив свои, с трудом двигающиеся глаза на лице Д., но потом опять обмяк, и тогда прилег, и, положив руку под голову, стал говорить:
– Знаешь, я ведь тут на днях написал рассказ один.
Д. очень внимательно его слушал.
– Один человек просыпается утром, на работу опоздал, тело ломит, он идет в ванную. Чистит зубы, но потом встает под душ, включает воду и вдруг на него из душа лезут волосы, он обрастает волосами весь – глаза, губы, тело.
Голос у Л. был слабый, тихий и слова он выговаривал с трудом, путая иногда буквы.
– Ты прямо вот так взял ручку и на бумаге написал? – спросил Д. Л. кивнул и продолжал:
– Он выскакивает из ванной в ужасе, хочет пробежать в свою комнату, но слышит под дверью собралась такая толпа, все чего-то обсуждают и никуда не уходят, причем голоса какие-то чужие, незнакомые.
Тут они расхохотались надолго, причем Д. очень сильно тряс головой, а Л. все время поправлял губы рукой, закрывая рот, и от этого ему было еще смешнее. Д., сквозь смех, просил рассказывать дольше.
– Ну вот, потом он все-таки пробегает незаметно в свою комнату, запирается и начинает бриться опасной бритвой, бреет плечи, спину, глаза…
Теперь они хохотали после каждого слова, но вдруг успокоились и прислушались. По радио читали стихи Расула Гамзатова, читали с чувством и нараспев. Д. сделал погромче. Они оба были уже в истерике, вытирали мелкие слезы и тыкали пальцами в радио, до того было смешно.
Л. лежал на кровати. Играл магнитофон. "Я не сплю, но я вижу сны…" – пел Цой. Л. встал, выключил магнитофон, взял гитару без половины струн и стал играть "Дым над водой". Потом положил гитару, присел к зеркалу и долго себя рассматривал. Убирал волосы за уши. Взбивал их. Делал разные выражения на лице. Подошел к столу, взял заварочный чайник и попил из носика. Сморщился. Закурил, открыл крышку на сковородке, которая стояла здесь же. Присел к столу и стал есть, не прекращая курить.
Л. спал в постели с девушкой. Они лежали, отвернувшись друг от друга. Дверь открылась и свет, все более расширяющейся полоской, осветил кровать. На пороге стояла женщина в свитере и черных вельветовых брюках. Она посмотрела на них и вдруг закричала высоким базарным голосом:
– Ты во сколько вчера пришла? Мне надоело это все. Ясно? Долго я буду терпеть? Развела тут черт знает что. И с этим героем я хочу поговорить! Нашел себе местечко. Тут что вам, дом с красным фонарем? Нет, не надо. Давайте, вставайте, подымайтесь, подымайтесь.
– Мама, ты что больная на голову? Что ты орешь в такую рань?
– Я больная? Я ору? Ты как разговариваешь? А ну, вставай! И вы тоже не залеживайтесь, вставайте, вставайте,– и она резко закрыла дверь.
Л. тяжело вздохнул, а девушка покрутила красивым, длинным пальцем у виска. Она встала и, глупо и жалобно улыбаясь, одела халат и вышла. За дверью сразу послышался крик. Там ругались.
Л. огляделся, опять вздохнул и стал медленно одеваться. Он одел широкие джинсы и белую теплую майку с фабричными швами и заплатами специально наружу. Он тер глаза и рассматривал себя в стекло книжной полки. Вошла девушка. Он показал глазами на дверь и качнул вверх головой. Девушка поморщилась:
– Да не ходи ты туда. У нее бывает, еще и не такое бывает.
– Ну как? Надо же поговорить.
– Ну поговори, если хочется.
За дверью закричали:
– Ну, долго вы еще там? Что-то вы больно стеснительны стали. Выходите, не бойтесь.
Л. последний раз глянул на себя в стекло, и вышел, положив руки в длинные карманы.
– Доброе утро, – осторожно сказал он.
– Вы бы вытащили руки из карманов, вы же с женщиной разговариваете. Вас что, не учили?
Л. поспешно вытащил руки, сел в кресло-качалку и стал слегка покачиваться. Женщина села напротив него на стул, напряженно сохраняя осанку, и сказала:
– Ну, что скажете?
– Ведь вы хотели сказать, а я, я не знаю…
– Да хотела. – Она посмотрела ему в глаза и вдруг сказала:
– У вас такой взгляд всегда, ну прямо такой, страдающий, будто вы что-то прямо такое поняли. Ну что? Что вы поняли-то?
– Это разрез такой, – сказал он спокойно.
– Какой разрез?
– Разрез глаз.
– Вы что от Маши хотите? – опять неожиданно сказала она.
– В каком смысле что хочу?
– Зачем, я спрашиваю, она вам нужна?
– Ну как же…
– Что, как же? Что как же? Не нужна она вам, это же видно. Невооруженным взглядом видно. Или она вам в физиологическом смысле нужна?
– Ну это-то тут причем?
– При многом. Как же, девочка чистая, домашняя. Искать не надо опять же.
– Ой, ну что вы говорите?
– А что? Ну, а почему вы не женитесь? А? Почему? Или она так, пока, на время, да?
– Да нет, – вяло сказал он.
– Что нет? Думаете я не вижу, я не понимаю, что у вас к ней за отношение? Вы что, любите ее, да? Ну что же вам тогда мешает? Женитесь, живите, любите. Что мешает? А?
– Ну куда мне жениться? Где мы будем жить? На что мы будем жить? И вообще, куда мне в таком возрасте жениться?
– А вам в каком надо? Вы же говорите, что любите ее, а?
– Я пока ничего такого вам не говорил, а потом возраст, конечно, не главное и я вообще назвал его последней причиной, а первые две вы почему-то упустили.
– Не волнуйтесь, ничего я не упустила. Да, а почему вы в институте так плохо учитесь? Вам что, не нравится?
– Не нравится.
– Ну уходите.
– Куда?
– Куда нравится, вы же пишите хорошо, идите в литературный институт.
– А с чего вы взяли, что я пишу хорошо?
– Маша мне сказала.
– Она-то откуда знает?
– Не знаю я, откуда она знает.
– Да нет, я вообще ничего не пишу, я только прикидываюсь иногда.
– Что-то вам ничего не нравится. Нельзя же так, – вдруг спокойно заговорила она. – Знаете, что сказал один человек?
Он покачал головой.
– Он сказал, что жизнь требует мужества, понимаете, мужества.
– Да, конечно, понимаю.
– Вот вы можете же, например, на стипендию учиться, можете, и без труда особого. Правда ведь?
– А зачем? – сказал он.
– Что плохо стипендию получать?
– Да нет, хорошо, но жизнь требует мужества,– сказал он.
Она не обратила на его слова внимания.
Л. шел по улице с другой девушкой и кричал громко:
– Представляешь, какую хуйню она несет. Жизнь требует мужества. А я, как дурак, с ней беседовал лет сто. Я должен был после первых же криков встать и уйти, и никогда больше не разговаривать ни с ней, ни с ее дочкой!
– Что же ты не ушел?
– Не знаю, не подумал я как-то про это.
– Тебя оскорбили, а ты не подумал. Черт знает с кем ты спишь, разговариваешь часами с их мамами, разве…
– Да ты вообще заткнись, – грубо и по-хозяйски скакзал он, – будешь еще воспитывать меня, сучка.
Девушка замолчала, но шла рядом, посмотрев на него, наполнившимися слезами, коричневыми зрачками.
Л. сидел напротив своего очередного знакомого. Знакомый играл на гитаре, а Л. размахивал зажженной спичкой над головой. Они пели:
– Нам не надо средней школы,
Там-ба-ра-рам, ба-ра-рам, ба-ра-рам…
Ви донт нид нау баст контрол,
Там-ба-ра-рам, ба-ра-рам, ба-ра-рам…
Эй, учитель! Лив аз кидз элон,
Мы кирпичики в стене…
– Я не понимаю, зачем мы живем, в чем смысл? Передо мной все время горят буквы: "Зачем". Зачем мы суетимся, бегаем, волнуемся, – говорил Л. какому-то парню.
Они сидели в креслах и пили шампанское.
– Ради счастья, понимаешь, смысл заключается в том, чтобы испытывать ощущение счастья. – Говорила ему в баре какая-то девушка.
Л. пил кофе.
– А зачем? – сказал он.
– Счастье, оно самоценно и заключается в любви, ты любишь кого-нибудь?
– Нет, я не могу.
– А я люблю, и буду любить долго, может быть всегда.
– Так не бывает, – сказал он без энтузиазма.
– Бывает, всякое бывает.
– А зачем, – спросил он с идиотской настойчивостью.
– Дурак ты!
– А ты не читал Ницше, "Веселую науку"? – спросил его тот парень в кресле.
– Не читал.
– А ты почитай, знаешь, что он пишет, он пишет, что жизнь это танец, танец. Человек танцует не ради результата, а ради самого танца, ради движения. Так и жизнь. Надо жить не ради результата, а ради жизни. Жизнь сама по себе ценность и результат существует лишь как бесплатное приложение. Это и есть кайф, счастье, от самой жизни надо удовольствие получать, а не от того зачем ты живешь.
– Ну, а если жизнь не приносит удовольствия?
– Ну, тогда я не знаю, тут уж тебе никто не поможет.
Л. обреченно кивал головой.
– Ты знаешь, – говорил Л. другому своему приятелю.
Они шли по Садовому кольцу.
– У тебя депрессия, обыкновенная депрессия, бывает, что она затягивается на год, на два, но все равно проходит. Мне знакомая одна объясняла. Врач-психиатр. Ну неужели тебе жить не нравится. Да ты посмотри вокруг – солнце, люди, дома, это же все в кайф. Ты не чувствуешь как бы стержня жизненного. Ты просто зациклился и все у тебя в сознании померкло. Ты этому не поддавайся, соберись как-то что ли. Жизнь она и вправду прекрасна и удивительна. Просто это стерлось у нас в понимании от частого применения в утешительном смысле. Но, на самом-то деле так оно и есть. И не может иначе быть, не должно просто иначе. Ну, конечно, нас и предают, и оскорбляют, и унижают, ну и что? Что из этого? Мало ли чего. Надо всего этого избегать. Беречь себя надо. Ты не расстраивайся,все это пройдет, вот увидишь, – и он похлопал того по плечу.
