Большое путешествие доктора Пенна, которое скверно началось и еще хуже закончилось

– Оставь, – повторила Кити так, что и Пенн съежился. – Закрой окно. И возьми у Робинсона одеяло. Одеяло и заодно лампу.

Чарли прокрался через комнату, встал на цыпочки и захлопнул оконную створку.

– Я пошлю Марка? – спросил он. Лицо Кити осталось непроницаемым.

– Пошли Марка. Но сходи с ним и передай Робинсону, что я очень хочу принять его приглашение на сегодняшний вечер и непременно приду, если мне станет немного лучше.

Пенн тем временем взял протянутую ему ладонью вверх пухлую ручку и стал считать пульс. Он уже пытался понять, какой хворью могла бы страдать эта крепкая полнокровная дева, и не мог придумать. В течение всей практики ему приходилось иметь дело только с недугами, простыми в диагностике, вроде оторванной ноги.

– Что беспокоит? – спросил док. Ему приходилось стоять над низким ложем пациентки, согнувшись, потому что сесть рядом на кровать он трусил, а стула или пуфика ему никто не поднес.

– Обмороки, – ответил уже в дверях Чарли.

– Постоянно кружится голова, – добавила Кити.

Пенн понял, что не только не представляет, что делать дальше, но и не представляет даже как сделать, чтобы остальные этого не поняли. Чарли кивнул и вышел. Кити, прищурившись, пристально смотрела, как он вместе со своим ассистентом вышли из-под кровли веранды в дождь, после чего перевела тяжелый взгляд на дока и быстро, очень негромко проговорила:

– Я готова заплатить вам сорок фунтов. Вы готовы их заработать? Да или нет?

Вопрос застал Пенна врасплох – он выпустил руку пациентки, начал пятиться и бормотать, что его квалификация вряд ли позволит заработать такие достойные деньги.

– Позволит, – сказала Кити, легко встала на ноги, прошлась босиком по комнате, мельком заглянула в окно и за дверь. Убедившись, что их никто не слышит, она торопливо заговорила. – Мне нужна услуга совершенно другого рода. Яд, который подействует после первого приема, но не сразу. Сколько потребуется времени, чтобы доставить его мне?

Доктор остался стоять с глупо неприкрытым ртом. Все, что он нашелся сказать в ответ: «Это будет не лучшим средством от головокружения». Нетрудно было догадаться, какого рода замысел создавался в этой комнате. Совесть велела Пенну ответить «нет» и уйти, хоть бы венецианка начала его удерживать и угрожать, однако нечто безымянное, белое и немое внутри не дало ему раскрыть рта. Они двое стояли друг напротив друга прямо, как перед дракой, и белое немое было между ними общим. Если бы оно было игрой, теперь наступила очередь Катарины, и она сделала ход.

– К чему ты стремишься? – спросила она сквозь зубы.

Вопрос отразился и зазвучал от стен. К чему ты стремишься? Почему ты до сих по живешь? Тебе стоило повеситься сразу после того, как тебя выкинули на боковую улицу у подножия Тауэр Хилл. Чего ты ждешь? Что твоя страна превратится в цивилизованную – после того-то, как в ней снова и снова совершается несправедливость? Если ты боишься отрезать себе голову сам, твой удел – бесконечно болтаться между небом и землей в неудобной посудине, с которой бегут даже демоны. Вот смысл и цель твоей никчемной жизни, доктор Пенн.

– Я стремлюсь вернуться на своей корвет, – сказал Пенн.

Катарина взмахнула руками.

– У тебя седые виски, а ты не научился загадывать больше, чем на несколько месяцев вперед? Подумай еще раз. Ты должен хотеть кафедру в университете, студентов, жалование, шпагу, чтобы к тебе все обращались с поклоном – вот чего ты должен хотеть!

– Хорошо… – растерялся Пенн.

– Никто не может осуждать тебя за твои желания, – снова понизила голос девушка. – И у меня есть желания. Я хочу заниматься торговлей, как мой отец. У меня есть разумение и школа, я хочу торговать в Индии, сидеть в Большом совете. Родись я мужчиной, все это досталось бы мне без борьбы. Но вот беда: я не мужчина, и поэтому мне предстоит долгий путь, я получу хотя бы часть желаемого не раньше, чем стану вдовой. Ко мне просватался Энцо Мелоро. Молитвами Мадонны, это старик семидесяти лет. У меня был шанс, промучившись год-другой, с любовью похоронить его и войти в свои мечты. Но тут появился Чарли и все спутал. Ему придется понести наказание.

– Разве вы не влюблены друг в друга? – все так же глупо спросил Пенн.

– Его вид меня радует. Однако если я стану его женой, мне придется бесконечно рожать, износиться за десять лет и умереть, не увидев ничего. Когда я увидела его шляющимся под моим балконом, и он посмотрел на меня снизу, он был хорошенький, как девочка, и я улыбнулась ему. Если бы я уже была вдовой, а он бы нуждался в деньгах, я бы с радостью купила его внимание на какое-то время. Но жена не может заставить мужа ублажать ее безопасным путем.

Спокойная уверенность Катарины вселяла ужас в доктора. Он уже с трудом находил что ответить.

– Но почему не разойтись добром? Он джентльмен, и ему достаточно сказать, что его надежды напрасны…

– Я пыталась, – Кити подошла ближе, в темноте ее серые глаза казались желтыми. – Он считает, что во мне говорит страх перед отцом и женихом. Понимаешь? Он считает, что во мне нет меня. Он затащил меня на корабль и простите меня, что мне не хватило духу броситься в волны и вплавь вернуться на Сан-Марко. А здесь мне бежать некуда.

Она оттолкнула Пенна в грудь, метнулась к двери, выглянула на веранду, бегом вернулась, запрыгнула на кровать, чтобы глянуть в окно, и, убедившись, что опасности нет, продолжила.

– Поскольку Чарли увез меня уже три недели назад, я безвозвратно скомпрометирована. Поэтому придется мне выходить за него. День свадьбы назначишь ты, когда найдешь подходящий яд. И вот еще что – помоги мне встретиться с Энцо, со дня на день он должен прибыть в Стамбул или Галату. Просто каждый день приходи в порт и спрашивай у носильщиков, не пришла ли в гавань «Ричецца». Прежде, чем она придет, яда не покупай. А теперь, когда Чарли вернется, скажи ему, что у меня серьезное, но излечимое заболевание. Не будем… – Кити вытянулась в кровати, укрылась до подбородка и сверкнула зубами, – …пугать бедняжку.

Пенн вышел от нее разбитым. Он бы выполнил ее просьбу, чтобы лишь поскорее забыть, как спокойно и жутко она говорила: «Мне бежать некуда». Но едва док представлял, как будет получать деньги за соучастие в убийстве, ему становилось тошно.

***

– Вы – нация воинствующих невежд, – таковы были первые слова, услышанные доком от Энцо Мелоро.

О прибытии его в Стамбул Пенна оповестил Робинсон: торговец не мог сдержать радости, что впервые за долгие месяцы в городе оказался покупатель для самого дорогого сегмента его напитков.

Энцо Мелоро не пожелал снимать апартаменты, потому что на «Ричецце» было достаточно комфортабельных помещений. К тому же к венецианским постельным клопам купец привык, а через турецких боялся заразиться чумой, чесоткой и сифилисом.

Найти причал «Ричеццы» оказалось нетрудно, чего нельзя было сказать о дальнейшем: Пенн не говорил по-итальянски. На корабле он полчаса произносил имя Катарины, говорил, что он ее врач, даже кричал, как будто бы громко произнесенное слово на чужом языке звучит понятнее. Адриатические матросы ржали над ним и курлыкали по-своему. Наконец, Энцо, наблюдавший из рубки попытки Пенна объясниться, крикнул впустить его.

– Видит бог, я никогда в жизни не стремился изучить ваш ужасный язык, – говорил синьор Мелоро. Он не допускал грамматических ошибок, при этом бережно сохранял углы и локти родного выговора. – Но за годы, что я пытался сварить кашу в Индии с вашими упрямцами, ваш проклятый язык приклеился ко мне так, что я мог бы писать на нем стихи, если бы совсем не имел к себе уважения.

Ворчливые старики всех национальностей похожи. У Энцо были шире расставлены глаза, чем у земляков Пенна, иначе вылеплены переносица и скулы, но так же, как и у всех старцев, сосульками висели седые и редкие волосы, трясся пустой кошель кожи под челюстью; так же от Энцо пахло.

– Что вы мне скажете, юноша? Что Катарина и этот Карло имеют глубокую взаимную сердечную склонность, и пусть гадкий старик оставит их в покое? Я понимаю ваши резоны, и все же буду настаивать на законном разрешении конфликта.

– Что значит «законном»? – доктор выглядел испуганным и Мелоро улыбнулся, чтобы приободрить его.

– Монастырь, – сказал он, и это слово как нельзя лучше гармонировало с его коричневыми зубами внутри черного рта. – Да-да, монастырь. Мне тоже очень жаль, что девочка не стала утруждать себя борьбой за свое будущее.

– Послушайте… – Пенн чувствовал себя стесненно. – Чарли увез ее насильно. Она верит, что вы освободите ее. Как врач могу гарантировать, что она сохранила невинность.

Мелоро поморщился и помахал рукой. Будто просил играть музыку потише.

– Все, что внутри женщины – тайна, и человека вроде меня ничего не стоит обмануть. Наверняка она уже беременна, и если я поверю ей, буду воспитывать чужого ублюдка, потом умру, а они втроем воссоединятся, получив в наследство большую часть моего состояния. Хороший план, но со мной не сработает.

– У нее совсем другие мечты, она вовсе не хочет…

Энцо сделал неслышимой музыке жест прекратиться.

– Молодой человек, запомните, все женщины любят только две вещи, – он сделал драматическую паузу и посмотрел исподлобья, пряди-сосульки качались у его длинных дряблых щек. – Детей и вышивку. Больше им по-настоящему ничего не нужно.

– Прошу вас, – Пенн заметно дрожал, – если вы пойдете ей навстречу – поверьте мне, вы спасете человеческую жизнь, а может быть, и не одну. Она хочет остаться с вами, она будет для вас лучшим учеником и наследником.

Пенн говорил все тише, Мелоро все решительнее мотал головой. Док всплеснул руками и сделал последнюю попытку говорить громко.

– А если она овдовеет?

Энцо указал на звук от его слов пальцем, словно давно добивался именно их, и рассмеялся. Желтые руины его зубов как нельзя лучше гармонировали с его следующими словами.

– Я ничего не заплачу тебе за его глупенькую голову, – сказал старик. – Ничего. Я не заинтересован и не иду на сделки с темными личностями. Ты понял меня?

– Спасибо, – сказал Пенн и ушел.

***

День свадьбы совпал с христианским Днем всех святых.

Оказалось, не так легко найти в Желанном городе жидкий экстракт опия. Перебрав в памяти весь небогатый список известных ему снотворных, Пенн остановился на маковой росе. Он понимал, что Катарина проницательна и хладнокровна, но все же надеялся, что у нее не хватит знаний отличить глубокое наркотическое опьянение от смерти. Какую комедию разыграть дальше, как устроить фальшивые похороны, чтобы мнимый покойный не пострадал, доктор представлял смутно, однако верил, что как-нибудь выкрутится.

Ближайшая христианская церковь находилась в Галате. Дорога туда лежала через Сунд и, поскольку венчаться уговорились рано утром, ночью Кити, Чарли, док и мистер Робинсон наняли лодку. С понта дул ледяной ветер. Турок держал весло тряпкой, чтобы не окоченели пальцы, и жалел, что усы не покрывают лицо целиком. Пенн в первую минуту так окоченел, что всерьез опасался чурбанчиком опрокинуться за борт. Чарли тоже стучал зубами и поминутно спрашивал у доктора, не опасна ли поездка для невесты. Мистер Робинсон прикладывался к фляге и кричал сквозь ветер в ответ: «Под венец женщина пройдет даже через круг ада, в который сатана вмерз!» – впрочем, было видно, что он тоже хочет скорейшего окончания приключения. Только Кити была неуязвима как подросток: бессонная ночь ее забавляла, стылый сквозняк – румянил. Она стояла на носу, улыбалась и щурилась – ей доставляло удовольствие снова и снова ловить взгляд Пенна и читать в нем страх.

Галатская церковь оказалась темной и маленькой, как склад. Круглый каменный свод, нахлабученный на толстые столбы, был тяжел и наваливался на прихожанина, исключая саму мысль, что молитва может вырваться из-под крышки этого сундука.

К алтарю вышел сонный священник. Единственным его вопросом был:

– Вы хотя бы католики?

Мистер Робинсон поинтересовался, обязательно ли это, но Кити и Чарли дружно ответили, что они – да, и падре махнул рукой: дескать, этого достаточно.

Пенн встал поодаль у стены и сквозь дрему слушал, как священник бормочет что-то не по-латыни, не по-турецки, а на каком-то еще, совсем непонятном языке, пока тут же, при всех надевает орнат и закидывает столу себе на загривок, а мистер Робинсон рассказывает о своих планах закатить отличную вечеринку и позвать консула. Как Чарли, пунцовый от ожогов ледяным ветром с солью, шепчет Кити под шелковое покрывало: «Вы делаете меня счастливейшим человеком на свете». Потом священник начал быстро, убаюкивающе журчать по-латыни, и Пенну пришлось отойти к стене, иначе бы он проснулся, сидя в чаше со святой водой.

И вот, они уже плывут назад. Над берегом занимается заря, и внезапно белесое свечение становится красным и валит снопами искр из каждого окна Желанного города. Пенн вздрогнул и проснулся – в лодке, прислонившийся к борту головой и плечами, с руками, плотно просунутыми подмышки от холода. Прямо перед ним было лицо Кити. Вблизи она пахла зеленым яблоком, за ее плечами на минаретах мечети Михримах сидело солнце. Робинсон и Чарли с паромщиком втроем шумно выпивали, стоя на корме.

– Далеко твой магазинчик ядов, доктор? – спросила Кити. – Мне нужно как можно точнее узнать, когда ты принесешь.

Пенн зажмурился. Кити поднялась со скамьи, под которой Пенн вытянул ноги; ее юбки мягко хлестнули дока по лицу.

– Мистер Робинсон! – закричала она. – Когда моя мама выходила замуж, лестница от двери до зала была завешена тканями. Можно мне сделать так же?

– Конечно, крестница! – крикнул в ответ хмельной и довольный Робинсон. А повернувшись к Чарли, прибавил: – Найдем какой-нибудь неликвид.

В середине дня Стамбул неожиданно схватил небывало ранний мороз. Небо стало каменным, помои между крупных голышей мостовой покрылись искрами. В длинных вечерних тенях Пенн поспешал обратно в дом мистера Робинсона. За обшлагом сюртука с чужого плеча он нес склянку мутного стекла. Тень со слишком длинными рукавами скользила по шершавым стенам и падала в щели между домами, повторяя дерганую походку доктора. Он обогнал паланкин с золочеными рукоятями, в котором ехал приглашенный на свадьбу консул, процокал жесткими подметками по камням вдоль ограды квартальной мечети, ни разу не ошибся переулком, из косого повернул в кривой и оказался у ряда лавок с абрикосами, пройти которые – и будет магазин Робинсона. Пенн сам удивлялся, как быстро обжил чужой город, привык к неудобным горбатым улицам, выучил его закрученный улиткой компас. А ведь всего лишь подходил к концу первый месяц тешрин из двух, что бывают в Турции.

Доктор толкнул рукой дверь в магазин. Ему навстречу по лестнице, и впрямь увешенной разноцветными гардинами, сбежала Кити. Слышно было, как наверху смеются и галдят – Чарли и Робинсон командовали гречанками, накрывавшими на стол. В магазине резко пахло бренди и ламповым маслом.

– Принеси со двора фонарь, – попросила Кити.

Действительно, на улице было еще синё, а в доме уже стояла темнота. Доктор вернулся с зажженным светильником, отдал пузырек, Кити под кружком света отсчитала уговоренную сумму в светлых стерлингах и улыбнулась, показав широкие передние зубы.

– А теперь беги, – сказала он. – Беги так быстро, как умеешь.

И бросила фонарь на пол.

Все отрезы ткани – а они занимали полки магазина до самого потолка – с треском загорелись один от одного. Пропитанные бренди вспыхивали синим, пропитанные маслом затлевали и рассыпали красные искры. В мгновение стало светло и жарко, а лестница заполыхала как праздничная галерея на морском празднике. В сжавшихся зрачках Пенна отразилось все внутреннее устройство дома балки, стены, окна-бойницы, деревянные перегородки и широкая комната над магазином, где сейчас как в пыточной камере остались заперты три гречанки, хозяин и гость. Пенн бросился на лестницу, но тут же отпрянул – по ней было не пройти. Попытался поймать Кити – она увернулась и завизжала. Пенн бросился наружу, Кити – за ним, крича: «Это он!»

Док выскочил на улицу. Ослепленный темнотой, столкнулся с двумя тучными мужчинами – это каждый из своего паланкина выходили консул и Энцо Мелоро в одинаково завитых париках.

В крошечных окнах второго этажа были видны руки, они пытались выдавить стекла, царапали и били их. Наконец, одно окно вылетело. Огонь ухнул и полностью осветил второй этаж изнутри.

Дома, после полугодового траура, когда Адриатика зелено цвела и давала много рыбы. Катарина вышла за Энцо. На свадебном ужине он хорошо поел и выпил, почувствовал сонливость, добрался до брачного ложа и заснул сном настолько тяжелым, что забывал дышать. Проснулся он спустя четыре дня в серой темноте. После сна без сновидений он потерял счет времени. Ему показалось, что прошло всего несколько часов, и первое утро после свадьбы еще не наступило. Он оперся о руки, попытался встать и ударился теменем о каменную крышку. Еще не веря себе, протянул руки и ощупал крышку, стенки по бокам и над головой. В боковых стенах он нащупал прорези. Сквозь частое решетцо резьбы в саркофаг Энцо проникал воздух и продувал его насквозь, а если приглядеться сквозь дырочки размером с ногтевую пластину, вдалеке виднелся отблеск солнечного света, проникающий в подземелье через узкое окно под потолком в конце коридора, уставленного гробами.

В ближайшие семьдесят два часа Энцо Мелоро был жив. Вначале он звал на помощь, затем пытался использовать металлические пряжки с подвязок на чулках, чтобы просунуть их под крышку саркофага, накренить ее и заставить соскользнуть на пол. Вскоре разум старика стал мутиться. Ему стало казаться, что он умрет, если не сможет сесть. Затем страх смерти заставил его сделать все, что умереть как можно скорее – он бился головой о крышку и размазывал по ней свою кровь. Последние двое суток он провел в беспамятстве с короткими пробуждениями. Перед этим рассудок ненадолго вернулся к нему, и он начертил пальцем в пятне над своей головой: «Почему ты не могла меня просто отравить?»

Глава 4.

Премудрый Эндрю Шедд

– У постояльца водятся деньги. На вид убогий, тощий, а как полезет в кошелек – не глядя достает серебряный акче. Ночью можно тихонечко топором по затылку тюк – кто искать будет?

Доктор Пенн вскочил в темноте и зажал рот руками. Он безоружен. Если хозяйка гостиницы поднимается в его комнату, вооруженная топором, бежать придется через окно. Окно высоко, прыгать в него – скверная идея, поэтому, если они еще мешкают внизу – скорее по лестнице и на улицу. Пенн сжал в руках чулки – надеть или уже не до того сейчас? Прижимая к груди скомканную пару, босиком по холодным доскам подобрался к двери, тронул ее и посмотрел в щелку вниз.

В заморозки хозяева спали в верхней зале, куда тянулся теплый дымоход из бани. В дверную щель была видна их кровать. Оба лежали рядом и ворочались, измученные бессонницей. Никто из них не открыл рта, но вскоре Пенн услышал слова, будто произнесенные совсем рядом голосом хозяйки: «Лет через пять стану старой, станет тяжело смотреть за домом – пожалею, что не решилась». И тут же – голос ее мужа: «Какая у меня баба красивая. Красивая, но коровища неуклюжая, все одеяло на себя намотала, стерва…»

Док отошел от двери, поднял оконную раму. Высунул голову и плечи на мороз и несколько раз вдохнул и выдохнул. Прошло четыре недели с тех пор, как сгорел магазин мистера Робинсона. Той же ночью Пенн пытался на первом же английском корабле, уже неважно, в каком направлении идущем, покинуть Стамбул, но не встретил в гавани ни одного матроса, чью речь мог бы понять. Он до утра бродил как привидение между пакгаузов, пока не услышал речь, отдаленно напоминающую английскою. Он бросился к человеку, который отвез его, однако, всего лишь в северную часть города, Галату. Провожатай дока сам был местным жителем, немного понимавшим европейские языки.

Галата лежала на северном роге Сунда. Местные называли его «город франков», но на самом деле уж кто только там не жил. Видом Галата ничем не отличалась от любой респектабельной дыры на христианском континенте. Его жители пили вино, носили одежду, пошитую без особой фантазии, плевали на тротуар, редко мыли руки – среди них Пенн почувствовал себя немного спокойней. Он нашел пансион, который держала семейная пара англичан, сбежавших с родины еще при воцарении короля Джеймса. Они не требовали слишком много денег, поэтому не склонный чересчур энергично участвовать в собственной судьбе док с тех пор жил как живется: пил брагу, ел пахлаву, читал разрозненные номера «Лондон Газетт» за 1685 год и смотрел из окна своей комнаты на воды Сунда. Время от времени он спрашивал у хозяев, не идет ли какой корабль в Легхорн, но корабль не шел – или хозяевам гостиницы не хотелось терять единственного постояльца, который платил серебром.

Пенн уже начал забывать, как едва не сошел с ума, научившись слышать невысказанное, и теперь пытался зимним воздухом успокоить сердце и вернуться в уютный мир, в котором засыпал вечером. Начало светать. С высоты дома на всхолмье посреди двух морских зеркал это выглядело так, будто черное небо стягивали прочь, обнажая белесую пустоту. Ветки маслины с жесткими листьями перед окном на фоне пустоты чернели так четко, будто прорезали сердце. В это время снизу, с улицы, от которой окно гостиницы отделял каменный забор и палисадник с покрытой ледяными иголками маслиной, донесся шепот: «Доктор Пенн». Док вытянул шею. Шепот звучал как рокот, все громче, перемешивался сам с собою. То откусанными наполовину, то многократно повторенными звучали слова: «Я тебя найду, доктор Пенн, я тебя разгадаю, доктор Пенн, и я тебя убью».

Через минуту раздался стук в дверь. Комната Пенна находилась на втором этаже у лестницы, ведшей в главный зал на главном этаже и ниже, на цоколь. Потому, никем не замеченный, док легко пробрался на галерею антресолей – там, приложив ухо к дощатому полу, он мог слышать, о чем говорят у дверей.

Вошедший был шкипер английского пакетбота «Три кефали» Эндрю Шедд, о чем, войдя, сообщил он сам. То был мужчина моложе тридцати, статный и высокий, не знающий, как улыбаться, с правильными чертами лица – его брови-палочки лежали под прямым углом к носу и строго параллельно ровной ниточке рта. Таким его увидела хозяйка, открывшая дверь. Что касается Пенна, он сверху разглядел одну лишь черную шляпу, поля которой шкипер носил загнутыми к тулье особым манером.

– Вы должны предоставить мне информацию, не остановился ли у вас некто доктор Пенн, – сказал Шедд. – Он подозревается в убийстве пяти человек, консул видел его убегающим из дома, который он поджег.

«Нет!» – мысленно просил док, а сам думал, придется ли все же прыгать в окно своей комнаты, рассчитывая лишь на то, что листья смоковницы смягчат падение, или же стоит метнуться в большую залу этажом ниже и выпрыгнуть во двор из окна над камином. Падать будет безопаснее, но с его счастьем окно может оказаться заколочено на зиму.

– Нет никакого Пенна, – твердо ответила хозяйка. – А окна над камином всегда заколочены. Даже шпындыречка поднимать их нет.

Док был рад узнать об отсутствии возможности отступать заранее, но не слишком счастлив от самого этого факта.

– Зачем вы сейчас сказали про окно? Я вас не спрашивал про окно, – сильнее сдвигал брови Шедд. – У вас в комнатах сейчас живет кто-нибудь?

– За последний месяц клиент у нас всего один. Его зовут…

– Не Пенн, – во вновь накатившей панике прошептал Пенн.

– Не Пенн, – повторила хозяйка. – Господи, как же его зовут-то?

Док не привык думать быстро, и сейчас бессмысленно водил взглядом вокруг, пытаясь придумать хоть какую-то фамилию и что-то говорить про себя, чтобы хозяйка тоже что-то говорила и не произнесла ненароком его имя. «Стены, потолок, балясины», – бормотал он в страхе перед пустотой, которая внезапно заняла всю голову. И шкипер увидел, как глаза хозяйки остекленели, а губы зашептали: «Стены, потолок, балясины…»

– Вам нехорошо? – поднял брови Шедд. Но странный приступ у хозяйки быстро прошел. Она взглянула осмысленно и как ни в чем ни бывало ответила:

– Мистер Пикси. Он ждет корабль в порт Иаков и много пьет.

Шкипер сам был не рад, что начал разговор со странной женщиной, но не отступил. Из рукава он достал многократно сложенную бумагу.

– У меня есть словесный портрет Пенна, я должен проверить, не пытался ли ваш постоялец ввести вас в заблуждение насчет своей личности.

Хозяйка взяла бумагу и стала небыстро разбирать строку за строкой. Пенн слушал и холодел: консул всего за несколько секунд в суматохе и скудном свете запечатлел его лицо в памяти с неприятной четкостью. Однако хозяйка оказалась не согласна.

– Рост пять футов с дюймом или около того. Нет, наш повыше будет. Волосы кудрявые. Ну как кудрявые… Не расчесывается он, парика не носит – торчат вот и торчат во все стороны. Худой, будто болеет – да, наш тоже не красавец, но почему же сразу болеет? Бутылкой он болеет, вот и все. Глаза серые або зеленые, лицо белое – тоже мне, нашли приметы. По этим приметам можно забирать весь квартал. Нос горбатый, сворочен слева направо – это не про нашего. Как хотите, – сказала она, возвращая бумагу, – Можете к нему подняться и поглядеть, только это не он.

Док нашел силы подняться, стряхнуть с рубашки и нечесаных волос фисташковую лузгу и крупную приморскую пыль с песком. Ему навстречу поднималась странная шляпа шкипера.

***

В то утро корвет «Память герцога Мальборо» шел через воды Гибралтара. Давно справа и позади остался последний мыс европейского континента, а теперь слева в утреннем тумане безвидно простирался в белое ничто на горизонте плоский пустой берег Танжера. Впереди маячил треугольный парус. Сэр Юэн рассматривал его в подзорную трубу, улыбался верхними и нижними зубами и мурлыкал французскую «Неблагодарную Сильвию» в разудалом отечественном переводе.

– Литтл-Майджес! – крикнул он после «…И к другому мерзавцу ушла». – Больше парусов, мы их преследуем.

Капитан, когда распоряжения были отданы, присоединился к нанимателю и тоже долго и грустно рассматривал суденышко, ставшее объектом охоты.

– У них проблемы, – сказал он, возвращая трубу. – Валит на правый бок. Думаю, в трюме вода, а шкипер дебил и зря губит матчасть.

– Мы догоняем! – крикнул Гордон.

– Конечно, – отозвался кэп. – У нас, по крайней мере, воды в отсеках нет.

***

– В устье Бейлиза мы выловили рыбу с человеческим лицом, – сказал Шедд тем равнодушным тоном, каким принято рассказывать невероятные истории, – Она лежала на палубе, запутанная в сетях, и дышала. Никто не решался ее добить. Наконец, кожа на ее хвосте начала превращаться в песок; рыба сказала два слова по-гречески и сдохла. – Шедд глубоко затянулся и запрокинул голову, выпуская колечки, будто его ни капли не интересовали впечатления собеседника. Не давая опомниться, он выпрямился и нагнулся вперед, чтобы иметь возможность говорить очень тихо. – Доктор Пенн – не человек. Это хищное существо в форме человека, но иной природы.