Buch lesen: «Взгляд в прошлое. Великая Победа над фашизмом»
Составитель Нелли Копейкина
ISBN 978-5-4498-8354-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Победа Красной армии и советского народа над нацистской Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 годов имеет всемирно-историческое значение. Она в значительной степени определила дальнейшее развитие мировой культуры, мировой истории, мировой политики и мировой экономики. Как бы сложился мир, если бы не было Великой Победы, страшно представить. Но она была и есть.
Война на территории Советского Союза не вписывалась в тщательно разработанный генералами гитлеровской армии план военного захвата Советского Союза – «План Барбаросса». Война на востоке очень отличалась от войны на территории западных стран. Советский народ порушил сложившиеся представления немецких солдат и военачальников о военном противнике. Гитлеровцы не ожидали, что на территории СССР их противником будут не только вооружённые силы Красной армии, противником их будет весь многонациональный народ. Упорная борьба против захватчиков шла не только на линиях фронтов, но и в тылу, и на территориях, захваченных фашистами. Победа в Великой Отечественной войне советскому народу далась нелегко и стоила она очень дорого.
В произведениях, представленных в настоящем сборнике, отражается правдивый взгляд современных авторов на события военных лет. Произведения изданы в редакции и корректуре авторов.
Составитель сборникаНелли Копейкина
Владимир Аверкиев
г. Москва
Эпизоды жизни воина
7 ноября 1920 года в деревне Анисимовка, Карасукского района, Новосибирской обрасти, в семье Григория Гапоненко родился мальчик. Анатолий, так его назвали, рос в непростых условиях того времени. Суровый сибирский колорит налагал свой отпечаток на уклад жизни и воспитание детей. Способный к учебе мальчик рано проявил самостоятельность. Обладая музыкальными склонностями, Анатолий, подростком, играл в оркестре вместе со взрослыми мужиками, которые активно «подрабатывали» на свадьбах и похоронах. Можно только догадываться каким премудростям могли бы научить парнишку бывалые учителя. Но судьба распорядилась иначе.
Ленинград, 1939 год, Анатолий Гапоненко-курсант 1-го Ленинградского Краснознаменного артиллерийского училища им. Красного Октября (ЛАУ). В программе учебы: артстрелковая подготовка, а также строевая и физическая, матчасть, боевые стрельбы на полигоне под Лугой под названием «Ванькин бугор». А далее…
Война. Конец июля 1941 года, дивизион курсантов 1-го ЛАУ обороняется на одном из рубежей под Лугой. Это было в полосе наступления частей 56 моторизованного корпуса Эриха фон Манштейна, имевшего боевой опыт в странах Западной Европы. И вдруг, двенадцать подбитых немецких танков за день огневого противостояния… Многим курсантам не удалось выйти живыми из боя. На заключительном этапе сражения одно из уцелевших орудий оставалось в непосредственной близости от линии, на которую вышли танки противника. Трое курсантов по инициативе курсанта Гапоненко на уцелевшей машине направились по дороге в сторону противника. Немцы поняли маневр по-своему и зазывно махали руками. Через какое-то время, развернувшись, смельчаки подцепили орудие и на всех парах помчались в расположение своих войск. Немецкие танки открыли огонь, но снаряды ложились с большим перелетом из-за уровня цели ниже технически возможной минимальной дальности стрельбы танка. Учли и это артиллеристы! Рискованная операция увенчалась успехом.
После этого сражения А. Гапоненко было присвоено звание «лейтенант» и он отбыл на Урал на переподготовку командиров батарей реактивных минометов, которые позднее стали известны как «Катюши». Подготовку на новых установках БМ-13 проходили не только офицеры, но и водители машин. Требовались особые навыки вождения из-за того, что боевая машина имела повышенный центр тяжести, что уменьшало устойчивость при движении по сложному рельефу. Водителей подбирали с опытом вождения, да и возраст около сорока лет, а то и более. Анатолию Гапоненко не было и 20-ти. На замечания лейтенанта за оплошности в подготовке водители уважительно говорили: «не серчай, сынок, научимся». После завершения учебы А. Г. Гапоненко был направлен в части реактивных минометов Резерва Главного Командования, принимавших участие в боях.
К лету 1942 года с потерей Украины, Белоруссии, Прибалтики, Донбасса и других областей экономическая база Советского Союза резко ослабла. В таких условиях оборона Кавказа приобретала жизненно важное для страны значение. Главнокомандование выполнение этой задачи возложило на войска Южного и Закавказского фронтов и также Северо-Кавказского фронта, которым командовал маршал Советского Союза С. М. Будённый. В мае-июле 1942 года Гвардии капитан А. Г. Гапоненко, командир 58 дивизиона 8 Гвардейского минометного полка Ставки Главного Верховного Командования в составе 12 армии, принимал участие в сражениях на Северо-Кавказском фронте. Шли арьергардные бои на рубеже Дона. Один из эпизодов, дающих представление о боевых возможностях реактивной артиллерии и о тех, кто владеет этим оружием, произошел на реке Северский Донец во время отступления наших войск. Дивизион «Катюш» приближался к единственному на этом участке мосту через реку, когда разведка донесла, что с севера к этому месту движется колона немецких танков численностью до двух батальонов. По Красной Армии был приказ пропускать реактивную артиллерию через водные преграды в первую очередь. Переправившись с дивизионом на другой берег, капитан Гапоненко принял решение задержать продвижение немецких танков, которые уже начали развертываться в боевой порядок. Расположив «Катюши» в небольшом кустарнике, командир выслал на противоположный берег бронебойщиков с противотанковыми ружьями, которые из укрытий начали обстреливать танки и четыре машины из первой ротной колоны были подбиты. В это же время «Катюши» открыли настильный огонь по противнику. Рев снарядов, горящая от термитных зарядов земля, окутанные черным дымом танки заставили немцев повернуть обратно.
Колонны отступающих наших войск двигались дальше на юг. Дивизион «Катюш» догнала «эмка» с сидящим в ней капитаном НКВД, адъютантом командующего, который предложил командиру дивизиона сесть в его машину. Через час офицеры стояли перед командующим фронтом, который в большой палатке пил чай. Это был маршал Советского Союза С. М. Будённый. Последовал краткий доклад адъютанта: «Этот капитан обеспечил переправу двух дивизий без потерь». Маршал после недолгого раздумья произнес: «Героя ему». Сложные обстоятельства военного времени по-своему влияли на людские судьбы. Сталин не всегда утверждал представления на звание Героя Советского Союза, направляемые из отступающих войск. Позднее капитан Гапоненко был награжден орденом Ленина, но представление на звание Героя Советского Союза в личном деле осталось.
Сражения под Керчью и Новороссийском были весьма сложными страницами 1942—1943 гг. в истории Великой Отечественной. Превосходство противника в воздухе и нехватка техники и боеприпасов у наших войск приводили к серьезным потерям. Дивизион А. Г. Гапоненко перебрасывался с одного участка фронта на другой. Суровыми и трагичными были бои на оборонительном рубеже Севастополя в конце июня 1942 г., проходящем по известной Сапун-горе. Гвардейские минометы применялись в сложных условиях, перемещаясь по горным дорогам и бездорожью под постоянными ударами вражеской авиации. Ведь за «Катюшами» шла охота и с воздуха, и на земле. Несколько раз приходилось взрывать установки, вышедшие из строя, да и из опасения захвата врагом. В 1944—1945 гг. география участия артиллериста в боевых действиях существенно расширилась: Румыния, Германия, Чехословакия. День Победы Гвардии майор Гапоненко встретил в Праге.
Послевоенные годы службы кадрового военного имеют свою логику: Академия им. Фрунзе, новые назначения и переезды.
Награды А. Г. Гапоненко: Орден Ленина, Орден Боевого Красного Знамени, три Ордена Отечественной Войны, Орден Красной Звезды, 17 боевых медалей.
Марк Агатов
г. Москва
Для каждого крымчака история народа – это, прежде всего, история его семьи. А я решил вернуться в прошлое, чтобы рассказать о трагедии расстрелянного народа.
В детстве отец каждый вечер рассказывал мне о смелых воинах и лютых врагах земли крымской, о злых кочевниках и мудрых горцах. Но о чем бы ни была сказка, она всегда заканчивалась победой добра над злом. Верх одерживал всегда не колдун, не богатей, не хитрец, а маленький человек, бедняк, горемыка. И помогали ему любовь к земле своей и преданность людям. А когда я подрос, отец стал рассказывать о войне. Для меня война в то время была чем-то вроде сказки. Далекой и нереальной.
Теперь я рассказчик.
Рядовой СМЕРША
(о моём отце)
Мне трудно сейчас представить, как до войны на евпаторийской набережной собирались молодые люди, заводили патефон и ставили на вращающийся диск пластинки с джазом Утесова. Они купались в море, загорали и радовались жизни, влюблялись, ревновали, совершали ради любимых безумные поступки. И ничем не отличались от нас, юношей семидесятых.
Мой отец был старшим в семье и по крымчакской традиции носил имя Борух – Борис, хотя в документах ему при рождении записали другое имя – Исаак. Так и прожил он свою трудную жизнь под двумя именами. Для друзей и родных он навсегда остался Борисом, то есть первым, старшим.
В сорок первом, в первый день войны, мой отец со своими братьями пришел к военкому: «Запишите добровольцем!» Мирный портной – невысокого роста, с огромными навыкате глазами, просился на фронт. Он умел шить, но не умел стрелять. Он ловко орудовал иголкой, и совсем не умел рыть окопы… Он был сугубо штатским.
В дни ожидания отправки на фронт отец учился стрелять, ползать по-пластунски и бросать гранаты, и очень жалел, что наукой этой не овладел в детстве.
А сестрам в Евпаторию писал: «Перекоп не сдадим!». И на вопрос, нужно ли им эвакуироваться из Крыма, ответил коротко: «Поступайте, как все». Военный цензор все равно бы не пропустил «паническое письмо» с фронта.
Вначале они охраняли берег. Командование опасалось, что фашисты с моря высадят десант. А потом от черноморского берега – шли пешком к Перекопу. На рассвете их построили по отделениям и в полный рост подняли в первую атаку. Было голое поле, без холмов, без домов. Где-то там, вдали, укрепились фашисты.
Под ногами у сержанта Середы рванула мина, она разорвала его надвое, вторым шел пулеметчик Кривоносов, третьим – друг отца Саидов. Осколок попал ему в горло – и из обнаженной артерии струей била алая кровь.
Шестым шел отец. Осколки ударили в каску и руки…
В те минуты он повторял заученные на всю жизнь строки из книги о своем брате: «…Если погибну, я уверен, что мои братья добьют врага».
А потом появился фашистский танк, отец стрелял в него… из трехлинейки.
Слезы заливали глаза. Он обещал сестрам, что Перекоп фашисты не возьмут. Он, маленький портной, обещал остановить врага.
А потом, в конце войны, он узнал, что сестры его в муках погибли в фашистских душегубках. И преследовала отца всю жизнь вина за Перекоп, прорванный фронт и противотанковый ров близ Симферополя, где были захоронены расстрелянные и задушенные крымчаки.
В конце войны, в сорок пятом, отец оказался в СМЕРШе. В Военной контрразведке, название которой звучало вполне определенно: «Смерть шпионам!». Он был автоматчиком, охранял военных преступников, выводил на допросы. Этой «высокой чести» он был удостоен из-за расстрелянных родственников в Крыму. Армейские кадровики в СМЕРШ отбирали солдат из тех бойцов, кто люто ненавидел фашистов и их прислужников, у кого были личные счеты с врагом.
Отец рассказывал мне: нелюди в эсэсовских мундирах знали о том, что у солдат роты охраны фашисты убили кого-то из близких, а то и всю семью.
Мне, пацану, интересно было узнать, а пытался ли кто-нибудь из них бежать.
– Только один эсэсовец, расстреливавший людей в Крыму.
– И ты стрелял в него? – спрашивал я.
На этот вопрос отец долго не отвечал, но когда я уже сам стал отцом, услышал:
«Тот эсэсовец до суда не дожил. Следователь СМЕРШа мне говорил, что он расстреливал евреев и крымчаков в Крыму. Я конвоировал убийцу по улицам немецкого города в тюрьму, и он бросился бежать. Я открыл огонь из автомата. Стрельбу услышали проезжавшие мимо пехотинцы. Когда они подъехали, эсэсовец был уже мертв.
Мой отец никогда не говорил о священной мести врагам, заталкивавших в душегубки и расстреливавших ни в чем не виновных людей. Он был добрым, мирным человеком и, сидя за швейной машинкой, любил петь крымчакские песни, рассказывать истории из жизни расстрелянного народа. И учил он меня простым вещам: добиваться в жизни всего самому, быть смелым, не жульничать и не прощать подонков.
А еще он меня просил написать книгу о крымчаках и о том времени, в котором они жили. Но так случилось, что первый мой рассказ был посвящен не крымчакам, а моей маме Пурим Валентине Семеновне. Она умерла на моих руках в евпаторийской больнице. У нее было больное сердце…
«У вашей мамы очень больное сердце!»
Сердце остановилось внезапно. Устало стучать, устало. Мама не дышит.
В системе, где только что капали прозрачные слезинки лекарств, – тишина. К маме бегут врачи, а я массирую сердце, страшно больное сердце. Как учили, четыре толчка – вдох, четыре удара – выдох.
Молоденький анестезиолог пытается интубировать трахею – неудача. А минуты уходят, и жизнь тоже.
– У вашей мамы неизлечимо больное сердце, – говорит мне врач.
Неизлечимо больное!
Я знаю, мамочка, когда оно заболело. В Севастополе.
Дул восточный ветер, злой, холодный. Он носился меж развалин, швырял охапки снега в лица людей. А они стояли на причале и ждали катер, чтоб переплыть через бухту на свою работу. Восемнадцатилетняя девчушка, ты стояла у самого края причала в тонком холодном пальтишке, нахохлившаяся, как воробышек. И вдруг из распиленного прожекторами неба кинулись на город три самолета. Над бухтой завыли сирены. Но люди на причале не шелохнулись. Они устали прятаться по двадцать раз в день от бомб, от снарядов, от войны. И ты стояла под осколками, безразличная к смерти, и ждала катер. Вы уже привыкли к бомбежкам – девчонки из ФЗО. Вам уже не было страшно.
Привыкли к бомбежкам. Это можно сказать о севастопольцах. О тех, кто защищал свой город, и о неприметных девчонках сорок второго. Вы не совершали подвиги. Вы просто работали на заводе, делали снаряды и гранаты. Те самые гранаты, с которыми матросы бросались под танки ненавистных фашистов. Вы не совершали громкие подвиги – вы работали!
Катер появился неожиданно и торопливо причалил. Еще не бросили сходни, а люди прыгали на корму. Кто-то нечаянно толкнул тебя в спину, и спасительный борт проскользнул в миллиметре от рук.
– Человек за бортом! – пронеслось над бухтой. В ледяную воду ринулся матрос. Он вцепился в твои волосы руками, стал грести к спасительному борту. А оттуда к вам тянулись мозолистые руки людей.
Фашистский летчик, заметив катер, пытался забросать его бомбами и, наверное, очень удивился тому, что маленькое суденышко не отходило от причала. Люди, рисковавшие каждую минуту своей жизнью, спасали тебя, мама! Раскаленный свинец хлестал по палубе, но девчонки из ФЗО тянули руки к попавшей в беду.
Севастопольцы!
Тебя растирали спиртом, пока катер шел к заводу. Согревали незнакомые люди.
И ты продолжала работать каждый день. С температурой, с ознобом ты стояла у станка, как и сотни твоих подруг.
Севастопольцы!
– У вашей мамы очень больное сердце!
А в этом году в газете ты увидела фото своих подруг из ФЗО. Тех самых девчонок, с которыми жила в общежитии и защищала Севастополь. Вы мечтали встретиться здесь, в Крыму, в Севастополе.
Но у моей мамы очень больное сердце.
Оно устало стучать. Врач колет иглой, длинной-длинной.
Но больше не бьется пульс.
На улицах мы каждый день встречаем незаметных женщин. У них нет орденов и медалей, они не любят рассказывать о войне – женщины, выстоявшие в войну, победившие войну, раненные в самое сердце.
И лишь только врач у постели скажет сыну: «У вашей мамы очень больное сердце!».
Александров Сергей Васильевич
г. Клин
Иван Иванович
«Броня крепка, и танки наши быстры…»
Из марша советских танкистов
У кого как, а у меня одним из любимых уроков в школе были уроки труда…
Девчонки щебечущей стайкой упархивали в свой портняжно-кулинарный класс. Там на обычных ученических столах возвышались швейные машинки «Чайка», а рядом с учительским местом был целый ряд электроплиток. Когда на них готовилось что-нибудь, то, после уроков приходя в раздевалку (обычно «Труд» был последним уроком, зачастую – двойным), одноклассницы благоухали такими вкусностями, что все мы сразу же торопились по домам – пообедать или поужинать (смотря, в какую смену учились). Иногда от девчачьих щедрот нам перепадало что-нибудь из их кулинарных шедевров – ароматный хворост, половинка песочного или бисквитного пирожного, пирожки с различными начинками, блины или сырники.
Когда же девчонки что-то кроили и шили, то нам тогда было уж совсем неинтересно смотреть, как после уроков они хвастали друг перед дружкой какими-то замысловатыми выкройками, необычной вязаной шапочкой, сплетенным пояском или кружевами. Всё это в нашем представлении было чем-то скучным, ненужным, неинтересным и бесполезным по сравнению с теми поварскими изысками, которые мы ещё совсем недавно пробовали…
Мы же после уроков труда зачастую пахли смолянистыми сосновыми стружками или сладковатыми берёзовыми опилками. А если приходили домой чумазыми, то всем сразу было ясно – работали с металлом. И пахли соответственно – машинным маслом и разогретым железом.
«Работать с металлом» – это так говорил наш трудовик, Иван Иванович. Например, объявляет он тему урока:
– Сегодня будем работать с металлом – делать мебельную петлю. Все видели мебельную петлю – вот она. – И он, как какой-то найденный вдруг золотой самородок, с гордостью поднимал эту петлю над собой. – Да не толпитесь – по ходу занятия каждый подойдёт и посмотрит. Вот её чертёж на доске. Всем видно? Объясняю… Абдулин, что ты это ручку тисков всё крутишь? Себе лучше что-нибудь покрути…
– Ничего я и не кручу. Она сама, я только рукой потрогал.
– Трогать будешь не здесь и не это. Здесь работать надо – руками и головой… Итак, порядок выполнения операций следующий… Такашов, я и тебе объясняю тоже, твоему лицу, а не затылку – на затылке лица нет. Глаз тем более…
– А что Такашов всё время? Слушаю я… На секунду и отвернуться нельзя!
– Вот и слушай. И смотри… Раскрой петли выполняется следующим образом: берем… Скоробогатов и Шухтуев, вы уже, вижу, поняли и без меня, как делать петлю? Может, выйдете и расскажете всем, а мы послушаем, а?
– Иван Иваныч, извините. Мы не разговаривали, мы просто спросить хотели – а что это за железка такая?
– Эта железка называется «кернер», и она сегодня нам нужна – для чего? Отвечаю – для того, чтобы наметить места, где будут отверстия в петлях для крепления. А так же для облегчения начала сверления отверстия – сверло точно попадает в лунку от керна и… Юдин, ты зачем верстак накерниваешь? Ты лучше молотком по голове своей постучи – может, мозги приведёшь в порядок…
– Я не виноват, молоток сам случайно ударил по этому кернеру…
– И что удивительно – аж пять раз подряд… Случайно я сейчас тебе двойку поставлю и с урока выгоню…
Самым замечательным было то, что к концу второго урока у каждого из нас каким-то почти волшебным образом делалась эта самая петля. Которая хоть у многих и была косовато-кривоватая, с не по чертежу просверлёнными отверстиями, но – вполне себе рабочая. Раскрывала и закрывала свои, отшлифованные наждачкой, со снятыми напильником заусенцами, половинки будто какая-то невиданная стальная бабочка.
Иван Иванович ходил между верстаков, осматривал полученные изделия, делал какие-то замечания, а потом обязательно хвалил:
– Вот, видишь, как здорово у тебя получилось! Прям хоть сейчас в магазин на продажу. Сразу видно – старался… А я уж думал, что руки у тебя из другого места растут – ан нет! Вон что смастерили – не стыдно и отцу показать, а? Пятёрка!.. То, что туго раскрывается – это хорошо! Значит, дверка, куда эта вот самая петля приделается, сама собой не откроется. Во как понимать надо!..
Троек, а тем более – двоек – трудовик никогда никому не ставил, хоть и стращал, бывало, этими отметками. Максимум, что он делал, если видел, что кто-то не справился с заданием – просил (не обязывал и не заставлял) прийти после всех уроков и вместе с ним попробовать сделать ещё раз.
Всегда приходило несколько человек – даже те, кто сделал задание. Просто нам было интересно сделать ещё что-нибудь – своими руками. И на таких вот внеклассных занятиях уже не было того ворчливо-недовольного учителя труда – вместе с Иваном Ивановичем мы увлеченно учились всё, что можно, делать своими руками. Фрезеровать, сверлить, работать на маленьких учебных токарных – по дереву и по металлу – станках, кроить на циркулярке фанеру или доски, работать ножовкой, рубанком и стамесками. Тогда же приклёпывали к девчачьим кастрюлям и ковшам из поварского кабинета отвалившиеся ручки, точили деревянные рукоятки для сковородок и половников, вырезали разделочные доски – и на них же выжигали различные узоры. Или просто готовили вместе с ним к следующему уроку для младшеклассников металлические уголки, с помощью которых ученики на уроках собирали незамысловатые скамеечки и полочки…
Иван Иванович приходил в школу всегда в одном и том же темно-сером стареньком, но опрятном, с аккуратными кожаными заплатками на локтях, пиджачке. Брюки на учителе могли быть разного фасона и цвета, зимой он вообще носил стёганные ватные штаны темно-синего цвета и черный драповый бушлатик с почти что протёртым до кожи цигейковым воротничком, когда-то давным-давно сделанным из старой армейской шапки-ушанки. Но пиджачок его всегда был один – то т самый, тёмно серый… В маленькой комнатке, как бы тамбуром разделявшей столярный и слесарный классы, он вешал пиджак на плечики в нише около двери, сняв предварительно с них синий рабочий халат, и задёргивал занавеску.
Все учащиеся, заходившие в эту комнатушку, видели в ней небольшой стол с поцарапанной и прожженной столешницей, две табуреточки и шкаф со стеклянной дверью. В шкафу на разных полочках, крючках или просто штырьках лежали или висели самые различные инструменты: стамески, напильники и надфили, отвёртки, кусачки и плоскогубцы, линейки, штангенциркули и кронциркули, токарные резцы, диски для циркулярной пилы, наждачные круги и пачки наждачной бумаги… В деревянных коробочках хранились сверла, зенкера, фрезы, метчики и плашки. На отдельной боковой полочке лежал вольтметр с двумя щупами, индикаторная лампа в патроне, стопка черной хэбэшной изоленты. В самом низу стояли два ящика: один с рожковыми, разводными и газовыми ключами, молотками и ножовками, другой – с рубанками, шерхебелями и двумя топориками.
Шкаф запирался на маленький хлипкий замочек, открыть который гвоздём или проволокой никому из нас не составило бы большого труда. Но мы очень гордились тем доверием трудовика, которое он нам оказывал, зачастую во время урока прося кого-то из нас принести из этого шкафа тот или иной инструмент, и протягивая избранному ключ от этого замочка. И никто никогда самовольно не лазили в эту заманчиво-богатую мужскую сокровищницу….
Я тогда учился уже в 10 классе.
В 9 классе уроки труда в школах города заменили на учёбу в УПТК – учебных производственно-трудовых комбинатах. Под этим громким названием скрывались такие же обычные классы – только уже не в школах, а в Домах Культуры, Дворце Пионеров, в учебных классах и в цехах профильных предприятий и организаций – на швейной фабрике и на фаянсовой, на заводе геофизического оборудования, в автопарке… Была в стране тогда такая установка – вместе со средним, десятиклассным образованием дать выпускнику какую-либо профессию, которая могла бы пригодиться ему в будущей жизни… Как не крути – полезная и нужная была эта установка.
Поэтому вместо шестидневной учебной недели у нас была пятидневная – одним из дней и была как раз учёба в этих самых УПТК. Да ещё в другой какой-либо день после уроков мы так же ходили в эти «комбинаты».
Кто-то учился на автослесаря, кто-то – на слесаря-токаря-фрезеровщика, кто-то – на швею или изготовителя посуды. Кто-то – на продавца промышленных и продовольственных товаров – и такая специальность в нашем городском УПТК была. И потому свободного времени стало у нас совсем мало. К тому же никуда не делись различные школьные обязанности и общественная работа по комсомольской линии. И, конечно же, прибавилась ко всему этому подготовка к будущим экзаменам.
В УПТК в конце 10-го класса тоже сдавались экзамены – и теория, и практика. Но эти экзамены проходили месяцем раньше, чем школьные – перед майскими праздниками, в течении последней апрельской недели.
Эту вот неделю в школу мы практически не ходили – сдавали аттестацию в УПТК на выбранные профессии. И придя в такой последний апрельский день в школу на «Классный час», я узнал, что в это «комбинатовское» отсутствие произошло очень интересное и необычное событие. Почти что как в кино!
Всё началось с того, что перед самыми майскими праздниками директор школы привёз свои очередных два чемодана с документальными и учебными кинолентами. В их числе была одна короткометражка о Великой Отечественной войне. Надо сказать, что такое пополнение школьной фильмотеки делалось им практически каждый год – он на несколько дней уезжал в Москву, где в «Госфильмофонде» у него работал его старый друг-одноклассник. И этот друг оставлял ему, как говорили тогда, по блату, копии различных документальных и учебных лент, специально выпускаемых для школ. До нашего южноуральского «далёка» эти фильмы практически не доходили – их почему-то никогда не хватало на все школы. Потому-то наш директор своими путями и доставал их. И в течение следующего учебного года эти фильмы неоднократно просматривались на различных уроках согласно их тематике…
Немного отступлю и скажу об этом отдельно несколько строк. В нашей школе было два кинокласса: один киноаппарат стоял в кабинете физики, а другой – рядом, в кабинете иностранных языков. Сейчас, конечно, этим никого не удивишь в современных школах с их интерактивными классами, видеопроекторами, ноутбуками за каждой партой, мультимедийными центрами и домашними кинотеатрами…
Тогда же за право заправить плёнку в кинопроектор, не говоря уже о том, чтобы показать на уроке пяти или десятиминутный фильм, шла нешуточная борьба, неписанные правила которой знал каждый старшеклассник. Были они просты: хорошее поведение и учёба, ну и пара пятёрок за неделю по тому предмету, на уроке которого будет демонстрироваться очередной фильм. Перечень фильмов вместе с расписанием уроков заранее вывешивался в вестибюле школы.
Так вот, просматривая заранее вечером вместе с учителями привезённые фильмы, директор школы пригласил на этот своеобразный «кинофестиваль» и трудовика Ивана Ивановича. Хотя фильмов по тому, как, например, правильно сделать скворечник или раскроить лист металла, в программе не значилось, наш учитель труда был фронтовиком, и директор пригласил его специально посмотреть единственный привезённый из Москвы для уроков истории короткометражный документальный фильм о войне. Называлась эта коротенькая, всего-навсего пятиминутная, лента очень длинно: «Освобождение Красной армией столицы Советской Украины Киева от немецко-фашистских захватчиков»…
Вот тогда наш Иван Иванович и свиделся вновь – через тридцать четыре с половиной года – со своим старым боевым другом, с танком Т-34.
Он узнал его сразу же – по чуть облупившемуся и закопчённому номеру на борту – в пятнадцатисекундном эпизоде этого фильма, который отснял в ту далёкую осень 1943 года один из неизвестных военных кинооператоров…
Танк мчался вместе с другими боевыми грозными машинами по пригороду Киева, по обгорелым остовам деревьев, сквозь порушенные хаты, тараня брошенную и покорёженную немецкую технику. Снятые кадры были стремительно-смазанными, дрожали и дергались – оператор, вероятно, сидел на броне другой боевой машины, вместе с танковым десантом. Потом – уже с земли велась съёмка – все увидели, как танк в неумолимом праведном гневе, на мгновенье вздыбившись, наехал с разгона на бревенчатый настил пулеметного гнезда, и, лихо, не сбавляя скорость, весь в клубах дыма и пыли, свернул на одну из улиц города… И всё. Дальше были показаны залпы «Катюш», смонтированные различные другие кадры боёв за Киев. А потом – колонна наших солдат идёт по освобождённому городу…
Этот фильм тем вечером прокручивали раз десять, наверно. Иван Иванович смотрел его стоя, держась одной рукой за спинку стула… Когда вновь пошли кадры с танком, директор выключал голос диктора на фоне грохочущего боя, и в тишине затемнённого класса раздавался слегка скрипучий, и непривычно дрожащий, голос трудовика: «…вот, вот – здесь я пулемётное гнездо раздавил…, а там сзади, за мной, моего дружка, на другом танке, Кольку подбили – это не сняли, а он потом в госпитале помёр.., вон там, за дымом не видно, фрицевская пушка стояла, она нас и достала, прямо в упор била.., меня командир вытащил контуженного и окровавленного, а Петр и Рустам там, в танке и остались, убитыми… а командир мой Вартан погиб в этот же день, уж после того, как меня санитарам сдал – его осколком мины прямо в грудь, она рядом с медсанбатом рванула…»
На следующий день Иван Иванович, бывший механик-водитель «тридцатьчетвёрки», принёс мутноватую пожелтевшую фотокарточку с разлохмаченными и оборванными уголками. Эту фотографию потом увеличили и повесили рядом со школьной «Доской почёта». На ней стоял двадцатилетний белобрысый паренёк в слегка помятой гимнастёрке с танкистким шлёмом в руке. А сзади него высился танк – с точно таким же белым новеньким номером на помятой, в зазубринах и заплатах, башне, как и в том пятнадцатисекундном отрывке. На обратной стороне фотографии была надпись «Мой боевой друг. 17 сентября 1943 год».
Тот короткий взволнованный комментарий к ещё более коротким кадрам директор тогда записал на магнитофон. И в последующие года, каждый раз перед празднованием 9 мая, показывая эту короткометражку школьникам, в эпизоде с танком включал голос бывшего танкиста…
Иван Иванович Гунько, сержант, механик-водитель танка Т-34, комиссованный по ранению в январе 1944 года, трудовик нашей школы, умер за неделю до празднования 40-й годовщины Победы…
