Buch lesen: «Сердце некроманта»

Глава 1

Пламя факела колыхнулось, выхватив из темноты лежащее на скамье тело.

Обнаженное мужское тело.

Я ойкнула, тут же прикрыла рот ладонью. Заставила себя выпрямиться, изобразив гордый и непроницаемый вид. Служительнице пресветлого Фейнрита не к лицу смущаться перед рабом Алайруса. Даже если щеки горят так, что, наверное, могут осветить камеру поярче факела – я сильнее приспешника темного бога, а низменным помыслам сейчас и вовсе нет места.

Стражник шагнул вперед, приблизившись к узнику. Факел, словно издеваясь, высвечивал то перевитое мышцами плечо, то упругие ягодицы. Во рту пересохло, и перестало хватать воздуха. Я уставилась в стену прямо перед собой – но она тонула во мраке, и взгляд сам собой устремился вниз.

Стражник подошел ближе, осветив черного целиком. Отчаянно стыдясь саму себя, я уставилась на него и снова едва не вскрикнула. На спине живого места не было – вспоротая кнутом кожа чередовалась с ожогами.

«Он некромант, – напомнила я себе. – Вероятно, он это заслужил».

Только дышать стало еще труднее – и сейчас вовсе не потому, что я впервые видела нагого мужчину.

– Прикройся, паскудник, – гаркнул стражник.

Узник поднял голову, длинные черные волосы упали на лицо.

– Зачем? – Голос был хриплым, точно карканье ворона. – Вы так старательно меня раздевали!

– Прикройся, – повторил стражник.

Он подобрал с пола и швырнул в черного ком тряпья. Тот вздрогнул, когда ткань упала на обнаженную спину, по телу пробежала судорога, но только неровный вздох выдал, что ему больно.

Сквозь гриву спутанных волос блеснули глаза.

– Неужели пресветлую сестру так смущает мой голый зад?

Я хватанула ртом воздух, лихорадочно подыскивая подходящий ответ.

– Ох, как я мог подумать так плохо о юной и чистой деве? – ухмыльнулся узник. – Конечно же, ее смущают раны, что нанесли мне ее братья ради моего же блага!

Стражник вздернул его за волосы, глухой стон сменился вскриком, когда кулак врезался узнику в лицо.

– Да я тебя…

– Хватит! – воскликнула я. Стражник выпустил узника, я решительно шагнула вперед, встав между ним и черным. – Вы! – Я ткнула стражника в грудь. – Покиньте нас. Пусть этот человек остается как хочет. Исповедь не требует одежды.

В конце концов, какова цена принесенных обетов, если меня может смутить полуживой смертник? Я должна быть выше любых низменных чувств. Любых.

– Но сестра… – начал было стражник.

– Речь идет о душе, и в сравнении с ее спасением голые телеса…

– Даже если это первые голые мужские телеса, которые ты видишь, сестра? – смех черного, хриплый и страшный, хлестнул, точно плеть.

Я стиснула зубы. Каков бы ни был этот человек, дело касается спасения души. Моей гордыне здесь не место.

Стражник отодвинул меня, будто куклу. Ударил черного. В этот раз узник не вскрикнул.

– Хватит! – Я схватила стражника за плечо, оттаскивая. – Я сказала, оставьте нас!

– Зря вы так, сестра. Он под пыткой глумился над нами, и над вашим добросердечием только поглумится. – Брезгливо скривившись, страж обтер кулак о накидку, прикрывавшую кольчугу.

Я вскинула голову.

– Я пришла сюда исполнить свой долг, и я его исполню.

Стражник усмехнулся. «Пой, птичка, пой. Посмотрим, надолго ли хватит твоего рвения», – было написано у него на лице. Я изобразила самое непреклонное выражение, на которое только оказалась способна. Да, я совсем недавно приняла посвящение, и этого человека следовало бы исповедовать сестре Елене. Но она заболела, и матушка Епифания велела идти мне. «Чем раньше ты увидишь зло во всей его неприглядности, тем лучше», – сказала она.

Этот некромант был воплощенным злом, но сейчас мне хотелось ударить стражника, а не его.

– Что ж, воля ваша. Стучите, если что. – Стражник воткнул факел в крепление на стене.

Скрипнули петли, стукнула дверь. Я осталась наедине с узником.

Сердце подпрыгнуло к горлу, мешая дышать. Я вскинула голову. «Я пришла сюда исполнить свой долг, и я его исполню».

Черный медленно, с видимым усилием, сел на нарах. Откинул со лба волосы, открывая лицо – лицо молодого мужчины. Если бы не опухшая скула и тонкая струйка крови от разбитой губы, его можно было бы даже назвать красивым. Разве злу не полагалось наложить на него свой отпечаток? Разве некромант может быть таким…

Я заставила себя выкинуть из головы неуместные мысли. Поговорю о них на исповеди с матушкой Епифанией, но сейчас я здесь за другим.

– Извини, что не могу приветствовать тебя стоя, как подобает, сестра. – Он посмотрел на меня с насмешливым любопытством.

«И слава Пресветлому», – едва не вырвалось у меня. Не хватало еще, чтобы он встал, явившись во всей красе. Щеки обожгло, и я поспешила выбросить из головы грешные помыслы.

– Твои братья слишком усердно пытались наставить меня на путь истинный. – Голос черного окреп, обретя силу и из хриплого карканья превратившись в глубокий низкий баритон.

Я посмотрела ему в лицо – ни раскаяния, ни страха. И собственная нагота его, казалось, вовсе не смущала.

По коже пробежал холод, я зябко передернула плечами. Сквозняку здесь было неоткуда взяться, но воздух ощущался промозглым. Камень и темнота давили.

– Оденься. – Постаралась сказать это как можно мягче. Нет, меня не должны волновать «обнаженные мужские телеса», тем более что, разговаривая, полагается смотреть друг другу в лицо, а не на… ниже пояса. – Здесь холодно.

– Да ты никак шутишь, сестра? Здесь жарко.

И в самом деле, у него на лбу проступила испарина. Я мысленно обругала себя. Так вот откуда этот блеск глаз – не насмешка, а жар. И наглость тоже оттуда – этот человек просто болен и не отдает себе отчет…

– Здесь холодно, – повторила я, подходя к нему. Протянула руку – пощупать лоб, но черный перехватил мое запястье, и я едва не вскрикнула. То ли от неожиданности, то ли от жара пальцев, обжегшего мою кожу, то ли от боли – хватка была слишком жесткой для человека, якобы неспособного держаться на ногах. – У тебя жар.

Я потянулась к магии – и словно провалилась в пустоту. Это оказалось так внезапно и жутко, что я пошатнулась.

– В кладку встроены артефакты, поглощающие магию. – В голосе черного прозвучало что-то вроде… сочувствия? – Ты здесь так же бессильна, как и я.

Я снова обругала себя – как я могла забыть! Конечно, никто не оставит некроманту возможность колдовать.

– Я принесу тебе отвар ивовой коры. И…

Его смех, жесткий и страшный, заставил меня отшатнуться.

– Как трогательно, – сказал черный, отсмеявшись. – Пытаться избавить от жара человека, которому скоро станет еще жарче.

Я прикусила губу, пытаясь сдержать навернувшиеся от обиды слезы.

– Грешно смеяться над милосердием.

– Так я и есть грешник. – Он попытался пожать плечами, но движение оборвалось, едва начавшись, лицо на миг исказилось от боли. Или мне это показалось – потому что, когда я заглянула ему в глаза, в них по-прежнему были лишь любопытство и насмешка. – Ты зря пришла, сестра.

– Я пришла исповедовать тебя и подготовить к последнему пути.

– Исповедовать? – усмехнулся он. – Пока твои братья-инквизиторы будут внимательно слушать, не назову ли я каких имен?

– Тайна исповеди нерушима! – возмутилась я.

Он замер на миг, а потом вдруг ухватил меня за запястье, стремительным рывком притянул к себе. Я пошатнулась, воздух застрял в горле, мешая вскрикнуть. Черный свободной рукой сжал мой подбородок, заглядывая в глаза, и я застыла, завороженная этим взглядом, кажется даже, забыв как дышать.

– Откуда ж ты взялась, такая наивная птичка? – Он провел большим пальцем по моей скуле, и это прикосновение обожгло. – Или они думали, что, если пришлют тебя вместо какой-нибудь старой сколопендры, я растрогаюсь и разболтаюсь?

Я рванулась, отчетливо понимая: даже измученный и ослабевший, он сильнее. Надо было крикнуть, позвать на помощь, но грудь словно сдавило ледяным обручем, и воздух застрял в горле.

Черный выпустил меня так же неожиданно, как схватил, и я едва удержала равновесие. Отступила к двери, паника захлестывала разум. Бежать! Из этого каменного мешка, что вместе с силой тянет из меня, кажется, и саму жизнь. От этого жуткого черного, способного лишь посмеяться над последним таинством.

Нет. Мой долг, долг жрицы пресветлого Фейнрита – заботиться о душах, которые еще можно спасти. Этот человек – воплощение зла, но Господь в милосердии своем способен принять и эту душу.

Этот человек страдает от боли, и жар мутит его разум. Значит, я должна быть разумной за двоих.

– Здесь есть воздуховоды, иначе ни один узник не протянул бы и суток, – усмехнулся черный. – А где есть воздуховоды, там есть и уши. Ты зря пришла, сестра.

– Речь идет о твоей душе. Исповедь и покаяние…

– Покаяние? – Он поднялся, шагнул ко мне, и я попятилась, разом забыв обо всем, перестав видеть хоть что-то, кроме его лица, сейчас искаженного яростью. – В чем я должен покаяться? В том, что таким родился? Что Алайрус дал мне силу, не спрашивая моего желания? Или в том, что, осознав эту силу, я не приполз к вам на коленях, дабы вы забрали ее вместе с моей волей и разумом? Покаяться в том, что не согласился стать рабом, покорным големом?

Каждое его слово хлестало, словно пощечина, и с каждым словом я отступала, пока не уперлась спиной в стену. Но черный не отставал, и сейчас он навис надо мной и смотрел сверху.

– Если выбор между покорностью и костром – я выбираю костер. Ты зря пришла, сестра. Мне не в чем каяться, и исповедоваться я не желаю.

Зло и гордыня. В нем в самом деле не осталось ничего, кроме зла и гордыни. И все же я должна была…

– Ты выбрал как жить, но жизнь коротка…

Да уж, куда как короче. Ему, наверное, не больше двадцати пяти. Даже младше моего брата.

– Без покаяния ты обрекаешь свою душу на вечные… – Я осеклась под насмешливым взглядом.

– Ведь потому меня и ждет костер, не так ли? Чтобы пламя сожгло зло, очистило душу, и она могла предстать перед Фейнритом…

Он отвернулся, двинулся к нарам, и я, наконец, вспомнила как дышать. Только взгляд никак не мог оторваться от него, то и дело возвращаясь к широким плечам и гордой посадке головы.

К багровым струпьям ожогов и кровавым полосам от кнута.

– Хотя я предпочел бы тот мрак, где царит Алайрус. Он, по крайней мере, не лицемерит.

Черный пошатнулся, и я рванулась к нему прежде, чем поняла, что делаю. Подхватила под локоть. Он оттолкнул меня – сильно и больно. Я вскрикнула, теряя равновесие. Распахнулась дверь. Черный ухмыльнулся.

– Тайна исповеди, значит…

Кулак стражника врезался ему под дых, обрывая слова.

– Не смей! – закричала я. Забыв о том, что пресветлой жрице подобает хранить достоинство, бросилась на стражника, оттаскивая его за плечи. – Прекрати! Он ничего мне не сделал!

Стражник развернулся. «Тогда чего орала?» – было написано у него на лице.

– Проводите меня, – выдавила я, из последних сил стараясь не расплакаться.

Глава 2

– Эви, Эви…

Матушка Епифания сокрушенно покачала головой. Мне захотелось склониться, упасть на колени. Ткнуться лицом ей в юбки, как когда-то я прибегала к маме со своими бедами.

Свою семью я не видела восемь лет, с тех пор, как мой дар проявил себя и меня отправили в обитель. Посвящая себя Фейнриту, послушницы, а потом пресветлые сестры отрекаются от мирского и былых привязанностей. Но человек не может быть один, и матушка Епифания стала мне второй матерью.

– Немудрено запутаться, впервые столкнувшись с настоящим злом так близко, – сказала она. – Зло притягательно и соблазнительно. Яви оно свой истинный лик, и кто бы решился последовать за ним? Тот мужчина… Он ведь показался тебе…

– Что вы говорите, матушка! – воскликнула я, перебивая ее. Щеки налились горячим свинцом, и я невольно схватилась за них, точно пытаясь спрятать.

Она мягко улыбнулась.

– Когда-то и я была молода.

«Откуда ж ты взялась, такая наивная птичка». Я словно снова ощутила касание горячих рук. Щеки запылали еще ярче.

– Я хочу вернуться в нашу обитель! – вырвалось у меня.

Совсем недавно я так радовалась, что матушка берет меня в столицу вместе с другими сестрами. Не только потому, что это было честью. Возможно, мне хоть издали посчастливится увидеть королевскую чету или кого-то из принцев.

Но сейчас я всей душой стремилась обратно – в тихую размеренную жизнь, к которой успела привыкнуть. Туда, где…

– Туда, где нет соблазнов? – спросила матушка, словно прочитав мои мысли. – Девочка моя, ты не сможешь бегать от искушения всю жизнь. Лучше, если ты столкнешься с ним сейчас, когда рядом есть кто-то, кто сумеет тебя поддержать и наставить. Справишься один раз – дальше будет проще, ведь ты убедишься в силе своей веры и своего духа.

– Так вы специально послали к черному именно меня? – догадалась я.

– Да. Эвелина, Фейнрит дал тебе сильный дар, но кому много дано, с того много и спросится. И поэтому тебе не отсидеться за стенами обители, избегая соблазнов. Но ты юна и многому еще должна научиться… – Она помолчала. – Скажи правду – ты ожидала увидеть чудовище?

Я кивнула.

– А увидела красивого, возможно, страдающего мужчину, и теперь не знаешь, что и думать?

– Да, матушка, я… – Я замешкалась, подбирая слова.

Я рассчитывала увидеть чудовище, это правда. Но причина моего смятения была вовсе не в том, что вместо чудовища мне предстал человек.

Если злодей заслужил смерть, он должен умереть. Но унижать? Мучить? Чем мы тогда отличаемся от него?

Я собралась это озвучить, но матушка перебила меня:

– Боги никому не посылают страданий больше, чем человек способен вынести.

Я открыла было рот и снова закрыла – что я в свои восемнадцать могу знать о воле богов и страдании?

– Что до твоего смятения – это не последний красивый мужчина, которого ты встретишь на своем веку. Тело – сосуд для души и такое же создание Фейнрита. Нет греха в том, чтобы видеть телесную красоту. – Ее лицо стало грустным. – Грех в том, чтобы налить в хрусталь навозную жижу вместо драгоценного вина. Дитрих красив…

Дитрих. Вот, значит, как зовут черного. Имя удивительно ему шло – такое же жесткое и злое, как он сам.

О какой ерунде я думаю? Какое мне дело до имени этого человека? Утром его не станет, а потом и имя сотрется из воспоминаний. Чем быстрее, тем лучше.

– Красив, но душа его черна. Тебе жаль его?

– Нет, – покачала я головой. – Не жаль.

Даже избитый, в жару от лихорадки и едва держась на ногах, он не выглядел жалким.

– В самом деле? – Острый взгляд матушки Епифании, казалось, пронзал меня насквозь, проникая в самую глубину души, не оставляя права ни на одну потаенную мысль.

– Он не вызывает жалость, – попыталась я объяснить. – Но заслуживает сострадания.

– Сострадание… Ловушка для наивной души.

– Но… – Я не привыкла, не умела спорить, и сейчас мне отчаянно не хватало слов. – Пусть боги не посылают никому испытаний больше, чем человек способен вынести, пусть некромант заслужил все, что с ним произошло, – разве это повод отказать ему в сочувствии? Разве милосердие и сострадание не пристали служительницам Фейнрита? Разве вы не говорили…

– Ловушка, порожденная гордыней, – продолжала матушка Епифания, словно не услышав меня. – Потому что лишь гордыня может заставить поверить, будто сострадание способно исправить закоренелого грешника.

– Но я не говорю об исправлении! Я говорю о милосердии!

– Не все заслуживают милосердия.

– Но разве людям, а не богам это решать? Разве не гордыня – делить людей на чистых и нечистых?

Не знаю, почему я так уперлась. Раньше я никогда не осмеливалась спорить с матушкой. Неужели она права, и дело в гордыне? Желании оставить за собой последнее слово, хотя что я, не ведавшая мирской жизни, могу знать о людях? И все же я не могла остановиться.

– Разве не должны мы исцелять тела и души, и разве мы отказываем тем, кто приходит к нам за лечением?

– Не все болезни тела можно исцелить, тебе ли не знать.

Я опустила голову, на глаза навернулись слезы. Неделю назад в лучший мир ушла послушница Марта.

«Не жилица», – говорили про нее с самого начала. Родители отдали ее храму не то в надежде на излечение, не то, чтобы не видеть, как угасает их дитя. Ни магия, ни молитвы не сумели ее спасти, хоть и подарили ей восемь лет жизни – ровно половину от всего отведенного богами срока.

Мы попали в храм в один день, и я любила ее как младшую сестренку. Прошла всего лишь неделя, и, несмотря на путешествие и новую обстановку – а может, благодаря им, – утрата была еще свежа.

Матушка Епифания вздохнула.

– Не все души можно спасти. Особенно, если человек сам отвергает спасение. Мы не отказываем тем, кто приходит к нам за исцелением, это правда, но разве Дитрих просил исцеления? Ведь он оттолкнул тебя?

– Откуда вы… – Я осеклась, сообразив, что она имеет в виду не физическое действие.

– Дитрих – некромант. Было бы странно, если бы он склонился перед светлой сестрой.

– Не передо мной, но перед Фейнритом.

– Разве тот, кто сам отдал свою душу Алайрусу, способен благоговеть перед Фейнритом?

– Он говорил, что не выбирал… В самом деле, боги даруют силу не спрашивая. Как мне. Как вам.

Боги могут не дать силу наследнику знатного рода и наделить ей крестьянина из глухой деревни. Для знати существовали наставники, школы, университеты. Чернь же, столкнувшись с силой, которую не понимала и не могла укротить, часто становилась причиной многих бед. Не просто так служители и служительницы Фейнрита, странствуя по миру, не только лечили и учили, но и искали одаренных детей, собирая их в обителях.

Впрочем, некромант не походил на простолюдина. Не удивлюсь, если за его спиной поколения и поколения знатного рода.

Лицо матушки посуровело, и я сжалась, как всегда, когда чувствовала ее недовольство.

– Мы выбираем всегда. Каждый шаг, каждый миг. Когда Дитрих узнал, что стал средоточием греха, он мог выбрать. Нести зло в себе, преумножая его, или покаяться и очиститься.

«Покаяться в том, что не согласился стать рабом, покорным големом?» – словно наяву услышала я звенящий от ярости голос.

В детстве вокруг меня хватало очищенных – магов, решивших отказаться от некромантии. Особый обряд блокировал им черную силу, а вместе с ней – изрядную часть магии, заодно делая их нечувствительными к чужим заклинаниям. Очищенные считались хорошими слугами: послушными и нетребовательными. Их магия – те крохи, что от нее остались, – создавала свет, тепло, поддерживала чистоту, да и на кухне в хороших домах от них было много пользы.

Потом я забыла о них – каждодневный труд был частью послушания, и слуг в обители не водилось. Я снова увидела очищенных, лишь вернувшись в столицу. Увидела и испугалась – их лица не выражали ничего, так мог бы смотреть восставший труп. Их голоса были тихи и бесцветны, да и откуда возьмутся эмоции у того, кто не имеет собственных желаний?

Но если выбор между…

Додумать я не успела – дверь распахнулась, незнакомая сестра воскликнула:

– Матушка!

– Виктория… – Услышь я такой тон, испарилась бы немедленно, но сестра, кажется, ничего не заметила.

– Демоны прорвались над Эзенфелсом! – выпалила она. – Говорят, на пять лиг вокруг замка никого живого не осталось!

Я охнула, матушка осенила себя священным знамением.

– Замок? – спросила она.

– Устоял. И сестры обители успели укрыться.

Демоны то и дело вселялись в мертвых – из-за этого любого покойника следовало возложить на погребальный костер до конца дня. Демоны смущали разум живых, и горе тому, кто поддастся соблазну, – он лишится собственной воли, став марионеткой зла. Иногда же демоны прорывали саму ткань мира, каждый раз собирая кровавую жатву.

– Значит, наша помощь не понадобится. А тебе, вместо того чтобы сплетничать, пристало бы молиться за упокой.

Как она может быть такой сдержанной? Ведь совсем недавно пал Салфилд…

– Простите, матушка, – потупилась сестра.

– Ступай.

Матушка Епифания снова повернулась ко мне.

– В моей юности разрывы открывались раз в несколько лет, и каждый считался катастрофой. Этот – третий за год, и его уже почти не удостоили вниманием. Порой мне кажется, что в самом деле настают последние времена. Впрочем, на все воля Его. – Матушка снова осенила себя священным знамением, и я повторила вслед за ней. Она продолжила: – Если говорить о сострадании и милосердии – те, кто погиб под Эзенфелсом без покаяния, куда больше заслуживают их, чем некромант. Приспешник Алайруса, наславшего на нас эту напасть.

– Но Дитрих не мог создать разрыв из темницы!

– Какая разница, он или другой? Или, думаешь, на его руках нет крови? На руках человека, чья сила питается смертью? – Лицо матушки стало холодным и отстраненным, голос зазвучал торжественно и сильно. – Если говорить о сострадании и милосердии, самое милосердное, что можно сделать, – пресечь его земные дела, не позволяя грешить дальше. И провести через огонь, чтобы душа очистилась, вернувшись к Фейнриту.

Я содрогнулась – но не трепет перед волей служительницы божьей был тому причиной. Легко говорить об очистительном костре для некроманта. Но лишь до того, как заглянула ему в глаза.

Да что со мной? Неужели матушка права, и зло соблазняет меня, лишая способности мыслить здраво и беспристрастно?

– Почему его пытали?

Зачем мне это знать? Боги не посылают испытаний сверх того, что мы можем вынести, так? Некромант это заслужил?

Матушка Епифания грустно улыбнулась.

– Полагаешь, я не понимаю, о чем ты думаешь? Мы, служители света, пытали узника, так чем мы лучше него?

Я смутилась под ее проницательным взглядом.

– Да… Простите мои сомнения.

– Они говорят о чистоте твоей души. Но, девочка моя, пора тебе взрослеть.

Я вопросительно посмотрела на нее.

– Добро должно быть сильным. Да, допрос с пристрастием выглядит злом, но это не так. Если душа столь погрязла в грехе, что не видит света, приходится использовать средства тьмы.

– Я не понимаю вас, матушка.

– Дитрих не явился из самой преисподней. Кто-то его учил. Этого кого-то тоже надо найти. Возможно, это тот самый человек, что разорвал ткань мира над Эзенфелсом. Но некромант не назовет своих учителей по доброй воле.

Вот, значит, что он имел в виду, говоря «растрогаюсь и разболтаюсь», – имена, которые мог назвать, исповедуясь. Наставник. Может быть, родичи – ведь в самом деле, не взялся же он из ниоткуда.

– Нельзя разить зло, не запачкав манжеты в крови, – продолжала матушка Епифания. – Благая цель оправдывает любые средства.

Любые ли? Нет, не стану думать об этом. Я ничего не знаю о жизни. Наверное, они правы, а я… Нет, если я углублюсь в раздумья, запутаюсь окончательно.

Но все же в голове продолжали тесниться вопросы, не давали покоя, рвались на язык, и я выбрала самый безобидный:

– Так он не назвал учителя?