Buch lesen: «Козявка. Часть 3»

Schriftart:

ISBN 978-5-4483-4371-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Белая, как гусиный пух из подушки, кошка сидела спокойно на подоконнике и даже не подозревала, что за ней уже полчаса следят. Она то медленно смыкала веки глаз, засыпая, то вдруг резко широко открывала их, когда мимо окна пролетала какая-нибудь мелкая пичуга. Кошку звали простовато… Простое какое-то имя… Обычное… В общем, её звали Простовата, она даже похожа была из-за своей белой пушистой шерсти на вату. Полноценного хвоста, впрочем, у Ваты не было. Ей прищемило его, когда она пыталась проскочить в рыбный магазин через дверь, на которой было строго написано: «Кошек не впускать!». Вот её и не впустило. Хвост методично отвалился, и Вата стала жить своей, отдельной от хвоста, жизнью. Её это, однако, ничуть не смущало: Вата периодически вываливалась из окна и, несмотря на отсутствие хвоста и вопреки законам физики, приземлялась на все четыре ноги. Друзей у Ваты было много, даже была приходящая хозяйка. Дело в том, что у Ваты жил раб по имени Михаил Борисович. Рабом он был исправным: кормил, убирал, гладил её и всё такое. Иногда в гости к Михаилу Борисовичу приходила эта самая хозяйка – девочка по имени… Как же её… В общем, девочку все звали Козявкой. Она была воспитанная. Наверное, когда-то. А Вате от Козявки доставалось изрядно, за что Вата её уважала, но драла. Сначала Михаилу Борисовичу это не нравилось: приходилось разнимать их, или что хуже – разгребать последствия. Однажды, например, Михаил Борисович пришёл домой и обнаружил следующую картину. По обыкновению своему Козявка пришла в его отсутствие (у неё был свой ключ) поиграть с кошкой. Обнаружил же Козявку Михаил Борисович лежащей на полу, рука до крови расцарапана, в правой руке ножницы, а в метре от неё приклеенная скотчем к полу и смирившаяся с участью Вата. Вата изодрала Козявку, когда та начала её приклеивать скотчем, Козявка в свою очередь так измоталась, что уснула, невзирая на боевые ранения в виде четырёх царапин. Михаил Борисович спросил её: «Зачем ты её приклеила?». А Козявка лишь довольно ухмыльнулась, глядя на лысеющую кошку и на то, как Михаил Борисович выстригает у кошки из шерсти скотч, потому что последний был поразительно клейкий (то, что нужно для таких мероприятий).

Несмотря на всё это, Михаил Борисович прекрасно понимал, что Козявка и Вата очень любят друг друга, пусть и странной, но всё же любовью. Козявка не могла не прийти и не поиграть с кошкой, а кошка начинала скучать и мяукать под дверью, когда Козявка по каким-то причинам долго не приходила с ней поиграть.

В этот раз никакого коварного плана у Козявки по отношению к Вате не было: она играла в шпионов. Её задачей было как можно дольше оставаться незамеченной. Торжеству её не было предела: кошка в упор не замечала её вот уже полчаса. Тогда девочка перешла к наступлению, взяла в руки маленькую диванную подушку и прицелилась. Все последствия столкновения кошки с подушкой выразились в искреннем «мя-я-яу» и звуке пробуксовывающих по подоконнику когтей.

– Козявка, тебя не потеряют …э-э-э… дома?

– Михалыч, ну ты как неродной прям, так и говори – в детдоме. Вот вы люди все такие.

– Какие, ну какие мы?

– Боитесь обидеть неаккуратным словом, а вот поступком или положением вещей нет.

– В кого ты такая умная?

– Видимо в свою… э-э-э… маму. Воспиталку, то бишь.

– Она тебе как мать?

– Ага, а ты как дедушка. А кошка как бабушка и дочка одновременно. Маразм крепчает, – уже надевая сапожки, из прихожей ответила Козявка.

– Попьёшь чаю? – крикнул из кухни Михаил Борисович, но в прихожей уже хлопнула дверь, и из подъезда послышались слова песенки мамонтёнка, но почему-то на развесёлый мотив.

В детдоме девочку любили не все, а боялись все. Смешно говорить, что кто-то боится маленькую девочку, но она была сурова с теми, кто её обижал и беспощадна с теми, кто пытался её сломать. Детям, которые её обижали, она устраивала мелкие подлянки: ломала любимые игрушки, подсыпала соль в еду, запускала таракана (которых было предостаточно на кухне детдома) в кровати и тому подобное. Но это были крайние случаи, когда обидчики не понимали сразу. Конечно, она несла наказания: стояла в углу, оставалась без обеда или мыла посуду за всю группу. Зато ребёнок, обнаруживший подлянку, точно знал, кто её автор, и прекрасно понимал, что это – предупреждение и лучше бы перестать делать то, что делаешь. Сколько бы, правда, ни было конфликтов и врагов у Козявки, она никогда не жаловалась и не«стучала» на своих обидчиков, она всегда решала проблемы сама. Воспитательницам было тяжело с ней. Тяжело не физически, они просто не могли обуздать её силу и энергию. Козявка была умнее даже воспитательниц, многим это не нравилось. Одна новенькая воспиталка даже ушла, когда подняла руку на Козявку, за что получила единственное в жизни «донесение» от девочки вышестоящим органам, а заодно в местную газету. Но это был единственный раздутый до масштаба войны случай. Если подумать, Козявка была главной воспитательницей всех обитателей детдома. Взрослым она не давала плохо влиять на детей, а детей учила тому, что плохим людям достаются тараканы в кровати.

Кому-то она могла показаться жестокой, а кому-то – смелой и выживабельной.

Друзей у Козявки тоже было много. Это не были друзья на всю жизнь или друзья а-ля «в огонь и в воду». Это были союзники в битве при крепости Святой бабищи (директрисы детдома) против зомби, например. Или это были коллеги по организации «Щит» (основанной Козявкой же; в неё входили самые смелые воспитанники, которые защищают ботанов и изгоев). Каждый раз легенда была разной, а союзники, как правило, одни и те же.

В этот раз Козявка ушла из детдома без спросу. Просто так уйти, конечно, сложно, но не ей. Она всегда находила лазейку или способ сбежать. Поначалу её искали, перекрывали пути для побега. На двадцатый или тридцатый раз смирились, договорились, что в кармане всегда будет лежать записка с её именем, адресом детдома и телефоном директрисы, а также перцовый баллончик. Ничего она, конечно, в кармане не носила, кроме конфет. А работники детдома каждый день ложились спать с мыслью, что завтра нагрянут менты и загребут их всех за растрату детского ресурса. Встретили её по возвращению любимая воспиталка Ксюха и два кибер-ботана. Ксюха любимая, потому что молодая и многое разрешает, не ссорится, не выносит мозг и вообще просто добрая, понимающая, как мама. А кибер-ботаны с Козявкой дружат. Они, тоже не особо взрослые, целыми днями сидят с планшета в интернете и что-то хакают (насколько можно, конечно, хакать с планшета), чем заслужили доверие, защиту и одобрение Козявки.

Все дети уже поужинали, поэтому Ксюха достала из холодильника отложенную порцию, а сама куда-то ушла. Когда Козявка уже собиралась хлебнуть борща, внезапно на полу образовалось белое облако пыли, расходящееся клубами во все стороны. Как раз вернулась Ксюха, всплеснула руками и ахнула:

– Ты что устроила? А ну работай ложкой быстрее и шевели колготками в сторону спальни.

– Это не я. Впрочем, ты права, это я залезла на столовский холодильник высотой два с половиной метра и спихнула двадцати пяти килограммовый мешок муки.

– Точно, бредово звучит. Сам что ли упал?

– Не зна… – начала говорить Козявка, но в момент, когда перевела взгляд на холодильник, подавилась. На действительно высоком столовском холодильнике, на месте, где лежал мешок, восседала хитрая Простовата. Она щурилась и облизывала лапу.

– Живая? – нагнувшись к самому лицу Козявки, спросила Ксюха. – Чего ты подавилась-то? Будто призрака увидела.

– Не призрака, а кошку.

– Какую кошку? – спросила Ксюха, поворачивая голову к холодильнику. Никакой кошки на холодильнике не было.

– Ну вон же сидит, – а здесь кошка была.

А у Ксюхи не было. А у Козявки была.

– Та-а-ак, понятно, крышак поехал? С нариками связалась? А ну марш спать!

Козявка послушно спрыгнула со стула и направилась к выходу с кухни. Спорить и доказывать ей не хотелось, она уже сообразила, что видит кошку одна. Простовата тоже спрыгнула с холодильника, вертя своим коротким хвостом. Но Ксюха вдруг окрикнула Козявку:

– Слушай, мелкая, а кошка часом не твой воображаемый друг? У меня в детстве лошадёнка в духовке жила.

Козявка, не поворачиваясь, фыркнула и пошла спать. Простовата последовала следом.

В темноте детдомовской спальни Козявка лежала и думала, а рядом мирно сопела, свернувшись клубком, Вата. «Ты нереальная. Но и не воображаемая. Зачем мне воображаемый друг? Я не одинока, мне неплохо и одной, да и друга я могу найти себе вполне реального. Ксюха та же, Михрютка Борисыч или ботаны эти. Реальная Вата тоже мой друг, зачем мне она ненастоящая? Бред какой-то… Карандаши надо крепче держать, выпадут ведь… Ох, споткнулась! …Белая лапша в сугробе совсем незаметная…».

На следующий день девочка первым делом направилась к рабу кошачьему Михаилу Борисовичу. Михаил Борисович оказался не один, в гостях была компания молодых людей. Внезапно Козявка осознала, что Михаил Борисович, он же Михалыч, вовсе не Михалыч, а в общем-то молодой Мишка.

– Мишка Борисыч, я прям как дедушку только что потеряла, – потянула за подол рубашки Михаила Борисовича Козявка.

– Я тебе велел называть меня Михаил Борисович. К старшим надо относиться уважительно, я всё-таки лет на тридцать дольше тебя живу.

– Вот скажи, Михал Борисыч. Ты типа молодой такой, с понятиями, вроде не страшный, а бабы нету?

Компания прыснула, а Михаил Борисович покраснел.

– Ключи, – вдруг строго, но не зло сказал он.

– Ну ладно тебе, не обижайся. Лучше скажи, где Простовата?

– В комнате вроде спала. Не мучай её только, она что-то приболела.

В тёмной зашторенной комнате на хозяйской белой пуховой подушке (что обычно кошке не позволялось) спала Вата. Она мирно сопела и не подозревала, какой удар ей готовила судьба. И правильно делала. Вопреки обычному своему поведению, Козявка ничего не стала делать. Она села на кровать рядом с подушкой и просто смотрела. Спустяминут пять минут кошка открыла глаза и встретилась взглядом с Козявкой. Они смотрели друг на друга несколько секунд, за которые Козявка всё поняла. Вата действительно была больна. Где-то в груди легонько кольнуло и захотелось плакать. Козявка вдруг истошно заорала:

– Михалыч! Ко мне!

Михалыч влетел в комнату со шваброй наготове. Он ждал окровавленного поля битвы с горами трупов и стервятниками, и спешил на помощь к любой из сторон, которая либо больше в этом нуждалась, либо была ещё жива. Но ничего такого не было и он, успокоившись, поставил швабру в угол. Кошка от крика встрепенулась и подняла голову с подушки.

– Ну что кричишь? У меня же гости, напугала их. Ты в порядке?

– Михалыч, пообещай, что сегодня же отнесёшь Вату в ветеринарку, пусть её осмотрят, и пока не найдут причину болезни и не вылечат, не возвращайся!

– Вот ещё глупости. На кошке всё само заживёт. Симптомов почти никаких: ну, менее энергичная, тебя не дерёт, спит больше.

– Не заживёт, – на редкость серьёзно и грустно сказала Козявка, и Михаил Борисович увидел, что глаза её наполнились слезами, но виду она не подала.

– Ммм… Мучительница ты моя. Хорошо. Сегодня же отнесу. Но с чего ты взяла, что это что-то серьёзное? Простыла, может, немного. Отлежится и всё хорошо будет.

– Я что, плохо выразилась? Сегодня же! И вообще! Немедленно! Вот прям всей толпой и идите!

– Ну хорошо-хорошо, успокойся. Отнесу. Провожу ребят и отнесу.

Козявка сидела на диване в комнате и ждала возвращения Михалыча с кошкой. Прошло уже четыре часа, а их всё не было. На улице стало смеркаться, по потолку стали бегать тени и полосы света, шум потока машин стал громче, а на стене привычно тикали часы. «Может, он обманул меня? Сам сидит, наверное, в баре каком-нибудь с друзьями своими, оболтусами, а кошка наверняка под дверью в подъезде». Но проверить Козявка боялась. Хотелось верить в лучшее в людях. Особенно в Михалыча. Он был хорошим человеком, очень добрым и заботливым.

Наконец, в замочной скважине защёлкало, и в комнату влилась порция света из коридора. В комнату на полусогнутых вбежала Простовата и спряталась под тумбочкой. Козявка не сдвинулась с места. После недолгого шуршания одежды в комнату зашёл и сам Михалыч, он включил свет, увидел девочку и удивился:

– Ой, ты тут что ли? А чего в темноте сидишь? Ты покушала? И так вижу, что нет. Пойдём, поужинаешь хотя бы. Я думал ты в детдом вернёшься, знал бы – не оставил бы тебя тут одну.

– Что с Ватой? – всё ещё грустно спросила Козявка.

– А! Да! Представляешь, просидели сначала в очереди полчаса, потом то к одному врачу, то к другому. Рентгены, узи-музи. Ну всё как мы, врачи, любим. Завтра на операцию. Нашли образование, сказали, если бы ещё протянули, Дуся бы не выжила, и было бы поздно. А теперь всё точно хорошо будет, так что спасибо тебе. Ты молодец, Козявка.

Козявка просияла от радости, наполнившиеся слезами глазки сделались щёлками, а наружу показались маленькие белые зубки.

– Ты моя белка, – сказал Михалыч, и, сев рядом с Козявкой, приобнял её за плечики. – Не переживай больше, завтра уже домой принесу здоровенькую, будет в трусиках таких смешных ходить, как в памперсах. Будешь приходить кормить её?

– Обойдётся! – засмеялась Козявка и легко, глубоко вздохнула.

Она ещё не знала, что это не последнее призрачное предостережение.

От кислого огурца всё во рту свело, и девочка невольно скривила рожицу. На ужин у Михаила Борисовича была варёная картошка и бочковые огурцы. У Ваты – в честь пережитых ею страданий и проделанных махинаций – консервированная сардина в масле. Вата звонко чавкала рыбой, похрустывая рыбными позвонками, а Михаил Борисович жевал картошку и вглядывался в темноту за окном.

– Не темно уже ворон-то считать?

Михалыч ухмыльнулся, но взгляд от окна не отвёл:

– Мелкая, а ты вот скажи: ты это всерьёз про… эээ… девушку?

– Какую девушку? – решила поиздеваться Козявка. – Ту, которой у тебя нет? Хыхы.

– Гррр, да. Про неё. Ты всерьёз?

– А почему нет? Ты первый парень на деревне, глядишь, скоро сороковник стукнет, а ты всё неженатый и не замужем. Скоро лысина на башке пробьётся, будет как мишень с воздуха видна, птички целиться по ней будут. Тогда точно девушку уже не найдёшь. А почему, кстати, у тебя её нет?

– Ну-у-у, как-то не задалось… Когда-то отношения были, жениться даже собирался… Потом случай был… В общем, не сложилось.

– О-о-ой, погоди, сейчас сопли на кулак намотаю. Есть тряпка? Я тут наплакала тебе на пол, надо вытереть, – засмеялась Козявка.

– Ну вот что ты понимаешь. Не буду тогда ничего рассказывать, – Борис Михайлович отошёл к плите и налил в кружки с чайными пакетиками кипяток, немного помолчал и всё-таки продолжил: – И потом… Я же врач, целыми днями на работе, ты и сама знаешь. Иногда на скорой работаю, врачей совсем не хватает… Плюс я работу в лаборатории возобновил, исследования провожу.

– Пилюлькин… В спасители заделался? Так и помрёшь в одиночестве, – холодно сказала Козявка.

– Почему сразу в одиночестве. Ты вот у меня есть.

– Ха! А если меня завтра усыновят и увезут в Урюпинск? Тогда точно в одиночестве помрёшь над письмом в Урюпинскозадрипинск.

– И в кого ты такая умная? По горшкам дежурная.

– Во-о-о! Уже лучше. Чувство юмора просыпается. Продолжай в том же темпе, и к концу века мы найдём тебе соседку по кладбищу.

– Боже упаси. Пойдём, я лучше провожу тебя, поздно уже одной тебе ходить, да и потеряли, наверное, – сказал Борис Михайлович, проходя в прихожую и доставая из шкафа маленький плащик.

– Только не надевай на себя, порвёшь.

– И кстати. Это не я в спасители заделался, – подмигнул, улыбаясь, Борис Михайлович. – Хорош врач, который кошку свою чуть не угробил. Если б не ты…

– Не было б тебя, тебя, тебя, – пропела Козявка и влезла ногами в старенькие резиновые сапожки жёлтого цвета, похожие на резиновых утят в ванне.

Во всём детдоме, кроме проходной, уже не горел свет, Козявка опять пришла после отбоя, и это грозило смачным (хоть и не болезненным) подзатыльником от Ксюхи. Михаил Борисович дёрнул за дверь, но она оказалась закрыта, и с шипящим «тссс» Козявка тихонько постучала в оконное стекло проходной. Через мгновение щёлкнул замок, дверь распахнула Ксюха. Она была в ночной рубашке, в каких-то бабушкиных тапочках и с распущенными волосами.

– Ты что не могла платье вечернее надеть? Знала бы, что ты так выйдешь к людям, вообще бы в этот детдом не пришла. Стыд и срам, стыд и срам, – на мотив «Мойдодыра» сказала Козявка.

– Спасибо, – благодарно глядя на Михаила Борисовича, Ксюха схватилась одной рукой за капюшон девочки, втянула её в проходную, а другой рукой захлопнула дверь.

– Невежливая какая. И неблагодарная, – поправляя плащик, пробубнила девочка.

По своему обыкновению Ксения Львовна должна была ответить Козявке что-нибудь колкое, остроумное и повелительное. Но Ксюха промолчала и покраснела.

Простоваты рядом с Козявкой больше не было. Не было её и в кровати у девочки в большой детдомовской спальне, не было на холодильнике. Настоящая Вата мирно спала на подушке рядом с Михаилом Борисовичем, ничего не подозревая о завтрашней операции. Девочка ещё раз облегченно вздохнула и уснула.

Утром прямо в спальню зашла директриса и устроила разгромную прилюдную словесную порку. Примерное содержание Козявка передала бы так: «Хде ты шлялась до ночи? Я тебя ростила, я тебя кормила, а ты ж меня пидманула». На что Козявка ей отвечала примерно так: «Я паспорт свой, конечно, не съем, у меня его нет, но улечу, убегу, испарюсь, я на тебе никогда не женюсь. И ищите-свищите потом меня, вас посадят за такую пропажу. Сама же и „стукну“, что курица не досчиталась яиц». На что директриса – как, впрочем, и всегда – покрылась красными пятнами, схватилась за сердце, и удалилась в свой замок, побеждённая самоотверженной Козявкой Дарк. Все смотрели, как на очередную серию мыльной оперы про рабыню Изауру. Все знали, что это не более, чем спектакль. Директриса пыталась запугать остальных, чтобы они не убегали также, как Козявка, потому и порка устраивалась всегда прилюдная и когда все в сборе. А Козявка давала понять, что сбегать насовсем она пока не собиралась, но и запереть себя в высокой башне не даст, поэтому её статус временного беглеца сохраняется.

Один из ботанов зычно цокнул и помотал головой, осуждая не Козявку и директрису конкретно, а как бы всю жизнь, миропорядок и законы существования в целом. Ещё пара человек поддакнули ботану, и дети начали одеваться. Утро началось замечательно.

В этот день всему детдому предстоял поход в зоопарк. Мероприятие ответственное, всеми детьми любимое. Но Козявка не любила ходить в зоопарк, да и зоопарк, точнее работники зоопарка её недолюбливали после того, как она напугала горного козла в открытом вольере, а он от страха перепрыгнул через забор и носился по всему зоопарку два часа, пока его не поймали. Козёл, кстати, заслужил такое отношение, так как укусил девочку, когда она потянулась погладить его морду.

Козявку было решено оставить в детдоме. Кроме того (и это был подарок судьбы), дежурной в детдоме осталась Ксюха. Вдвоём на весь детдом, вот это везенье. Ксюха предложила ненадолго прогуляться вблизи детдома. Козявка взялась за руку девушки. По пути, проходя мимо мусорных баков, они увидели собаку, которая вяло рылась носом в мусоре возле бака. Собака была очень худая, рёбра выпирали наружу, как ненадёжный каркас, уши висели унылыми тряпочками, а шерсть торчала лысеющими грязными пучками. В общем, зрелище не из приятных. Козявка не отличалась острой чувствительностью к таким вещам, как и Ксюха, но собака произвела неизгладимое впечатление. Козявке показалось, что что-то не так, когда спустя минут десять, уже в другом дворе возле угла дома она вновь увидела эту собаку. Спутать её было невозможно. Собака сидела и смотрела на девочку, моргая воспалёнными глазами. В течение следующих двадцати минут девочка видела собаку ещё три раза. И каждый раз она сидела, стояла или лежала, глядя на Козявку. В последний раз собака пошла следом за ними, и, тогда Козявка спросила Ксюху, видит ли она собаку. Та удивлённо и озабоченно посмотрела на Козявку, помотала головой, но ничего не сказала.

– Ты думаешь, это опять мой воображаемый друг? – спросила Козявка.

– Ммм, скорее нет, чем да. Но…

– Ты кого тут психом назвала? Вот я тебе щас! – Козявка выдернула руку из руки Ксюхи и начала колотить кулачками по Ксюхиной попе.

– Успокойся, истеричка ты моя. Что за собака-то?

– Та, голодяйка возле мусорки. Пойдём вернёмся, а? Ну пожалуйста!

– Только для успокоения твоей совести.

Они вернулись, и на удивление Козявки, увидели всё ту же картину. Только собака уже лежала среди мусора, опустив голову на лапы. Девочка стояла и смотрела, приоткрыв рот.

– Да что с тобой, мелкая? Ты меня пугаешь. Тебе его жалко? Ну, тут ничего не поделаешь, это жизнь, естественный отбор. Кого-то в сумках на дискотеку таскают и кормят отборной говядиной, а у кого-то вот такая судьба.

– Глупыха, это тут не причём. Помнишь, я видела кошку тогда? Теперь эту собаку видела…. Мне нужно кое-что проверить. Пойдём в магазин, купи сосиску.

– Какую ещё сосиску? Собаке что ли? Я воспиталка в детдоме, я не прокормлю всех бездомных собак сосисками.

– Купи. Одну. Сосиску.