Buch lesen: «Дурочка Надька. Про меня. Про вас. Про нас»

Иллюстратор Наталья Блинкова

© Наталья Берязева, 2020

© Наталья Блинкова, иллюстрации, 2020

ISBN 978-5-4498-1250-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ТАКАЯ ПЕСТРАЯ РАЗНАЯ ЖИЗНЬ

Дорогой читатель!

Эта книга собрана из лоскутков. Как старое одеяло моей бабушки. Перед сном я очень любила его рассматривать. Какие-то кусочки, как правило, из темной и жесткой ткани, мне не нравились. Я старалась побыстрей перевести взгляд на что-то более яркое и веселое. А там были лоскутки из веселого ситчика, приятного на ощупь поплина, попадались и холодноватые, но благородные на вид и торжественно блестящие атласные вставки. В детстве мне казалось, что ярких кусочков на одеяле гораздо больше, чем темных. Но я выросла. И с каждым моим новым приездом одеяло все больше и больше теряло свою веселую расцветку. Я заметила, что перед сном я все чаще и чаще поглаживаю именно темные кусочки и почему-то вздыхаю. Так писались и мои истории. Какой кусочек жизни я рассматривала, таким и получалось мое одеяло. И вам выбирать: шерсть, ситец, поплин, атлас, сатин или легкую бумазею.

ЛОСКУТКИ

Дурочка Надька

Якшимбаиха, – так звала соседку мама.

Вечно всклокоченная, оручая, бесконечно матерящаяся, она появлялась по вечерам. Она была как фурия, как молния, она ругала всех налево и направо, она была просто неуправляемой. А если выпивала лишнего, то это было вообще стихийное бедствие.

Сейчас, когда я давно перешагнула ее возраст, тот самый, который я хорошо запомнила, я пытаюсь проанализировать, что эта была за женщина. Что за характер и судьба.

Улица Клюквенная. Окраина провинциального городка. Улица на болоте. Здесь построили бараки на два входа. Две комнаты, разделенные общим тамбуром. И двери одна против другой. Я не помню, кто жил с Якшимбаихой. В моих воспоминаниях она занимает весь барак. У нее две девочки. Сильно старше меня. Первая Надя очень странная. У нее большая голова и маленькое тело. Замедленная речь-мычание и общая заторможенность. Но она очень добрая. Её можно просить обо всем. Она отдаст последнее. В школе ее жалеют и, не поверите, никто над ней не смеется. А в старших классах у нее появляются даже ухажеры.

Вторая Любка. Вся в маму. Оторва. Громкая, шумная, неуправляемая. В школе учится так себе, зато от парней отбоя нет.

Якшимбаиха в общем была тетка хорошая. Но выпивала и сильно любила мужчин. Как говорили соседи, слаба была на передок.

Новые женихи у нее появлялись минимум раз в месяц. На некоторое время она затихала, доставала свои крепдешиновые платья и по вечерам под ручку выходила с кавалером «в кино». Её приподнятые надо лбом волосы, ярко накрашенные губы, туфли-лодочки – все говорило о ее женском счастье.

Она легко и молодо перепрыгивала через грязь, придерживая свою выходную сумочку на животе, чтобы не дай Бог уронить, она становилась просто ангелом. Девчонки в это время драили барак, стирали шторки и вздыхали спокойно: «Мама успокоилась».

Но проходило пара-тройка недель, и в бараке напротив начинался ор на всю улицу. Это Якшимбаиха выгоняла очередного «мужа».

Странная Надька все равно защищала мать и никогда ее не ругала.

Она хорошая. Только несчастливая.

Не поверите, но с Надькой у меня была даже какая-то дружба, хотя она по возрасту была меня сильно старше. Ведь в детстве 6—7 лет – это огромная временная пропасть.

Но Надька никогда мне не казалась старше. Она была вечным ребенком, тем более она навсегда осталась ростом не более 140 сантиметров. Это сейчас бы мы сказали, что была она ребенком особенным, с синдромом Дауна, но в наше время никто таких детей в отдельную группу не выделял. Странная да и все. Точнее дурочка.

Она дотянула до восьмого класса в обычной школе, а потом ушла в швейное училище. Работать она умела. Нет, сама она придумать модель не могла, а вот обметать швы, подрубить, починить, оверложить – с этим она хорошо справлялась. И, кроме того, была очень дисциплинированной и послушной.

Никогда и ни в чем не могла отказать.

Так что вечерние смены, авралы – все это доставалось ей, когда уже на швейной фабрике работала.

Она только склонит свою огромную голову, мол, хорошо. Сделаю. И промычит что-то невнятное.

Чтобы вы поняли, какая она, лишь приведу один случай.

Я уже сказала, что город наш стоит на болоте, и весной он превращается в огромную грязную лужу. К нашим дальним улицам ведет деревянный дощатый тротуар, от времени превратившийся в редкие и одинокие досточки, по которым нужно очень аккуратно скакать, чтобы не ухнуть в соседнюю канаву.

Я тороплюсь в кино. Я не в сапогах, а в туфлях. Перекресток и кончается тротуар, а впереди только грязь и лужи. Метров десять не менее, которые не обойти никак.

И появляется Надька, которая ниже меня на полголовы. Она в сапогах.

– Давай я тебя перенесу? Я бы дала тебе сапоги, но они тебе будут малы.

Надька говорит нечленораздельно, но ее можно понять. Да и мы все привыкли к ее мычащей речи.

Я стою у лужи и сомневаюсь.

Надька меня ниже. Но на вид крепкая. Она такая, как прямоугольник. То есть должна выдержать.

Она предлагает мне ухватиться за шею, то есть сесть на закорки, а она будет меня поддерживать.

Так и сделали.

Первые три метра, Надька кряхтит, но тащит.

Ей очень тяжело. Я это чувствую.

Еще три метра.

Ну еще чуть-чуть.

Надька падает на краю лужи, но меня успевает поставить на сухое место.

Я только чуть-чуть замаралась.

Надька же упала почти плашмя.

Пальто, руки, чулки, даже подбородок – все в грязи.

Но Надька довольна.

Она мычит: «Иди, я вымою все. Иди».

Я машу ей рукой, оглядываюсь и бегу в кино.

Потом мне расскажут, как орала в тот день Якшимбаиха, что Надька испортила одежду.

Что, мол, дура она и есть дура.

Я не знаю, где Якшимбаиха сейчас, где ее дочь Любка, а вот про Надьку знаю.

Не поверите, но она вышла замуж.

За сильно пьющего мужчину с двумя детьми.

Сама она не могла иметь детей, потому с радостью приняла чужих.

Когда она вошла в семью, девчонкам уже было 7 и 10 лет. Они росли без матери, но Надьку признавать не хотели.

Потому что дура и уродка.

Еще и мычит.

Надька, как всегда, не обижалась, а только мыла, стирала, убирала. С получки покупала девчонкам обновки, незаметно подкладывала самое вкусненькое.

Никогда и ни за что их не ругала.

Научилась заплетать косы, вязать мягкие кофточки и носки.

Через некоторое время, когда муж по привычке поднял на Надьку руку, девчонки встали на ее защиту.

«Не трогай маму!» – в голос заявили они.

«Сам можешь уходить, а ее не трогай. Она очень хорошая».

Детские души – они быстро понимают, где добро, а где зло.

А Надька по-настоящему была доброй.

Муж однажды не вернулся домой.

Пьяным попал под поезд.

Надька все сделала, как положено.

Похоронила с заботой и любовью.

И снова мыть, стирать, убирать, вязать.

Еще и в ремонт брала вещи. Кому подшить, подштопать – никому Надька не отказывала.

И девчонки всегда при ней.

Так незаметно и выросли.

Младшая заканчивала школу, старшая училась заочно в институте.

Сама приняла такое решение, чтобы не бросать маму с сестрой.

Девчонки выросли по-настоящему хорошими. И в учебе у них не ниже четверки, и дома полный порядок.

Помимо Надькиной зарплаты и подработок, еще держали кур, был и свой огород.

Жили не богато, но тепло и уютно.

На следующий год и другая девочка в институт поступила.

На очное.

Немного погодя старшая замуж засобиралась. И малыш родился. И снова Надька стирает, убирает, шьет, качает, баюкает.

Дочка диплом защищает.

И все идет своим чередом, незаметно и легко для девочек.

Стала Надька прихварывать, да все отмахивается. Мол, сразу нездоровая родилась. Чего уже? Сколько Бог даст и на том спасибо. И так жизнь ее балует.

Умерла неожиданно. Потянулась за чашкой в буфете, ей все несподручно было, маленькая потому что, неожиданно охнула и присела.

И больше не поднялась. Потом врачи сказали, что какой-то тромб оторвался. И все.

Про Надьку и ее жизнь я узнала случайно.

Я приехала в родной городок, чтобы сходить на могилку папы.

Я сидела напротив его портрета и мысленно с ним разговаривала.

Мне очень многое хотелось ему сказать. Неожиданно подошла молодая женщина.

– Извините, пожалуйста, у вас нет случайно лопаточки, я вижу у вас свежие цветы посажены, я в спешке свою дома на столе оставила.

Я достала лопатку и протянула ей. Я вспоминала папу, детство, улицу Клюквенную. На душе было покойно и светло. Вернулась женщина.

– А я знаю вашего папу. Мне мама рассказывала. Вы на одной улице жили.

– А кто твоя мама?

И она назвала мне имя Надьки.

Видимо, на моем лице было такое удивление, что женщина поторопилась объяснить.

– Нет, не родная. Приемная. Вы же знаете, что она не могла иметь детей.

А вот мамой быть могла.

Отличной мамой.

Мне ее очень не хватает. Очень.

Вместе с Олей я подошла к могилке Надьки. Дурочки Надьки.

С портрета на меня смотрела она. Такая же большеголовая, губастая, только совсем седая. Смотрела как всегда по-доброму и ласково. И я почему-то заплакала. Неожиданно.

Потому что никакая она не дурочка Надька. Она как раз самый настоящий человек, у которого нам всем надо было учиться добру, терпению и приятию.

И она сделала больше, чем все мы с нашими дипломами, наградами и учеными степенями.

Спасибо тебе, Надька!

И прости.

Девочка в розовом платье

Как она завидовала девчонкам, которые на перемене доставали румяное, вкусно пахнущее яблоко и начинали его грызть.

Она, конечно, просила: «Дай откусить!», – и иногда ей давали чуточку этого румяного чуда. Но всего лишь чуточку. А ей хотелось целиком, чтобы впиться зубами в эту душистую мякоть и чтобы был полный рот. И глотать-глотать эту вкусноту.

Но увы. Её родители не работали в торговле, а в магазине таких яблок даже перед Новым годом не выбрасывали. Так что приходилось лишь сглатывать слюну и злиться.

Да, злиться. Потому что это не она ест это яблоко, что она хуже своей соседки, которая всегда имеет вкусные сокровища в своем портфеле.

Иногда она злилась и на родителей. Почему они не богатые? Почему не могут доставать дефицит? Почему она должна быть хуже других. Хотя одноклассница с яблоками была всего одна, ну и что. Она хуже ее получается. А она так не считает. Вот еще немного подрастет, закончит школу, а потом будет так, как она хочет. И все у нее будет. И яблоки, и виноград, и красивые платья. Терпеть-то осталось всего год. Лишь бы закончить школу. На выпускной бабушка ей сшила розовое платье. Красивое. Точно по фигурке.

– Как статуэточка, – приговаривала бабушка, примеряя платье.

– Ох, красавица ты у нас. Парни все будут твои.

Нет, ей не нужно было всех. Зачем ей разные нищеброды. Она размениваться на одноклассников не будет. Она найдет того, кто даст ей все, что она хочет. Конечно, много-много яблок, фруктов, шампанского. Ну, чтобы как в кино красиво все было.

С выпускного вечера она пошла домой одна. Одноклассники напились, разбрелись по парочкам. Она не захотела. Ведь у нее были другие планы. Недалеко от дома рядом с ней притормозила модная машина. Большая, красивая. Из окна высунулось лицо мужчины хорошо за 40. Он был празднично одет: светлый костюм, стильный галстук. Прямо мужчина с обложки.

– Девушка, вас подвезти? Нельзя такой красивой ходить одной.

– Мне рядом, я уже пришла.

– Ничего, садитесь. Хоть капельку, но подвезу.

Мужчина вышел из машины и галантно открыл перед ней дверь. Разговорились. Она рассказала, что идет с выпускного, что ей там стало скучно.

– Как дети ведут себя. Напились. Ничего интересного. Своих одноклассников в качестве кавалеров она вообще не рассматривает.

– Тебя же дома не ждут? Поехали тогда ко мне? Что ты хочешь?

Потом было все, как она хотела. Много яблок, шампанское, конфеты. Милые подарочки. Он был женат. Приезжал за ней раз в неделю, чтобы увезти на квартиру, которую он снимал специально для нее. Нет, она в него нисколько не влюбилась. Ему уже было почти 50. «Старый совсем», – думала она, но ей очень льстило, что он ухаживал за ней и баловал ее. Наконец-то она имела все, что хотела. Ну а все остальное, чем она ему платила, да ладно, маленько потерпеть и все. Делов-то. Зато у нее наконец-то богатая и сытая жизнь. Ведь он и денег ей на мелкие расходы дает. Так что теперь в институте она не стреляла сигаретки на перемене и не заглядывала в рот жующей подруге. Она спокойно шла в столовую и выбирала то, что хотела. Единственное, что ей не нравилось в этих отношениях, что она не могла никому ничего рассказать. Потому что ее любовник был в городе известным бизнесменом, а ему лишний раз светиться было нельзя. А так иногда хотелось похвалиться, рассказать, какой он крутой и как он ее любит.

На даче ночью ей стало плохо. Неожиданно открылось кровотечение, которое невозможно было остановить. Родители напугались, срочно начали звонить знакомым докторам, чтобы проконсультироваться и узнать, что им делать. Её привезли без сознания в ближайшую районную больницу, где у матери был знакомый врач. И тут же увезли в операционную. Она очнулась под утро. Рядом сидела зареванная мать.

– Извини, ты звала отца. Но я не знаю, как ему сказать. Он не поймет. Он не выдержит.

– А что со мной?

– Внематочная беременность. Ты могла умереть, если бы мы хоть капельку промедлили.

Хорошо, что наш знакомый ради тебя вышел не в свою смену.

Когда мать ушла, она долго лежала и думала, что, оказывается, он ее обманывал. Говорил, что с ней ничего не случится. Что он с ней понарошку. Что не позволит, чтобы с ней что-то произойдет. Он терпеть не мог презервативы. Она вспоминала его мокрый рот, его липкие руки, когда он сжимал ее в своих объятьях, его стоны, когда он со всей силы наваливался на неё.

– Нет, он просто так от меня не отделается.

– Я ему все скажу. Я потребую.

Что, она еще не знала. Но понимала, что теперь она может просить у него больше. Хватит подачек, пусть заплатит за то, что он с ней сделал. Вернувшись домой, она бросилась ему звонить. Она кричала в трубку, что он гад, что так не поступают. Что он должен оплатить ее боль и позор. А то она расскажет все родителям, она его опозорит. В четверг, как обычно, она ждала его звонка. Чтобы ехать к нему. Он не позвонил. Ни в этот четверг, ни в следующий. Она поехала к нему на работу. Секретарша сказала, что Сергей Георгиевич уехал в командировку и нескоро вернется.

– Ему что-то передать? – ехидно спросила она. Или ей это только показалось?

– Как вас представить?

Она со злостью хлопнула дверью.

Все, красивая жизнь закончилась. Дома она взяла большие ножницы и изрезала любимое розовое платье на кусочки. За то, что оно было розовое. За то, что именно в нем он ее встретил. За то, что розовые очки спали. И она больше не принцесса. Сказка закончилась. А потом она долго плакала, лежа на кровати в увядших лепестках платья.

Разные сапоги

Ох, как она умела задорно смеяться. А еще легко садиться на колени к незнакомым мужчинам. Они вначале терялись, а потом, видя длинные ноги и всегда улыбающееся лицо, расслаблялись и начинали приобнимать красивое тело, которое неожиданно стало таким близким и доступным.

Она любила шокировать, удивлять, покорять, сводить с ума, заставлять делать то, что она хотела. Нет, она не была алчной, той самой волчицей, которая всегда в погоне за жирной добычей. Она просто любила жить, смеяться до икоты, флиртовать, выдавать авансы.

И все. Ей нравилось чувствовать свою женскую силу. И не более. Она ничего не просила и даже бы обиделась, если бы ей предложили что-то взамен на ее любовь. Она просто так жила. Взахлеб. Если ей нравился мужчина, то она влюблялась и отдавала себя всю без остатка, не заглядывая в его кошелек и не требуя подарков. Ведь сама любовь уже подарок. А у нее ее было много. Потому она была не жадная на любовь. И вот она сидит в кабинете большого начальника. Он симпатичный. Только слишком холеный. Сразу видно чей-то протеже или папенькин сынок. В чуть за тридцать на такие должности не назначают. Костюм с иголочки, галстук, рубашка с запонками. С запонками! В провинциальном городе!

Она сидела на столе и болтала ногами. В этом кабинете она по работе. Интервью. Она журналист. Очень толковый, между прочим. А он просто мужчина. Красивый и такой прямо с картинки. Вот и смеется, вот и хохочет, стараясь его поддеть и зацепить. Он же в свои слегка за тридцать уже весь правильный как сотни раз выверенный формуляр. Вот она и хочет его заполнить. Только по-другому. Не так, как он привык. Она ему нравится. Она это чувствует. Потому он не спешит отвечать на ее заготовленные вопросы. Вот уже коньяк на столе. Лимончик аккуратно порезан на дольки. И жутко дефицитные конфеты.

– Выпей, – он ее умоляет.

– Не хочу, – смеется она. Я не люблю алкоголь. Он мешает работать. А ей сегодня надо еще много чего успеть. Если что, то у нее двое детей и надо поторопиться забрать их из детского сада. Он, однако, неумолим.

– Выпей, такого коньяка тебе еще никто не предлагал. Я сейчас отправлю секретаршу домой, и мы будем одни.

– Хорошо, уговорил.

Она легко выпила крохотную рюмочку и закусила лимоном. Вкусно, да, такого она еще не пробовала. Привкус как у пережаренного сахара, который они с братьями плавили на ложках в ее родном провинциальном городке. Да, тогда конфет не было, а расплавленный сахар чем-то напоминал петушка на палочке. Они держали ложки над огнем в печке, а потом просто сосали эти медные ложки, пока они не становились идеально чистыми. А тут коньяк со вкусом детства. Она выпила еще рюмку. И снова вспомнила братьев, которые были ей и няньками и мамками.

– Ты чего перестала улыбаться? Ты же так заразительно смеешься.

Походкой жирного и закормленного кота к ней подходил начальник. Он уже запер дверь и жаждал любви. Той, о которой она не мечтала совсем. Флирт, да. Поулыбаться, да. Ну, посидеть на коленях. А дальше она уже и не рассматривала. Ей зачем? Она замужем и у нее дети. И муж, куда с добром, как говорит мама. Но начальник так не думал. Он резко задвинул ее на стол и начинал сдирать с нее одежду.

– Э, вы чего?

От неожиданности она даже перешла на вы.

– Я не хочу!

Но тот, который только что был застегнут на все пуговицы, который боялся лишним словом себя как-то проявить, просто впал в ярость. Он жаждал, желал, требовал любви. Здесь и сейчас. Быстро. Она была в шоке. В ужасе. В страхе. В опасности. Она начала его отталкивать, бить по лицу, успокаивать, требовать остановиться. После получасовой борьбы, уже лежа на полу, собираясь с силами, она подумала, что его оскорбила, сказала что-то лишнее, потому что он как-то обмяк и ослабил хватку.

Вот он встал. Поправил воротник рубахи, вставил запонки, что лежали на полу. Застегнул пиджак.

– Пошла вон. Я хотел сделать тебя счастливой. Чтобы ты знала, какой бывает красивая жизнь. Ты ее недостойна. Так и будешь ходить в разных сапогах. Ты свой выбор сделала.

Она ехала на трамвае и плакала. Да, он прав. У нее нет даже денег на сапоги. Они у нее действительно разные. Это мама, ее слепая мама, желая ее поддержать, прислала их ей. Она была так счастлива, что смогла их ей купить, достать. Чтобы дочь ни в чем не нуждалась. Просто работала. Мама не могла видеть, что один сапог был коричневый, а другой темно-фиолетовый. Ей просто дали не кондицию в магазине, а она от радости и не заметила. Конечно, она все сразу увидела, когда получила посылку. Но выбора не было. На дворе была поздняя осень, и надеть ей было нечего. Она смеялась, что она одна такая в этих сапогах, что ни у кого подобных больше нет. Муж молчал, потому что ему сказать было нечего. Вот она и ходила в разных сапогах, смеясь и шутя. Начальник это увидел иначе. Нищая девчонка, которую он хотел осчастливить, не приняла его предложение. Значит, он сделает так, чтобы она осталась такой навсегда. Нищей в разных сапогах. Да, он оказался злопамятным. С работы ее уволили по статье «несоответствие занимаемой должности». Из города пришлось уехать. А сапоги пришлось носить еще долго, потому что заменить их было нечем. Она по-прежнему смеялась, даже хохотала, и иногда садилась на колени к мужчинам. Просто так. Но никогда больше в кабинетах больших начальников. Потому что ее женская власть здесь уже кончалась. Здесь были другие правила игры. Она усвоила этот урок.

Эзотерика

Знакомая обрывала телефон.

– Ну, ты скажи мне, скажи, это правда?

Я вчера к гадалке ходила, она наворожила, что он мне изменяет.

– Э, Соня, ты чего?

– Сколько сейчас времени?

Я глянула на часы. Было половина второго.

– Ну а че, ты же моя подруга, ты меня выслушать не можешь?

– Я же спать не могу.

– Скажи, это правда?

– А я откуда знаю?

– Ну как откуда? Ты же сказки пишешь, мир иначе видишь.

– Ну, там чувствуешь его, понимаешь

– Я же из-за тебя даже Зеланда купила, только нет времени читать.

– Ты мне объясни, а?

– Вот она мне сказала, что он бежит от равнодушия, неуюта, от моего контроля.

– Какого контроля? Я же вообще его не контролирую.

– Ну да, дома сама знаешь, не всегда порядок.

– Но он сам что лучше?

– Кроме своего компьютера никого не видит.

– Даже с ребенком не играет. Некогда ему.

– И вот это, прости чмо, мне изменяет?

Я плелась на кухню, слушала бесконечный треп Соньки, потом машинально заваривала кофе и мечтала лишь об одном, чтобы она замолчала.

– Э, подруга, ты чего молчишь?

– Он что мне точно изменяет?

Я не знала, что ей сказать. Потому что и без гадалки было ясно, что брак разваливается.

Что хозяйка она хреновая, что кроме денег ее ничего не интересует, что всему приходит конец. Даже любви, тем более, если она потребительская.

Сонька замолчала.

– Что, все так погано? Все правда?

– Но у нас же ребенок, и что делать?

– Увы, я могу написать сказку. Даже со счастливым концом.

Но это уже не поможет.

Потому что поздно.

В трубке было долгое молчание.

А потом я услышала плач.

Горький и неутешный.

И мне, сказочнице, уже нечего было сказать.

Тут уже никакая эзотерика не поможет.