Buch lesen: «Вера»
© Наталия Рай, 2017
ISBN 978-5-4485-8793-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Екатерине Асатуровой,с благодарностью
Если душа родилась крылатой —
Что ей хоромы и что ей хаты!
Что Чингисхан ей – и что – Орда!
Марина Цветаева,18 августа 1918 года
Глава 1. Завещание
Вера жила в детском доме. Так получилось.
Чем детский дом отличается от, например, интерната? Детдомовцы ходят, хотя и не всегда, в обычную школу. Интернатовцы всегда учатся в своей школе, при учреждении.
Иными словами, у детдомовцев больше свободы в передвижении. Хотя, в зависимости от возраста, вынуждены терпеть сопровождение старших. Но, взрослея, получают право передвигаться по городу самостоятельно.
Ограничение по времени, к которому следует вернуться в детдом, существует, тем не менее. Во-первых, волнуются те, кто за тебя отвечает, а волнуются все сотрудники, во-вторых, твоя неявка к назначенному времени нарушает распорядок дня других детдомовцев, с которыми ты делишь помещения и занятия.
Но это – в порядке вещей. Бывают вещи и похуже. Из таких вещей похуже, на данный момент, было то, что Выдра, недавно пришедшая к ним воспитательница (в обиходе – воспа), объявила Вере самую настоящую войну.
Нет, поначалу Вера к ней никакого интереса не проявляла, пришла и пришла. Мало ли их, случайных, тут перебывало…
Однако, Выдра, то есть Ветрова Дарья Родионовна, немного освоившись, решила привлечь именно Веру на службу интересам порядка и прочих непреходящих ценностей.
Вера была человеком неоднозначным. С одной стороны, на её слово можно было положиться. С другой – подружиться с ней удалось только Кате да Вячеславу, в обиходе – Славику. И это при количестве детдомовцев больше полусотни, причём примерно четверть из них – ровесники. Да в школе около тридцати одноклассников. А поди ж ты.
В какой-то день Выдра вплыла в закуток холла спального корпуса, где Вера обычно читала, присела на свободный табурет и затеяла с Верой неспешный разговор. Беседа, поначалу светская, постепенно и плавно перетекла в назидательную, а вскоре последовал и вроде бы неизбежный вывод:
– Так что если ты, Вера, не сочтёшь за труд информировать меня о поступках окружающих, нам (воспам, что ли?) удастся навести здесь настоящий порядок.
Вера никакой надобности в изменениях существующих порядков не видела, поскольку постоянные сотрудники и так установили здесь такой порядок, чтобы детдомовцы хотя бы временами чувствовали внимание и заботу. Но в любом случае она молчала бы. Она и продолжала молчать, никак не реагируя на странное предложение, как и на всю эту так называемую беседу. В самом лучшем случае она кивала (или не реагировала вовсе), а всё прочее время умудрялась смотреть словно бы и воспе в лицо, но вместе с тем – сквозь неё.
– Можешь ответить?
Вера ответила:
– Ни за что.
Выдре, видимо, показалось, что она ослышалась. Какая-то шмакодявка, которая от неё зависит на все сто процентов, вдруг отказывается выполнять такую простейшую просьбу.
– Ты хорошо подумала?!!
Вера даже не пошевелилась, продолжая смотреть в ту же невидимую даль, которая находилась прямо за спиной Выдры.
С воспы в какое-то мгновение слетела вся её томность, воспитанность и прочие качества, которые позволительно было лицезреть бросам (то есть детдомовцам, оставшимся без родителей или брошенных оными в самом начале их короткой ещё жизни, которые стали таковыми по разным причинам, но ведь стали!) в минуты её благоволения.
Ну вот, Вера так и знала, что Выдра – слишком мягкая кличка. Которую воспе прилепили из-за её инициалов. А клички следует лепить по иным характеристикам!
Уже уходя, Выдра добавила:
– Ты об этом очень пожалеешь! Ты даже не представляешь, как пожалеешь!
Почему же, диапазон неприятностей, которые могли причинить Вере или любому детдомовцу, был весьма обширен.
Но Выдра на то и Выдра, чтобы придумать нечто новенькое.
Учились они в обычной школе, но домашние задания выполняли, естественно, в детдоме. В так называемых комнатах для занятий, которые вполне могли бы именоваться классами.
Раньше было как? Поскольку Вера училась не просто легко, а очень легко, с лёту, то домашние задания она выполняла ровно столько времени, сколько требовалось на то, чтобы эти задания записать в тетрадь. А примерно через полчаса она открывала художественную книгу и наслаждалась чтением.
Выдра это обнаружила молниеносно. Книга была отнята, а Вере был устроен мгновенный экзамен по всем предметам, по которым на завтра предстояли уроки. Вера ответила, не затруднившись ни на одну секунду. Почему и получила милостивое позволение вернуться на своё место. Вернувшись, она тут же открыла книгу, по которой надлежало выучить отрывок на послезавтра. Понятно, что отрывок этот она давно знала, а потому продолжила читать дальше. Выдра злобно шипела, но повода отнять книгу не было.
Зато в тот же день она явилась с бригадой «инквизиторов», то бишь проверяльщиков чистоты и порядка в жилые комнаты и изъяла все книги из Вериной тумбочки. Когда та пришла после ужина в спальню и обнаружила зияющую пустоту вместо радующей глаз стопки книг, она только плечами пожала.
Назавтра она получила новый удар. В библиотеке ей было сообщено, что по требованию Выдры ей запрещено выдавать книги. За исключением учебников.
Вера задумалась всего на мгновение. Выйдя из библиотеки, она стала обращаться ко всем встреченным детдомовцам и просить каждого взять по книге в библиотеке. Для неё.
– Да хорошую выбирай!
– А как узнать, хорошая ли?
– А библиотекари на что?
Примерно через час в распоряжении Веры было больше десятка книг. Некоторые она тут же вернула, их она уже читала.
– Сходишь дня через три, поменяешь на другую.
– А если спросят содержание?
Вера в несколько предложений передавала содержание книги и напоследок внушительно добавляла:
– Да ты прочитай, книжка и правда хорошая!
А книги продолжали нести, поскольку Вера просила каждого прихватывать с собой в библиотеку ещё кого-то. Поскольку обычно в руки выдавали только по одной книге, то к вечеру у Веры оказались книги с, как минимум, одного библиотечного шкафа. Правда, хранились они не в Вериной тумбочке, а у соседей по спальне. К ним репрессии пока не применялись.
Обнаружив у Веры книгу, Выдра выхватила её таким жестом, что книге грозила опасность рассыпаться.
– Где взяла?
– У друзей – почитать.
– У кого именно?
Вера отвернулась. Ещё не хватало имена называть. Ищи сама, коли интересно!
Каждый день Выдра таскалась в библиотеку с очередной отобранной у Веры книгой и заставляла библиотекарей искать, кому она была выдана. В первый раз ей помогли, поскольку она заявила, что книгу обнаружила в саду на скамейке, а кто её забыл и кому вернуть – непонятно. Но стоило Выдре из библиотеки выйти, как набежали детдомовцы и объяснили, зачем именно Выдра устанавливала, кому эта книга выдана.
Все следующие приходы Выдры оказывались безрезультатными: старший библиотекарь предлагала книгу оставить в коробке утерянных книг, а тот, кому она была выдана, сам за ней явится. Или библиотекари проверят формуляры в свободное время. Если оно у них будет. Потому что, видите же, очередь читателей стоит уже добрых полчаса… А у них ведь распорядок и если детям придётся уйти без книг…
Поняв, что ей объявили партизанскую войну, Выдра библиотекарей оставила в покое. Начала оставлять книги у себя, рассчитывая на то, что тот, кто эту книгу в библиотеке брал, придёт кланяться ей в ножки и просить вернуть книгу. Однако она ошиблась: не явился ни один человек. И хотя срок возврата был максимально в неделю, библиотекари временно отложили свою требовательность. Поскольку настаивать на соблюдении сроков возврата означало автоматический переход на сторону тирана. Так что с книгами не вышло.
Но на этом Выдра не успокоилась.
По субботам и воскресениям в актовом зале крутили кино: до ужина – для младших, а после него – для старших, от пятиклассников и выше. Все детдомовцы являлись туда как штык. Понятно, что и Вера кино не пропускала.
В эту субботу произошло неожиданное. Не успел кинофильм дойти до самых эффектных сцен, как в зале зажёгся свет. Фильм, понятно, остановился.
– Григорьева, выйди из зала, – визгливо проорала Выдра. – Ты лишена кино до конца учебного года.
– За что? – это спросила не Вера, а кто-то из задних рядов.
– Она знает!
– Не пошла в стукачи?
Выдра озверела:
– Фильм закончен. Для всех! Возвращайтесь все по своим местам, в классы или в спальни!
Честно говоря, Вера была сильно удивлена: о том разговоре с Выдрой она никому не рассказывала. Даже дяде Мите. Откуда народ узнал – сие тайна великая есть. Скорее всего, просто случайно услышали, поскольку Верино место для чтения помещалось в холле спального корпуса и было видимо и слышимо всеми присутствующими и проходящими мимо. Выдра же не позаботилась о громкости своего голоса.
***
Катя что-то мялась, не решаясь сообщить Вере какое-то известие, явно очень неприятное.
– Ну, говори, не тяни!
Что-то очень серьёзное произошло, поскольку Катя, выпаливавшая в Веру все новости, узнанные за тот час, который они не виделись, молчала. И не просто молчала, а с опущенной головой.
– Что случилось?
Катя только мотнула головой: пойдём, мол.
Вера, механически сунув книгу в специально для них пришитый большой карман, пошла. Никогда раньше, кроме самых глобальных катастроф, Катя Веру от чтения не отрывала больше чем на пять минут. Выпаливала новости и опять убегала: она была девочка компанейская и большая балаболка: где бы не собрались компания, там в центре непременно была Катя.
Нина была в детдоме личностью известной. Практически даже более известной, чем директор Ростислав Романович, которому народ присвоил сокращённое имечко РОР.
Нину обуяла идея найти мать. Или любого родственника, который рассказал бы ей о родителях. Она даже не подозревала, что мать её, что называется, принесла в подоле в неполных семнадцать, а потому и бросила прямо в роддоме. Правда, это не избавило несостоявшуюся родительницу от того, что отец с матерью в один голос навеки изгнали её из дома и велели навсегда о них забыть. Поэтому имя своё Нина получила не от матери, а от медсестры, которая выписывала на неё документы для отправки в Дом малютки: имя медсестра младенцу дала своё, фамилию – по дню выписки документов. А впоследствии, достигнув определённого возраста, Нина была отправлена из Дома малютки уже в детдом.
Всё, что доступно предпринять для розыска человека ребёнку тринадцати лет, у которого нет денег даже на конверт с маркой, Нина предприняла.
Начала она, естественно, с директора детдома. Явившись к РОРу в кабинет, она огорошила его настоятельной просьбой сообщить ей данные о матери и обо всех других родственниках, если такие сведения в её деле имеются.
РОР своих подопечных любил, а потому чуть не открыл папку и чуть данные не сообщил. Но вовремя спохватился и отправил Нину восвояси, предварительно расспросив её о том, зачем ей такие сведения. И долго казнил себя за то, что чуть не выболтал Нинке настоящую фамилию матери, но потом вынужден был солгать, что у матери – такая же, как у неё самой. Была, по крайней мере, раньше. Хотя, на самом деле, фамилия была совсем другая, но и изначальную, девичью, она давно сменила в связи с замужеством.
В тот же день директор написал подробное письмо о намерениях Нины, которое отправил на адрес, где, если верить данным папки, жила мать Нины. Ответ пришёл практически мгновенно.
«Никогда! – потребовала мать Нины, – не сообщайте ей обо мне никаких сведений! У меня семья, дети, хорошо отлаженная жизнь и Нина, от которой я сразу отказалась, раз и навсегда, меня совершенно не интересует. Если она узнает обо мне хоть что-нибудь, я подам на Вас в суд!».
В итоге Ростислав Романович папку с делом Нины упрятал на самое дно секретного отделения сейфа, ключ от которого был только у него. И не просто упрятал, а запечатал в конверт, на котором написал страшные слова: «вскрывать только по разрешению ФСБ». Понятно, что эти слова он написал для потенциального взломщика, если тот какими-то неведомыми путями окажется в детдоме и, тем более, взломает сейф. Точнее, слова эти предназначались именно тому, кто случайно получит доступ к содержимому сейфа. А для того, кто когда-нибудь сменит его на директорском посту – своего будущего преемника – директор приготовил краткую, но убедительную речь. И был готов показать письмо Нинкиной матери. Так что и преемник продолжил бы хранить этот недобрый секрет вполне добровольно.
После первого, неожиданного, провала Нина изобрела другой метод. Поскольку детдом располагался в довольно крупном городке с весьма оживлённым транспортом, она взяла за привычку ходить на автобусный и железнодорожный вокзалы и раздавать всем путешествующим бумажки со своим адресом. И на словах просила проверить, не живёт ли в их городе, селе, деревне или посёлке женщина с такой-то фамилией и таким-то именем (они тоже были на этой бумажке записаны). Хотя имя Нинка называла своё, полагая, что мать носит такое же. Отчества матери Нина не знала. А если живёт, то, просила Нина, пусть ей напишут: она хочет найти мать, которая её, Нину, потеряла.
Люди вдумчиво кивали, обещали обязательно написать, некоторые действительно присылали письма с сообщением, что таковая не проживает, а если писали, что проживает, то по возрасту в матери Нине никак не подходит.
Но Нина, попавшая в детдом в возрасте четырёх лет, была уверена, что помнит, как назывался посёлок, в котором она жила до детдома. Она это действительно помнила, но только в посёлке том находился как раз Дом малютки, а не материнский дом.
И Нина всё время убегала, пытаясь до того посёлка добраться. Она была уверена, что родительский дом стоит на том же месте, что мама там продолжает жить и очень хотела поговорить с ней, спросить, почему она отдала её, Нинку, в детский дом. Причём при любом ответе была согласна и дальше жить в детдоме, но чтобы было известно, что мама есть, знает о ней. О «любит её» Нинка даже в мыслях самой себе не заикалась. Потому что если бы любила, отдала бы разве?..
Её, естественно, немедленно ловили, в первом же автобусе, поскольку казарменная одежда не давала повода усомниться, откуда Нина. Денег на билет у неё, конечно, не было, так что кондуктор немедленно брал её за руку и сдавал станционному полицейскому. А тот, в свою очередь, препровождал обратно в детдом.
Количество наказаний, сыпавшихся на Нину, было неисчислимым. Всё, чем только можно наказать детдомовца, было к ней применено. Начиная с карцера и вплоть до лишения обеда или ужина. А уж о прочих скудных радостях, доступных этим казарменным детям, и говорить не приходится. Например, ей, когда приходил срок менять одежду с приходом нового климатического сезона, выдавали не её же прежнее пальто или платье, а старое. Такое, которое уже валялось в куче, подготовленной ко списанию. Выискивалось самое негодящее, но без дыр, по крайней мере, сильно заметных, и выдавалось «преступнице».
Носить самую плохую одежду было стыдно. Нина в ней не мёрзла, но выглядела ужасно. А делалось это для того, чтобы остановить очередную попытку побега, а буде таковая всё же случится – уменьшить её шансы убежать далеко.
Впрочем, однажды ей удалось добраться даже до областного центра. Проникнув в нехитрый замысел с плохой одеждой, она уговорила, честно рассказав всё, одноклассницу, домашнячку (то есть девочку из нормальной семьи, жившую дома, с родителями) дать ей на время свою одежду, чтобы удалось доехать до матери. А также выпросила у неё рубль на дорогу. И ведь доехала. Но уже там, в Дубово, при попытке Нины выяснить, как ей доехать до посёлка, в котором, как она считала, жила раньше, её точно так же сдали в полицию. И вернули назад.
Каждый раз Нину (как и других неудачливых беглецов), после разборов в директорском кабинете, друзья вели к шеф-повару дяде Мите. Он беглянку кормил самым вкусным, что находилось в его закромах. И, самое главное, никогда ни о чём не расспрашивал. А что тут спрашивать? Неудача. Вот и весь сказ. Дядя Митя много раз пытался с детдомовцами договориться, чтобы они, когда будут собираться в побег, приходили к нему и получали еды на дорогу. Они вроде соглашались, благодарили, но никто, конечно, не заходил. Дядя Митя обижался.
– Ну, дядь Мить, – сказала ему однажды Вера, – ты прямо как ребёнок несмышлёный! Вот поймали Нину, первым делом спросят, что ела. Где еду эту взяла. А она же врать патологически не способна. Она и скажет, что ты дал. И тебя уволят. А как же мы тут без тебя-то?
– Ещё, может, не уволят? – усомнился повар.
– А если уволят? Тут девять из десяти, что да. А мы как потом?
Детдомовцы всерьёз подозревали, что он тратит на них свою зарплату. Потому что только дядя Митя приходил на работу с полной сумкой, а уходил с пустой. Все остальные – наоборот.
И он пёк по субботним вечерам совершенно восхитительные булочки, чтобы в воскресенье их порадовать. И отказывался от получения заводского хлеба, а пёк его сам на весь детдом. Это был умопомрачительный вкусноты хлеб. Такой вкусноты, что дяде Мите приходилось закладывать лишние противни, чтобы и все вольнонаёмные работники могли унести домой по буханке каждый день. Причём добился, чтобы это было законно, чтобы они брали этот хлеб официально, а потом у них бы вычитали из зарплаты. На муку высшего качества.
Наверное, никто из ребят, помнящих вкус этого хлеба, похлебавших дядямитиных щей и пробовавших его булочки, никогда в жизни этого человека не забудет.
Веру отвлекла та же Катя, толкнув локтём в ребро. Они стояли перед группой сильно встревоженных обитателей детдома, причём наличествовали не только детдомовцы в почти полном составе, а также все воспы, но и сам директор.
– Что случилось?
– Ты в лес с нами пойдёшь?
– Зачем?
– Там же Нинка.
– А что с ней?
– Так повесилась же!
Вера остолбенела:
– Но почему?
– Письмо получила от матери. Никогда и ни за что, знать тебя не знаю и знать не хочу.
Получилось, что Нина мать нашла-таки. Лучше бы не нашла.
***
Физику Вера любила. И математику во всех её видах. Соответственно хорошо относилась и к преподавателям. А к химии почему-то была равнодушна. Не увлекали её опыты. Правда, формулы, особенно сложные, нравились своей архитектурой. Но и только.
Физик был молодой, только что после вуза. Это была его первая работа. Юрий Юрьевич явно стеснялся своей молодости, а потому тон с ними держал залихватски-саркастический.
– Ну, орлы и орлицы, признавайтесь, кто домашние работы не осилил? Спрашивать не буду. Вам двойки ни к чему, как и мне ни к чему проблемы с вашими двойками. Тройку за четверть выведу всем. Я же понимаю, что не у всех есть талант именно к физике!
Некоторые поднимались молча, физик записывал их фамилии на бумажке, которую в конце урока рвал на мельчайшие части и «дарил» дежурному для выброса в мусор.
– А с остальными давайте начнём.
И он начинал: самые, казалось бы, скучнейшие или архисложные с виду теории и законы о материи и полях он преподносил так, что это было лучше всяких сказок, баллад и театров в одном лице. Вера приникала к его голосу, следила за мелом в его руке, пристально всматривалась во всё, что он им демонстрировал в качестве подтверждения только что рассказанного нового материала и искренне восхищалась: она любила людей, которые любят то, что делают.
Один из уроков физик провёл столь блистательно, что Вера невольно обронила после занятий:
– Да он просто дядя Митя! – и это была высшая похвала! Дядя Митя был вообще самым лучшим, эталоном для всего и всех. И не потому, что кормил их. А потому, что он был старый, умный и добрый.
ЮЮ же был молод, но даже в братья его взять Вере не хотелось. Некоторые девчонки в него влюблялись со страшной силой, особенно из старших классов, но Веру его мужское обаяние оставило абсолютно равнодушной. Не её романа это был герой.
Он был хорош именно как преподаватель физики. Нет, он, вероятнее всего, и человеком был неплохим, но сближаться с ним Вере не хотелось вовсе. Как и с, например, математиком. Это был седовласый мужчина совершенно невзрачной внешности, но о математике он «пел» так же увлечённо, как и ЮЮ о физике.
Не все воспринимали математику с лёта, как Вера, и вокруг Николая Андреевича всегда толпились школяры, особенно детдомовцы, которых какое-то задание поставило в тупик. Нет, они, конечно, осилили бы это каверзное задание, если бы слегка поднапрягли мозги, но тут, вероятнее всего, исподволь сказывалась загнанная в глубины потребность в отце и дедушке.
У Веры такой потребности не было никогда: она отлично помнила своего отца.
Он умер. Умер слишком рано, когда Вере не было ещё и пяти. И Вера оказалась сиротой, поскольку мать ещё раньше погибла в аварии автобуса. Поскольку содержать её было некому, её решили досрочно отдать в школу, а потому она и оказалась в детдоме. Нет, родственники были, и довольно много, просто они оказались не готовы кормить ещё один рот. Да дело даже не в этом, а в том, что Вера была девочка тихая, молчаливая и суровая. И всегда читала.
Но хуже всего было то, что ей словно никто не был нужен. Никогда, практически с пелёнок, она не тянулась ни к кому, включая мать, за лаской, за разговорами, никогда не высказывала никаких просьб. Такая малявка, ещё практически под стол пешком ходит, а того же мороженого не попросила ни разу. Ни у кого. Никаких игрушек не принимала. Кукол просто ненавидела. Но и мальчишечьи игры ей были мало интересны. Единственное, что её всегда интересовало – книги.
– Зачитаешься, дура будешь помешанная, – как-то в сердцах бросила одна родственница, приехавшая однажды в гости, когда ещё были живы оба родителя. Вера только плечами пожала.
Если такими словами искать путь к Вериному сердцу, то это, конечно, самый верный путь. Уткнуться в пудовый замок, ключ от которого выброшен в морские глубины.
Вера помнила отца. Отлично помнила! Она вообще была с самого детства гениальным ребёнком – уже в три года читала книжки, которые советуют читать после пяти. Разговаривала с отцом практически на равных. Ей, по крайней мере, так казалось. И не только она у него была любимицей, но и он у неё. Словно она знала, что это очень быстро закончится. Инфаркт – и нет отца.
У тех родственников, которые могли бы взять Веру в свою семью, хватало проблем и без Веры. Если бы она ещё хоть помогала. Но Веру интересовали только книги. То есть не так. Если ей поручали выполнить то или это, она тщательно и быстро это выполняла и уходила с книгой куда-нибудь. Так что в детдоме ей было самое место – совершенно безполезное существо в хозяйстве.
Скучала ли она по матери? Практически нет. Вся её любовь была раз и навсегда отдана отцу. На мать любви не хватило.
Замены отцу Веры не искала никогда: преглупейшее занятие. Второго такого всё равно больше не планете нет.
Да и незачем было искать: Вера словно постоянно видела его рядом с собой. Точнее, знала, что он всегда рядом. Что охраняет, защищает, подсказывает, как поступить в той или иной ситуации.
Она помнила, как он одевался: всегда аккуратный, подтянутый, всегда тщательно выбритый, хотя при его профессии участкового врача, уходившего на рассвете и возвращавшегося часто к ночи, это было непросто. Но ведь он мог! А потому и Вера всегда очень следила за собственной одеждой. Она научилась гладить без утюга, всегда носила при себе иголки с черной с белой нитками, несколько булавок, а также две пуговицы и маленький ножичек. Который ей подарил как-то дядя Митя. В ответ на вопрос, что она хотела бы в подарок ко дню рождения.
– Ножичек. Самый маленький, какой только можно найти.
– Зачем тебе ножичек?
– Ну как же, постоянно приходится что-то шить, нужно отрезать нитки, нужно карандаши точить, да много всякого. И им можно играть. А ещё можно дудочку вырезать. Я умею!
И дядя Митя нашёл ей такой маленький ножичек и подарил. Это был почти такой же дорогой подарок, как и книга.
Его, ножичек, давно бы у Веры воспы отняли. Но о его существовании знали только дядя Митя и она сама. Жизнь такая штука, что даже самые близкие люди иногда предают. Иногда поневоле, проговорившись, иногда под давлением кого-то более сильного, иногда просто ради того, чтобы похвастаться осведомлённостью. Или в горячке спора. Или под нравственными пытками. Зачем искушать-то? Вот Вера и молчала. Носила ножичек в специальном узком карманчике, вшитом на груди платья, с изнанки. А сверху нашила другой карман, в котором всегда носила что-то нужное, карандаши, например. Так что когда ей велели показать, что у неё в карманах, она спокойно вытаскивала всё и предъявляла. Никакого криминала в её карманах, которые могли обыскать в любую минуту, не было никогда.
Но, казалось Вере, если бы даже она отца не помнила и даже вовсе не знала, то и тогда она не стала бы его искать. Ни отца, ни мать, ни каких бы то ни было родственников. Зачем? Взрослые люди отказались от ребёнка, понимая, что он никому, кроме них, не нужен. И не будет нужен в ближайшие пару десятилетий. Бросили этого ребёнка в так называемые мифические руки государства. Которое, конечно же, пропасть не даст, оденет, накормит и выучит, худо-бедно…
Это родители должны бы своего ребёнка искать, а коль не ищут, что их тревожить понапрасну? Живут себе и пусть живут. Других уже, небось, детей нарожали, а про Нинок своих забыли давно и намертво.
