Buch lesen: «Оранжевая книга. Фантастический роман в звательном падеже»
Корректор Инна Тимохина
Оформление обложки: "Натюрморт с голубой вазой", Д. П. Штеренберг, 1919 г. (частная коллекция), PD-CC0
© Наталия Гилярова, 2023
ISBN 978-5-0060-5667-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
АПЕЛЬСИНОВЫЙ ГЛОБУС
Географичка считала, что каждый ученик пятого класса должен знать, почему глобус круглый. Глобусы ведь всегда круглые! Одни – поменьше, размером с апельсин, другие – побольше, размером с арбуз. Но круглые – всегда. Географичка рассказала про глобусы в четверг.
А по воскресеньям на полдник обычно давали какой-нибудь фрукт. Светка Курская, одна из пятиклассниц, уложив в пригоршне апельсин, пристально уставилась на него. Она подумала, что апельсин – тоже глобус. Он же круглый! Но апельсин – макет другой планеты, неизвестной географичке. Взглядом Светка попыталась вспахать почву апельсина.
Тамошние жители похожи на людей, но они с оранжевыми круглыми как будто нарисованными щёчками. Они летают, но машут не крыльями, а шляпами с перьями. Шляпы эти похожи на шляпу директрисы Галины Петровны…
Один из апельсиниан, летая, крикнул Светке из-под своих сияющих небес:
– А правда, что у вас на Земле насекомые под названием пауки на своих шляпах носят вуали вместо перьев? И вуалью ловят насекомых под названием мухи, и едят их?
А Светка закричала в ответ:
– Вы там что, ангелы?
А они покачали головами, захохотали – и ответили:
– Мы – люди! Но мы живём на Апельсине! Поэтому нам хорошо и мы летаем!
Жаль, апельсиновый глобус не изучают на уроках географии. Светка знала, что он и совсем ни для чего не пригоден, этот её апельсиновый глобус. И лучше о нём помалкивать.
Она жила в детдоме, и самоё имя её – Светлана – являлось результатом особого изыска легкомысленной, сентиментальной, ражей директрисы Галины Петровны. В детдом Светлана, ещё безымянная, загремела прямо с небес – родителей у неё никогда не было.
Она тогда – никому не ведомый сосунок – была белой и нежной. Белые волосы, брови и ресницы, белое личико, прозрачные глаза. Галина Петровна, сидя на своём рабочем месте, со смаком перебирала сладкие, нежные, пряные имена. Она нарекала девочек Маргаритами, Евангелинами, Ангелинами, Аделаидами, Алевтинами и Каролинами, отыгрываясь за пресность собственного имени. На этот раз её фантазия произвела на свет только Светлану.
Белёсость Светланы всё сильнее уязвляла взгляды. Однако уязвление это не было неприятным. Светлана казалась бела нежной белизною, и даже до умиления персонала, норовившего кто – погладить, кто – ущипнуть. Тем не менее детдомовский доктор отметил в карте, что у ребёнка «синдром альбиноса». При всём том к настоящим альбиносам она не относилась: глаза у неё были очень светло-карими, скорее рыжеватыми, чем красными, и они не боялись белого света. И всё же Светлана казалась слишком светла. А на языке докторов похожесть на что-либо называется «синдромом».
Но, разумеется, все детдомовцы дразнил её альбиносом, всё детство.
Достигнув выпускного возраста, Светлана благополучно перекочевала в общежитие швейного училища, где зажила в комнате вдвоём с одной из однокашниц, Лизой Голубкиной. Им обещали по отдельной квартире, но дом с квартирами ещё не построили. В общежитии и на фабрике Светлану продолжали щипать швеи и мастера – всё за ту же белёсость.
Светлана обитала в мире, где в небе по ночам виднеется рожица Луны, и висит на небесном гвозде привычный, как собственная суповая поварёшка, ковш Большой Медведицы. А среди бессчётного белого мака (попался под клавиши негатив), которым присыпано большое небо над Светкиной планетой, как будто бы нет ничего живого…
ВЕЩЕСТВО КЕФИРА
Она не понимала, зачем Борисандревич пьёт кефир. Каждый день Цветки (которая раньше звалась Светкой) завершался этим мучительным недоумением. Конечно, она бы тоже могла пить кефир. Но она бы, по крайней мере, знала, зачем это делает! Чтобы напитаться любовью. И полный пакет показался бы ей пустым – ведь в нём нет любви. Разве что самая малая неудовлетворяющая капля. А Борисандревичу зачем пить кефир? Его не гложет тоска, ему не нужна любовь…
Цветка бела, бледна, в её лице нет жизни. В организме недостаёт чистого вещества любви. Она ищет недостающее везде. Она подметила, что при некоторых обстоятельствах и пищевой продукт тоже содержит малую толику нужного вещества.
Однажды праздновали Новый год за богатым, покрытым новой белой скатертью столом Борисандревича. Цветку коробило от анекдотов, громогласно провозглашаемых хозяином. Без пяти минут полночь его шумная родня – там была и его бывшая жена с опущенными уголками обветшалых губ, дочь, сыновья, и семьдесят семь братьев, – все они обнаружили надпись «Сделано с любовью» на бутыли «Кетчупа» и стали, хохоча, пускать бутыль по кругу. Родня потешалась – что им любовь! Им нужно другое – кому что: свеженький автомобиль, или живая игрушка-пупс, или удобная клюка, или ферменты в желудке, или порядок в стране… А кому-то просто скучно…
А Цветка почувствовала непустоту слов про любовь на бутыли с «Кетчупом»! Поняла, что бывает толика любви в продуктах. Их цена, и их себестоимость, налоги, наценки – если всё это по-бухгалтерски свести, и не сведётся, получится непонятный зазор – это зазор чьего-то безвозмездного старания. А труд, старание, усердие – сердечное дело, близкое любви.
С тех пор Цветка и пыталась выцедить жизненно необходимое ей вещество из продуктов. Зачастую она, чуть живая бредя домой, заглядывала в похожую на фонарь, горящую в ночи лавку и покупала тот самый «Кетчуп». А вообще-то дом Борисандревича был – полная чаша, и родня для него старалась, закручивала банки, от запасов полки ломились.
Цветка заметила, что бывали банки с вареньем равнодушным, а бывали с вареньем добрым. И огурчики солёные – некоторые жалели её, хрустели, утешали, а другие, аморфные, насмехались – амёбы. Мёд попадался трогательный, его пчелы складывали по крупицам, собирали с душистых сколов лета, и прекрасный. А попадалась липкая дрянь, какая-нибудь патока, подделка – так происходило надругательство над любовью.
Многие одинокие люди, заброшенные старухи, неосознанно ищут в пище любовь. Потерянные женщины болеют булимией и ожирением. Цветка тогда считала себя не потерянной, а ищущей. Она искала любовь. И знала, что если и найдёт это «вещество» в пище, то всё равно слишком мало – для поддержания скудной жизни на час, на полтора, не более. А ей нужна была любовь для всей жизни. И хорошо, если через край – для вечности. Но любовь содержится в слишком избранных продуктах, и в ничтожно малой дозе. И только потому, что она это понимала, не ожирела.
Цветка оставалась крохотной, лёгкой и юркой. Стремительной, как стрелка, – когда по утрам спускалась сперва на лифте с седьмого этажа, потом с девяти ступеней…
А что нужно Борисандревичу в кефире? Ничего. Только сам кефир! Он с удовольствием потягивает и глотает, нежит глотку. И это простое удовольствие недоступно Цветке. Он пьёт кефир на ночь. Тёмный, коричневый, морщинистый – наполняется белым и гладким. Он пьёт кефир со вкусом, толково, как будто знает, что делает. А она – бледная, немощная, и вовсе перечёркнутая усталостью по вечерам, – заполняет себя самым чёрным кофе, и всё равно остаётся призрачной.
Родне Борисандревича недостаёт автомобилей, пупсов, палок, ферментов, порядка – или просто скучно. Лизе Голубкиной нужно выйти замуж. А Цветка испытывает потребность в одном только чистом веществе любви, но нет его в таблице Менделеева!
Ей нужна другая планета в Космосе: целый мир, среда обитания, где всё отлично и специально для людей смонтировано. «Сделано с любовью». Вот она и придумала Апельсин – ещё в детдоме. Такую вот планету. И забыть не может.
Июнь, нежный вечер. Борисандревич пьёт кефир и сладко причмокивает, Цветка, поднявшаяся по девяти ступеням, – кофе, но вкуса у кофе нет. На Цветке яркая летняя одежда, но она не ощущает ни одежды, ни самой себя, как и вкуса кофе. На её бледной коже не оседает пыль бытия. Она – как нарисованная. Ребёнок накалякал её в своем детском альбоме – и сам же перечеркнул – сегодня, как и каждый день. Утром – рисует, вечером – перечёркивает.
Она знает, какой ребёнок перечеркнул её. Тот самый, который щедро разукрасил фигуру Борисандревича и фон для него, расцветил целый лист! Дал ему моторную лодку, тьму родни, и всё, чего он ни пожелает. А ей – ничего, ни капли любви, необходимой для жизни. И один только пустой лист, без фона и красок. Но она сопротивляется вредному ребёнку, пытается ожить, и для этого рыскает в поисках нужного вещества. Она ищет его везде, а не только в продуктах. И для этого каждое утро спускается на лифте, потом с девяти ступеней…
ПРОСТО ЦВЕТ
Оранжевое близко к совершенству. Лисички – оранжевые, и они – неправдоподобны. Вызревают целыми полянками, и червячков от вида их грибной плоти берёт оторопь. Морковь – сладость и яркость в толще земли. Тыква наливается солнечным веществом до чудовищной гипертрофии! Печёная, она источает мёд, как овощная пчела. Цветы календулы целебны. Оранжевые плоды – хурма и апельсины – не культивированы человеком, но и в диком виде неизвестны, потому что они – манна небесная. А невероятные алые ибисы, священные птицы Египта! И огонь – царь веществ, и солнце – царь галактики.
Ещё в детдоме жизнь Цветки смешалась с оранжевым цветом. Не только потому, что по воскресеньям на полдник иногда выдавали апельсин, и она подолгу мечтала, держа его в ладонях и вглядываясь в этот сияющий шарик как в магический шар предсказательниц.
Ещё все детдомовцы носили одинаковые оранжевые курточки. Дети-бродяжки и ничейные дети всегда почему-то именно в таких оранжевых курточках. Ничего более сиротского и вообразить нельзя, чем замызганная оранжевая курточка! А на беспризорнике она ещё и заляпана липкой грязью, и вспорота до потрохов. Но Цветке, на удивление, было тепло и уютно в своей. Если зарыться носом в рукав, можно было увидеть сплошь оранжевый мир-цвет.
И апельсины наряжены в оранжевые пальто с белым бархатным исподом, а их дольки – в прозрачные шелка. Каждая из них начинена колбочками, полными нектара, а у пупа фрукта теснятся особенно нежные дольки-младенцы… Жизнь на апельсине прекрасна. Апельсин – планета любви. Апельсиниане совершенны.
Когда другие воспитанницы стали ярко красить губы, рассказывать похабные анекдоты и хохотать вымученным баском, Цветка начала тосковать по одному из апельсиниан, своему наречённому. Она тосковала по нему так, что считала минуты. Этот апельсинианин – лёгкий, летучий, вдохновенный, любящий, ничего о тяжести земли не знающий…
СУМАСШЕДШИЙ БОРИСАНДРЕВИЧ
На улицах распласталось и потихоньку кисло воскресенье, как кремовая прослойка между коржами – противная, вязкая, торжественная и пустая. Борисандревич приготовил торт. Он любил творить вещи, и вещи удавались ему. Они происходили из его рук, как из рукавов фокусника. Как будто он держал два рога изобилия – в каждой руке по рогу.
Борисандревич – осанистый, самоуверенный человек. Он снимался в рекламе внедорожника «Хаммер». Большие крепкие руки на руле, твёрдый взгляд вдаль. Он ничего не сказал, просто проехал мимо, даже не помахал рукой из окошка. Ему указывали путь два дорожных знака одновременно – зелёный круг светофора и сияющий круг солнца прямо над светофором.
Наверное, неслучайно и эллины, и иудеи полагали, что бог награждает тех, кого любит, именно земными благами. Люди произвели даже само сдобное слово «богатый» от величавого слова «бог». Но никто и никогда, может быть, не наблюдал настолько воочию, как Цветка, бесконечные знаки вышнего чьего-то благоволения, касающиеся Борисандревича. А Борисандревич в свою очередь потрафляет своему богу жизни, будучи живым, вполне и по-настоящему живым. Он всё знает и умеет, даже печёт торты. Его бог – шумный и непоседливый ребёнок, живчик, юркий сперматозоид, вторгающийся в небытие, покой и вечность. И некому пожаловаться. Нельзя рассказать даже Голубкиной. Она не поймёт. А в детстве с ней можно было делиться любыми мыслями, особенно во время грозы…
Голубкина – это Лиза, детдомовская подруга Цветки. «Елизавета Голубкина» – плод всё того же щедрого и сентиментального воображения ражей Галины Петровны. Вчера, в субботу, Цветка заезжала к Голубкиной в кафе (она теперь официантка «У Чехова»). Был день рождения Лизы. Она попросила Цветку подарить ей сиреневую шерсть (ну, если сиреневой не будет, можно и синюю, голубая тоже пойдёт). Она много времени проводит в транспорте и вяжет, чтобы ехать быстрее…
Борисандревич и Цветка сидят за столом, в центре стола – торт. Цветка пробует говорить с Борисандревичем. Она рассказывает про Голубкину и про своё вчера. Этот день можно пересказать, он укладывается в слова. Редко какой Цветкин день можно пересказать кому бы то ни было, в особенности Борисандревичу.
– Я выбрала самую прекрасную оранжевую шерсть, и привезла ей два килограмма. Такую красивую, целый пакет! А она расстроилась: «Голубой или сиреневой – не было?» Лиза ничего не понимает! Я объяснила: «Была. Но эта гораздо лучше!» Она всё равно не поняла!
Цветка, жуя торт, перемазала губы в воздушном креме. Отёрла пальцами. А теперь не знала, обо что вытереть руки. Выражение лица у неё при этом было смехотворно грустное. Борисандревич протянул ей салфетку.
– Из оранжевой ты себе закажи свитер, а Голубкиной купи синюю, – посоветовал он.
– Но мне так хотелось, чтобы у неё оказалась самая красивая шерсть! Она же несравненно красивее, вы понимаете, или нет? – вкуса у торта совсем не было.
Борисандревич весело, и при этом серьёзно вникает, припоминает Голубкину. Это – девушка с внушительной кормой, откровенно и радушно предъявляемой на обозрение всему городу, электричкам и учреждениям. Она всегда носит штаны в обтяжку. Летом из тонких, почти несуществующих тряпочек, зимой – кожаные. Всё шерстяное и плотное наматывает выше. Ещё у Лизы избыточные щёки и отвислые губы, негодная землистая кожа. Но ей очень хочется получить дольку благолепия в жизни. Не желает на швейную фабрику. У них с Цветкой одна комната на двоих в общежитии во Фрязино. Каждый день чуть свет Лиза прибывает на электричке, чтобы занять свой пост официантки в столице, «У Чехова», в пути – вяжет, быстро-быстро. Целеустремлённая, старательная, ловкая, но уже источенная изнутри единственной въедливой мыслью, думает Борисандревич про Голубкину.
А Цветка тем временем рассматривает Борисандревича. Он полон вежливого внимания ко всем деталям и подробностям здешней обстановки, в том числе и к официантке Елизавете Голубкиной. Похоже, ему нравится сама узловатость и шершавость жизни, одутловатость и землистость. Нравится каждая её рытвина просто тем, что она есть. У него вкус к жизни, должно быть, жизнь представляется ему неисчерпаемой, а мир – огромным.
Он работает с бумагами, документами, улаживает чужие дела по доверенностям, помнит все даты, цифры, лица, дорожки. «Частный поверенный» называется такой человек в потрёпанных западных романах. А в старые времена в России назывался «стряпчий». За старание и умеренность Живчик наградил его достатком и благополучием. Крепкими ступнями упирается Борисандревич в Землю. Огромный, с размашистыми морщинами внахлёст, с коричневой непроницаемой кожей, с чёрными воронкообразными ноздрями, сильный и благополучный, не знающий разочарований.
Удивительный он человек! Понятно, когда апельсинианин спокоен и радостен, он живёт безмятежно, состояние его души – вечная лёгкость. Его планета Апельсин специально создана, и всё её наполняющее изготовлено для людей. Он сам прекрасен.
Но когда корявый житель жёсткой Земли вдруг безмятежен и радостен, это значит – он потерял связь с реальностью, забыл, где находится, и в этом своеобразном забытьи воображает себя в безопасности. Значит, Борисандревич сумасшедший?
ПРАРОЛИКИ
Цветка мысленно бывала у апельсинных людей дома. Там, пройди хоть тысяча лет, не расшатается стол, не треснет посуда, не перегорит лампочка. Ничто не зашуршит, не звякнет самочинно. Не сорвётся даже полотенце с крючка! Вещи не живут собственной жизнью за спиной апельсиниан. Потому что на этой планете по-настоящему живы только люди. Да ещё фантасмагорические существа – звери, птицы, рыбы.
Окружающая среда – всего лишь обстановка, просто декор, смонтированный для живых. Вещи служат живым. Апельсинная земля дана им в пользование. С горы не скатится камень, не сойдёт снежная лавина. Апельсин совершенно антропоцентричен. Над планетой потрудился талантливый мастер, он всё сделал превосходно, потому что он – эстет.
И растительный мир – со всем многообразием форм, ароматов, плодов, со свежестью росы, шуршанием крон и осыпанием резных листочков – придуман, воплощён, но не живёт собственной жизнью, а только прекрасный фон для апельсиниан. Траве не больно и не страшно когда её топчут или стригут газонокосилкой. Клещ не пожирает прекрасные калатеи. Деревья не гибнут под пилой и не плачут смоляными слезами. Всё это просто цветёт, пахнет и радует людей.
Цветка как раз прочитала сказку Андерсена «Ромашка». В ней существовал особенный растительный мир c цветком, чьим предназначением было тешить людей. И когда они заметили ромашку, её судьба сбылась. Цветок не стал сожалеть о жизни, когда его сорвали: наоборот, ему стало радостно. Очевидно, Андерсен верил в жизнь на Апельсине. Может быть, он тоже догадался в школе, на каком-нибудь скучном уроке, что существует планета, где, плетя венки из одуванчиков, дети не ущемляют живое?
Апельсин полон фантасмагорических живых существ (ведь Эстет, создавший планету, обладает бесконечной фантазией). Но ни одно существо не пожирает другое. Зачем нужно это извращение, которое никто на Апельсине и в страшном сне не видывал? Эстет – Этик. Звери и рыбы в его мире улыбаются.
А пищу Этик творит из ничего, и она, стоит попросить, просыпается манной небесной. Диковинные звери прохаживаются перед людьми, демонстрируя стать, – они знают, что люди обожают на них дивиться. Но только зоопарки для этого – самая неудачная выдумка. Звери играют с апельсинианами или меж собой, как щенки. Они никогда не бывают голодными, ободранными, замёрзшими и обречёнными. Разумеется, на Апельсине нет ни живодёрен, ни боен. Ни живодёров, что самое удивительное.
Нет и обречённых на холод и голод людей, нет бомжей – хоть обойди всю планету. Нет немощных, почти неживых. Никто не погибает оттого, что не может добраться до булочной или аптеки. Оттого, что нет денег на лекарства – и при этом непосильные коммунальные платежи. На Земле, бывает, официальная бумага о повышении тарифов становится приговором немощному даже не потому, что у него нет требуемых грошей, а потому как нет сил доползти до казённого места отдать последнее…
Немощные на Земле обречены печься о грошах, да ещё изнывать под пятой сильных, которые гробят остатки их жизней походя… А ведь одни только просторные, великие мысли могли бы проветрить тоску прозябания немощных! Не говоря уж о том, что им нужно репетировать свободный полёт, освобождаться от страха, от груза мелочных тревог, а их мучают новыми правилами расчётов и пересчётов грошей. Которых не остаётся ни на лекарство, ни на пару крыльев…
На Апельсине нет немощных. Нет больниц, этих копилок боли и страха, с их мрачными коридорами и ослепительными истинами. Нет болезней, как нет забот и волнений. Никаких измученных лиц с опущенными уголками губ и унылыми морщинами. Лиц, обезображенных страданиями. И злобных лиц с чудовищными порочными чертами.
И даже нет от природы не вполне удавшихся лиц и фигур, таких как у Лизы. Никаких даже косметических дефектов. И нет больных увядающих детей.
Все красивы. Легки, вертлявы, грациозны и радостны. У апельсиниан сухая грация не плоти, но костей. И красота сама по себе придаёт миру ещё безмятежности, потому что в ней – осмысленность. Апельсиниане ласковы и спокойны. Они не обижают, не мучают, не предают друг друга. У них нет войн и катастроф.
А всё потому, что тамошний мир лучше слажен, чем земной. Добротно сделан настоящим мастером. А земляне, лишённые мира, где всё для них было бы прилежно изготовлено, настоящего своего мира, страдают…
Там нет смерти. Не нужны территории под кладбища и силовые упражнения с гробами. На охристых проспектах Апельсина не встретишь ритуального автобуса. Никто не произносит нравоучительно: «Помни о смерти». Никто и не помнит, и не знает. Это же противоестественно – тление. И то, что происходит в крематориях. Если апельсинианин идёт гулять, апельсинианка знает, что он вернётся, и даже его роликовые коньки никогда не сломаются!
А ролики апельсиниан – не те, на которые подростки в Европе взгромоздились в начале двадцатого века, разогнались и всё не могут затормозить… Не те, которые, согнувшись, нужно прикреплять к ногам. Ролики – шары из блестящего крепчайшего естественного материала – изначально вживлены в пятки и выпуклости стоп апельсиниан, подобно бессмысленным звериным ногтям землян. И они носятся на собственных ногах так, что у них замирает дух и веселится душа. Какой же апельсинианин не любит быстрой езды!
А из промыслов на Апельсине процветают искусства.