С простым карандашом к себе прижал.
Она взяла бумагу без раздумья,
Он текста набросал лишь пару строк:
"Прости меня, любимая, целую.
Будь лучше папы, сильным будь, сынок."
Она его до вечера писала -
Передавала каждый штрих в тенях.
Но все же в нем чего-то не хватало…
Кроваво-красных пятен на камнях.
Но цвет один. Как форма, темно-серый.
Как бледно-бледно серая щека.
Как тучи пепла. Выцвела, истлела
Измазанная грифелем рука..
Она совсем расстроилась, поникла,
И слух, настороженный в тишине,
Вдруг уловил "кап-кап". Под ним возникла
Та краска, что так свойственна войне.
Она вдруг рассмеялась дико как-то
И с точностью хирурга вновь и вновь
Нехитрой кистью из волос солдата
На сером рисовала кровью кровь.
На сером красный. Будто алой розы
У серых плит могильных лепестки…
Как лента на ветвях родной березы.
Как губ цветок у мраморной щеки.
Она письмо отправила солдата,
И через много лет пришел ответ.
Жена ушла, откуда нет возврата,
Лишь раз взглянула на его портрет.
Вздохнула не печально и не грозно.
Спокойно серый лист вложив в тетрадь,
Проговорила: "жаль, что очень поздно…
Я и ее могла бы написать".
«Нищий»
В одном позабытом Богами краю,
Где путник ни хлеба, ни света не сыщет,
Сидел одиноко у тополя нищий,
Лелея и холя гордыню свою.
Он больше других голодал в холода.
Желудок стонал волком северным в клетке.
Но падаль не ел и не трогал объедки.
И воля его была в этом тверда.
А в городе рядом стояла пекарня,
И запах оттуда манил и пленял.
Туда всей душою попасть он мечтал.
Она завладела сознанием парня.
Он в окна смотрел, мимо двери ходил,
Завидуя страстно вошедшим в обитель.
Он был непригляден: урод и вредитель,
Хозяин пекарни его окрестил.
Ему бы просить хоть о корочке хлеба,
Слегка пригоревшей, быть может, и что ж?
Суров пекарь был: "на кого ты похож?"
О, если бы только уродлив он не был.
И если бы только был полон он сил,
Задора исполнен, и был бы наряден,
И вежлив явился при полном параде,
Хозяин бы точно его угостил.
От голода ныли сведенные ноги,
Другие пекарни не льстили бродяге,