Глаз сокола

4

– Ты говоришь на акийском, – осмелился произнести Гилас.

Он стоял в полумраке хижины и весь дрожал.

– Еще бы я на нем не говорила! – резко бросила одноглазая старуха. – Я ведь родом из Акии. Меня зовут Горго. А тебя как?

– Блоха, – соврал Гилас.

– Говори настоящее имя.

– Э-э… Гилас.

Горго опустилась на скамью возле большого очага и разложила на коленях огромный живот. Старый пастуший пес с трудом поднялся на ноги и захромал к хозяйке, виляя хвостом. Та взяла ведро, плеснула в глиняный черепок молока и замерла, глядя, как собака его лакает.

– Ну, что встал? – вдруг рявкнула Горго.

Гилас не сразу сообразил, что она обращается к нему.

– Подкорми огонь и садись, – приказала она. – Чумы у тебя нет, это сразу видно, да только если не обсохнешь, все равно помрешь.

Мальчик добавил в огонь сушеные коровьи лепешки, потом вылил из сапог морскую воду и подсел к огню как можно ближе: еще немного, и обжегся бы. В хижине оказалось темно и тесно. Гилас постарался не обращать внимания на запах мочи и гнилой рыбы.

Горго подняла усеянную пятнами фиолетовую лапищу и почесала щетину на подбородке. Ее затуманенный серый глаз обвел взглядом всю хижину, потом впился в Гиласа.

– Значит, ты был в рабстве у Воронов.

Гилас кивнул:

– В шахтах на Талакрее.

Горго фыркнула:

– Говорят, там все и началось. Вороны копали слишком глубоко и разгневали богов. Из-за них Солнце пропало. Такой холодной зимы, как прошедшая, никто не помнит, а весна и вовсе до сих пор не наcтупила.

Гиласу не терпелось спросить про Пирру, но мальчик прикусил язык. Он чувствовал: старуха все расскажет, только когда сама захочет, и не раньше.

– Что у вас здесь стряслось? – спросил Гилас. Зубы у него клацали от холода. – Я ни разу не был на Кефтиу, и…

– Да, не в лучшее время тебя к нам занесло, – произнесла Горго.

Ткнув пальцем в пустую глазницу, она как следует ее почесала.

– Сначала Великое Облако закрыло Солнце, и посыпался пепел. Потом пришла Великая Волна, – стала рассказывать помрачневшая Горго. – Говорят, некоторые просто стояли столбом и глядели. Другие кинулись наутек. Но волна настигла всех. Она мчалась быстрее скачущей лошади. Сама-то я всего этого не видела. Мы повезли вглубь острова груз шерсти, чтобы его взвесить. Вот уж удача так удача, а то потонули бы.

Горго взяла палку и поворошила угли в очаге.

– Сыновья рассказывают, мертвечиной смердело так, что не продохнуть, но тут уж им виднее. – Горы жира старухи затряслись от смеха. – Я с рождения запахов не чую, – пояснила она и сплюнула, едва не попав в собаку. – После первого дождя из черного пепла их выпало еще много. А примерно одну луну назад пришла Чума и ударила в самое сердце Кефтиу. Яссассара приказала всем покинуть Дом Богини. Тем, кто живет в одном дне езды верхом от него, тоже пришлось уйти. И деревни, и хозяйства – все опустело. Яссассара велела всем уходить в западные поселения, и вернуться людям разрешат, только когда жрецы объявят, что Чума отступила.

Гилас нервно сглотнул:

– А я как раз ищу Дом Богини.

– Ты что, глухой? Нечего там делать, в Доме Богини никого нет! Верховная жрица собиралась совершить Мистерию, изгнать Чуму и вернуть Солнце. Ха! – Еще один резкий смешок. – Но Чума ее раньше одолела.

Гилас был потрясен до глубины души. Яссассару он видел всего один раз, но власть исходила от этой женщины, будто жар от углей. Как же она дала Чуме себя побороть?

– Ошарашила я тебя, да? – сухо уточнила Горго. – Этого тут никто не ожидал. Даже сама Яссассара. Говорят, когда она еще была жива, велела отнести себя в гробницу. Приказала жрецам очистить Дом Богини при помощи серы, а потом запереть его. Вот с тех пор он и стоит пустой. Да и в остальных частях Кефтиу дела обстоят ненамного лучше. Великая Волна погубила многих прибрежных жителей, а Чума прикончила половину выживших. Жрецы трудятся не покладая рук: то баранов в жертву приносят, то быков, но ничего не помогает. Уцелевшие сейчас отсиживаются на западе, кое-кто в Горах прячется. – Горго фыркнула. – Ну а раз мертвецов хоронить некому, от призраков спасу нет – повсюду бродят. Умершие разгневаны: еще бы, подобающие ритуалы проводить некому, отнести покойников в гробницу, чтобы лежали вместе с родней, – тоже…

Гилас насторожился:

– Вы видите призраков?

Горго сердито зыркнула на него:

– Нет, конечно! С чего ты взял?

Но Гилас уклонился от ответа.

– Почему вы тоже не уйдете отсюда? Разве вы не боитесь Чумы?

И снова монументальное тело Горго затряслось от смеха.

– От красильщиков так смердит, что нас даже Чума обходит стороной! Люди держатся от нас подальше, мы всегда жили на отшибе. Ну а теперь, когда в Море столько гнилого мяса, почему бы не остаться на прежнем месте? В жизни такого обильного урожая морских улиток не видели! Да и шерсти нынче полным-полно: заблудившиеся овцы так и бродят по округе, бери любую. – Горго шлепнула себя по животу. – А ты думал, почему я такая жирная?

– Но кто будет покупать у вас шерсть?

– Знаешь что? – сердито бросила Горго. – Если Солнце так и не выйдет, урожая не будет, и тогда нам всем конец. Ну а если Оно вернется, дела пойдут на лад, и мы разбогатеем. Как все сложится, мы не знаем, но работаем как обычно.

Гилас поднес руки к огню. Над туникой начал подниматься пар.

– Почему Кефтиу пострадал сильнее, чем другие острова?

– Из-за Яссассары! – рявкнула Горго так свирепо, что ее пес прижал уши, а один из сыновей старухи заглянул в хижину.

Гилас сидел тихо как мышь, дожидаясь, когда Горго успокоится.

– Сам же знаешь – Яссассара хотела заключить договор с Воронами, – прорычала старуха, взмахом руки прогоняя сына. – Вот почему, когда боги обрушили на них кару, разнеся Талакрею в пух и прах, они наказали и нас тоже. Яссассара ведь и сама понимала, что навлекла на Кефтиу несчастье. Оттого и готовилась провести Мистерию, чтобы искупить свою вину.

Тут Гилас набрался смелости и спросил:

– А где Пирра?

Глаз Горго помутнел, будто у змеи перед тем, как та сбрасывает кожу. И вдруг Гилас понял, что старухе известно гораздо больше, чем она хочет показать.

– Мне-то откуда знать? – бросила та. – А теперь хватит задавать вопросы. Рассказывай, как Чужак из Ликонии попал на Кефтиу.

Гилас напрягся:

– Почему ты решила, что я Чужак?

Горго секунду помедлила.

– Других людей с желтыми волосами я не видела – такие только у Чужаков бывают.

Гилас задумался, в чем признаться, а о чем умолчать.

– Я раньше пас коз. Вороны напали на нас и убили моего пса. Моя младшая сестра пропала. Это случилось… – Тут у Гиласа даже дыхание перехватило. – …Почти два года назад.

Горго подозрительно прищурила глаз:

– Почему они на тебя напали?

– Не знаю.

На самом деле Гиласу это прекрасно известно. Вороны хотели убить его, потому что Оракул предсказала: если кинжал рода Короносов окажется в руках Чужака, их дом падет. Но Гилас рассудил, что незнакомой женщине об этом лучше не рассказывать.

– Как зовут твою сестру? – вдруг спросила Горго.

– Что?.. Исси.

Горго опять почесала щетинистый подбородок.

– Ну и как, нашел ты ее?

– Нет. Кажется, она в Мессении. Если… если она, конечно, жива.

– В Мессении? – Взгляд Горго стал задумчивым: старуха погрузилась в глубины памяти. – Давненько я не слыхала этого названия.

Пес положил морду ей на колени, но Горго его не замечала.

– Скоро стемнеет, – вдруг резко бросила она. Старуха уставилась в очаг, будто обращалась к огню. – Даю тебе времени до ночи, чтобы уйти на расстояние полета стрелы от моей деревни. И чтобы больше я тебя здесь не видела.

Гилас опешил:

– Ты меня отпускаешь?!

Засунув руку под скамью, старуха вытащила сплетенный из травы мешочек и кинула ему.

– Тут мелколепестник и сера. Если повезет, помогут отогнать Чуму.

– Спасибо, – робко произнес Гилас.

Горго едва не испепелила его взглядом.

– Не смей меня благодарить! – взревела она. – Проваливай и больше не возвращайся!

Гилас во весь опор несся прочь из деревни, и тут Горго прокричала ему вслед:

– Ты про дочку Яссассары спрашивал! Я слыхала, ее в Горы увезли, в Така Зими! Только давно, сразу после Великой Волны – с тех пор много лун миновало! Говорят, там Чума бушует, да вдобавок по лесу какое-то чудище бродит! Девчонки уж, верно, в живых нет!

5

Пирра стоит на борту корабля и кричит Гиласу:

– Ненавижу тебя! Никогда тебе этого не прощу!

Судно отплывает, мальчик скрывается из вида, а она все кричит.

Но вот плавание подходит к концу, корабль причаливает к берегу Кефтиу, и Пирра наблюдает, как моряки тащат на берег клетку с Разбойницей. Вид у маленькой львицы перепуганный и несчастный. Ее всю дорогу укачивало, к тому же она стерла себе лоб, пытаясь вырваться из клетки, но Пирра не решалась ее выпустить: вдруг прыгнет за борт?

Не успели они сойти на берег, как случилось страшное: Море начало отступать.

Пирра глазам своим не верит: на месте воды остаются только блестящие холмики водорослей и беспомощно бьющаяся на дне рыба. И тут капитан вспоминает историю былых времен и во весь голос предупреждает остальных:

– Сейчас Море нападет на нас! Бегите! Забирайтесь повыше!

Моряки в панике кидаются наутек, Усерреф тащит Пирру к скале. Разбойница в клетке так и остается на камнях. Пирра кричит морякам, чтобы выпустили маленькую львицу, но Усерреф крепко держит ее за руку, а Великая Волна с ревом несется на них, занеся огромные белые когти…

И тут Пирра проснулась.

Она у себя в постели в Така Зими. В ее комнате тепло: угли потрескивают в жаровне, девочка плотно укутана овечьими шкурами. Пахнет горькой полынью: Усерреф жжет ее, чтобы отогнать Чуму. Вдалеке шумит водопад и журчит вода, собираясь в резервуар под святилищем. Но сон не дает Пирре покоя. Особенно эта пугающая тишина, когда Великая Волна отхлынула.

Пирра плотно зажмурилась. Она не видела, как Разбойницу смыло в Море. Вдруг кто-нибудь отпер клетку, и маленькая львица успела убежать?

Мысли Пирры ходят по одному и тому же кругу: она то горюет из-за Разбойницы, то никак не может прийти в себя после того, что произошло с матерью, то злится и беспокоится из-за Гиласа, – но больше все-таки злится.

Наконец бешеное сердцебиение унялось, и Пирра заметила, что сжимает в кулаке мешочек для амулета. Внутри хранится соколиное перо: Гилас подарил его Пирре два лета назад. Соколы – птицы Богини, но Пирра любит их не за это. Ей нравится, что они наслаждаются свободой, которая для нее под запретом. В свое время этот подарок Гиласа много для нее значил.

Но теперь все по-другому.

* * *

Всю зиму Пирра мысленно с ним ссорилась.

– Я же сказала, что на Кефтиу умру, а ты меня все равно туда отправил!

– Я спасал тебе жизнь, – возражал Гилас у нее в голове.

– С этим я бы и сама справилась! Не посади ты меня на тот корабль, нашла бы другой. Может, даже села бы на твой и сейчас жила бы на воле! А вместо этого меня посадили под замок на веки вечные, и все по твоей вине!

– А про меня ты подумала? – спрашивал воображаемый Гилас. – Что, если Великая Волна меня утопила, и ты сейчас споришь с призраком?

* * *

И так без конца.

Вдруг Пирра не выдержала. Резким движением открыв мешочек, она достала потрепанное перышко. Пирра сберегла его и от огня, и от воды. Но больше оно ей не нужно. Пришло время раз и навсегда выкинуть мысли о Гиласе из головы!

Пирра торопливо натянула шерстяные штаны, тунику из меха выдры с длинным рукавом и сапоги из телячьей кожи с подкладкой из овечьей шерсти, потом набросила на плечи плащ из шкуры лисицы. Сняв шерстяную нитку, которой были стянуты ее волосы, Пирра отыскала маленькую каменную лампу и привязала к ней перо Гиласа, чтобы не улетело. Потом тихонько выскользнула из своих покоев.

В храме лампы сияли перед бронзовыми фигурами Бдящих: они возносят Богине молитвы на языке металла, пока поклоняющиеся Ей люди спят. Пирра прижала кулак ко лбу, поклонилась и крадучись выскользнула на крыльцо.

Тут Пиррой овладело уныние: впрочем, так всегда бывает, стоит ей взглянуть на небо. Хотя сейчас ночь; ни Луны, ни звезд не видно. Мир окутан Великим Облаком. Они все будто заперты в гробнице.

Храм Така Зими расположился на выступе Горы Дикти высоко, будто орлиное гнездо: задняя стена прилегает к каменному склону, перед фасадом зияет пропасть. Храм представляет собой вытянутое узкое здание, разделенное на четыре части: в одной части покои Пирры, за ними святилище, дальше две комнаты: одна для Усеррефа, вторая для ее рабыни Силеи, которую Пирра терпеть не может, а внизу подвал и резервуар для воды.

Перед святилищем заснеженный дворик, обнесенный массивными каменными стенами высотой в двадцать локтей. В дальнем конце дворика караульное помещение, в одном углу тяжелые ворота, запертые на засов, а в другом по каменным колышкам, торчащим из стены, можно подняться на продуваемый всеми ветрами наблюдательный пост, где потрепанный старый можжевельник отчаянно цепляется за жизнь на краю пропасти.

На стенах между рогами каменных быков горят факелы, но в караульном помещении темно. Слышно только грохот водопада да свист поземки.

Однообразные прогулки во дворике и жалкие попытки побега – вот и все ее здешние развлечения. Убедившись, что Силея занята, Пирра прокрадывалась в комнату рабыни и ногой отбрасывала в сторону коврик, скрывавший вход в подвал. И там, внизу, в холодном мраке, Пирра рубила стену, внутри которой труба несла воду из горного потока в подвальный резервуар. За зиму Пирра сумела выковырять только один камень. Образовалась дыра размером с ее кулак.

– Это ты виноват, Гилас, – прошептала девочка. – Я здесь из-за тебя.

Перебежав через двор, она поднялась по колышкам к наблюдательному посту. Завывающий ветер тут же швырнул в нее горсть снега, и Пирра схватилась за ствол можжевельника, чтобы не потерять равновесие. Свободной рукой она сжимала лампу, к которой привязала перо. Осталось только ее бросить, и тогда больше она подарок Гиласа не увидит.

Где-то каркнул ворон, невольно напомнив Пирре о Воронах и их воинах на Талакрее. Они все благополучно спаслись. Но знают ли Вороны, что их драгоценный кинжал украла Пирра?

Гилас не дал ей шанса рассказать ему об этом: просто безо всяких разговоров запихнул на корабль. Ну и пусть думает, что кинжал у Воронов. Так ему и надо.

– Оставь меня в покое, Гилас, – пробормотала Пирра.

Набравшись храбрости, девочка подобралась к краю пропасти как можно ближе.

– Пирра, ты что творишь? – раздался голос Усеррефа.

От ужаса он прирос к ступенькам храма.

– Да так, кое-что ненужное выбрасываю! – прокричала в ответ Пирра.

Размахнувшись, она швырнула лампу в пропасть, и ветер закружил ее в своем водовороте.

– Готово! – объявила Пирра. – Все, Гилас, больше у меня от тебя ничего не осталось!

– Ты же обещала, что не будешь туда лазить, – с укором произнес Усерреф.

Он успокоил разбуженных криками стражников и проводил Пирру до ее комнаты.

– Нет, слова я не давала, – возразила Пирра.

– Госпожа, как вы могли? – накинулась на нее Силея.

На пухлом лице девушки недовольная гримаса, но на самом деле Силея любит, когда Пирре попадает.

– Силея, иди отсюда, – процедила девочка.

– Я бы с радостью, – пробормотала рабыня.

Силея солгала: ей нравится в Така Зими. Чумы здесь можно не бояться, да и работы почти никакой: знай строй глазки стражникам.

– Говорят тебе – уходи! – приказала Пирра.

Выразительно закатив глаза, Силея скрылась за дверью.

Усерреф устремил на Пирру проницательный взгляд.

– Что ты сейчас выбросила? Соколиное перо? Подарок от Гиласа?

Тут Пирра накинулась на египтянина.

– Сколько раз повторять – не произноси больше его имени! Это приказ! Может, ты забыл, но ты все еще мой раб, и Силеи это тоже касается!

Повисло напряженное молчание. Усерреф скрестил руки на груди и сердито уставился на огонь в жаровне. Пирра схватила свое бронзовое зеркало и устремила такой же угрюмый взгляд на собственное отражение. От холода шрам проступил на щеке синеватым полумесяцем. Когда Пирре было двенадцать, она обожгла себе лицо нарочно, чтобы ее не выдали замуж, но теперь ей почти четырнадцать, и она ненавидит эту отметину. Что только Пирра не пробовала, чтобы свести шрам! Но ни одно средство не помогло.

Вид у Усеррефа несчастный. Он очень переживает, когда выходит из себя. Тут Пирра ощутила прилив нежности. Усерреф для нее – все равно что старший брат, которого у нее никогда не было.

Несмотря на холода, Усерреф по-прежнему бреет голову наголо в знак траура: бедняга тоскует по любимой родине, Египту. А еще рисует на веках черные полоски – так он надеется вернуть Солнце. Исчезновение светила Усерреф переживает еще тяжелее, чем кефтийцы: ежедневные перерождения Солнца управляют всей жизнью египтян.

– Извини, – пробормотала Пирра.

Красивое лицо Усеррефа тут же озарилось улыбкой.

– Ничего страшного, я тебя понимаю. Во всем виновато это кошмарное место.

Заснеженная гора привела Усеррефа в ужас. В первый день в Така Зими он воскликнул:

– От этого вашего снега никуда не скроешься, он повсюду! Вдобавок какой-то демон заколдовал мое дыхание, и оно превратилось в дым!

Ох и намучилась Пирра, уговаривая его надеть теплые вещи! Усерреф ни в какую не желает притрагиваться к шерсти: он считает овец нечистыми. Наконец Пирра его убедила, и теперь он носит льняную тунику и штаны, подбитые гусиным пухом, плащ из заячьей шерсти и сапоги из овчины, набитые сеном.

Тут Пирра заметила мешок на его плече.

– Куда собрался? – спросила она.

– В деревню, за полынью.

– Возьми меня с собой, – взмолилась Пирра.

Усерреф вздохнул:

– Сама же знаешь – не могу. Я дал слово твоей матери.

Пирра оказалась застигнута врасплох. Она терпеть не может, когда Усерреф вспоминает Яссассару.

– Верховная жрица умерла, – ничего не выражающим тоном произнесла Пирра.

– А значит, воля Яссассары священна.

– И долго нам ее исполнять? По-твоему, я всю жизнь должна просидеть здесь, взаперти?

– Ответ тебе прекрасно известен. Мы уйдем отсюда, когда Солнце вернется и прогонит Чуму.

– А вдруг этого не случится никогда?

– Твоя мать отправила тебя сюда, чтобы защитить от опасностей. А теперь, когда она скончалась, жрецы…

– Ей не было до меня дела, а им тем более! – не выдержала Пирра. – Они меня берегут только по одной причине: хотят повыгоднее продать жениху, когда все вернется на круги своя!

Усерреф направился к двери, но Пирра кинулась за ним.

– Усерреф, ну пожалуйста! Можно я хотя бы за ворота с тобой выйду? Я не убегу! Куда мне идти? Вокруг одни горы и снег!

– Пирра…

– Я всю зиму только и знала, что слонялась по двору храма! Видеть его больше не могу!

– Нет, Пирра, нельзя! Я поклялся твоей матери!

– Моя мать умерла! Умерла! Умерла!

Тут оба растерянно умолкли. Пирра скрестила руки на груди и повернулась к Усеррефу спиной. Пирра ненавидела свою мать, но смерть Яссассары потрясла ее до глубины души.

Пирре до сих пор не дает покоя их последний разговор.

– Ты сбежала, – холодно произнесла Яссассара. – Презрела свой долг перед Кефтиу.

Пирра хотела ответить, что на Талакрее она рисковала жизнью, чтобы спасти родной остров, но Яссассара не пожелала ее слушать. В тот день Пирру изгнали в Така Зими, и больше она свою мать не видела. Теперь Пирре никогда не добиться того, чтобы Яссассара ею гордилась. Слишком поздно.

Поглядев на Усеррефа, Пирра заметила, что он задумчиво за ней наблюдает.

– У вас больше общего, чем ты думаешь, – заметил он. – Ты такая же смелая и целеустремленная.

Пирра вздрогнула. Гилас когда-то сказал ей почти то же самое: «Ты смелая и никогда не сдаешься».

Сердито фыркнув, Пирра ткнула кулаком в стену. Хватит вспоминать Гиласа.

– И вот еще что, Пирра, – произнес Усерреф, уже стоя в дверях. – Перо – символ Херу, на моей родине так зовут бога с соколиной головой. От пера сокола так просто не избавишься.

– Ты о чем? – проворчала Пирра.

– Ты пустила перо по ветру. Кто знает, что ветер принесет в ответ?

6

Она помнит Яйцо. Помнит, как сидела, скорчившись внутри так, что ножки касались клюва. Она ни единым коготком шевельнуть не могла. Ужасно неприятное ощущение!

И все же она двигалась, как могла. Вывернув голову, клевала скорлупу, переводила дух и клевала снова, – но вот наконец Яйцо треснуло, и она очутилась на свободе.

Видеть она еще не могла, но чувствовала присутствие других пушистых птенцов, а сверху – теплые перья на животе мамы. Пахло птичьим пометом, ветками и камнями. Она слышала пронзительные крики папы и мамы и свист воздуха.

Ей очень хотелось есть. Она толкала и топтала ногами своих братьев, лишь бы поскорее добраться до мяса. Папа и мама засовывали еду ей прямо в клюв.

Она стала сильнее. Обретя способность видеть, она в первый раз выкарабкалась из Гнезда и принялась исследовать Каменный Карниз. Малышка клювом дергала братьев за хвосты и наблюдала, как медленно движутся наземные создания в лесу далеко внизу.

Она научилась делать так, чтобы ее зрение становилось острее: для этого надо поднимать и опускать голову. Вскоре она уже могла уследить за тремя снежинками одновременно.

Ей очень нравились все яркие цвета: вот красно-золотистый орел, а вот блестящие мухи. Но если мимо летит ворона, и ее оперение отсвечивает зеленым, фиолетовым и черным, когти надо держать наготове, потому что вороны – враги соколов: эти птицы воруют у них яйца.

Свет несколько раз сменил Тьму, и по всему ее телу выступили непонятные бугорки, которые вдобавок еще и чесались. Ох и злилась же она! А потом у нее выпал пух, и из бугорков выросли перья.

Она пришла от них в восторг. Белые, коричневые, розовые, серые, голубые, некоторые в крапинку, и все одинаково гладкие и блестящие! Она научилась их чистить. Когда проводишь по ним клювом, раздается приятный звук «з-з-зт». Теперь, глядя, как мама и папа парили на крыльях Ветра, она им завидовала. Ей тоже хотелось подняться в Небо.

Оно всегда меняется: то темнеет, то светлеет. Когда Светло, птицы чувствуют, что за облаками скрывается что-то огромное и мощное. Жаль, что оно не показывается.

Но больше всего она мечтала летать. Она хлопала крыльями, пока не выбивалась из сил, но ничего не получалось. А однажды, когда было Светло, она хлопала, хлопала и хлопала, и вдруг Ветер подхватил ее и приподнял над Карнизом. И на один быстрый взмах крыла она почти полетела!

Вдруг Ветер уронил ее, и она упала с Карниза. Падала она невероятно долго, но от страха даже пискнуть не могла. Она приземлилась в снег. Сердитая и униженная, она с трудом поднялась и стала звать маму и папу, но те улетели охотиться и не слышали ее криков.

Малышка испуганно оглядывалась по сторонам. Ей не место на земле, она же не зверь! А Карниз высоко-высоко наверху, и до него никак не добраться.

Она поползла по снегу, надеясь, что Ветер опять ее подхватит. Но вместо этого она поскользнулась и несколько раз перекувырнулась через голову.

Она упала на пятачок голой земли, рядом с ямкой, вокруг которой кишмя кишели муравьи. Она клюнула одного. На вкус он оказался кислым, и она его выплюнула, но остальные муравьи разозлились и стали кусать ее за ноги. Целая толпа муравьев взбиралась по ее ногам и кусала между перьями. Она захлопала крыльями и испуганно закричала.

Тут земля затряслась, и огромное наземное чудовище загородило Небо. Существо подхватило ее на руки и принялось снимать с нее муравьев. Голос у него был низкий и негромкий, будто звуки далекой реки. Почему-то на малышку он подействовал успокаивающе. «Человек», – подумала она. Это человек.

Сняв с нее всех муравьев, человек посадил ее в теплое, темное гнездо. На нее нахлынуло такое облегчение, что она почти сразу же уснула.

Проснулась она Там, где Нет Ветра. Рядом два человека: мужчина, который спас ее от муравьев, и маленькая женщина. Как и у мужчины, у девочки нет ни крыльев, ни клюва, зато до чего у нее яркая окраска – просто глаз не оторвать! Только вместо перьев на девочке странная широкая шкура: оранжевая, желтая, зеленая. А на спине рыжий мех, будто у лисицы. На голове у нее длинные черные волосы, и они отливают фиолетовым и синим.

Девочка медленно протянула руку к птенцу. В длинных, мягких когтях она держала кусочек мяса.

Напуганная малышка выпрямилась во весь рост, вытаращила глаза и расставила крылья. Потом схватила клювом мясо и презрительно отшвырнула в сторону.

Девочка протянула ей второй кусочек. Она не сверлила малышку взглядом и не нависала над ней, просто говорила негромко и мягко. На ее причудливом бледном лице нет ни перьев, ни пуха, но глаза у девочки темные, будто у сокола, и в них малышка увидела такой же плененный, лишенный полета дух, как и у нее самой.

Малышка вытянула шею и взяла мясо.

* * *

Пирра наблюдала, как птенец схватил еще один кусочек мыши слишком крупным для такого маленького тельца клювом.

– Ты уверен, что это сокол? – с сомнением уточнила она.

Усерреф усмехнулся:

– Кто же еще?

Пирра фыркнула:

– Я таких соколов не видела.

Существо, съежившееся внутри мешочка, размером не больше голубя. Коричневые и белые перья торчат в разные стороны, на голове пара забавных кустиков белого пуха, на ногах точно такой же пух, но здесь его побольше: кажется, будто птенец одет в белые штаны. Ноги большие, желто-зеленые, а когти длинные и черные.

Птенец сердито глядел на Пирру огромными темными глазами.

– Ты где его нашел? – спросила Пирра.

– На земле, под утесом. Я услышал, как она кричит: должно быть, выпала из гнезда. Обычно птенцы у соколов вылупляются позже, но сейчас очень странное время: дикие звери зиму от весны не отличают. Найти сокола – доброе предзнаменование. Может быть, она вернет нам Солнце.

– Откуда ты знаешь, что это она?

– Я не знаю, я чувствую. – Усерреф помолчал и осторожно прибавил: – Если ей суждено стать взрослой птицей, то она захочет летать. А выживет она или нет, зависит от тебя.

– Почему от меня? – настороженно спросила Пирра.

– Ты должна будешь за ней ухаживать. – Тут Усерреф снова помолчал. – Если сумеешь ее вырастить, она станет самым быстрым живым существом на свете. Самки соколов крупнее, сильнее и стремительнее, чем самцы.

– Ну и правильно, – буркнула Пирра.

– Сокол – птица гордая, они не терпят неуважительного отношения. Сокол никогда не забывает обиды. Ее нельзя приручить, ты не заставишь ее подчиняться силой. Ты можешь только завоевать ее доверие и убедить ее остаться с тобой. – Усерреф внимательно поглядел на Пирру. – А еще она не будет делать ничего, чтобы тебе угодить. Думаю, вы с ней найдете общий язык.

Пирра невольно рассмеялась.

– Ну а пока она пленница, совсем как ты. Но если будешь заботиться о ней как следует, со временем научишь ее летать и отпустишь на волю.

Пирра сразу оживилась, но не подала виду.

– А ты, я вижу, все продумал? – сухо произнесла она.

Усерреф улыбнулся и покачал головой.

– Я здесь ни при чем, Пирра. Такова воля Херу. Иначе эта птица к тебе не попала бы.

Пирра назвала ее Эхо: малышка все время издавала пронзительный повторяющийся звук «э-э-э». Птица оказалась умной, своевольной и свирепой. Или ей что-то нравилось, или нет – и точка.

К счастью, Пирра ей понравилась. К Усеррефу она тоже относилась хорошо, а вот Силею невзлюбила. А еще Эхо ужасно боялась муравьев. Стоило ей заметить хоть одного, как она тут же впадала в панику и не успокаивалась, пока люди не очищали комнату от всех этих насекомых до последнего.

Дни летели один за другим, и все внимание Пирры поглотила Эхо. Девочка следила, чтобы в комнате всегда царил полумрак: птенцу так спокойнее. Усерреф принес ветку и устроил для Эхо насест. Он привязал к нему найденыша при помощи кожаных шнурков из кожи ягненка.

Поначалу Эхо оставалась настороже: стояла, выпрямившись во весь рост и приоткрыв клюв, и сердито глядела по сторонам. Но Пирра разговаривала с ней, и наконец птица успокоилась, распушила перья на груди и удобно расположилась на одной ноге, подобрав вторую под живот.

Зрение у Эхо оказалось удивительно острым. Она замечала муравья с тридцати шагов и следила за ним взглядом, поворачивая голову под невероятным углом. А еще птицу прямо-таки завораживала одежда Пирры.

– Она различает больше цветов, чем мы, – объяснял Усерреф. – Говорят, для сокола зеленые и фиолетовые отблески на крыльях ворона яркие, как радуга.

Эхо быстро усвоила, что теперь ее кормит Пирра, и приучилась выпрашивать еду жалобными криками «кий-кий-кий». Больше всего Эхо любила голубей: клювом выдергивала у них перья, вытаскивала кишки, потом прижимала тушку одной ногой, а второй отрывала куски мяса. После этого она разбрасывала в углу свой помет, а еще через некоторое время срыгивала аккуратный шарик из остатков перьев и костей.

Эхо росла на глазах: не успела Пирра опомниться, как ее подопечная из растрепанного птенца превратилась в могучего сокола длиной с предплечье девочки. Голова и крылья у Эхо стали красивого дымчато-серого оттенка, а шея и грудь – светлыми, желто-бежевыми с коричневыми пятнышками. Своим крупным изогнутым клювом соколиха была способна переломить голубю хребет или отхватить кусок от пальца Пирры, но девочку она ни разу не клюнула. А под большими черными глазами появился знак всех соколов – темная вертикальная полоска, напоминающая след от слезы.

Пирра не любила привязывать птицу и у себя в комнате давала ей полную свободу, но по совету Усеррефа не снимала с ног Эхо ремешки-опутенки.

– Чтобы научить ее летать, ты должна завоевать ее доверие, – говорил Усерреф. – Проводи с Эхо побольше времени, разговаривай с ней, давай ей клевать беличье мясо – это для нее и еда, и занятие. Пусть она привыкнет к твоему прикосновению.

Эхо уже запомнила собственное имя. Иногда, когда Пирра ее звала, она спрыгивала с насеста и бежала к ней, щелкая когтями по полу. А однажды, когда Пирра вышла из комнаты, Эхо стала ее звать: «Э-э-э».

Сначала Пирра гладила Эхо перышком, а потом решилась провести пальцем по ее прохладной мягкой груди и чешуйчатым желто-зеленым ногам. Больше всего Эхо нравилось, когда ей гладят ноги.

В один прекрасный день, когда Пирра именно этим и занималась, птица спокойно взобралась к ней на кулак. Пирра застыла как завороженная. Несмотря на все свои забавные проделки, Эхо все-таки птица Богини.

– Прижми локоть к боку и держи предплечье ровно, – тихо велел стоявший в дверях Усерреф. – Так ей будет удобнее сидеть. И не отпускай опутенки.

Эхо оказалась неожиданно тяжелой, а ее когти вонзались в руку Пирры, будто тонкие шипы терновника.

– Я сделаю тебе кожаную манжету на запястье, – сказал Усерреф. – А еще с этого дня ты должна носить с собой мешочек с кусочками мяса, чтобы у тебя всегда было чем ее поощрить.

– Откуда ты столько знаешь про соколов? – спросила Пирра, не сводя глаз с Эхо.

– Египтяне в соколах разбираются. Меня научил брат, Небетку. Ему было известно больше, чем многим.