Buch lesen: «Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий)»

К 145-летию со дня рождения архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого)

…Вы спросите: «Господи, Господи! Разве легко быть гонимыми? Разве легко идти через тесные врата узким и каменистым путем?» Вы спросите с недоумением, в ваше сердце, может быть, закрадется сомнение, легко ли иго Христово? А я скажу вам: «Да, да! Легко, и чрезвычайно легко». А почему легко? Почему легко идти за Ним по тернистому пути? Потому что будешь идти не один, выбиваясь из сил, а будет тебе сопутствовать Сам Христос; потому что Его безмерная благодать укрепляет силы, когда изнываешь под игом Его, под бременем Его; потому что Он Сам будет поддерживать тебя, помогать нести это бремя, этот крест.

Говорю не от разума только, а говорю по собственному опыту, ибо должен засвидетельствовать вам, что, когда шел я по весьма тяжкому пути, когда нес тяжкое бремя Христово, оно нисколько не было тяжело, и путь этот был радостным путем, потому что я чувствовал совершенно реально, совершенно ощутимо, что рядом со мною идет Сам Господь Иисус Христос и поддерживает бремя мое и крест мой.

…Не бойтесь же, идите, идите смело. Не бойтесь тех страхов, которыми устрашает вас диавол, мешающий вам идти по этому пути. На диавола плюньте, диавола отгоните Крестом Христовым, именем Его. Возведите очи свои горе – и увидите самого Господа Иисуса Христа, Который идет вместе с вами и облегчает иго ваше и бремя ваше. Аминь.

Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий)

Жизнь замечательных людей

Серия биографий

Основана в 1890 году Ф. Павленковым и продолжена в 1933 году М. Горьким

Выпуск

2185

_____

(1980)

© Одинцов М. И., 2023

© Издательство АО «Молодая гвардия», художественное оформление, 2023

Глава 1
Родословная. Детство и юность. Выбор пути
1877–1905

Религиозного воспитания я в семье не получил, и, если можно говорить о наследственной религиозности, то, вероятно, я ее наследовал главным образом от очень набожного отца.

Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий)

Старинный род «Войно» («Войны») происходил, согласно «Гербнику Польскому», «из русских князей, из Руси, а не из России», то есть из живших в Киевской Руси еще до монгольского нашествия. Поскольку Литва после захвата западнорусских земель в XIV веке приняла православие и русский язык в качестве государственного, а обосновавшиеся в Галицкой Руси поляки поначалу на права православных не посягали, то русские княжеские и боярские роды охотно пошли на службу к новым властителям. Так было и с родом Войно. Но Литва недолго была православной, а поляки – терпимыми. Они всячески подталкивали русских князей и воевод к принятию католичества, суля им златые горы и реки, полные вина, или, напротив, угрожая лишить их шляхетского достоинства. Не смогли избежать соблазна окатоличивания и Войно.

Одним из первых в роду католиком стал Адам Войно, получивший в 1435 году от князя Болеслава Мазовецкого имение в Бельской земле. Потомство Адама Войно разделилось на множество ветвей, принявших прозвища от названий имений, которыми они владели. Так появились Войно-Шубы, Войно-Пецки, Войно-Скварки, Войно-Трубники, Войно-Оранские, Войно-Ясенецкие и прочие. Усадьбой Ясенец в Новогрудском воеводстве, давшей название этой ветви рода, Ясенецкие владели до 1720-х годов.

Во время расцвета Польско-Литовского государства представители рода Ясенецких-Войно¹ были среди придворных польских и литовских властителей, на высоких военных и административных должностях, получали дворянские титулы за воинскую доблесть на полях сражений. Все эти «местники», «стольники», «каштеляны», «чашие», «скарбники и подскарбники» владели изрядными имениями на территориях нынешней Белоруссии и Западной Украины. Но с конца XVII века должности, занимаемые Ясенецкими-Войно, начинают мельчать, род беднеет. В начале XVIII столетия потомки воевод и вельмож становятся прапорщиками Королевской гвардии, священниками, судьями. К XIX столетию род Ясенецких окончательно обеднел, его представители превратились в лучшем случае в землепашцев, да и то находившихся на грани разорения.

Из документов известно имя деда будущего святителя Луки Крымского – Станислав (род. около 1820), как и имя прадеда – Иосиф. Они были потомственными дворянами, внесенными в VI часть родословной книги Могилевской губернии. Станислав Иосифович доживал свой век в Сеннинском уезде Могилевской губернии. Из добра в хозяйстве были старенькая мельница да курная изба, а ходил он в самодельных лаптях. Та же участь ждала его детей и внуков.

Но одному из детей – Феликсу Станиславовичу (1841–1931) – удалось прервать череду нищающих поколений предков. Он окончил гимназию, в 1862 году сдал экзамен на медицинском факультете Киевского университета и получил звание аптекарского помощника («фармацевт средней квалификации»). В феврале 1866 года в том же университете он был удостоен звания провизора («фармацевта высшей квалификации»). В марте-апреле того же года Феликс стал управляющим единственной «вольной» (частной) аптеки в уездном городе Ахтырка Харьковской губернии. Владельцем аптеки являлся аптекарский помощник Веттерлинг.

В конце XIX века город становится центром торговли и кустарных промыслов. Общероссийскую известность имел здешний Троицкого-Благовещенский мужской монастырь, где хранилась чудотворная Ахтырская икона Божией Матери Всех Скорбящих Радость. Проживало в городе около двадцати тысяч человек.

В те времена шло активное заселение Крыма, начавшееся еще при Екатерине Великой, и переселенцам предоставлялись различные льготы. Воспользовавшись такой возможностью, Феликс Станиславович в октябре – декабре 1867 года переезжает к новому месту работы – в уездный город Перекоп в Таврической губернии, находящийся на перешейке, соединяющем Крымский полуостров с материком. Здесь он исполнял обязанности управляющего «вольной аптеки», принадлежавшей провизору Д. И. Кундину².

29 сентября 1868 года 27-летний Феликс Ясенецкий-Войно, римско-католического вероисповедания, обвенчался в Николаевском соборе города Перекоп с 19-летней Марией Дмитриевной Кундиной (1849–1928), православного исповедания, дочерью владельца аптеки³. В наши дни известно, что в семье было 14 детей, но лишь пятеро из них достигли совершеннолетия, остальные умерли в детском возрасте, и мы не располагаем даже краткими сведениями о них.

По законам Российской империи в семьях, где хотя бы один из родителей принадлежал к государственной Российской православной церкви, дети обязаны были воспитываться в православной вере и быть членами Православной церкви.

Всю заботу о доме и детях взяла на себя Мария Дмитриевна, происходившая из харьковского мещанского рода Кундиных. Хотя она и была воспитана в православных традициях и посещала храмы в тех местах, где пришлось жить Ясенецким, но потом как-то охладела и молилась в основном дома. Семейные предания рассказывают о том, что после смерти своей дочери Ольги (1901 год) Мария Дмитриевна, как положено по обряду, принесла в храм блюдо с кутьей и серебряные ложечки. Когда литургия закончилась, она заглянула в алтарь и обомлела: два священника ссорились из-за ее дара, вырывая его из рук друг друга. Это настолько ее обидело и шокировало, что более она не переступала порог храма. Хотя по большим праздникам, пусть и на короткое время, приходила в свой приходской храм⁴.

В Перекопе в семье родилось двое детей: Владимир (1872–1932) и Александр (1874), вскоре умерший 30 октября 1875 года в городе Керчи «от воспаления» и похороненный на городском кладбище у подножья горы Митридат⁵. Спустя годы, вспоминая правила и традиции в семье, архиепископ Лука свидетельствовал: «Два брата мои – юристы⁶ – не проявляли признаков религиозности. Однако они всегда ходили к выносу Плащаницы и целовали ее, и всегда бывали на Пасхальной утрени»⁷.

Надо полагать, что после бракосочетания Феликс Станиславович впрямую занимался делами ставшей теперь семейной аптеки. Чуть позже он перевел ее в пригород Перекопа – село Армянский Базар, находившееся в трех верстах (ныне город Армянск в Республике Крым). Однако особых доходов аптека не приносила, и пришлось ее отдать за долги другому владельцу.

В мае-июне, а может, и осенью 1875 года Ясенецкие перебрались в небольшой крымский городок Керчь, вскоре вошедший в состав Таврический губернии. Он имел славную, более чем двухтысячелетнюю историю, в течение которой носил разные названия: Пантикапей, Боспор, Корчев, Черкио. И все это время над ним молчаливо и величаво возвышалась святая гора Митридат, будто магнит притягивавшая к себе царственных особ и вельмож, путешественников и паломников, поэтов и живописцев. В 1820 году побывал здесь и российский гений Александр Пушкин, писавший 24 сентября своему брату Льву Пушкину: «С полуострова Таманя, древнего Тмутараканского княжества, открылись мне берега Крыма. Морем приехали мы в Керчь. Здесь увижу я развалины Митридатова гроба, здесь увижу я следы Пантикапеи, думал я, – на ближней горе посереди кладбища увидел я груду камней, утесов, грубо высеченных – заметил несколько ступеней, дело рук человеческих. Гроб ли это, древнее ли основание башни – не знаю. За несколько верст остановились мы на Золотом холме. Ряды камней, ров, почти сравнившийся с землею, – вот все, что осталось от города Пантикапеи. Нет сомнения, что много драгоценного скрывается под землею, насыпанной веками; какой-то француз прислан из Петербурга для разысканий – но ему недостает ни денег, ни сведений, как у нас обыкновенно водится». Спустя более полутора столетий, в 1999 году, благодарные керчане установили поэту памятник.

Город пережил много взлетов и падений, несколько раз разрушался во время войн и вновь восстанавливался. В 1870-х годах он представлял собой скромную провинцию и только-только оправился после разрушения и ограбления английскими войсками в ходе Крымской войны. Постепенно открывались механический и цементный заводы, консервная и табачная фабрики, восстанавливался морской порт. Число жителей выросло почти до 30 тысяч. По своим религиозным убеждениям они принадлежали к Православной и Старообрядческой, Римско-католической и Армяно-григорианской церквам, к исламскому и иудейскому вероисповеданиям. Самым оживленным местом городка являлся базар, куда стекались в торговые дни представители разных национальностей: русские, татары, украинцы, немцы, евреи, караимы, греки, армяне.

В начале 1876 года Ф. С. Ясенецкий-Войно стал управляющим аптеки, принадлежавшей известному керченскому провизору Н. И. Соколовскому и располагавшейся в большом многоквартирном доме Маза́ни (по фамилии владельца, городского головы Николая Ивановича Мазани) на углу улиц Строгановской (ныне улица Кирова), дом 1, и Воронцовской (ныне улица Ленина), дом 79, напротив фонтана В. Я. Гущина⁸. Здание было разрушено в годы Великой Отечественной войны. Сейчас примерно на его месте располагается центральное почтовое отделение (улица Кирова, 1).

Феликс Станиславович надеялся, что здесь для него откроются новые деловые возможности, а дети смогут получить хорошее образование. Он был вечно занят делами и мало видел свое семейство. По вероисповеданию он, как и его предки, был католиком, посещал костел Успения Пресвятой Девы Марии, находившийся в центре города на Дворянской улице (ныне Театральная, 30). Тихий по натуре, набожный, он много молился дома, но религиозных взглядов своих никому в семье не навязывал. Сам архиепископ Лука вспоминал о своем отце: «Мой отец был католиком, весьма набожным, он всегда ходил в костел и подолгу молился дома. Отец был человеком удивительно чистой души, ни в ком не видел ничего дурного, всем доверял, хотя по своей должности был окружен нечестными людьми. В нашей православной семье он, как католик, был несколько отчужден»⁹.

Костел по просьбе католической общины был воздвигнут в 1883 году на месте прежнего церковного здания, сооруженного в 1831–1840 годах и пришедшего в ветхое состояние. Поскольку католиков в Керчи было немного, средства предоставили заграничные жертвователи. Неизвестные архитекторы построили здание в лучших традициях классического стиля. В послереволюционное время его ждала судьба многих храмов в России: он был закрыт; одно время в нем был оборудован кинотеатр, а позже спортивный зал. Лишь в 1992 году храм вернули общине, и в нем проводятся богослужения.

Поначалу фармацевтика была основной деятельностью Феликса Станиславовича, но уже в середине 1876 года он также стал агентом Санкт-Петербургской компании «Надежда», которая действовала в Керчи с 1867 года и занималась страхованием имущества от огня и от повреждения или потери при доставке по воде или сушей. С того же времени он становится и агентом банкирской конторы, занявшись реализацией ценных бумаг Государственного банка: выигрышных пятипроцентных билетов внутренних І и ІІ займов.

За годы пребывания в Керчи семья Ясенецких меняла места проживания. В 1875–1878 годах они снимали квартиру в приходе Троицкого собора. Собор этот поистине был архитектурным украшением города. Здание строилось в 1829–1835 годах и было освящено 1 октября 1835 года архиепископом Херсонским и Таврическим Гавриилом (Розановым). Судьба его печальна: в 1931 году храм был закрыт, и в нем разместили продовольственный склад. В годы Великой Отечественной войны здание было разрушено. В память об этом храме в 2011 году на жилом доме по адресу: улица Пирогова, дом 27, где ранее, предположительно, и находился собор, установлена памятная доска с его изображением.

Именно здесь были крещены двое детей: Ольга (родилась 3 февраля 1876 года, крещена 25 февраля)¹⁰ и Валентин – будущий архиепископ Лука, родившийся 14 апреля 1877 года¹¹ и крещеный 1 мая. Таинство в Троицком соборе совершил благочинный протоиерей Иоаким Васильевич Щербинин с дьяконом Феодором Феодоровичем Гладким. Крестными родителями стали статский советник Александр Павлович Розов (врач Таврической духовной семинарии и главный врач Симферопольского военного госпиталя, доктор медицины) и жена коллежского советника Агафия Стефановна Бутович. Восприемники были хорошими знакомыми семьи Ясенецких. Во крещении мальчик наречен Валентином, что значит «сильный», «крепкий», – в честь священномученика Валентина Интерамского. Согласно церковным преданиям он был епископом города Интерамны в Умбрии (Италия), обладал способностью врачевать болезни, призывая имя Господа Иисуса Христа. В правление императора Аврелиана (270–275) святой, отказавшись отречься от христианской веры, был усечен мечом.

В 1878 году Ясенецкие переехали в просторный угловой двухэтажный дом, который сохранился до настоящего времени и расположен по адресу: улица Дубинина, 28. В нем семья проживала до 1888 года. Дом этот располагался в приходе другого известного городского православного храма – Александро-Невской церкви, устроенной в 1860 году в бывшем здании музея древностей на горе Митридат на городские средства и на средства, пожертвованные почетным гражданином И. Митровым. Освятил церковь 12 июня 1861 года епископ Таврический и Симферопольский Алексий (Ржаницын). В 1883 году храм ввиду угрожающей опасности – появления трещин в стенах здания – был закрыт.

Здесь у Ясенецких-Войно родились две дочери: в 1878 году Евгения, которая умерла в 1879 году в девятимесячном возрасте; и Виктория (после 1882 года?).

В 1879 году Ф. С. Ясенецкий-Войно стал также комиссионером (торговым представителем) Екатеринославской техно-химической лаборатории, открыв продажу при аптеке чернил и красок для различного применения: от ручного копирования до типографской печати. Помимо работы в страховой компании «Надежда» Феликс Станиславович по-прежнему производил размен купонов, покупку и продажу всяких процентных бумаг, страхование билетов внутреннего займа.

Несмотря на аптекарский бизнес, в общем-то весьма недоходный, глава семейства был не чужд благотворительности. Документы свидетельствуют, по крайней мере, о трех фактах. Летом 1876 года Ф. С. Ясенецкий-Войно внес 3 рубля по сборам в поддержку восставших балканских славян. В декабре 1877 года, когда Общество керченских врачей открыло лечебницу для приходящих больных, где врачи за свои услуги денег не брали, Феликс Станиславович в своей аптеке по рецептам врачей отпускал бедным лекарства с 30-процентной скидкой. А в 1880 году Керченский попечительный о тюрьмах комитет изъявил провизору искреннюю благодарность за пожертвованные им для заключенных тюремного замка медикаменты на 18 рублей 52 копейки.

На рубеже 1880/81 года семейство по каким-то причинам планировало навсегда покинуть Керчь. Начали распродавать мебель и разные хозяйственные принадлежности. Ф. С. Ясенецкий-Войно оставил службу в страховой компании «Надежда». Поначалу семья перебралась в Херсон¹², где в июне 1881 года у них родился еще один ребенок – сын Павел (1881–1920?)¹³. Крещен он был в Успенском кафедральном соборе Херсона, а его крестным (восприемником) стал «потомственный дворянин Станислав Иосифов Ясенецкий-Войно», по всей видимости, отец Феликса Станиславовича, приехавший по такому случаю из Могилевской губернии ¹⁴.

Но в 1882 году Ясенецкие вернулись в Керчь и прожили там еще как минимум пять лет. В год возвращения Ф. С. Ясенецкий-Войно был принят на службу в аптеку военного ведомства. В 1887 году семья переехала в город Болгра́д – на тот момент сравнительно небольшой городок с населением в 10 тысяч человек, лишь недавно, после Русско-турецкой войны 1877–1878 годов, отошедший к Российской империи и чуть позже, в 1890 году, ставший безуездным городом Измаильского уезда Бессарабской губернии. Это был центр хлебной торговли; там работали салотопенные, мыловаренные и кирпичные заводы, действовали мужская гимназия, женская прогимназия, городское училище, приходское училище, а также православный собор.

Здесь Феликс Станиславович в последний раз после Керчи вернулся к фармацевтическому делу, открыв собственную аптеку. В 1888 году глава семьи перевелся в Кишиневский госпиталь военного ведомства, и все переехали в Кишинев – центр Бессарабской губернии, крупный промышленный, транспортный, торговый, финансовый и сельскохозяйственный центр Юга России.

В 1889 году Ясенецкие переехали в Киев и поселились в центре, на Крещатике. Феликс Станиславович вновь устроился в страховую кампании «Надежда», где в общей сложности проработал более двадцати лет, в том числе возглавляя киевское отделение.

Валентин завершил среднее образование во 2-й Киевской мужской гимназии (1896 год)¹⁵. Родители, заметив страсть сына к рисованию, отдали его одновременно учиться и в Киевскую художественную школу. Увлечение живописью было так сильно, что после окончания гимназии Валентин решил поступать в Петербургскую Академию художеств. Но уже во время вступительных экзаменов передумал, придя к убеждению, что до́лжно делать не то, что нравится лично, а то, что полезно для страдающих людей. Попытался поступить в Киевский университет на медицинский факультет, но все вакансии уже были заняты. Тогда юноша поступил на юридический факультет, где с интересом изучал историю и философию права, политическую экономию и римское право. Но через год Валентина опять непреодолимо повлекло к живописи, и он отправился в Мюнхен, где поступил в частную художественную школу профессора Генриха Книрра. Правда, проучился там лишь три недели и, мучимый тоской по родине, возвратился в Киев.

Здесь Валентин размышляет о богословских и философских вопросах, каждый день ходит в Киево-Печерскую лавру, посещает храмы, где делает массу зарисовок, набросков, эскизов молящихся людей, лаврских богомольцев, странников. В духовной настроенности юноши большую роль сыграла книга, подаренная по окончании гимназии, – Новый Завет, который он читал и перечитывал постоянно. Особенно произвели на него сильное впечатление слова Иисуса Христа, обращенные к своим ученикам: «Жатвы много, а делателей мало; итак, молите Господина жатвы, чтобы выслал делателей на жатву Свою» (Мф. 9: 37–38). Когда он читал этот текст, у него вырвались слова: «О, Господи! Неужели у Тебя мало делателей?!»

На мировоззрение Валентина большое влияние, как он сам признает, оказал старший брат – Владимир, студент-юрист. В среде тогдашнего студенчества широко обсуждались проблемы простого народа, крестьянства, идеалы народничества и этическое учение Льва Толстого. Валентина тянуло к толстовству; как он сам говорил о себе, он стал «завзятым толстовцем»: спал на полу, на ковре и ездил за город косить рожь вместе с крестьянами. Именно знакомство с творчеством Толстого предопределило выбор между живописью и медициной в пользу последней.

В семье его увлечение толстовством восприняли резко негативно, пытаясь всеми силами отвадить от него. Этому была и семейная причина. Старшая сестра Ольга психически заболела, эмоционально восприняв события на Ходынке в дни коронации Николая II. Речь идет о массовой давке, произошедшей ранним утром 18 мая 1896 года на Ходынском поле. По его периметру были построены временные «театры», эстрады, балаганы, лавки, в которых планировалась раздача бесплатных «царских гостинцев»: памятной коронационной эмалированной кружки, фунтовой сайки, полфунта колбасы, вяземского пряника, мешочка сластей.

С вечера 17 мая на поле стали прибывать со всей Москвы и окрестностей люди, привлеченные слухами о подарках. К утру следующего дня собралось не менее 500 тысяч человек. Когда по толпе прокатился слух, что буфетчики раздают подарки среди «своих» и потому на всех подарков не хватит, народ ринулся к временным деревянным строениям. Полицейские не смогли сдержать натиск толпы. Раздатчики, понимая, что народ может снести их лавки и ларьки, стали бросать кульки с едой прямо в толпу, что лишь усилило сутолоку. Давка была ужасной.

О случившемся доложили московскому генерал-губернатору великому князю Сергею Александровичу и императору Николаю II. Приказано было очистить место катастрофы от следов разыгравшейся драмы и продолжить программу празднования. Прибывший на поле император Николай II был встречен громовым «ура» и пением народного гимна. Празднества по случаю коронации продолжились вечером в Кремлевском дворце, а затем балом на приеме у французского посла.

Тот факт, что коронационные торжества продолжились после столь страшной катастрофы, вызвал серьезное возмущение в обществе. По официальным данным, на Ходынском поле погибло 1389 человек, еще несколько сот получили увечья. По неофициальным данным, число погибших превысило четыре тысячи. В 1896 году на Ваганьковском кладбище на братской могиле был установлен памятник жертвам давки на Ходынском поле с выбитой на нем датой трагедии: «18-го мая 1896».

Ольга столь остро восприняла случившееся, что приняла решение покончить с собой и выбросилась из окна третьего этажа. В результате она получила множество травм и осталась калекой на всю свою короткую жизнь.

Мать боялась, что увлечение Евангелием и книгами Толстого может сказаться столь же неблагоприятно и на психическом здоровье Валентина. Тот, осознавая, что не сможет разубедить мать, 30 октября 1897 года написал Толстому письмо с просьбой повлиять на свою семью, а также просил разрешения приехать в Ясную Поляну и жить под его присмотром. Он писал: «Убедите же, ради Бога, мою мать, что если она ждет от меня многого, то должна радоваться, что я еду в деревню. Убедите ее в том, что я принесу много пользы своей душе и немного пользы голодным, если проживу эту зиму в деревне… Нищий человек может сделать еще больше доброго, чем богатый, и что для того, чтобы исполнить заветы Христа, не нужно никаких особых средств, подготовки, а только любовь к людям… Растолкуйте [ей], что нельзя человеку глушить в себе голос совести, если он два года настойчиво требует одного и того же, что если человек не последует этому голосу, голосу Бога, то он умрет духовно»¹⁶.

Упоминание в письме Валентина о голоде имело под собой вполне конкретное основание. В 1897 году голод поразил многие губернии: Воронежскую, Калужскую, Курскую, Оренбургскую, Орловскую, Пензенскую, Псковскую, Рязанскую, Ставропольскую, Тамбовскую, Тульскую, Уфимскую, Харьковскую; области Войска Донского и Акмолинскую; частично затронул Подольскую и Киевскую губернии. Приходится отмечать, что к сожалению, голод был регулярным и массовым явлением в царской России. Причин тому было несколько: засуха, неблагоприятная зима, нашествие насекомых-вредителей… Голодные годы повторялись с той же периодичностью, через восемь-одиннадцать лет, с какой случались неурожайные годы. В среднем в Европейской России ежегодно голодало 10 процентов населения.

Как свидетельствует со слов Войно-Ясенецкого один из его знакомых по Красноярску, Н. П. Пузин, Валентин получил ответ от Толстого. Правда содержание его не раскрывается. Долгие годы письмо Толстого хранилось у Войно-Ясенецкого, пока не пропало во время одного из обысков. В частности, Пузин в своих воспоминаниях пишет: «В конце войны, уже работая в музее-усадьбе Ясная Поляна, я стал разыскивать письмо Толстого к Войно-Ясенецкому. Оно пока не найдено и не учтено в юбилейном издании, но я нашел в рукописном отделе Государственного музея Л. Н. Толстого в Москве письмо В. Ф. Войно-Ясенецкого к Л. Н. Толстому от 30 октября 1897 г., из Киева. На конверте рукой Толстого сделаны две пометы: “БО” – красным карандашом, и “Отв”. [отвечать] – черными чернилами». Письмо В. Ф. Войно-Ясенецкого опубликовано. Однако, вопреки этому свидетельству, современные авторы из книги в книгу повторяют, что Толстой В. Ф. Войно-Ясенецкому не отвечал¹⁷.

Жестоким ударом для Валентина стало знакомство с запрещенной в России, но ходившей в списках среди студенчества, брошюрой Толстого «В чем моя вера». В воспоминаниях он писал: «Я сразу понял, что Толстой – еретик, весьма далекий от подлинного христианства»¹⁸. Хотя и спустя годы, например, в письме А. М. Хирьякову¹⁹ (1913), Войно-Ясенецкий свидетельствовал: «Лев Толстой был для меня в полном смысле духовным отцом. Его нравственную философию я воспринял как близкую мне истину, под его влиянием решил труднейший для меня выбор между живописью и медициной, определил свой жизненный путь, свое отношение ко всему окружающему. Величайшая художественная ценность произведений Толстого находится в теснейшей связи с их неисчерпаемой моральной глубиной»²⁰.

Стоит отметить, что книга «В чем моя вера», как это было заведено в Российской империи, предварительно была направлена в Цензурный комитет. Председатель Комитета архимандрит Амфилохий, ознакомившись с ней, писал, что в книге столько высоких истин, что нельзя не признать их, и что он со своей стороны не видит причины не пропустить ее²¹. Книга вышла и пользовалась популярностью в студенческой и разночинной среде. В последующем некоторые православные богословы, например священник Александр Мень, чтобы как-то объснить данный казус, выдвинули предположение, что цензор прочитал книгу невнимательно.

Интересно, что сказал бы В. Ф. Войно-Ясенецкий, если бы мог прочитать письма Л. Толстого от 1902 года, адресованные императору Николаю II и опубликованные только в 1917 году в журнале «Былое» (№ 1. С. 17–18):

«Ваши советники говорят Вам, что русскому народу как было свойственно когда-то православие и самодержавие, так оно свойственно ему и теперь, и будет свойственно до конца дней, и что поэтому для блага русского народа надо во что бы то ни стало поддерживать эти две связанные между собой формы: религиозного верования и политического устройства. Но ведь это двойная неправда.

Во-первых, никак нельзя сказать, чтобы православие, которое когда-то было свойственно русскому народу, было свойственно ему и теперь. Из отчетов обер-прокурора Синода Вы можете видеть, что наиболее духовно развитые люди народа, несмотря на все невзгоды и опасности, которым они подвергаются, отступая от православия, с каждым годом всё больше и больше переходят в так называемые секты.

Во-вторых, если справедливо то, что народу свойственно православие, то незачем так усиленно поддерживать эту форму верования и с такой жестокостью преследовать тех, которые отрицают ее.

…Самодержавие есть форма правления отжившая, могущая соответствовать требованиям народа где-нибудь в Центральной Африке, отделенной от всего мира, но не требованиям русского народа, который все более и более просвещается общим всему миру просвещением. И потому поддерживать эту форму правления и связанное с ней православие можно только, как это и делается теперь, посредством всякого насилия: усиленной охраны, административных ссылок, казней, религиозных гонений, запрещения книг, газет, извращения воспитания и вообще всякого рода дурных и жестоких дел».

Желание максимально быть полезным людям не пропало, и в 1898 году Валентин поступает на медицинский факультет Киевского университета, бывший одним из лучших в Российской империи и вполне соответствовавший общеевропейскому и мировому уровню. Среди его профессуры были светила мирового масштаба. Если поначалу учение «не захватило» Валентина, то потом он увлекся анатомией и блестяще учился.

Отметим деталь, о которой писал еще М. А. Поповский в своей книге «Жизнь и житие святителя Луки (Войно-Ясенецкого), архиепископа и хирурга». Изучая документы и материалы по истории Киевского университета на рубеже XIX–XX веков, автору не удалось обнаружить сведений или свидетельств о каких-либо общественно-политических предпочтениях и поступках студента В. Ф. Войно-Ясенецкого. Не встретил он его фамилии и в списках неблагонадежных по политическим основаниям студентов.

Однако в ходе наших исторических поисков обнаружилось и некоторое противоречие этим утверждениям. В личном листке по учету кадров, собственноручно заполненном В. Ф. Войно-Ясенецким 30 марта 1946 года для органов здравоохранения Тамбовской области, он, отвечая на вопрос: «Участвовал ли в революционном движении и подвергался ли репрессиям за революционную деятельность до Октябрьской революции», указал: «3 недели в Киевской тюрьме за участие в студенческой демонстрации. Изгнан из Фатежского земства за “неблагонадежность”»²².

Наверное, мы можем говорить о глубинных свойствах его характера: принятие де-факто существующего государственного и национально-конфессионального порядка, апатия к вопросам и поступкам политического свойства. Но его аполитичность никак нельзя принимать за космополитизм и отсутствие российского патриотизма. Не случайно же на вопросы товарищей по курсу о будущем студент Войно-Ясенецкий уверенно отвечал, что хочет служить людям, а потому намерен быть деревенским, мужицким врачом, чем приводил их в изумление. Они считали, что для него единственный путь – наука!