Buch lesen: "Балтийский фактор"

Schriftart:

Выпуск произведения без разрешения издательства считается противоправным и преследуется по закону

* * *

Делай, что должно, – и будь что будет!
Марк Аврелий

Авторское предисловие

Считается, что история не имеет сослагательного наклонения. Или не знает? Есть даже вариант, что она не знает слова «если». Применительно к нашей уже свершившейся истории это правильно.

А еще говорят, что в России прошлое непредсказуемо. И это тоже верно. Историю нашей страны уже много раз переписывали, не оставляя камня на камне от, казалось бы, незыблемых и общеизвестных фактов. Подозреваю, что и в будущем этот процесс будет продолжаться. Историю пишут победители, а решают, что именно и в каком ключе надо подать, правители, как бы они ни назывались.

Вот только это все касается исключительно официальной истории. И совершенно не распространяется на альтернативную, для которой вопрос: «А что произойдет, если (нужное подставить)?» – является ключевым. Без этого вопроса ее просто не существовало бы.

Ответов может быть два. Ход истории – весьма инертная система, которую трудно вывести из равновесия. Поэтому, как правило, принципиально в мире ничего не изменится. Место убитого исторического деятеля займет другой, более раннее изобретение долго окажется невостребованным, пророчеству не поверят. В редких случаях на пути исторического процесса возможны развилки, так называемые точки бифуркации. В этих точках система находится в неустойчивом состоянии, она как бы колеблется перед выбором того или иного пути дальнейшей эволюции. И тут иногда для того, чтобы поток изменил направление и покатился по другому руслу, достаточно ничтожного воздействия.

При работе над этой книгой автор использовал несколько таких моментов, когда ситуация была предельно неустойчивой, и дальнейшее ее развитие зависело от сиюминутных решений отдельных людей. Не случайных людей, разумеется, а тех, кто к этому моменту уже зарекомендовал себя в качестве неординарных личностей и имеющих реальную возможность успешно завершить начатое.

Кроме этого, в истории имеется много лакун. Неких пробелов, вообще не описанных в официальных документах. В частности, к ним относятся возможные встречи тет-а-тет и разговоры, никогда не афишировавшиеся их участниками. Эти встречи с примерно равной степенью вероятности могли происходить или не происходить в реальности. При этом дальнейшие события косвенно свидетельствуют в пользу того, что, скорее всего, это общение все-таки состоялось. Возможно, иначе, в другом формате и в другие временные промежутки. Эти лакуны автор также заполнил по своему разумению.

Начало повествования относится к периоду, когда в нашей стране осуществлялся переход с юлианского календаря на григорианский. Для упрощения восприятия текста даты событий, происходивших до 31 января 1918 года (включительно), приведены по старому стилю, а всех последующих – по новому стилю.

Глава 1. Апрельские встречи (Почти за одиннадцать месяцев до дня «Д»)

Генерального штаба подполковник Михаил Степанович Свечников, начальник штаба 106-й дивизии

В 1917 году Пасха пришлась на второе апреля. Все поздравительные телеграммы я отправил еще накануне, поэтому был в этот день совершенно свободен. На понедельник и вторник также не было запланировано никаких мероприятий, в которых мне требовалось принимать участие, поэтому я испросил у генерала Станкевича разрешения на поездку с неофициальной инспекцией гарнизонов 423-го полка нашей дивизии, расположенных вдоль побережья Ботнического залива, в Улеаборге и Николайштадте, пообещав управиться за два, максимум три дня. К этому времени февральские волнения уже сошли на нет, и движение поездов возобновилось в полном объеме, поэтому Адам Юрьевич выезд разрешил, порекомендовав заодно посетить Торнео для проведения рекогносцировки и налаживания контактов с пограничниками.

Выехав из Таммерфорса первым утренним поездом, я направился в Торнео, здраво рассудив, что начинать инспекцию имеет смысл с наиболее дальней точки маршрута. Памятуя о недавних событиях в Гельсингфорсе, когда матросами было убито несколько десятков офицеров, дополнительно к нагану в кобуре на всякий случай положил в карман шинели еще один.

Поезд неторопливо тащился по невысокой насыпи сквозь заснеженный лес, слегка постукивая колесными парами на стыках. Старые вагоны третьего класса, заполненные едва ли на четверть, поскрипывали и убаюкивающе покачивались из стороны в сторону. Пристроившиеся на жестких скамьях пассажиры в большинстве своем дремали, укутавшись в длиннополые пальто либо солдатские шинели, нахлобучив поглубже шапки и обмотавшись шарфами или платками. Некоторые читали газеты.

Оживление наступало только на станциях: одни тащили к выходу узлы, солдатские сидоры и чемоданы, другие, которым предстояло ехать дальше, проталкивались к выходу с котелками и чайниками, чтобы запастись кипятком. Потом на некоторое время вагон превращался в какое-то подобие харчевни. Путники поглощали взятые в дорогу продукты, чаевничали, согревая руки о кружки, вяло переговаривались. И опять все затихало до следующей станции.

Я прочитал все захваченные с собой газеты и коротал время, поглядывая в окно и вспоминая события двухлетней давности, когда немцы, отчаявшись выбить нас из Осовецкой крепости, подвели тяжелую осадную артиллерию и принялись методично разрушать укрепления снарядами шестнадцатисполовинойдюймовых и двенадцатидюймовых орудий.

Шестидесятипудовые снаряды шестнадцати с половиной дюймовых мортир (диаметр 420 мм) падали на Центральный форт крепости с ужасным грохотом, разрушая деревянные и кирпичные постройки, раскалывая бетонные сооружения, сметая до основания блиндажи и вызывая огромные оползни земляных валов. Воронки превышали пять саженей по окружности и достигали трех саженей в глубину. В некоторых случаях для восстановления сообщения по дорогам крепости приходилось перекидывать через них временные мосты.

Тогда мне, прошедшему к этому времени две войны, казалось, что ничего более жуткого, чем бомбардировка этими монструозными снарядами, придумать уже невозможно. Спустя пять месяцев, в четыре часа утра 24 июля, я убедился, что есть вещи и пострашнее.

Зеленоватое облако ядовитого газа, выпущенного немцами из нескольких тысяч баллонов, быстро надвигалось на наши позиции сплошным фронтом высотой в пять-шесть саженей. А вслед за ним, отступив на безопасное расстояние, шли в атаку двенадцать батальонов одиннадцатой ландверной дивизии.

Первыми погибли разведывательные партии и секреты. Потом была смертельно отравлена большая часть защитников Сосненской позиции. Оказалось, что выданные нам респираторы и противогазовые повязки очень малоэффективны, так как придерживать их в бою таким образом, чтобы они плотно прилегали к лицу, крайне затруднительно.

Прорезав десять проходов в проволочных заграждениях, немцы хлынули на наши позиции. Страшный заградительный огонь нашей артиллерии сумел рассеять большую их часть, поэтому на Сосновскую позицию вышел только восемнадцатый ландверный полк.

Начальник второго отдела обороны нашей крепости полковник Катаев контратаковал немцев наличными силами Землянского полка (восьмой, тринадцатой и четырнадцатой ротами). Контратакой тринадцатой роты, составлявшей гарнизон Заречного форта, руководили подпоручик Котлинский и вызвавшийся охотником саперный офицер подпоручик Стржеминский. Отравленные газом солдаты пошли в штыковую атаку и выбили немцев с позиции. Смертельно раненый подпоручик Котлинский передал командование ротой подпоручику Стремиженскому, остававшемуся в строю, несмотря на сильное отравление газами.

На левом фланге подпоручик Чеглоков контратаковал немцев во главе четырнадцатой роты и выбил их штыками из окопов у деревни Сосня. На соседнем участке действовали бойцы восьмой роты.

Занявшие Сосновскую позицию немцы пребывали в полной уверенности, что теперь неминуемо падет и вся крепость, так как газ отравил большую часть ее защитников. И когда их молча взяли в штыки какие-то шатающиеся, практически мертвые солдаты с посеревшими лицами, кое-как обмотанными окровавленными повязками, немцы в ужасе побежали.

Осовецкая крепость сдерживала натиск немцев в течение шести с половиной месяцев. Несмотря на контузию и отравление газами, я все это время безотрывно выполнял обязанности начальника ее штаба, периодически участвуя в планировании и проведении вылазок. Гарнизон организованно покинул крепость, вывезя всю артиллерию и взорвав уцелевшие укрепления только после того, как фронт отошел и отпала необходимость в дальнейшем удержании стратегически важного участка обороны.

Потом было награждение орденом Святого Георгия четвертой степени и Георгиевским оружием, строевой смотр Георгиевских кавалеров, на котором Николай Второй лично пожаловал меня подполковником по Генеральному штабу.

И вот теперь фронт где-то далеко, вокруг сонное царство – никто никуда не торопится, не спешит, и нет никому дела, что царь отрекся от престола, в Петрограде заседает какое-то мутное правительство, немцы жмут, армия отступает, и, возможно, война придет сюда.

Я с трудом мог себе представить, что уже через год сюда придут немцы. И мне придется так же, как тогда в Осовецкой крепости, снова встать на их пути.

За размышлениями и воспоминаниями время пролетело незаметно, и вскоре я вместе с другими немногочисленными пассажирами вышел на перрон станции Торнео. Сориентировавшись на местности, я провел короткую рекогносцировку и направился в казарменный городок первого пограничного конного дивизиона. Полковника Карпенко в расположении не застал – воскресенье все-таки, зато обнаружил ротмистра Герасименко, начальника пограничного пункта Торнео. Познакомились и сразу нашли общий язык. Оказалось, что мы с Александром Ивановичем не только погодки (родились в 1881 году, он в июне, а я в сентябре), но и оба получили назначение в Великое княжество Финляндское в январе этого года. Так что поговорить нам было о чем.

В частности, Герасименко рассказал об изменениях, произошедших в Торнео буквально в последние недели, когда ротмистра приказом командира дивизии генерал-майора Игнатьева обязали принять у отзываемого в Петроград жандармского офицера командование пропускным пунктом и организовать пропуск за границу и из-за границы. Оказывая при этом всемерное содействие представителю английской миссии лейтенанту великобританского флота Маклярену, который будет наблюдать за порядком и охраной грузов. Вот только наблюдениями англичане не ограничились, периодически проводя на пропускном пункте форменные обыски въезжающих и выезжающих. Держась при этом с характерным для этой нации высокомерием.

Я поинтересовался:

– А много ли народу въезжает сейчас в Россию?

– По-разному, сегодня, например, въехало 32 человека. Мне телеграфировали из Петербурга о необходимости обеспечения их отправки в отдельном вагоне в сопровождении караула.

Я тогда не придал значения этому разговору, но, придя на вокзал, увидел большую толпу, собравшуюся на платформе для импровизированного митинга. Проталкиваясь сквозь нее к своему вагону, я остановился, чтобы послушать, о чем идет речь. Невысокий интеллигентного вида мужчина в длиннополом пальто воодушевленно вещал с подножки вагона о необходимости скорейшего завершения войны, передачи всей власти Советам, национализации земли и средств производства. Слушали его, буквально раскрыв рты. И оно того стоило. Харизма у оратора была мощная, говорил он уверенно и весьма убедительно. Я тоже заслушался. Худощавый мужчина, с которым мы недавно пересекались на одном из митингов, стоявший чуть наособицу, переводил его речь на финский для тех, кто не знал русского языка. Когда агитатору начали задавать вопросы, я протиснулся поближе и спросил, на каких условиях, по его мнению, можно будет остановить войну. Он ответил, что нужно категорически отказаться от поддержки Временного правительства в войне против Германии и заключить с немцами мир без аннексий и контрибуций.

Потом, устроившись в своем вагоне, я спросил у подсевшего ко мне финского социал-демократа, только что подвизавшегося в качестве переводчика, о том, кто этот мужчина с бородкой клинышком, выступление которого мы сейчас слушали.

– Это Ленин, член ЦК партии большевиков. Один из самых известных деятелей революционного движения. Он сегодня вернулся в Россию из вынужденной эмиграции. Это для встречи с ним мы приезжали из Гельсингфорса.

– Первый раз слышу о таком человеке.

– Вы, видимо, не большевик?

– Да, я пока не определился с партийной принадлежностью.

– Пора определяться. Вы ведь, если мне память не изменяет, из 106-й дивизии? У вас там в комитете вроде бы большевики верховодят?

– Только в 423-м полку. В остальных полках и Дивизионном совете – эсеры. Разрешите представиться: Свечников Михаил Степанович, начальник штаба 106-й дивизии, член Дивизионного комитета.

– Куусинен Отто Вильгельмович, – ответил мой собеседник, приподнимая шляпу.

– Вы хорошо говорите по-русски, жили в России?

– Нет, русский язык я изучал в Гельсингфорсском университете как иностранный и потом имел не слишком большую практику.

– И при этом говорите почти без акцента. Отто Вильгельмович, вы мне не поможете? Я в Великом княжестве Финляндском недавно и финского языка почти совсем не знаю. А он мне нужен для работы. Не подучите меня немного?

– С удовольствием! Вы какими языками владеете?

– Только французским и немецким. В академии изучал.

– Это хорошо, третий иностранный обычно намного легче дается.

Несколько часов, которые мы ехали до Улеаборга, пролетели незаметно. Оказалось, что у нас с Отто много общего: родились в один год, рано потеряли отцов, поднялись с самых низов на весьма приличный уровень (Куусинен дважды избирался в Сейм), получили блестящее образование (я учился в академии только на весьма хорошо и отлично, поэтому закончил ее по первому разряду и был оставлен на дополнительный курс).

Мы быстро перешли на «ты», а потом постепенно на финский. Выучить язык за эти несколько часов я, конечно, не смог, но понимать смысл фраз научился. И даже мог с грехом пополам объясниться. По крайней мере, финны на платформе Улеаборга меня поняли и показали, как пройти в расположение 423-го полка.

Тогда я не придал большого значения этим встречам и почти никому о них не рассказывал. Между тем, они кардинально изменили всю мою дальнейшую жизнь.

В этот день произошло еще одно событие – Временным правительством я был произведен в полковники. Но узнал я об этом только через два дня, когда вернулся в Таммерфорс.

Из Улеаборга я выехал в Николайштадт, где имел продолжительную беседу с прапорщиком Юшкевичем – большевиком, возглавлявшим полковой комитет 423-го полка. Ему я сообщил о приезде в Россию Ленина и попросил рассказать мне о нем и РСДРП, совместив это, чтобы никого не смущать, с рекогносцировкой в городе и его окрестностях.

Николайштадт был немаленьким городом, поэтому Юшкевич предложил осуществить конную рекогносцировку. Уточнив перед этим, хорошо ли я держусь в седле. Тут я его слегка осадил:

– Получше некоторых, прапорщик. Я ведь станичник с Дона. Поэтому в седле с самого детства. И после Николаевского училища долго служил в казачьих войсках. Начиная с хорунжего и заканчивая подъесаулом. Потом, после академии, еще год командовал сотней в первом Донском казачьем полку.

– Впечатляюще. Тогда мы с вами, пожалуй, и по окрестностям прокатимся.

В общем, посмотрели все запланированное и немного сверх этого, так что в городе и его окрестностях я теперь хорошо ориентировался, что в дальнейшем мне очень сильно пригодилось.

Юшкевич пожаловался, что местная молодежь из зажиточных землевладельцев начала объединяться в отряды шюцкора – военизированной организации, на словах считающейся спортивным обществом. Фактически же это были прямые наследники разогнанного в 1906 году «Союза силы», организации насквозь антироссийской и контрреволюционной. Эти отряды в основном получали оружие из Швеции, но не гнушались и нападениями на российские посты и небольшие команды.

Я учел полученную информацию, но, к сожалению, не придал ей тогда большого значения. Потом мы долго обсуждали цели и программы различных революционных партий. Юшкевич рассказывал о Ленине, цитируя наизусть некоторые места из его работ.

Разговор оказался содержательным и весьма продуктивным, и в Таммерфорс я вернулся на следующий день уже политически подкованным.

Отчитавшись о результатах поездки перед командиром дивизии, я договорился с ним, что в следующее воскресенье точно таким же образом посещу Раумо и Або, проинспектировав гарнизоны 421-го полка.

В дальнейшем, бывая по служебной необходимости в Гельсингфорсе, я старался находить время для общения с Куусиненом, который, как оказалось, был одним из основателей финской социал-демократической партии. И после каждой встречи мой финский становился все лучше и лучше. Теперь я уже был способен не только спросить дорогу, но и некоторое время поддерживать разговор. Это значительно облегчало общение с местным населением, зачастую не знавшим русского языка (или, что тоже случалось нередко, делающим вид, что не понимает по-русски), и в последующем весьма способствовало успешному проведению занятий по строевой и стрелковой подготовке с финскими красноармейцами.

Глава 2. Осенние знакомства (За пять месяцев до дня «Д»)

Генерального штаба полковник Михаил Степанович Свечников, выборный начальник 106-й дивизии

В середине лета 1917 года в Гельсингфорс для ведения агитационной работы среди солдат Северного фронта и моряков Балтийского флота был направлен член Военной организации при ЦК РСДРП(б) Владимир Александрович Антонов-Овсеенко (кличка Штык). Высокий, черноволосый, с небольшими аккуратными усиками над верхней губой, он был бы похож на Гоголя, если бы не очки с круглыми стеклами. Владимир Александрович имел военное образование, звание подпоручика, но в армии после окончания училища служил всего один год. Немного, конечно, но вполне достаточно для того, чтобы разбираться в военной специфике. Мы с ним быстро сошлись и в дальнейшем работали рука об руку.

Вскоре Антонова-Овсеенко арестовали и посадили в «Кресты», но спустя месяц с небольшим он вышел на свободу и вернулся в Гельсингфорс, теперь уже в качестве комиссара при генерал-губернаторе Великого княжества Финляндского.

К этому времени во всех воинских частях, расквартированных в Великом княжестве Финляндском, прошли выборы командиров. 9 сентября на заседании революционного комитета Таммерфорса я на основании резолюции Дивизионного комитета от 2 сентября был единогласно утвержден начальником 106-й дивизии.

В последующие дни мы с председателем Дивизионного комитета участвовали в двух заседаниях III Областного съезда депутатов армии, флота и рабочих Великого княжества Финляндского, который проходил в Гельсингфорсе. Подавляющим числом голосов на съезде была принята предложенная большевиками резолюция о том, что власть должна перейти в руки пролетариата и беднейшего крестьянства. На этом съезде председателем исполкома Областного комитета был избран Ивар Тенисович Смилга. Поистине уникальный революционер, ставший членом РСДРП в 1907 году, четырнадцати лет от роду. Летом 1917 года, вернувшись из сибирской ссылки, он был избран в ЦК РСДРП. В 24 года! В дальнейшем мы с ним работали в плотном контакте.

Вскоре после этого Антонов-Овсеенко привел меня и Куусинена в ничем не примечательный дом, чтобы познакомить с человеком, который, будучи на нелегальном положении, скрывался в квартире Густава Семеновича Ровио, еще в апреле 1917 года назначенного начальником милиции Гельсингфорса.

Хорошо разбираясь в разведывательной и контрразведывательной деятельности, основы которых нам читали на дополнительном курсе академии, я не мог не оценить всю прелесть и глубину задумки финских революционеров. Квартира полицмейстера – это самое последнее место, где будут искать человека, объявленного в розыск Временным правительством.

По узкой винтовой лестнице мы поднялись на пятый этаж. Антонов-Овсеенко выстучал по двери условный сигнал, и нам открыли.

– Познакомьтесь, – сказал, проходя в комнату, наш провожатый. – Это Константин Иванов.

Широкоскулое лицо Иванова с характерным прищуром глаз сразу показалось мне знакомым. Я мысленно пририсовал ему усы и бородку клинышком и убедился в правильности своей догадки. На лице моего визави также проступило узнавание:

– Мы с вами раньше нигде не встречались?

– Встречались, Владимир Ильич. Второго апреля в Торнео. Я вас тогда спрашивал о том, как можно будет остановить войну. Разрешите представиться. Свешников Михаил Степанович, Генерального штаба полковник, выборный начальник 106-й дивизии. С мая этого года член вашей партии.

– Здравствуйте, господин полковник, так вроде бы вас теперь принято величать? – спросил Ленин, протягивая мне руку.

– Будем знакомы, Владимир Ильич, – я крепко пожал ему руку. И не нужно никаких господ, давайте просто по имени-отчеству.

– Вы тоже были в Торнео? – спросил Ленин у Куусинена.

– Был, Владимир Ильич. В делегации от Гельсингфорсского совета. Я переводил ваши слова для тех, кто не понимал по-русски. Моя фамилия Куусинен. Отто Вильгельмович Куусинен.

– Здравствуйте, Отто Вильгельмович. Я вас вспомнил.

Они пожали друг другу руки, после чего мы все трое уставились на Антонова-Овсеенко и дружно рассмеялись. Такого растерянного лица я у него не видел еще ни разу.

– Эх вы, конспиратор, – пожурил его Ленин. – Успокойтесь, ничего страшного не случилось. Они ведь никому не расскажут об этой встрече?

– Не беспокойтесь, Владимир Ильич, никому не расскажем, – твердо пообещал я. И сдержал это обещание. Никому не рассказывал. А люди гадали потом, почему я звоню и телеграфирую Ленину напрямую через головы начальства?

– Раз так, я сейчас чайник вскипячу, – сказал Ленин. – Попьем чайку и обсудим, как нам организовать вооруженное восстание. Сначала в Петрограде, а потом и здесь, у вас.

– У меня тут кое-что к чаю имеется, – заявил Антонов-Овсеенко, развязывая сидор. – Пирог с зайчатиной.

– С зайчатиной – это хорошо, – обрадовался Владимир Ильич. – Мы в Шушенском пекли с зайчатиной. Давно это было. Эх, сейчас бы с ружьишком да на охоту…

Мы тогда очень плотно вчетвером посидели. Решили, что для силовой поддержки восстания в первую очередь будем привлекать Центробалт, а во вторую, если это потребуется, – мою дивизию. Придумали условный сигнал для Гельсингфорсского комитета – телеграмма с просьбой выслать устав.

Потом можно будет выйти из войны, заключив мир с Германией, и неторопливо заниматься всем остальным, в частности, Великим княжеством Финляндским. Теперь Россия будет помогать своим соседям. Вплоть до победы мировой революции.

Поговорили и об армии. О том, как лучше ее реформировать после социалистической революции. Я объяснял, что даже если полностью уйти от призыва и формировать армию исключительно на добровольной основе, профессионалы в ней все равно будут востребованы. Поэтому в процессе демобилизации надо вдумчиво подойти к селекции офицерского корпуса, отбирая из общей массы тех, кто проявил себя с лучшей стороны во время боевых действий и не противопоставлял себя солдатской массе, а, наоборот, воодушевлял ее своим примером.

Возможно, после победы мировой революции нужда в армии вообще отпадет. Но это произойдет еще очень нескоро. А в ближайшие годы военспецы, как можно называть примкнувших к революции офицеров, будут стране чрезвычайно полезны, поэтому надо их не отталкивать, а по возможности привлекать на свою сторону.

Разошлись мы уже глубоко за полночь.

А 11 октября я впервые побывал в Смольном. Там проходил съезд Советов Северной области. Мы туда приехали втроем: Пискунов и прапорщик Цибульский как делегаты от Советов и я в качестве гостя. На съезде присутствовали делегаты от Москвы, Петрограда, Новгорода, Старой Руссы, Боровичей, Ревеля, Юрьева, Нарвы, Архангельска, Вольмара, Кронштадта, Гатчины, Царского Села, Чудова, Сестрорецка, Шлиссельбурга, Выборга, Гельсингфорса, Таммерфорса и Або, а также окружного съезда Балтийского флота и нескольких уездных городов.

Целью съезда было связать в единую мощную структуру Советы Северной области, создав вокруг Петроградского совета сильную революционную опору. Съезд являлся предтечей Всероссийского съезда рабочих и солдатских депутатов.

Председателем президиума съезда был избран Николай Васильевич Крыленко – прапорщик запаса армейской пехоты, экстерном окончивший юридический факультет Харьковского университета. После Февральской революции Николай Васильевич был председателем армейского комитета 11-й армии. Спустя две недели после съезда он в качестве представителя Совнаркома вошел в состав Комитета по военным и морским делам вместе с Владимиром Анатольевичем Антоновым-Овсеенко и Павлом Ефимовичем Дыбенко. С последними двумя я уже был хорошо знаком, не раз пересекаясь в Гельсингфорсе, а Николая Васильевич тут увидел впервые. Он обратился к делегатам со вступительным словом и огласил повестку.

Первым с пространным докладом о деятельности Петроградского совета выступил Лев Давидович Троцкий. Кучерявый худосочный субъект с ярко выраженной семитской внешностью. Я много слышал об этом человеке, но увидел тогда впервые. И он мне активно не понравился. Пел как соловей, говорил правильные слова о том, что Временное правительство собирается сдать Петроград и переехать в Москву, а мы не должны с этим соглашаться и обязаны взять на себя оборону города и страны в целом, глазами сверкал, но было за этим слишком много пафоса и почти отсутствовала конкретика. Только общие фразы. Потом, многократно упомянув ответственность и долг, перешел к конкретике: «Лучшей обороной страны будет немедленное мирное предложение к народам всего мира через голову их империалистических правительств». Тут мне даже смешно стало – конечно, услышав такое предложение, все народы сразу поскидывают свои правительства и начнут с нами дружить. Нет, такому болтуну нельзя доверять судьбу страны.

Вторым от имени Балтийского флота выступил председатель Центробалта Дыбенко – мощный чернобородый матрос, который уже через две недели будет назначен народным комиссаром по морским делам. Этот уверено рубил правду-матку о том, что Балтийский флот, несмотря на исключительно враждебное отношение к нему Временного правительства, героически сражается с немецким флотом, превышающим его в пятнадцать раз по численности. Дыбенко вкратце, но с цифрами рассказал о действиях Балтийского флота в Моонзундском сражении, поведал о том, что и в дальнейшем матросы будут умирать, но не запятнают себя предательством по отношению к революции.

Потом Дыбенко привел пример действий Временного правительства, рассказав, что для флота у него нет хлеба, но оно попыталось отправить в Швецию семьдесят вагонов с продовольствием, среди которых было сорок вагонов с маслом, которое флот тоже не получает. Из этого Дыбенко сделал заключение, что Временное правительство хочет уморить флот голодом. Далее он поведал, что недавно Временное правительство прислало на усмирение флота две дивизии казаков, но те быстро стали большевиками и левыми социалистами-революционерами.

В этом месте зал грохнул аплодисментами. Дыбенко закончил свое выступление призывом к съезду послать флоту приветствие и зачитал его текст. Съезд текст приветствия утвердил и почтил погибших матросов и солдат вставанием.

Третьим со словами о безусловной поддержке Петроградского совета выступил представитель Московского совета. Потом от имени Финляндского областного комитета толкнул речь Антонов-Овсеенко. Он доложил съезду, что ни один приказ Временного правительства не исполняется на территории Великого княжества Финляндского, если он не подписан комиссаром областного комитета. При этом комитет контролирует все органы местной власти, наблюдает за контрразведкой и регулирует местную жизнь. В качестве вывода Владимир Анатольевич выдал: «Комитет во всех отношениях стал органом революционной власти. И ему все труднее становится удерживать массы от выступления, так как сейчас ребром встал вопрос о власти».

После перерыва, во время которого я улучил момент накоротке переговорить с Крыленко, было еще несколько выступлений. В частности, депутат от Новгородского полка (Румынский фронт) озвучил требование солдат о немедленном начале мирных переговоров и переходе всей власти в руки революционной демократии.

Мой прапорщик Цибульский долго не разглагольствовал, также озвучив требование частей гарнизона Таммерфорса о скорейшем заключении мира, и выразил недоверие Временному правительству.

Потом было очень эмоциональное выступление депутата Молчанова из первого Сибирского армейского корпуса. Я застенографировал его и считаю необходимым привести целиком. «Все солдаты и все части нашего корпуса хотят перехода власти к Советам. Мы не знаем у себя ни большевистской, ни меньшевистской агитации. Жизнь нас многому научила. Мы теперь сами твердо убедились в том, что коалиционное правительство затянуло войну. Нам говорят, что война нужна для страны, для наших отцов и матерей, оставшихся в тылу. Неужели нашим матерям и отцам нужно было пролить такое море крови их родных детей ради собственного благополучия? А где же это благополучие наших отцов и матерей? Неужели в том голоде, в той нищете, в тех материнских слезах, которые война принесла в изобилии трудовому люду, рабочему и крестьянам? Знайте, что на фронте не проходит часа и минуты, чтобы солдаты не говорили о мире!» Очень сильно это было сказано.

После исчерпания регламента Крыленко подвел краткий итог первого дня работы съезда, отметив, что все выступающие, за исключением новгородцев, высказались солидарно: вся власть Советам, долой существующее Временное правительство!

* * *

Из Смольного я пешком направился на квартиру, в которой моя семья проживала в доме 15 по Греческому проспекту, чтобы впервые за долгое время увидеться с женой и тремя своими детьми. По пути меня трижды останавливали патрули, но услышав, что иду домой из Смольного, сразу же пропускали. Даже документы ни разу не проверили.

Моя первая жена умерла, когда я учился в академии. От нее осталось двое детей: Володя, которому в этом году исполнилось одиннадцать лет, и девятилетняя Нина. Сейчас их воспитывала моя вторая жена – Нина Павловна Свечникова (в девичестве Иванова), четыре года назад родившая мне сына Колю. Переезжать в Чухонию, как она называла Великое княжество Финляндское, Нина, будучи коренной петербурженкой, отказалась категорически. Здесь у нее были подруги, любимая работа, гимназия, в которую ходили старшие дети. А мне часто ездить в Петроград было совершенно не с руки. Поэтому уже почти год мы виделись не чаще одного раза в несколько месяцев.

Die kostenlose Leseprobe ist beendet.