Buch lesen: «Характер победителя»
Все может пасть. Дома, тела и враги надламываются, когда их ритм приходит в беспорядок.
Миямото Мусаси, «Книга Пяти Колец»
Эта книга основана на реальных событиях, однако сюжет и персонажи вымышлены. Всякое сходство с действительным лицом чисто случайное. Взгляды и мнения, выраженные в книге, не следует рассматривать как враждебное или иное отношение автора к странам, национальностям, личностям и к любым организациям, включая частные, государственные, общественные и другие.
Глава 1
«На графских развалинах»
«Согласно оперативной информации, полученной от источника «Горизонт», 1 ноября 2008 года майор Телешевский Ю.А. из состава миротворцев Минобороны РФ намерен осуществить по заданию ГРУ конфиденциальную встречу с майором бывшей миротворческой группы со стороны Грузии Вахтангом Данией. Встреча планируется в грузинском населенном пункте Земо-Никози в 22.00 кавказского времени».
Грузия
Полковник Джемал Шавхелишвили с позывным «Шерхан» прибыл в населенный пункт Земо-Никози в 14 часов 15 минут, за восемь часов до встречи грузинского и российского миротворцев. Последний раз он был здесь в мае этого года, в период работ по очистке Салтвисского оросительного канала на участке от Цхинвала до Земо-Никози; работы проводились грузинской стороной. В целях обеспечения безопасности выставлялся временный наблюдательный пост миротворческих сил. Шавхелишвили с десятью спецназовцами, переодетыми в спецовки техников, были готовы провести провокацию с целью вовлечения в локальное вооруженное столкновение миротворцев. Все было готово и к взрыву участка канала. Но в последний момент санкцию на теракт отменили. А сам полковник и его бойцы стали непосредственными участниками по очистке оросительной системы, проходящей по территориям, подконтрольным югоосетинской и грузинской сторонам.
А годом раньше – 2 августа 2007 года – неподалеку от Земо-Никози на базе грузинского миротворческого батальона прошли военные ученья. Миротворцы отрабатывали отражения на их блокпосты, зачищали территории, выводили мирное население. На учениях присутствовали представители Минобороны и Объединенного штаба Вооруженных сил Грузии.
Но самые свежие воспоминания об этом населенном пункте сохранились в связи с недавними событиями, которые пришлись на 13 октября, то есть двадцать дней тому назад. Под покровом ночи в городок пробралась диверсионная группа Шавхелишвили. Подрывники поставили две мины с часовым механизмом так, чтобы они взорвались с интервалом в пятнадцать минут. Что впоследствии и было зафиксировано. И в первую очередь это отметили в Министерстве внутренних дел Грузии, делая упор на то, что на месте взрывов планировалось установить пост грузинской полиции. Тремя днями ранее грузинская сторона задержала в этом населенном пункте трех российских солдат; позже они были переданы российской стороне.
Это была мелкая провокационная акция, сравнимая с комариным укусом. В таком ключе рассуждал о ней сам полковник госбезопасности. Но даже такие незначительные провокации, которые просились называться подстрекательством, были необходимы грузинской стороне; они создавали напряжение на грузино-осетинской границе и все больше настраивали Европу против России.
* * *
Юрий Телешевский и Вахтанг Дания назначили встречу в одном из разрушенных домов. Скорее всего, по нему отработал российский танк. Возможно, в доме укрывался грузинский снайпер. Целыми остались три из четырех стен и, как ни странно, крыша целиком, за исключением потрескавшегося шифера.
Телешевский подошел к дому со стороны дороги, ведущей из поселка в северном направлении. В пятистах метрах от этого места пятнадцать минут назад съехала на обочину и выключила габаритные огни шестая модель «Жигулей» бежевого цвета. Об этом Шавхелишвили по рации доложил спецназовец с позывным «Винсент». Эту кличку он получил после того, как в тренировочном ножевом бою ему отсекли мочку уха.
– Номер машины? – поинтересовался Шавхелишвили, резонно предположив, что с югоосетинскими номерами на территорию Грузии мог приехать только человек, решивший свести счеты с жизнью.
– ВХА-715, – передал по рации Винсент. Он с двумя бойцами находился в непосредственной близости от точки парковки, высчитанной с минимальной погрешностью. Направление высчитывалось с закрытыми глазами: строго на север, на Цхинвал.
– Если машина поедет в нашу сторону – пропусти. Если назад – расстреляй. Кстати, – спохватился Шерхан, досадливо сморщившись, – сколько человек было в машине?
– Вместе с Телешевским – двое.
«Значит, только водитель». Полковник снова хмыкнул. В этот раз – над широкой и тем не менее загадочной русской душой. Майор российской армии на встречу отправился один, чтобы никого больше не подвергать риску. Ну-ну... Он поступил мудро? – спросил себя Шавхелишвили. Его встреча с Данией один на один носит личный характер – и так можно ее трактовать в случае задержания майора полицией или военными. А в сопровождении миротворцев или спецназовцев?.. Это уже подразделение, боевая единица. Никто с грузинской стороны не станет возражать против формулировки «российская диверсионная группа, проникшая на территорию Грузии».
– Бери водителя, – отдал распоряжение Шавхелишвили. – Машина нам тоже пригодится.
Для Винсента это прозвучало как «не переусердствуй».
– Есть! – отозвался он и прервал связь с полковником. Жестом руки увлек за собой товарищей, которые в своих рациях тоже слышали голос командира.
Водитель поставил машину так, что ее не было видно из проезжающих мимо транспортных средств: к границе с Южной Осетией через этот населенный пункт подтягивалась военная техника: танки, бронетранспортеры, новенькие, по ходу проходящие обкатку американские штабные «Хаммеры». Они передвигались небольшими колоннами и только в темное время суток.
Он мог быстро выехать на оперативный простор. Что дальше – не знали ни он, ни майор, ни представитель Генштаба, который дал «добро» на эту операцию. Также они не смогли бы «прорваться с боем» – оружия не было, а только решимость применить отчаянный таран, как последний аргумент.
Винсент незаметно подкрался к передней дверце со стороны водителя, а его напарник был готов распахнуть заднюю правую. Третий спецназовец, вооруженный пистолет-пулеметом MP5 с ночной оптикой, страховал товарищей на расстоянии пятнадцати метров.
Винсент и напарник разом распахнули дверцы. Они откровенно куражились, когда синхронно включили яркие фонари, которыми были оснащены «хеклеры». Водитель, ослепленный с одной стороны, машинально повернул голову в другую и словно напоролся на луч. Он замер в положении, при котором его голова была обращена к правому боковому окну.
– Не шевелись, – негромко предостерег его Винсент. – Положи руки на руль.
Водитель выполнил и эту команду.
Винсент болевым приемом за кисть заставил его повернуться и медленно выйти из машины.
– Руки на капот. – Спецназовец отпустил водителя и опустил пистолет-пулемет. Он обыскал его быстро и со знанием дела, но обыск начал снизу, с голеней, поднимаясь выше и выше. – Ничего, – скорее для себя, чем для партнеров, сообщил он. – Ни телефона, ни хрена. Как ты здесь оказался, брат? Заблудился?
– Да.
– Заблудился в прифронтовой полосе, – уточнил Винсент. – А ты догадался, почему я разговариваю с тобой по-русски?
Водитель промолчал. Он только представил еще одного человека, который был точной копией Винсента, – он тоже разговаривал по-русски. С майором Телешевским. «Предатель», – прозвучало в его голове. И будто отголосок из прошлого: «По законам военного времени».
Винсент задал водителю несколько коротких вопросов, выяснив для начала его фамилию и имя: Николай Кипанидзе.
– Ты военный?
– Да. Пенсионер.
– Где проходил службу?
– В Ахалкалаки.
Винсент хмыкнул... недоверчиво. Ахалкалаки, стоящий на берегу Паравани, – его родина. Воды этой реки, вытекающей из одноименного озера, он считал не менее святыми, чем воды Иордана. Последний раз он был в родном городке, население которого не превышало девяти тысяч человек, в 2004 году. Но Ахалкалаки, известный без малого тысячу лет, – это не только святые воды. Это еще и 62-я военная база российских войск.
А дальше он, мысленно погруженный в воды Паравани и с думами о родном городе, совершил святотатство:
– Вот где ты нахватался заразы. С тобой все ясно.
Когда Винсент допрашивал водителя, то переключал рацию с приема на передачу, и полковник Шавхелишвили имел возможность слышать вопросы и ответы в прямом эфире.
– Руки назад, – приказал Винсент.
Водитель безропотно повиновался.
Спецназовец замкнул на запястьях задержанного наручники. Открыл заднюю дверцу машины и, пригнув голову водителю, свободной рукой подтолкнул его в салон. Сел рядом. Еще два спецназовца заняли передние места.
* * *
Глупо все это, подумал Шавхелишвили, глядя на майора российской армии. Ему на ум пришло определение «приспичило». Майор зашел в «графские развалины» по малой нужде. А развалины молчали. Ни клада там, ни хрена, как сказал бы Винсент. Не факт, что Телешевский пришел раньше Дании, а тот опоздал. И эта напряженная атмосфера сказала Юрию Телешевскому все или почти все. Он не мог не думать о провале. Скорее всего, об этом думал больше, чем об удаче. На душе у него было муторно. Нельзя представить, что в душе у него все пело от радости.
Чернота пролома отпугнула его. Он резко развернулся и рванул назад. С таким же успехом он мог повернуть налево, направо, мог пойти напролом. Туда, откуда были готовы выткаться люди в черном. Но Джемал остановил их коротким приказом по рации, он в Телешевском увидел дичь. Не достойного соперника, а предмет охоты. Он должен был взять его своими руками.
Джемал в несколько широких шагов настиг майора и толкнул его в спину. Как будто подтолкнул к активным действиям. А может, вернул майора с позорного пути бегства. Телешевский сумел сгруппироваться и перекатился через плечо. Тут же встал, принимая свободную стойку.
Шерхан в черном был похож на «сабатера» и первый выпад сделал как ниндзя: стремительно, незаметно. Крутнувшись вокруг своей оси, он высоко выбросил ногу, и она по широкой дуге прошла в сантиметре от головы майора. Джемал дал прочесть этот удар, называемый «ура маваши», замаскировав за ним следующий: такой же обратный удар ногой, но в нижнем партере, фактически не останавливаясь, закрутившись на второй круг. Он сбил майора мощным ударом под колено, и тот упал на спину. Его лицо исказила боль, но он поборол ее, поднимаясь на ноги. Он походил на гладиатора, судьба которого была решена еще до поединка.
Шерхан показал ему, как нужно работать во фронтальной стойке. Он атаковал майора прямым ударом, продавив его этим мае гери, а дальше, высоко поднимая ногу, обрушил ее на плечо противника. Майор упал на колени, подавшись вперед. Шерхан, демонстрируя небывалую скорость, той же ногой двинул его в грудь. Майор словно находился в машине, которая лоб в лоб столкнулась с другой машиной: его голова вначале упала на грудь, а потом откинулась назад. Казалось, это тонкий расчет Шерхана, однако он едва не перестарался: майор чуть не сломал себе шею. Это «чуть» остановило обоих и вывело на импровизированную арену «людей в черном». Они взяли в кольцо Джемала Шавхелишвили и стоящего перед ним на коленях миротворца, и тут же впустили в него еще одного человека – Данию.
– Зачем вы привели его сюда? – недовольно сощурился Шавхелишвили. – Отведите его в помещение.
И, глянув на майора, усмехнулся:
– Может, тебе руку подать?
В развалинах Джемал свалил майора с красивой «европейской» фамилией одним точным ударом под дых. Дания корчился в ногах двухметрового полковника, о котором знал не так много. Поговаривали, он служил всем, на кого работал, а понятия «прислуживать» для него не существовало. Он был редкостным исполнителем, и это качество ценили в нем все его работодатели.
Шерхан разговаривал с Данией на русском языке – чисто, без акцента, однако подчеркивая каждое слово, вычеканивая предательство.
– Кому ты продался, собака? – Джемал смотрел прямо перед собой. А перед ним стояли, вытянувшись в струнку, его подчиненные. – Продался русским? Отвечай, на каких условиях ты собирался передать в ГРУ секретную информацию?
– Я... – Дания тяжело сглотнул. – Я хотел обговорить с... Телешевским условия.
– Какие условия? Мне что, из тебя каждое слово вытаскивать?
– Я обещал дать официальные показания на своих непосредственных начальников, которые 7 августа дали мне приказ вывести наших... грузинских миротворцев из миротворческой группы, оставив русских военнослужащих одних. В обмен на это я хотел потребовать гарантий для моей семьи. Я хотел вывезти жену и сына...
– Сколько твоему сыну?
– Восемь.
– Восемь. Продолжай, – разрешил Джемал.
– Их нужно было вывезти из Грузии.
– Куда именно?
– Мне было все равно куда – хоть в Южную Осетию. Но только ненадолго, на считанные часы.
– А потом? – Шавхелишвили усмехнулся, легко угадывая мысли Дании. – А потом – в российскую глубинку, да? Никогда еще снежные российские просторы не манили грузинского офицера так сильно. – Странно, но в голосе Джемала не было и капли издевки. – Ты рисовал в голове натуральные «заносы» и был счастлив в воображаемом домике, из трубы которого валил дым. На километры вокруг никого, только ты и твоя семья. Настоящее счастье. Покой, к которому ты стремился последние несколько месяцев. Или недель?
Дания промолчал. Его замучили совесть и страх. Это они сломили его. А сейчас его добивал громила-полковник из госбезопасности. В голове каким-то чудом промелькнули слова из книги или кинофильма: «Боевой дух – хрупкая вещь. Его легко сломить. Но также возможно восстановить». Последняя фраза виделась ему плевком судьбы...
– Неужели ты думал, что тебе, офицеру грузинской армии, позволят предать свою родину? – продолжал Шерхан. Он покачал головой, и даже густые брови его поползли вверх. Казалось, он не верил своим словам. – Нет, ты ее пока не предал. Ты только ступил на дорогу предательства. Обвинив родину раз, ты выдвинешь против нее другие обвинения – обоснованные и нет. Ты войдешь во вкус. Мне это очень знакомо. Не ты первый, не ты последний, кого я обламывал. Зубы у тебя еще пока целы. Понимаешь, о чем я говорю?
Вот сейчас Дания неоправданно затянул с ответом, и Шавхелишвили напомнил ему, что время лирических отступлений закончилось. Он ударил Данию, и тот повалился на пол, собирая лицом грязь с заплеванного пола. Он был похож на громадную креветку, выброшенную на берег.
«Время заката вышло», – подумал вдруг Шавхелишвили. Он запомнил тот момент, когда лучи уходящего за горизонт солнца целеуказателями прорвались через дыры в крыше и стенах, а время как будто остановилось. Для всех, кто находился в радиусе ста метров, а не только для одного человека, который, может быть, повторял про себя: «Зубы пока еще целы...» Интересно, когда его брали, он думал о том, что ему могут отбить внутренности, но лица не тронут? Он полагал, что его лицо – это допуск на встречу с Юрием Телешевским? Если это так, подвел итог Джемал, то майор Дания по-прежнему был безоружен перед совестью и страхом.
Он перевел взгляд на другого майора, Телешевского. Он приготовил длинную речь, не сомневаясь в том, что майор не забудет начало, когда он доберется до конца.
– Я не знаю, есть ли у тебя семья, есть ли люди, которые станут переживать за тебя, как и ты за них. Мне и тебе, майор, достаточно знать одно: сильно, очень сильно за своих близких будет переживать твой грузинский друг. Он упомянул только жену и сына. Но у него большая семья, и каждое твое «нет», майор, будет сокращать его семью на одного человека. И начнется отсчет с его сына. Потом я убью его отца. Я буду чередовать: молодой – старый, и это будет справедливо. Ты согласен сделать одну вещь для меня?
– Да, – кивнул майор и сморщился от резкой боли, прострелившей его от шеи до кончиков пальцев. «Лучше бы он свернул мне шею». Дания в представлении майора оказался прирученным животным, а люди, как сказал Антуан Сент-Экзюпери, навсегда в ответе за тех, кого приручили. Телешевский правильно предположил: у него будет время представить на месте близких Дания – своих и спросить себя: при каком раскладе легче и кому?
Ему завязали глаза (факт для майора Телешевского обнадеживающий) и посадили в микроавтобус. Он слышал дыхание и переговоры грузинских спецназовцев. Приблизительно высчитал время в пути и на семьдесят процентов был уверен, что его привезли в Гори.
Его поместили в подвальное помещение (марш-полуторка насчитывал шесть и десять ступеней) – сухое, прохладное, без единого окна. Единственный источник света лампа, горевшая вполнакала в коридоре; ее света едва хватало на то, чтобы толстые прутья решетки, за которые крепко держался майор, могли отбросить тень. Чего нельзя было сказать о живом человеке: майор Телешевский сам превратился в тень.
Глава 2
Ловец снов
Тбилиси
Полковнику Шавхелишвили снова приснился сон. Один и тот же сон преследовал его на протяжении последних трех лет. Во сне он переживал реальные события. Они начинались с главного. Он в черном. Его лицо скрывает маска портативного дыхательного устройства. Он лично проверил вытяжку на кухне квартиры, из окон которой открывалась улица. Тяга оказалась на таком высоком уровне, словно накануне в доме поработала бригада трубочистов. Лист бумаги, который Шерхан приложил к решетке вытяжного отверстия, прилип к ней, став оригинальной заслонкой. И только с этого мгновения все четыре конфорки газовой плиты и газовый обогреватель стали представлять для тех, кто находился в арендованной квартире, смертельную опасность, – за исключением тех, кто прихватил с собой и вовремя надел ПДУ. Их было десять человек. Шерхан любил это число. И если кому-то из его команды требовалась замена, она немедленно находилась; он всегда держал под рукой пять-шесть равноценных кандидатов. Десять человек. Это был почерк. Или намек на почерк. Но этот факт Джемала ничуть не трогал. Ведь никто не удивляется, что у легковой машины четыре колеса.
И снова сон. Сон во сне. Он в загородной резиденции президента республики. Он в приемной в компании пары двухметровых охранников в строгих костюмах и черных очках. В связи с чем Джемалу Шавхелишвили припоминается фраза русско-украинского мафиози из американского фильма: «Какой мудак будет в черных очках в помещении, где полно голых баб?» Эта фраза точно подходила к телохранителям президента, которые без очков сами себе казались голыми. В кабинете президента находился министр госбезопасности; через приоткрытую дверь Шавхелишвили отчетливо видел его спину. Он знал тему разговора, тем не менее вслушивался, но, как ни странно, не расслышал ни одной связной фразы, как будто собеседники перешептывались. Но нет. Если уж шеф госбезопасности жестикулировал, то президент в это время переплюнул любого самого горячего итальяшку.
Наконец президент вышел на первый план. Он показался в проеме двери и несколько секунд неотрывно смотрел на гостя. Он приценивался к нему. В его глазах было столько сомнения, что оно только что не стекало по его полным щекам. Он не доверял никому. Он был готов разорваться, но следовать популярному правилу: «Если хочешь, чтобы было сделано хорошо, сделай это сам». С другой стороны, он постоянно демонстрировал власть, манипулируя не только подчиненными, но и целыми ведомствами. Он был диктатором.
Его волосы были растрепанными, в глазах застыло беспокойство. В голову Шерхана вдруг пришла фраза, претендующая на афоризм: «Сильные люди часто подчиняются слабым».
Ему кажется, что за дверью топчется бледный как смерть генеральный директор «Тбилгаза». Он сам себе видится козлом отпущения. Он походит на ученика, который, не зная темы урока, просто заучил текст. И не отступит от него, какие бы вопросы ему ни задавали работники прокуратуры и журналисты. И в домашнем кругу он будет твердить одно и то же. По большому счету потому, что однажды заглянул в холодные глаза Шерхана и увидел на самом дне их пропасти острые камни...
Шавхелишвили, как и многие, был уверен, что угарный газ не имеет ни цвета, ни запаха. Это была неправда, облаченная в пропаганду. У каждого человека запах и цвет угарного газа свой.
...Премьер-министр почувствовал острый запах пережаренных сухарей. Навсегда ускользающая память швырнула его на много-много лет назад. Он очутился в холодной комнате деревенского дома. Дверь на кухню закрыта, но там тепло. Там топится печка. Бабушка старается не шуметь, чтобы не разбудить внука, который приехал погостить на зимние каникулы. Только дед, который вскоре ввалится в дом, поднимет лежебоку с постели. И мальчик будет ему благодарен. За то, что вместе с ним в комнату рванет долгожданное тепло; он откинет одеяло и утонет в горячих и сильных руках деда.
Запах сухарей...
Бабушка нарезала зачерствевший хлеб на ломтики и поставила сушиться на сковородке в печку. И один ломтик упал на чугунную плиту. Он потемнел, от него пошел легкий дымок. Потом запах усилился, дыма стало много. Как будто сразу несколько человек закурили в комнате. Вот они прикурили еще по одной сигарете и жадно затянулись, шумно выдохнули. Распахнулись окна, и в них показалось множество людей – копии деда. Они курили и курили, пуская дым в комнату, и та скоро превратилась в огромный воздушный шар, наполненный дымом; туман, молоко, ничего не видно.
А где же бабушка? Почему она не выгонит этих людей, не прогонит деда, который торопливо пускал дым из каждого уголка комнаты?
Она на полу. Лежит бездыханная. Она отравилась дымом обыкновенного сухарика, который предназначался как угощение любимице-козе.
Трудно дышать. Невозможно пересилить этот смрад; он забил нос, ожег гортань, выел глаза. Ничего не видно. Кроме смутной фигуры без лица. Вот он приблизился, и его голова стала похожа на освежеванную баранью голову с торчащим из нее окровавленным горлом. Он протягивает руки и душит, душит. Он перекрывает доступ угарного газа, ставшего смертельной дозой наркотика, к легким, к крови, к сердцу, к рассудку.
Угарный газ.
А...
А!!
И еще один – последний вопль. Призрак с бараньей головой его не душил. Руки у него висели плетью.
– Все?
– Кажется. Да. Этот готов.
Невнятные голоса, сопровождаемые жестами.
Шерхан подошел к премьер-министру и приложил пальцы к его шее. Впервые в жизни он испугался так сильно – изо рта высокопоставленного чиновника вырвался отравленный воздух, его отравленная душа, упорно державшаяся за прутья его грудной клетки. И вот клетка опустела.
Жуть. Человек мертв, а в нем еще что-то теплится.
И снова пальцы касаются шеи трупа. В этот раз в глазах Шерхана видна опаска. Живые, они смотрят в мертвые глаза, распахнутые широко, гостеприимно. Как с того света. Но почему «как»?
Готов.
А что со вторым?
Шерхан подошел ко второму телу. Покойник сидел на стуле ровно, словно его привязали к спинке. Ему как будто вкатили дозу героина «с ветерком», и он боится потерять хотя бы одно мгновение этого неповторимого сумасшедшего кайфа. «За это можно все отдать». И он отдал жизнь.
С ума сойти.
Шерхан качает головой. Он уже на улице. На легком, как ему показалось, морозе. Ночная улица встретила его прохладно. Его губы тронула улыбка. Он словно вышел не из подъезда дома, в котором оставил два трупа, а покинул головокружительный аттракцион. В крови бурлит адреналин, а сердце, кажется, взяв такой бешеный ритм, уже никогда не остановится. Никогда.
Жить хорошо.
Дело сделано. Привычная, дежурная фраза. А если осечка? Дело не сделано? Смешно. Смешно, ей-богу.
Кошмар, пережитый однажды наяву, покидал Шерхана именно со словами, обращенными к богу всуе, может быть. Он не верил в бога. Он как в спасение и избавление верил в Великое Ничто, в котором утонут все боли и страдания, утянут за собой и все самое лучшее. От этих мыслей ему было страшновато, особенно по ночам и под утро, когда он просыпался ни свет ни заря и уже не тешился мыслью уснуть снова. Тогда он потеряет то, что только что ощутил, самое важное, что существовало на этом свете и имело ценность: ПРОБУЖДЕНИЕ. Здоровым или больным, упивающимся праздником жизни или жаждущим оставить этот мир.
Проходили минуты – порой целая вереница, тяжело поднимаясь в гору, и он обретал уверенность. Сам, без посторонней помощи. Ему было трудно, потому что он был одинок.
То первое пробуждение после смерти премьер-министра пришлось на следующее утро; предыдущая ночь выдалась бессонной. Он переживал не очередную смерть, а смерть важного человека, сильного мира сего. В его жизни это было значимое событие, поэтому он воспринимал его так остро. Он часто возвращался к одной мысли: ему казалось, в тот поздний вечер он убил святого... И может быть, в этой связи переключался на маслянистые глаза человека, который взглядом отдал ему приказ: «Убей!» Но почему таким, как Шерхан, суждено получать приказы от сильных мира сего, а докладывать тем, кто, по сути дела, ничего не решает и является посредником между заказчиком и исполнителем?
Несправедливо.
Но нужно свыкнуться с этим, принять. Мир тонет в море несправедливости.
