Buch lesen: «Отжимания и подтягивания второй рукой потентата. Реинкарнация Победы – 3», Seite 10
– Это оперативная необходимость, товарищ Любимов, – на чистом русском, спокойно, Лаврентий Павлович продолжил словесное фехтование. – Подозреваемого, пока тот явно не проявил себя, лучше держать поближе и под присмотром, перекрыв ему возможности для контрреволюционной деятельности.
– Значит, работа отдела ДВС промышленного управления ГЭУ саботируется с вашего ведома?
– Оперативная обстановка в отрасли опасений не вызывает и позволяет проводить такие операции.
– Откуда это вам доподлинно известно? У вас есть ещё один такой же, только тайный, отдел?
– Пожалуй, вы правы, товарищ Любимов, – усмехнулся Берия, – вы уже можете справиться с чекистской работой. Понемногу. Давайте перейдём к делу, ради которого вы пришли. Расскажите о этом вашем новом уголовном кодексе.
– Он, собственно, не мой, – я чуть растерялся от такой резкой смены темы разговора и полез в портфель за бумагами, – это проект старшего лейтенанта госбезопасности Косова. Вот, возьмите готовую часть.
– Не имеет большого значения сейчас. Изложите суть…
– Если самую суть, то… – я немного запнулся, не зная, как начать. – В общем, глядя на внедрение партией в промышленности параллельной системы движения денежных средств и продукции, резко повышающей её, промышленности, эффективность, товарищ Косов задумал применить это правило к работе наркомата внутренних дел. Действительно, ведь мы не знаем, насколько эффективно работает НКВД! Допустим, воры в год крадут какую-то сумму, а на какую сумму защищает наркомат? Уж не обходится ли он советскому государству дороже воров? Может, лучше пусть воруют, а наркомат вообще ликвидировать?
– Достаточно!
– Но, товарищ Берия, я ещё даже не начал…
– Я уже успел заранее познакомиться с этим вражеским планом по уничтожению НКВД, – усмехнулся нарком и одновременно с его словами в кабинет ввалились четыре дюжих молодца. – Вы арестованы, гражданин Любимов, сдайте оружие.
Четверо. Уважает, зараза. Не валить же его, он мне нужен! А потом что, с боем прорываться? А потом?
– Ну и дурак же ты, Лаврентий Павлович! – в сердцах брякнул я, расстёгивая портупею.
Эпизод 8.
Внутренняя Лубянская тюрьма – место паршивое. Крашеные стены, кафельный пол, холодок и снаружи, и внутри, чего греха таить. Больно уж на мозги давит замкнутое пространство. Камера без окошка с пристёгнутыми к стенам индивидуальными дощатыми щитами-лежанками.
Зато компания весёлая. Когда меня поместили в «двушку», было сколько-то времени, чтобы подумать о душе своей грешной в полном одиночестве. А потом дверь открылась и конвоир впихнул «соседа». Лицо побито, но узнаваемо.
– Седых?! Какими судьбами?
Бывший командир, услышав шум, сфокусировал на мне взгляд не заплывшего правого глаза.
– А, товарищ Любимов. Добро пожаловать. Располагайся, будь как дома. За что тебя?
– Ерунда, сказал Берии, что наркомат внутренних дел Союзу дороже воров обходится, – я заметил, что командир увильнул от ответа на мой вопрос, будто не расслышал, но не стал заострять на этом внимание.
– Аххаха… – Седых засмеялся и тут же натужно закашлялся, а потом схватился за рёбра и, согнувшись, начал заваливаться на пол. Я подскочил и не дал ему упасть, подведя к нарам, свободной рукой отстегнул их от стены и мы сели. Скорее всего, это было нарушением внутреннего распорядка, но мне было плевать.
– Узнаю тебя, стервеца, – отдышавшись сказал Седых, – Ещё тогда, в Грузии, подумал, что язык твой тебя подведёт.
– Раз со мной, брат Апполинарий, – в отместку за «стервеца» я назвал командира по имени, от чего тот, в меру телесных повреждений, попытался сморщиться, – всё ясно, не расскажешь ли, за что ты загремел в эту обитель?
– Говорят, что хотел Восточный Туркестан к СССР присоединить. По заданию японской и английской разведок. Чтобы внести разлад в Советско-Китайские отношения, – мрачно, раздельно отчитался Седых.
– Ну, хоть за что-то существенное, не как я, по дурости.
– Ага, существенней того, что Фриновский в Алтайской Добровольческой Армии был мой непосредственный начальник, не придумаешь. До тех пор, пока его в Москву не вызвали. Вот и вся любовь.
– Какой-какой армии? – переспросил я изумлённо. Нет, Тува была, Монголия была. Алтай? Неужели это я наворотил?!
– Чего так испугался? Наши это. Чоновцы. Англичане вон, говорят, на фекалии исходят, любая паршивая газетёнка предсказывает, что мы Восточный Туркестан аннексировать хотим. Подлецы. Сами же там народ и мутят. В общем, по политическим соображениям армия наша – Алтайская, – тут Седых усмехнулся. – А форма, чтоб никто ничего не догадался – белогвардейская.
– Ну дела… – сказал я чтоб как-то прореагировать и поддержать разговор, лихорадочно, между тем, пытаясь сообразить, я это натворил каким-то образом или нет.
– Не дела, а полдела. У меня там и самых натуральных беляков полно было. Не веришь? Я б тоже не поверил никогда, что на одной стороне биться будем. Бектеев, белый полковник, сейчас вместо Фриновского командует. Однако же…
– Погоди, погоди, а с кем вы воевали то?
– Не поверишь, с кем попало. И с уйгурскими повстанцами и с 36-й дунганской дивизией Гоминьдана, которая их поддержала. А защищали местного дубаня. Стерву такую. Придушил бы заразу. И плевать мне, что он в ВКП (б) хочет вступить. Нечего принимать его, подонка. Царёк мелкотравчатый, эксплуататор и мироед. Тьфу. Нам бы ещё папу римского с ним за компанию в партию принять для полного комплекта. А нас, рядовых большевиков, зачем спрашивать? Тут большая политика, ети её. Сделал дело – гуляй смело. Алтайцев мы по договору вывели, усиленный кавполк остался только. Договор! Зачем перед Гоминьданом унижаться и соблюдать его, если не с Нанкинским правительством заключали, а с дубанем местным, который его тоже соблюдать не хочет? Ты вот себе представить можешь, что у нас руководство Белорусской ССР с Польшей договорится о вводе панских войск на нашу территорию с целью свержения Советской Власти? А в Китае такие фокусы на каждом шагу! Какой смысл в этом цирке плясать? Отгородиться от этого дурдома и всё! И уйгуры, и сами китайцы, даже наши белогвардейцы в один голос просят не бросать их. Как только уйдём – грабежи, насилия и убийства. Дубань, кстати, тоже хочет, чтоб остались. Боится за свою шкуру, собака. А мы политесы с Гоминьданом паршивым устраиваем, забыли уже 29-й год, дружим против японцев теперь. Да был бы в этом, хоть какой смысл! Китайцы Восточный Туркестан совершенно не контролируют, весь доход с провинции в карман дубаня заворачивает. А Нанкинское правительство, друг наш заклятый, от нас только помощи просят а нам от них толку никакого. Вред один. Предадут они нас при первой возможности. 36-я дивизия никуда не делась, окопались недалече, момента удобного ждут, чтобы опять ударить.
– Понятно. Значит, воевали-воевали, а в результате шишь. Обидно.
– Да чёрт с ним! Там через год опять резня в полный рост будет, вот увидишь! Опять будем думать, как бы эти банды на нашу территорию не перешли. И единственный способ это безобразие прекратить – перекрыть перевалы в Британскую Индию, чтоб вдохновители, казначеи и организаторы не пролезли. А сделать это надёжно только советские пограничники могут.
Слушая Седых, мне подумалось – ну, прям как в Чечне в девяностых-двухтысячных, один в один. И, пожалуй, диагноз и способ лечения товарищ чоновец, на пару с беляком Бектеевым, видят верный.
– Вот такое моё мнение. И никогда я его не скрывал. А британская и японская разведки – шалишь! Так и передай, тем, кто тебя подсадил. Англичанам и японцам наоборот выгодно, чтоб мы как можно скорее убрались оттуда, – Седых порывисто встал, хотя далось это ему нелегко, отстегнул вторую койку и улёгся на неё, отвернувшись к стене и давая понять, что разговор окончен.
– В приличном обществе, Апполинарий, за такие мысли в морду бьют. И за язык я тебя не тянул. И даже мнение твоё разделяю. Только вот, поверь, никому от этого ни тепло, ни холодно. Прав ты, не прав, не докажешь ничего, получишь свой четвертак и привет!
– Ага, признай всё и не мучайся, да? То-то я думаю, что это меня сегодня отпустили так рано с допроса. Может даже и поспать получится.
– Да нет, Седых, не к тому я. Гляжу вот на твою морду побитую и как-то мне не хочется такое терпеть. И чего ради? Всё равно расстрел либо лагеря на всю оставшуюся жизнь. Сижу и думаю – надо Берию в заложники было брать и бежать, пока такая возможность была. Однако, дельные мысли сильно опосля в голову приходят. Поскорей бы сдохнуть…
Горы здесь плечом
Держат небосвод,
И восток опять в огне.
С солнечным лучом
Сразу оживёт
Золочёный барс на броне.
Спросят нас в селе: «Ходите под кем?
Ваши командиры где?»
Броневик-батор,
Пулемёт-мерген
И великий хан РПГ!
Тихонько напел я, подогнав слова под стандарты текущей эпохи.
– Что это? – обернулся Седых.
– А не обращай внимания, тебя послушал само в голову пришло, – соврал я, выдав «Песню улаганских партизан» с небольшими поправками для соответствия текущим реалиям за собственное сочинение.
– А РПГ что такое?
– Ручная противотанковая граната. Или гранатомёт, – сказал я как о чём-то само собой разумеющемся. В самом деле не петь же мне «РГД», когда вопрос с ручными гранатами мною же и закрыт и названия теперь совсем другие? А РПГ… До РПГ-40 всего ничего, идеи витают в воздухе.
– Бойцам понравилось бы.
– Что, гранатомёт?
– Нет, песня, – с этими словами Седых перевернулся на спину и, посмотрев на меня, спросил. – А дальше?
Дай ума, туман!
Чай, уйми-ка дрожь!
Научи, терпенью, дождь!
Из железа нож
И винтовка тож,
Из железа клёпан и Вождь.
Пусть два дня едим
Пайку пресной,
Двести грамм овса вразвес.
Пусть они сыны
Поднебесной,
Мы же дети гневных небес!
С давних детских пор
Верный талисман —
Каменный в кармане кистень.
Заревёт мотор,
И Отец наш сам
Выстрелом разбудит день.
Через перевал
Потечёт отряд,
Унося в долины смерть.
Будто на врага
Установкой «Град»
Рухнула Алтая твердь!
Броневик, Броневик-батор!
Броневик, Броневик-батор!
Он от жадных глаз,
Загребущих рук
Сторожит покой древних гор.
Мы от жадных глаз,
Загребущих рук
Сторожим покой древних гор.
– Вот! Правильно! От загребущих рук беречь надо! – пропустив слова про установку «Град», решительно, а главное, громко поддержал меня в главном Седых.
– Эй, вы там! А ну замолчали! – не злобно, для порядка, посмотрев через «глазок», обозначил своё присутствие надзиратель.
– Слушай, командир, а что нам терять? Отсюда замечательный вид на тот свет открывается, хоть экскурсии проводи. Конечно, если не повезёт и сразу не шлёпнут, тогда четверть века лагерей. Больше вариантов выхода отсюда нет. Оно нам надо? Чего ради всё это терпеть? Мы что, встретившись, даже спеть не можем от души? А ну, давай, помогай! А придут порядки свои наводить, так я им живым сдаваться не собираюсь. Смысла нет никакого, – я говорил не приглушая голоса, чтоб за дверью было слышно, а потом бодро запел песню Николая Емелина «Егорыч старшина». Она почему-то показалась наиболее уместной, видимо, организму нужен был «тонизирующий» эффект. Седых, послушав куплет, тоже приободрился, повеселел и помог мне с припевом.
Егорыч старшина как видно не женат, к сорока готов ко всему готов.
Егорыч старшина как видно не женат, к сорока готов ко всему готов.
– Эй, кому сказал! Заткнулись живо! Или здоровья вагон?! – уже весьма и весьма сердито подал голос надзиратель.
– Да пошёл ты! – коротко, весело, без адреса, чтобы не отвлекаться от песни, отозвался я.
– Ну, контрики, сами напросились! – в коридоре раздалось буханье сапог бегущего человека.
Справа горы, слева речка, деревенька за спиной,
Сузилось кольцо в колечко, может быть последний бой.
Грохот шагов в обратном направлении был гораздо более дробным, к нам спешило явно больше двух человек. А и плевать. Камера узкая, а дверь тем более.
Жаль патронов маловато и подмоги не хрен ждать,
Зазвенели ключи в замке. Ну сейчас начнётся!
Старшина сказал ребята некуда нам отступать!
Дверь распахнулась и здоровенный мужик огромного роста, видимо, надеясь на свою силу и габариты, нагнув голову, попытался ворваться внутрь, сыграть роль тарана. Жалеть его здоровье мне было вовсе ни к чему, поэтому я его просто «подрубил» ударом ногой в колено. Сломал или нет – не знаю, но туша с воплем рухнула при входе, помешав остальным. Второй герой воспользовался паузой пока я восстанавливал стойку и сумел таки впрыгнуть в помещение, отвоёвывая плацдарм. Однако, это и всё, что он успел сделать. Не дожидаясь, пока противник поймает равновесие, я пошёл вперёд и нанёс серию ударов руками в голову и по корпусу. Пробить защиту не вышло, но «каратель» отступая назад, споткнулся об своего товарища и полетел спиной вперёд в дверной проём, получив вдогонку ногой в живот для ускорения.
При входе и в нём самом теперь возились уже двое, выполняя роль баррикады и в ближайшие секунды нападение на меня было невозможно. А вот Седых был в трудном положении. Его спарринг-партнёр влетел в камеру третьим, пока я был занят. И, поскольку по центру валялся гигант, он не мог помочь товарищу со мной, зато прямо перед ним был мой бывший командир. Когда я освободился, Апполинарий, обхватив надзирателя, просто пытался прижать его в угол, чтобы тот не мог бить. Противник же его, из неудобного положения, но наносил чувствительные для уже подорванного здоровья пограничника удары. Спасая командира, я, схватив, потянул их обоих на центр и они, споткнувшись, завалились на всё того же несчастного «первопроходца», по которому я ещё и потоптался ногами.
Пока я вытягивал назад командира, в исступлении не хотевшего отпускать тюремщика, в коридоре оценили обстановку и раздалась команда:
– Назад!
Драка закончилась. Не видя стоящих на ногах противников, я оттащил Седых к лавке, а тюремщики споро «эвакуировали» своих и закрыли дверь.
– Ты как? – спросил я командира.
– Нормально, нормально, – тяжело дыша, два раза повторил он, – ещё повоюем.
– Тогда будем ждать второго раунда, – согласился я. В ответ Седых только согласно кивнул.
Откровенно говоря, в тот момент я был разочарован. Ну, что это такое? Никаких следов побоев на мне нет, чтоб у Лаврентия Павловича вид был побледнее, когда меня выпускать будут. В том, что суета в связи с моим арестом уже поднялась, я почти не сомневался. Оглядываясь назад, подумал, что подобную ситуацию я даже где-то предвидел, предупредив Полину, что собираюсь на приём к наркому внутренних дел. Да и без того, если Кожанов и вправду подслушивает чекистов, то в наркомате РККФ сейчас аврал. Это же надо понимать, что если кого-то взяли, все связи отрабатываются. А связи у меня, наверное, уже всем известно какие. С другой стороны, я до сих пор не верил, что Берия решился на меня посягнуть. Бог с ним, с линкором «Фрунзе», КБ работает и результат даст, даже без меня. Этим пренебречь можно. А вот Любимов-старший, Кожанов и, особенно, Киров – другое дело.
Пока я рассуждал о делах своих скорбных, вновь нарисовались посетители. Комендатуре Лубянки надо ставить «пять» за изобретательность, хотя, может этот вариант у них был уже отработан. Едва дверь распахнулась, внутрь камеры ударила жёсткая, ледяная струя воды из брандспойта, легко сбивавшая человека с ног. Нечего и говорить, что на этот раз наша попытка защитить вход провалилась. Да и просто ближний бой превратился в возню на мокром полу под кучей брыкающихся, душащих и норовивших выкрутить руки надзирателей. На сей раз, удача была на стороне «больших батальонов», не преминувших физически выместить на побеждённых горечь первого поражения. Но, без садизма, а для вразумления на будущее. После чего меня отделили от командира и поместили, связанного, в холодный карцер метр двадцать на метр двадцать. Хорошо, что потолок располагался там, где и должен был быть, стоять можно было в полный рост.
Эпизод 9.
Господи, как же холодно! Мокрая одежда облепила тело и скидывать её нет никакого смысла. Голышом ещё холоднее будет. Хорошо, что вода, стекая на путы, размочила узлы и я смог освободить руки. Можно помахать немного для разогрева. А ещё от холода хочется по малой нужде. Уже давно и сильно. Приходится терпеть. Не в угол же облегчаться, а потом в этой луже стоять? Сколько я уже здесь? Может двадцать минут, а может и полтора часа уже. Темнота искажает восприятие времени. Просить, чтобы вывели, бесполезно. И стучал и кричал и ругался, игнорируют полностью.
Звякнули ключи, дверь пошла в сторону и сквозь открывающийся проём хлынул нестерпимо яркий свет от которого я попытался защититься рукой, подняв ладонь выше глаз.
– Развязался, – тревожно прошептал «ключник» в сторону и, повысив голос, предупредил. – Не дури! Оправляться и переодеваться пойдём! Руки за спину! На выход! Лицом к стене.
Дурить сейчас я даже и не думал, очень уж в туалет хотелось, да и переодеться было бы не плохо, а то уже с носа течёт в два ручья. Но выполнял команды не спеша, давая глазам привыкнуть к электрическому свету. Выходя, бросил взгляд по сторонам и убедился, что в коридоре, отрезая любые пути побега, стоят ещё двое. Причём одного из них я узнал!
– Привет Слав! Или теперь «гражданин Панкратов» к тебе надо обращаться? – не дожидаясь ответа, видя растерянность чекиста, я продолжил. – Седых, кстати, тоже здесь. Недавно с ним в одной камере сидел. Помнишь такого?
– Семён! – много позже отозвался мой бывший телохранитель. – Вот значит что за зверь такой, который Захлюстина покалечил! Бузить не советую! Ты меня знаешь, но и я тебя знаю! К тому же, нас здесь двое таких. Специально ради тебя вызвали из опергруппы особого назначения. Обрати внимание, чтобы доставить в целости и сохранности куда надо.
– А надо-то куда? – живо поинтересовался я.
– Разговорчики! Налево! Пошёл! – вмешался надзиратель и мы начали движение.
– Там узнаешь, – всё же буркнул на ходу Слава.
Спустя пару минут я уже философствовал на тему, как мало человеку нужно для счастья, а потом, меня не только переодели в сухое, причём, моего размера и с уже пришитыми знаками различия, но и переобули в новые сапоги. А вот затем меня попытались побрить. Понятно, что реакция моя была самая бурная. Дать зарезать себя опасной бритвой за здорово живёшь я не собирался. Скажут потом – самоубийство под тяжестью вины и привет. Моё предложение побриться самостоятельно встретило, как ни странно, точно такое же возражение. Слава, а именно он был старшим «эскорта», ссылаясь на приказ, категорически отказывался давать мне в руки хоть что-то острое, чтобы я не мог нанести себе вред.
– Слушай, если так, то сам посуди, – стал я урезонивать сопровождающего, – будешь ты меня брить, я головой когда не надо дёрну и всё. Получится, что ты меня и прирезал. И как это будет выглядеть в свете твоего приказа? Плохо будет выглядеть! Давай бритву сюда и отойди, мало ли, толкнёшь. Или пойду небритым, мне всё равно. Да и не сказать, что с утра сильно зарос. Который час ныне?
– Около полуночи, – автоматически отозвался Панкратов.
– И куды ж мы в такую рань?
– Не надоедай, сказано – увидишь.
– Да, знаешь, если вы меня под белы рученьки да домой, – ответил я намазывая мыльную пену на физиономию, – это одно дело. А если меня во всё чистое переодели, чтоб я на том свете поприличнее смотрелся, так совсем другое.
– Не могу сказать, – отрезал чекист, – но гарантирую, ни по пути, ни на месте, твоей жизни ничего не угрожает.
– Ладно, поживём – увидим.
Спустя двадцать минут меня ввели в просторное помещение с окрашенными светло-зелёной краской стенами, впрочем, насчёт противоположной от входа, я не уверен, ибо оттуда, прямо в глаза мне светил прожектор, не настольная лампа, а именно прожектор. Такие, наверное, используют в театре, чтобы сцену подсвечивать, но тут единственным артистом был я, а зрители прятались в слепящих электрических лучах. Присутствовало, кроме оставшегося в комнате конвоя, ещё одно действующее лицо. Сбоку от меня, у стены, в самом углу стоял стол за которым сидела девушка-стенографистка. Симпатичная и совсем молоденькая, одним своим видом, не смотря на наигранно-строгое выражение лица, вызывавшая добрую улыбку. Казалось, что она вот-вот не сдержится и прыснет смехом. От таких мыслей я не удержался и подмигнул своим единственным не подбитым правым глазом.
– Садись, – то ли приказал, то ли предложил Слава, имея ввиду стоящий чуть впереди стул. Не табуретку, как я ожидал, а стул со спинкой и даже не прикрученный к полу! А ну как я его в «президиум» запульну? Следователь, мокрый кот, совсем, наверное, страх потерял.
– Приступайте, товарищ Берия, – голосом Сталина сказал свет.
– Гражданин Любимов, не желаете ли вы разоружиться перед партией и чистосердечно признаться в своей вражеской деятельности? – хороший вопрос, Лаврентий Павлович.
– Ночи доброй, товарищ Сталин. И вам товарищ Берия всего самого наилучшего, – не удержался я от того, чтобы не поздороваться. – Стесняюсь спросить, вы что-то серьёзное накопали? Или опять какие-то смутные подозрения?
– Во-первых, вы для нас не товарищ, гражданин Любимов! Обращайтесь к нам взаимно. Во-вторых, вопросы здесь задаю я! Повторяю свой вопрос, не желаете ли вы раскаяться и этим облегчить свою участь? – нарком внудел демонстрировал исключительную жёсткость.
– Зачем же вы так, товарищ Берия? – изобразил я обиду. – Для меня и товарищ Сталин, и вы, всегда останетесь товарищами и обращаться я к вам буду именно так. Не смотря на то, что вы, товарищ Берия, в последнее время изволите не по-детски шалить, расстраивая меня до невозможности. Надеюсь, моя позиция не повлечёт применение специальных методов допроса, как в случае с моим командиром, товарищем Седых?
Я нарочно проигнорировал и «во-первых», и «во-вторых», попутно упрекнув Берию в применении пыток, которые клеймил как позорное явление Кобулов. Что же выходит? Нельзя, но если очень хочется, то можно? Пусть побесится, Лаврентий мне тоже нервов немало потрепал.
– Вижу, сотрудничать со следствием вы, гражданин Любимов Семён Петрович, не хотите. Или вас гражданин подпоручик Лебедев называть? Как вам ближе? Мы восстановили вашу биографию, но хотели бы уточнить некоторые моменты. То, что вы сын погибшего в 1905 году под Мукденом капитана Лебедева Семёна Петровича, нам известно. Проживали в Петрограде. В 1915 году поступили в Николаевское инженерное училище. По окончании четырёхмесячных курсов, в чине прапорщика, направлены на Юго-Западный фронт, участвовали в Брусиловском прорыве. К весне 1917 года дослужились до чина подпоручика. В начале лета дезертировали из разлагающейся армии временного правительства и всплыли только в 1919 году у Колчака, засветившись скандалом и требованием ареста французского капитана Зиновия Пешкова. Знаете, гражданин подпоручик, тут я вас очень понимаю. Я бы на вашем месте тоже возмутился. Сын Максима Горького, брат Якова Свердлова, французский капитан и советник адмирала Колчака – слишком уж в глаза бросается. Но, почему-то только вам. Не сошлись во взглядах с командующим и направлены на фронт. Участвовали в колчаковском отступлении, так называемом «Ледяном Сибирском походе». Последний раз вас видели в Чите, там след теряется. Однако, осенью 1921 года в Москве совершил кражу и был осуждён революционным судом на шесть лет тюремного заключения некто Гусев Павел Сергеевич. Скажите, Любимов, вы себе почему так псевдонимы выбираете? Боитесь забыть, как вас на самом деле зовут? Впрочем, неважно. Важно то, что на предъявленной нами фотографии Гусева член ЦК ВКП (б) товарищ Артюхина, товарищи Лихачёв, Важинский и многие другие, уверенно опознали Любимова Семёна Петровича до аварии во время показа автомобиля ЗИЛ-4. Ну что, гражданин Лебедев, царский офицер, белогвардеец и уголовник, будете и дальше отпираться?
– Предлагаю вам, товарищ Берия, пари. Выиграете вы – признаюсь в чём угодно. Если же удача будет на моей стороне – отпускаете товарищей Гинзбурга и Седых.
– Здесь не базар, не казино и не цирк, гражданин Лебедев! Не хотите раскаяться – шут с вами. Этим вы только усугубляете свою вину, которая, фактически уже доказана.
– Неужели? Спорим, что дактилоскопическая экспертиза не подтвердит идентичность отпечатков пальцев гражданина Гусева и капитана государственной безопасности Любимова?
В «президиуме» возникло лёгкое замешательство. Видимо, зациклившись на «политике» с её подсматриванием, подслушиванием, логическими построениями и косвенными доказательствами, следствие совершенно упустило из виду простые, но железобетонные приёмы и методы из арсенала уголовного розыска. Признаться, я и сам, не будь у меня в прошлой жизни знакомых оперов с их анекдотами о снятии отпечатков пальцев со швейных иголок, не сообразил бы.
– Пусть товарищи организуют, – сказал свет голосом Сталина, – охрана нам здесь не нужна.
– Действуйте, – отдал «исполнительную» Берия и мой конвой исчез за дверью. Спереди послышалось шуршание перекладываемых бумажных листов.
– Перейдём далее. Вы признаёте, что продали на базаре в Вологде три серийных штык-ножа с нацистской символикой? – задал нарком очередной вопрос.
– Признаю, куда деваться. Там-то мои пальчики могли остаться, – легко согласился я.
– Откуда они у вас?
– Были при мне, когда очнулся в лесу, – умудрился я ни капли не соврать.
– Не юлите и отвечайте, где вы их взяли! – Лаврентия Павловича, гляжу, на мякине не проведёшь.
– В рюкзаке, – тут самое главное – честные глаза.
– Вы понимаете, что наличие у вас таких ножей головой выдаёт вашу причастность к немецким национал-социалистам, которые провозгласили Советский Союз своим злейшим врагом и строят планы нас уничтожить?
– Это в корне не верно. Немецкие национал-социалисты не строят планов по уничтожению СССР, – позволил я себе не согласиться.
– Гражданин Лебедев вдруг резко изменил свою точку зрения? Вы ведь проели плешь всем своими рассказами, что немцы на нас нападут! – Берия, своим показным сомнением явно провоцировал меня на откровенность.
– Немецкие национал-социалисты всего лишь выполняют план по уничтожению СССР, а строят планы те, кто НСДАП, а теперь и всю Германию, финансируют. Точнее говоря, план уже в действии. Я в последнее время не следил за международными новостями, но на днях Германия объявит, или уже объявила всеобщую воинскую обязанность, после чего увеличит армию в сорок раз. Гитлеру потребуется около трёх лет, чтобы обучить и оснастить войска, а потом, в 38-м он перейдёт к действиям. Антанта будет накачивать немецкую мощь и поочерёдно, без какого-либо сопротивления сдаст Рейнскую область, Австрию и Чехословакию. Как мы знаем, в последнюю входит Закарпатская Украина. Она-то и предназначена стать поводом для нападения на СССР. В один прекрасный момент украинские националисты попросят у Гитлера освободить их от преступного большевистского режима.
– Это вам точно известно? – подогрел Лаврентий Павлович мою говорливость.
– Послушайте, гитлеровская партия ведёт активную политическую борьбу с начала 20-х годов, издаёт собственную ежедневную газету, имеет собственные отряды штурмовиков. И всё это в нищей, разорённой стране, которая должна Антанте немыслимые репарации. Глава партии числится писателем и больше нигде никогда не работал, имея в активе единственную книгу. За чей счёт, позвольте спросить банкет? А ведь это огромные деньги! Сейчас же траты просто колоссальные, приходится оплачивать милитаризацию целой страны. Мы проводим индустриализацию исключительно за счёт собственных резервов и можем примерно представить себе размер расходов. Мне было бы вполне понятно желание заказчиков войны их минимизировать, а тот путь, который я указал – кратчайший.
– Это достоверные сведения? Откуда вы это узнали?
– Это мой прогноз, который я составил на основании открытой общедоступной информации, почёрпнутой исключительно из советских газет и радиопередач. Кстати, обратите внимание, что в 1932 году нацистская партия выступила на выборах бледно, а уже в 1933-м провела просто шикарную избирательную компанию в Рейхстаг. Правда и в этом случае подавляющего большинства, более половины голосов, получить не удалось. Меньше тридцати процентов в итоге, если не ошибаюсь. Поэтому Гитлера канцлером Гинденбург просто назначил, для чего незадолго до этого приняли специальный закон. Кто бы мог такое провернуть? Помню, выступал на ЗИЛе перед рабочими и просил товарища Сталина не допустить фашистов к власти в Германии. Оглядываясь назад, понимаю, что просьба моя была практически невыполнима. Как говорится, против лома нет приёма.
– Значит, вы всего лишь, посредственный аналитик и вовсе не причастны к нацистским организациям Германии? Откуда тогда у вас те самые три ножа? Зачем они вам? Вспоминайте! Кому вы должны их передать? Это элементы опознавания агентов? Вы потеряли память потому, что вас ударили по голове? Кто на вас напал?
– Товарищ Берия, что вы пристали, как банный лист? Здесь сейчас может судьба мира решается, а вы лезете со своими глупостями. Никто меня не бил, я стригся в Вологде налысо, можете найти цирюльника и порасспрашивать.
– Если вас не били по голове, отчего вы потеряли память?
– Да откуда ж я знаю, если ничего толком, кроме того, что о себе рассказал, не помню?
– Вы имели дело с гипнозом? – а вот такие вопросы уже опасны, но приходится рисковать, чуть подвирая.
– В шарлатанство не верю.
– Имели или нет?
– Сколько себя помню – не имел.
– То есть, с октября 1929 года?
– Как минимум.
– Проверим.
– Проверяйте.
– Формирование особого подразделения, которое вы лично обучаете диверсионным навыкам, которые почему-то не забыли как всё остальное, из лиц, совершивших воинские преступления, о которых вам стало известно, поэтому лично от вас зависимых, тоже отрицать будете?
– Я догадываюсь, что вы имеете в виду. Однако, мне неизвестно о совершении каких-либо воинских преступлений во вверенных мне подразделениях, равно как и о расследовании таких преступлений. Зато мне известно, что мой первый взвод состоит из комсомольцев, отличников боевой и политической подготовки, имеющих огромное желание учиться и стать, несмотря на любые трудности, инженерами. Я гоняю их и в хвост и в гриву. Они, по сути, только учатся и спят, заступая в качестве выходного раз в неделю в караул. По пять обучающихся на одного преподавателя всего! Я от такой жизни и сам взвыл бы, а они терпят. И мне чрезвычайно лестно, что такие замечательные парни, наша прочная опора в самом ближайшем будущем, видят во мне пример для подражания. Что касается диверсионной подготовки, то рукопашный бой и стрельба являются обязательными элементами боевой подготовки, я лишь немного расширил их рамки. Вы, конечно, товарищ нарком внутренних дел, – я намеренно обратился именно по должности, – желая упрятать меня за решётку, можете трактовать всё по-своему. Но тогда, обрубив мальчишкам крылья на взлёте, получите в итоге три десятка яростных врагов советской власти. Вы, а не я создадите почву для создания антисоветской организации.
