Глава XLIV
о славном приключении с заколдованной лодкой
Через два дня Дон Кихот и Санчо достигли берегов реки Эбро [109]; наш рыцарь с наслаждением созерцал светлые струи и мирное течение ее обильных вод. Это отрадное зрелище пробудило в нем множество любовных мыслей; особенно ясно припомнилось ему все то, что он видел в пещере Монтесинос. Хотя обезьяна маэсе Педро сказала ему, что далеко не все в этих видениях правда, он по-прежнему верил, что все случилось на самом деле. Однако Санчо упрямо твердил, что все его рассказы – сплошная выдумка. Медленно подвигаясь вдоль реки, они заметили небольшую лодочку без руля и весел, привязанную у берега к стволу дерева. Поблизости не было ни одного человека, не видно было и жилища, где мог бы обитать владелец лодки. Дон Кихот огляделся по сторонам; не видя никого кругом, он соскочил с Росинанта, велел Санчо слезть с серого и крепко привязать обоих животных к стоявшему поблизости тополю.
Удивленный Санчо спросил рыцаря, что означает это приказание.
Дон Кихот ответил:
– Знай, Санчо, что эта лодка, причалившая к берегу, зовет меня поспешить на помощь к какому-нибудь рыцарю или другой знатной особе, испытывающей великие бедствия. Так всегда бывает в рыцарских романах: когда какому-нибудь рыцарю угрожает гибель и спасти его может только другой рыцарь, то волшебники посылают за ним чудесную ладью, и он мгновенно переносится туда, где нуждаются в его помощи. Так вот, Санчо, ты видишь эту лодку; она, наверное, послана за мною; все это такая же правда, как то, что сейчас день; итак, пока еще светло, привяжи серого и Росинанта к дереву, и да ведет нас рука Божья.
– Ну что же, – ответил Санчо, – раз ваша милость затевает новое сумасбродство, мне остается только повиноваться и склонить голову согласно пословице: исполняй приказ своего господина и садись с ним за стол. Но все же, для очистки совести, я хотел бы доложить вашей милости, что лодка эта вовсе не кажется мне заколдованной. Просто-напросто ее привязали здесь какие-нибудь рыбаки: ведь в этой реке много очень хорошей рыбы.
Тем не менее Санчо исполнил приказание Дон Кихота. Ему было чрезвычайно больно оставлять своего серого под защитой и покровительством волшебников.
– Ну, все готово, – сказал Санчо. – Что же нам сейчас делать?
– Что делать? – ответил Дон Кихот. – Перекреститься и отдать концы, то есть сесть в лодку и перерезать канат, который ее держит.
Тут он прыгнул в лодку, подождал, пока Санчо влез в нее, затем перерезал веревку, и лодка стала медленно удаляться от берега. Когда они выплыли на середину реки, Санчо задрожал от страха, ожидая неминуемой гибели. Но еще больше он огорчился, услышав рев своего осла и увидев, что Росинант рвется на привязи. Обернувшись к Дон Кихоту, он воскликнул:
– Бедняга серый! Он ревет, жалуясь, что его покинули. А ваш Росинант старается вырваться на свободу и броситься за нами вдогонку. О дорогие друзья, оставайтесь в мире! О, если бы сам Бог внушил нам, что покидать вас – чистое безумие! О, если бы мы поскорее вернулись к вам!
Тут он принялся так горько плакать, что Дон Кихот рассердился и гневно сказал:
– Чего ты боишься, трусливое создание? О чем плачешь, тряпичное сердце? Кто преследует, кто за тобой гонится, крысиная душа? Чего тебе не хватает, в чем ты нуждаешься, покоясь на лоне изобилия? Разве ты идешь босиком по скалистым горам, а не сидишь спокойно, словно какой-нибудь владетельный князь, в прекрасной лодке, которая плавно скользит по чудесной реке? Волны скоро вынесут нас в широкое море. Впрочем, мы, кажется, уже в море, ведь мы проплыли, наверное, не менее восьмисот миль. Как жаль, что у меня нет с собой астролябии [110], я мог бы тебе точно сказать, какое громадное расстояние мы проплыли. Мы, наверное, уже пересекли линию равноденствия, то есть ту линию, которая разделяет и перерезывает землю на равном расстоянии от противостоящих полюсов.
– А когда мы достигнем линии благоденствия, о которой говорит ваша милость, – спросил Санчо, – сколько миль мы тогда проедем?
– Много, – ответил Дон Кихот, – ибо, согласно вычислениям Птолемея [111], который был величайшим из всех космографов, поверхность воды и земли нашей планеты равняется тремстам шестидесяти градусам, а мы с тобой, достигнув вышеупомянутой линии, проедем ровно половину этого расстояния.
– Нечего сказать, – воскликнул Санчо, – на почтенного свидетеля вы ссылаетесь, ваша милость: какого-то «косматого графа» или что-то в этом роде!
Дон Кихот рассмеялся, услышав, как Санчо переврал имя космографа Птолемея, и сказал:
– Послушай, Санчо, когда наши испанцы плывут из Кадикса в Восточную Индию, они легко узнают, что пересекли линию равноденствия: у путешественников подыхают все вши, так что их на всем корабле ни за какие деньги не сыщешь. Поэтому, Санчо, поищи-ка у себя: если ты ничего не найдешь – значит, мы наверное уже миновали эту линию.
– Никогда я этому не поверю, но все же исполню приказание вашей милости, – ответил Санчо. – Впрочем, я не понимаю, к чему все эти опыты. Ведь я собственными глазами вижу, что мы отъехали от берега всего-навсего на несколько саженей. Вот стоят Росинант и серый. Прикиньте-ка на глаз, и вы убедитесь, что мы движемся черепашьим шагом.
– Ты, Санчо, проделай лучше опыт, о котором я говорил, а об остальном не беспокойся: все равно ты не знаешь, что такое колурии, параллели, зодиаки, полюсы, эклиптики [112]. Иначе ты бы давно понял, сколько параллелей мы пересекли, сколько знаков зодиака видели, сколько созвездий оставили за собой. Поэтому не спорь, поищи-ка лучше на себе. Я твердо уверен, ты чист, как лист белой бумаги.
Санчо стал шарить, медленно проводя рукой по ноге. Наконец он поднял голову и, посмотрев на своего господина, сказал:
– Или опыт ваш никуда не годится, или мы еще много миль не доехали до того места, о котором говорит ваша милость.
– Как? – спросил Дон Кихот. – Ты все-таки поймал?
– И даже не одну, – ответил Санчо.
Тут он стряхнул что-то с пальцев и сполоснул руку в воде. Между тем лодка медленно скользила по середине реки, и влекла ее совсем не таинственная сила и не волшебник-невидимка, а просто-напросто ровное и тихое течение.
В это время вдали показалась плотина и несколько больших мельниц. Как только Дон Кихот их заметил, он тотчас же вскричал:
– Смотри, друг мой, вот перед нами открывается город, замок или крепость, в котором томится угнетенный рыцарь или похищенная королева либо принцесса, на помощь которым я сюда послан!
– О каком, черт возьми, городе, крепости или замке говорите вы, ваша милость мой сеньор? – сказал Санчо. – Да как же вы не видите, что это только водяные мельницы, на которых мелют зерно?
– Молчи, Санчо, – ответил Дон Кихот, – они кажутся мельницами, но они не мельницы; ведь я уже тебе говорил, что сила волшебства искажает внешний вид вещей. Я не хочу сказать, что одни вещи действительно превращаются в другие, нам только кажется, что они стали другими. Вспомни, например, превращение Дульсинеи, сего единственного прибежища для всех моих упований.
Между тем течение подхватило лодку и понесло ее с неожиданной скоростью. Мельники, работавшие на мельницах, видя, что лодка попала в водоворот и может разбиться, выскочили на плотину и схватились за багры, чтобы вовремя задержать наших путешественников. Все они с ног до головы были вымазаны мукой и издали были похожи на привидения. Они громко кричали:
– Эй вы, куда вас черт несет? Что, вам жизнь надоела? С чего вам вздумалось погибнуть под колесами?
– Ну не говорил ли я тебе, Санчо! – воскликнул Дон Кихот. – Вот наконец приключения, где мне понадобится вся моя сила и отвага. Посмотри, сколько чудовищ преграждают нам дорогу, сколько уродов корчат нам гримасы! Но я вам сейчас покажу, негодяи!
И, поднявшись в лодке во весь рост, он принялся грозно кричать мельникам:
– Злобный и злокозненный сброд, возвратите свободу тому, кто томится в вашей темнице. Мужчина ли это или женщина, знатный сеньор или же простой смертный – мне все равно; я требую немедленного освобождения страдальца или страдалицы. Я – Дон Кихот Ламанчский, иначе называемый Рыцарь Львов, и мне самим Небом предназначено довести это приключение до счастливого конца.
С этими словами он выхватил меч и начал размахивать им в воздухе. А мельники, не понимая его безумных речей, старались баграми удержать лодку, увлекаемую водоворотом под колеса.
Санчо опустился на колени и молил Бога спасти его. И он действительно был спасен, ибо как раз в эту минуту мельники зацепили лодку своими баграми и подтянули к плотине. Но толчок был так силен, что лодка перевернулась и Дон Кихот вместе с Санчо упали в воду. Хотя Дон Кихот плавал не хуже утки, однако под тяжестью оружия он едва не пошел ко дну: Санчо же совсем не умел плавать. Если бы мельники не бросились в воду и не вытащили их обоих, рыцарь и оруженосец нашли бы здесь свою погибель. Очутившись на берегу, Санчо снова бросился на колени и, воздев руки и устремив глаза к небу, обратился к Богу с длинной и горячей молитвой, прося избавить его от безрассудных предприятий Дон Кихота.
Как раз в эту минуту подоспели рыбаки, которым принадлежала лодка. Пока мельники спасали наших друзей, лодку течением успело затянуть под колеса, где она была изломана в щепы. Вне себя от гнева набросились рыбаки на Санчо и принялись стаскивать с него одежду. При этом они осыпали бранью Дон Кихота и требовали у него платы за погубленную лодку. Наш рыцарь хладнокровно ответил мельникам и рыбакам, что он с величайшей готовностью заплатит, но при условии, что они отпустят на свободу того пленника или пленников, которые томятся у них в замке.
– Да о каких пленниках в замках ты толкуешь, глупая твоя башка? – ответил один из мельников. – На мельнице только и есть что двое крестьян, привезших молоть свое зерно.
– Довольно! – сказал себе Дон Кихот. – Убеждать этих злодеев сделать доброе дело совершенно бесполезно. Это все равно что проповедать в пустыне. В этом приключении, наверное, столкнулись два могущественных волшебника. Каждый из них старается помешать другому: один послал за мной лодку, другой опрокинул ее в воду. Недаром ведь весь свет полон происков и враждебных козней. Только Бог может здесь помочь – я же ничего не могу поделать.
И, повернувшись лицом к мельнице, он воскликнул:
– Кто бы вы ни были, друзья мои, заточенные в этой темнице, простите меня. К моему и к вашему несчастью, я не в силах освободить вас из злого плена. Должно быть, этот подвиг предназначен для другого рыцаря.
Потом, несколько успокоившись, он столковался с рыбаками и заплатил им за лодку пятьдесят реалов, которые Санчо выдал с кислой миной, ворча себе под нос:
– Еще одна такая прогулка по воде – и все наши денежки пойдут ко дну.
А рыбаки и мельники, разинув рты, глядели на эту необычайную пару и никак не могли понять, о чем это Дон Кихот толкует. Наконец, решив, что это сумасшедшие, они оставили их в покое и вернулись кто на мельницу, кто в рыбацкие хижины. А Дон Кихот и Санчо пошли отыскивать покинутых ими неразумных животных. Как видит читатель, наши друзья и сами не могли похвастать своим разумом.
Глава XLV
о встрече Дон Кихота с прекрасной охотницей
В глубоком унынии рыцарь и оруженосец возвратились к своим скакунам. Особенно расстроен был Санчо: уж очень ему было жалко отданных рыбакам денег. У него всегда подступало к сердцу, когда нужно было подступить к хозяйской казне; казалось, ему легче было расстаться с собственным глазом, чем с деньгами. Не сказав друг другу ни слова, наши друзья отвязали Росинанта и серого и покинули берега знаменитой реки. Дон Кихот погрузился в мечты о своей любви, а Санчо – в мечты о своем блестящем будущем. Однако эти мечты казались ему сейчас особенно тщетными и пустыми. Ибо хотя Санчо и был придурковат, он все же отлично понимал, что все или почти все поступки его господина были сплошным сумасбродством. Поэтому все чаще и чаще ему приходило в голову удрать в один прекрасный день домой, не прощаясь с Дон Кихотом и не беря расчета. Однако события повернулись совершенно иначе, чем он предполагал.
На следующий день, под вечер, Дон Кихот заметил на опушке леса группу охотников. Подъехав поближе, он увидел среди них красивую даму. Она сидела на белоснежном коне, щеголявшем окованным в серебро седлом и зеленой сбруей. Дама тоже была одета во все зеленое, и притом так богато и красиво, что казалась воплощением изящества; на левой руке у нее сидел сокол. Дон Кихот догадался, что дама – какая-то знатная особа, а все остальные охотники – ее свита. Он сказал Санчо:
– Беги, сынок Санчо, и скажи этой даме на белом коне, с соколом на руке, что я, Рыцарь Львов, почтительнейше склоняюсь перед ее великой красотой. Если ее великолепие позволит, я предстану перед ней, чтобы поцеловать ей руку и исполнить все, что ее величию будет угодно приказать. Но только смотри, Санчо, выражайся пристойно и не вздумай вставлять в свою речь какие-нибудь поговорки.
– Ну уж тоже нашли балагура! – ответил Санчо. – Кому это вы говорите? Не первый раз приходится мне отправляться к высоким и великовозрастным дамам!
– Я тебя посылал только к сеньоре Дульсинее, – сказал Дон Кихот, – и, насколько мне помнится, никаких других поручений ты не исполнял, по крайней мере на моей службе.
– Это-то правда, – ответил Санчо, – но хорошему плательщику никакой залог не страшен, и когда дом – полная чаша, не приходится долго ждать ужина. Я хочу сказать, что не нуждаюсь в наставлениях и советах, потому что все понимаю и никогда не сплошаю.
– Я в этом уверен, Санчо, – сказал Дон Кихот, – так ступай же в добрый час, и да поможет тебе Бог.
Санчо поскакал во весь опор, подъехал к прекрасной охотнице, слез с серого, опустился перед ней на колени и сказал:
– Прекрасная сеньора, вон там стоит рыцарь по прозванию Рыцарь Львов. Это мой господин, а я его оруженосец, и зовут меня Санчо Панса. Так вот, этот Рыцарь Львов, еще недавно называвшийся Рыцарем Печального Образа, послал меня просить ваше высочество соблаговолить дозволить ему явиться сюда и привести в исполнение свое желание; а состоит оно – как он заявляет, да и я тоже думаю – в том, чтобы служить вашей высокой соколиности и красоте; и если это будет ему дозволено, то вы, сеньора, получите большую пользу, а мой господин почтет это для себя отменной милостью и удовольствием.
– Поистине, добрый оруженосец, – ответила дама, – вы исполнили ваше поручение по всем правилам, как это полагается в подобных случаях. Встаньте же! Не подобает стоять на коленях оруженосцу великого Рыцаря Печального Образа, о котором мы уже так много слышали. Встаньте, друг мой, и скажите вашему господину, что он явился как раз вовремя и что я и мой муж, герцог, будем рады принять его в нашем летнем дворце неподалеку отсюда.
Санчо поднялся: он был совершенно поражен красотой, приветливостью и любезностью доброй сеньоры. Но еще более удивило его то, что она уже слышала о Рыцаре Печального Образа. Правда, она не назвала его Рыцарем Львов, но, должно быть, только потому, что Дон Кихот совсем недавно переменил свое имя.
Видя, что Санчо Панса медлит, герцогиня повторила свое приглашение:
– Ступайте же, братец Панса, и скажите вашему господину, что он в добрый час пожаловал в мои владения и ничто на свете не могло бы мне доставить больше удовольствия, чем посещение такого доблестного рыцаря.
Выслушав эти благосклонные слова, Санчо с глубоким удовлетворением поспешил к своему господину и передал ему все, что сказала знатная сеньора. При этом он в простодушных выражениях превозносил до небес ее замечательную красоту, обходительность и любезность. Дон Кихот приосанился, укрепился на стременах, поправил забрало, пришпорил Росинанта и с благородным спокойствием направился к герцогине, чтобы поцеловать ей руку. А герцогиня тем временем подозвала своего мужа, герцога, и рассказала ему о посольстве Дон Кихота. Желая позабавиться, они решили потворствовать его причудам, соглашаться со всем, что он скажет, и, пока он будет у них гостить, обращаться с ним как со странствующим рыцарем и соблюдать все церемонии, описываемые в рыцарских романах, – они были весьма начитаны в этих книгах и очень их любили.
Между тем Дон Кихот с поднятым забралом подъехал к ним и, желая спешиться, подал Санчо знак, чтобы тот подержал ему стремя.
Но Санчо не повезло: слезая с серого, он запутался в его сбруе и повис вниз головой. А Дон Кихот, уверенный, что Санчо уже успел подойти, одним взмахом перенес ногу, потащил за собою плохо подтянутое седло Росинанта и грохнулся наземь. Смущенный и рассерженный, барахтался он в пыли, сквозь зубы посылая проклятия по адресу злополучного Санчо, который никак не мог выпутать свою ногу. Герцог приказал егерям поспешить на помощь рыцарю и оруженосцу. Когда они подняли Дон Кихота, рыцарь собрался было опуститься на колени перед герцогиней и ее супругом. Но герцог воспротивился этому: спрыгнув с лошади, он обнял Дон Кихота и сказал:
– Мне очень досадно, сеньор Рыцарь Печального Образа, что при самом въезде в мои владения вас постигла такая неудача. Но небрежность оруженосцев причиняет нередко и худшие бедствия.
– Встреча с вами, доблестный повелитель, – отвечал Дон Кихот, – не может быть названа неудачей. Упади я на самое дно пропасти, я бы выбрался оттуда, если бы меня ждала честь увидеть вас. Мой оруженосец – да будет он проклят – может наболтать много лукавых слов, но не может подтянуть подпругу так, чтобы седло держалось крепко. Но все равно: стоя на ногах или лежа на спине, сидя на лошади или идя пешком, – я всегда буду служить вам и сеньоре герцогине, уважаемой вашей супруге, достойной царице красоты и непогрешимой принцессе учтивости.
– Не увлекайтесь, сеньор Дон Кихот Ламанчский. Мы наслышаны не только о ваших подвигах, но также о вашей верности прекрасной сеньоре Дульсинее Тобосской. Там, где царит донья Дульсинея, не надлежит восхвалять другую красавицу.
Тем временем Санчо высвободил ногу из петли и подошел к беседующим. И не успел Дон Кихот ответить герцогу, как оруженосец его заговорил:
– Нельзя отрицать, что сеньора Дульсинея Тобосская прекрасна. Но заяц выскакивает там, где его меньше всего ожидаешь. Ведь то, что мы называем природой, иные люди, как я слышал, уподобляют горшечнику, делающему сосуды из глины: если он слепил один красивый сосуд, то, значит, он может сделать их и два, и три, и целую сотню. Говорю я это к тому, что сеньора герцогиня, ей-богу, ничем не уступает моей хозяйке, сеньоре Дульсинее Тобосской.
Дон Кихот обратился к герцогине и сказал:
– Разрешите доложить вашему высочеству: ни у одного странствующего рыцаря не было такого болтливого и падкого до острот оруженосца, как у меня. Если вашей высочайшей милости будет угодно, чтобы я прослужил вам хоть несколько дней, вы убедитесь, что я говорю правду.
На это герцогиня ответила:
– Если добрый Санчо любит поострить, то в этом нет ничего худого. Напротив, это только доказывает, что он неглуп. Вы прекрасно знаете, ваша милость сеньор Дон Кихот, что люди тупые не склонны к шуткам и остротам, и если добрый Санчо любит пошутить и поострить – значит, он умница.
– И болтун, – прибавил Дон Кихот.
– Тем лучше, – подхватил герцог, – кто хорошо острит, тому приходится много говорить. Впрочем, не будем терять времени на разговоры, – прошу вас, великий Рыцарь Печального Образа, пожаловать…
– Скажите лучше: Рыцарь Львов, ваше высочество, – перебил Санчо, – Печального Образа больше нет: у нас теперь львы.
Герцог продолжал:
– Итак, прошу пожаловать, сеньор Рыцарь Львов, в мой замок. Там вам окажут прием, какой по всей справедливости подобает вашей высокой особе.
Тем временем Санчо тщательно поправил и подтянул седло Росинанта. Дон Кихот сел верхом, герцог вскочил на прекрасного коня, и все направились к замку. Герцогиня велела Санчо ехать с ней рядом, так как умные речи оруженосца доставляли ей бесконечное удовольствие. Санчо не заставил себя просить и дал волю своему неутомимому языку. Герцог и герцогиня почитали великим счастьем принять у себя в замке знаменитого странствующего рыцаря и его диковинного оруженосца.
Глава XLVI
о том, как принимали Дон Кихота и его оруженосца в герцогском замке
Пригласив в свой замок Дон Кихота с его оруженосцем, герцог поскакал вперед, чтобы сделать нужные распоряжения для торжественного приема рыцаря. И вот, когда рыцарь вместе с герцогиней подъехал к воротам замка, навстречу ему вышли два лакея или конюшие, одетые в парадные ливреи из тончайшего алого атласа. Они подхватили нашего рыцаря на руки, сняли с Росинанта и сказали:
– Соблаговолите, ваше высочество, помочь сеньоре герцогине сойти с лошади.
Дон Кихот поспешил к герцогине, и тут между ними произошло длительное соревнование в учтивости. Герцогиня утверждала, что она недостойна принимать такие услуги от знаменитого рыцаря. Рыцарь, рассыпаясь в комплиментах, упорствовал в своем намерении. Герцог положил конец этой сцене, лично поддержав стремя герцогине. Затем все прошли на просторный внутренний двор. Здесь к ним приблизились две прекрасные девицы и набросили на плечи Дон Кихота широкий плащ из тончайшего красного сукна. В ту же минуту все галереи внутреннего двора наполнились слугами и служанками герцога, которые громко восклицали:
– Добро пожаловать, цвет и краса странствующего рыцарства!
При этом они опрыскивали благовонной жидкостью и герцогскую чету и Дон Кихота. Немало удивленный таким торжественным приемом, наш рыцарь окончательно поверил, что он не какой-нибудь мнимый, а самый настоящий странствующий рыцарь, ибо видел, что все обращаются с ним совершенно так, как обращались, судя по романам, со странствующими рыцарями в минувшие века.
А Санчо, восхищенный ласковым обхождением герцогини, ни за что не хотел расставаться с ней. Покинув серого, он вслед за герцогской четой и Дон Кихотом прошел в замок; однако мысль о том, что он покинул на произвол судьбы своего верного ослика, не давала ему покоя. Заметив среди встречавших герцога и герцогиню почтенную дуэнью [113], он подошел к ней и шепотом сказал:
– Сеньора Гонсалес, или как там зовут вашу милость…
– Меня зовут донья Родригес де Грихальба, – ответила дуэнья, – что вам угодно, братец?
На это Санчо ответил:
– Мне бы хотелось, чтобы ваша милость оказала мне услугу. За воротами замка вы найдете моего серого ослика. Благоволите, ваша милость, приказать отвести его в конюшню или отведите его сами. Он немножко пуглив, бедняжка, и ни за что на свете не согласится остаться в одиночестве.
– Если твой господин так же умен, как и ты, – ответила дуэнья, – то, нечего сказать, славных гостей мы приобрели! Проваливайте-ка, братец, на все четыре стороны вместе с тем, кто вас сюда привел. Ухаживайте сами за своим ослом и знайте, что дуэньи в этом дворце не приучены к подобной работе.
– Как же так, – ответил Санчо, – мой господин, а он большой знаток рыцарских романов, рассказывал мне о сеньоре Ланцелоте, из Британии прибывшем, и уверял меня, что
Служат фрейлины ему,
Скакуну его – дуэньи;
ну а моего осла я ставлю ничуть не ниже клячи сеньора Ланцелота.
– Братец, – возразила дуэнья, – если вы шут, то приберегите ваши остроты для тех, кто вам за них платит, а от меня вы получите только фигу.
– Это неплохо, – ответил Санчо, – фига, наверное, будет зрелая, ибо она, несомненно, ровесница вашей милости.
– Ах ты, невежа, неотесанный болван! – вскричала, разозлившись, дуэнья. – Какое тебе дело до того, стара я или молода, – в этом я дам отчет Господу Богу, а не тебе, провонявший чесноком проходимец!
Она крикнула это так громко, что герцогиня обернулась и, увидев, что у дуэньи от ярости глаза налились кровью, спросила ее, что случилось.
– Да вот этот молодчик, – ответила дуэнья, – настоятельнейше просил меня отвести в конюшню осла, которого он оставил перед воротами замка. При этом он сослался на пример каких-то фрейлин, которые где-то служили какому-то Ланцелоту, в то время как дуэньи заботились о его скакуне. А в довершение всего он обозвал меня старухой.
– Вот это последнее слово, – сказала герцогиня, – я и сама сочла бы тягчайшим оскорблением.
И затем, обратившись к Санчо, она прибавила:
– Запомните, друг Санчо, что донья Родригес еще очень молода. Вас, вероятно, ввел в заблуждение ее головной убор, но знайте, что она его носит не из-за преклонного возраста, а потому что он подобает ее почтенному званию.
– Да будь я проклят на всю жизнь, – воскликнул Санчо, – если я собирался ее обидеть! А сказал я это потому, что нежно люблю своего ослика и мне хотелось поручить его самой мягкосердечной особе на свете, а сеньора донья Родригес показалась мне именно такой.
Дон Кихот, слышавший все это, сказал Санчо:
– Санчо, место ли здесь для подобных разговоров?
– Сеньор, – ответил Санчо, – где бы человек ни находился, он повсюду будет говорить о своей нужде: я вспомнил об ослике и тут же заговорил о нем. Вспомни я о нем в конюшне, так и заговорил бы о нем не здесь, а там.
На это герцог сказал:
– Санчо вполне прав. Его не в чем обвинять. Но не тревожься, Санчо, ослику будет дано корма столько, сколько он сам пожелает: за ним будут ухаживать, как за твоей собственной особой.
Уладив это недоразумение, позабавившее всех, кроме Дон Кихота, хозяева с гостями поднялись по лестнице, а затем нашего рыцаря провели в залу, украшенную драгоценнейшей парчой и великолепными коврами. Здесь его ожидали шесть молодых служанок, которые получили от своих господ подробное наставление, как вести себя с новым гостем. Как только Дон Кихот вошел, они сняли с него доспехи, и он остался в узких штанах и камзоле из верблюжьей шерсти – длинный, сухой и прямой как палка, с такими впалыми щеками, что они словно целовали одна другую изнутри. Вид у него был до того уморительный, что девушки едва не задохнулись, стараясь удержаться от смеха (их господа строго-настрого запретили им смеяться).
Затем Дон Кихот попросил прислать ему Санчо для окончания туалета и оставить их вдвоем. Он надел тончайшую чистую сорочку, приготовленную для него по приказанию герцога, и сказал своему оруженосцу:
– Скажи мне, новоиспеченный шут и старый простофиля, как ты осмелился оскорбить столь почтенную и достойную уважения дуэнью? Неужели ты не мог найти более подходящего времени, чтобы вспомнить о своем сером? Или ты думал, что хозяева, принимающие нас так пышно, оставили бы на произвол судьбы наших животных? Заклинаю тебя именем Бога, Санчо: следи за собой повнимательнее и не показывай, из какого грубого материала ты сделан. Запомни, грешная душа, благовоспитанные и умные слуги делают честь своим господам. Одно из главных преимуществ вельмож в том и состоит, что они пользуются услугами таких же достойных людей, как и они сами. Неужели ты не понимаешь, простофиля, что если хозяева увидят, какой ты дерзкий и безмозглый шут, так ведь и меня, несчастного, они примут за подлого обманщика. Нет, нет, друг Санчо, беги, беги от этой опасности. Стоит тебе увлечься своей болтовней и скоморошеством, и ты тотчас же споткнешься и прослывешь жалким шутом. Обуздай свой язык! Взвешивай и обдумывай каждое слово, прежде чем оно вылетит у тебя изо рта, и помни, что мы попали наконец в такое место, где с помощью Бога и моей могучей руки мы сможем увеличить нашу славу и богатство.
Пристыженный Санчо дал слово, что он скорее зашьет себе рот и откусит язык, нежели произнесет хоть одно необдуманное и неуместное слово. Он горячо уверял Дон Кихота, что исполнит его приказание и не подаст больше своему хозяину никаких поводов для беспокойства.
Дон Кихот оделся, перекинул через плечо перевязь с мечом, надел плащ из красного сукна, покрыл голову беретом из зеленого атласа, который вручили ему служанки, и в таком наряде вышел в большую залу, где его уже ожидали девушки, выстроившись в два ряда и держа сосуды для омовения рук. Весь этот обряд был совершен с бесчисленными церемониями. Затем появилось двенадцать пажей в сопровождении дворецкого, чтобы торжественно отвести рыцаря в столовую, где его ожидали хозяева замка. Там красовался роскошно убранный стол, накрытый на четыре прибора. Герцог и герцогиня встретили нашего рыцаря у порога; рядом с ними стоял их духовник. Они обменялись тысячами любезных приветствий и направились к столу. Герцог просил Дон Кихота занять почетное место; тот отказывался, герцог настаивал, и наконец наш рыцарь согласился. Духовник сел напротив, а герцог и герцогиня по правую и по левую руку Дон Кихота.
Присутствовавший при этом Санчо не мог прийти в себя от изумления, видя, что столь знатные господа оказывают такие почести его хозяину. Когда же он увидел, каких усилий стоило герцогу убедить Дон Кихота занять почетное место, он сказал:
– Если ваши милости мне разрешат, я расскажу вам о том, чем кончился однажды у нас в деревне спор из-за места за столом.
Едва Санчо произнес эти слова, как Дон Кихот затрепетал, боясь, что Санчо скажет какую-нибудь глупость. Санчо взглянул на него, понял и сказал:
– Не бойтесь, ваша милость, что я уклонюсь в сторону или скажу что-нибудь ни к селу ни к городу. Я не забыл недавних советов вашей милости насчет того, как надо говорить – много или мало, хорошо или худо.
– Я ничего не помню, Санчо, – ответил Дон Кихот, – говори что хочешь, но только покороче.
– То, что я хочу вам сказать, – продолжал Санчо, – сущая правда; к тому же мой господин Дон Кихот не позволит мне соврать.
– По мне, Санчо, – ответил Дон Кихот, – болтай сколько угодно – я не стану тебе мешать; но только обдумай хорошенько, что ты собираешься рассказывать.
– Я и то думал и передумал: кто бьет в набат, сам в безопасности. Ну да сейчас вы увидите на деле.
– Я бы посоветовал вашим высочествам, – сказал Дон Кихот, – прогнать отсюда этого болвана, а не то он будет без устали молоть всякий вздор.
– Нет-нет, – возразила герцогиня, – я не отпущу Санчо ни на шаг от себя. Я его люблю и знаю, что он очень умен.
– Дай Бог вашей светлости счастливо жить до самой смерти за доброе обо мне мнение, хоть я его и не заслуживаю. А рассказать я вам хочу вот что: жил у нас в деревне один идальго, весьма богатый и знатный (ибо происходил он из рода Аламос из Медины-дель-Кампо): он был женат на донье Менеке де Киньонес, а она была дочерью дона Алонса де Мариньора, рыцаря ордена Сант-Яго, который утонул в Эррадуре и из-за которого много лет тому назад в нашей деревне была большая распря, в которой, как мне говорили, участвовал и господин мой Дон Кихот и в которой был ранен шалопай Томасильо, сын кузнеца Бальбастро… Ну что, сеньор мой и господин, скажите, разве это не правда? Заклинаю вас честью – подтвердите мои слова, чтобы эти знатные господа не подумали, будто я болтун и враль.