Buch lesen: «Барон с улицы Вернон. Призраки Чугуева. Книга вторая»

Schriftart:

Жандармским и полицейским чинам Российской Империи,
посвящается…

ISBN 978-5-4496-9120-0 (т. 2)

ISBN 978-5-4493-4658-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

ФРАНЦИЯ; ПАРИЖ; ОСЕНЬ 1941 ГОДА

Осенний утренний дождь слегка примочил асфальт и молодой курсант в эсэсовском мундире, кутаясь в лёгкий плащ, даже мог видеть своё расплывающееся в лужах отражение.

Он прошёл вдоль сквера, срезал путь через площадь и запрыгнул на трамвай, подцепившись за поручни. Так он постоял, глядя на убегающие позади дома, улицу, скверик и гуляющих по аллее незнакомых стариков. Потом, зайдя в вагон, он присел на свободное место и надвинув на глаза фуражку, казалось, задремал.

Трамвай проехал три остановки.

– Молодой человек, я вижу вы уставший и дома явно расстроенная мама? – услышал курсант голос и словно проснулся.

Над ним стоял офицер, тоже в мундире СС.

– Мама дома ждёт к обеду, раз десятый греют суп… – стихами ответил курсант, равнодушно глядя на офицера.

– Киев прекрасный город, – кивнул офицер и присел напротив, – увлекаетесь Булгаковым? – спросил офицер.

– Есть немного, – улыбнулся курсант, достал из плаща книгу и протянул её офицеру, – «Белая Гвардия», – как-то восторженно сказал он, – замечательная книга! Не читали?

– Имею с дарственной подписью от автора, – взял книгу офицер, – но знаете ли, давно не видел этих строк! Вы не будете против, если я позаимствую её у вас на вечер? Вспомню, знаете ли, голос моего друга?

– Берите, господин штурмбанфюрен, – улыбнулся курсант, – отдадите когда посчитаете нужным.

– Спасибо, Юра, – кивнул человек и глянул в окно, – ну, прощу прощения, моя остановка. Кланяйтесь Елизавете Юрьевне от меня.

Офицер сошёл на остановке. Курсант, Юра, посмотрел на него через окно, усмехнулся и откинулся на спинку. Теперь, он уже весело разглядывал пробегающую за окном улицу…

…спустя пару часов…

Начальник диверсионной школы молчал, хотя был вне себя от ярости. Он вытирал пот со лба и глядел на пустой, открытый сейф под столом. Его адъютант стоял рядом и молча тупил взгляд, часто поглядывая на своего начальника

– А он сейчас приедет, – повторял начальник школы, – кто сюда имел доступ? – глянул он на адъютанта.

Адъютант только пожал плечами.

– Вы не знаете кто имел доступ к хранилищу фотокопий архива школы? – посмотрел начальник на адъютанта.

– Только двое, – проговорил адъютант.

– Хотите угадаю? – одел фуражку начальник, – Вы и я?

– Никак нет, господин штандартенфюрер, – ответил адъютант, – я Вас не считаю. Кроме меня и Вас, ещё штурмбанфюрер Кузмин-Караваев.

– Где штурмбанфюрер Кузьмин-Караваев? – посмотрел на адъютанта начальник.

– Вчера убыл с инспекцией учебной базы в Бельгии, – ответил адъютант.

В коридоре послышались тяжёлые шаги и скрип сапог.

– Ну вот и всё, он идёт, – посмотрел на двери начальник школы.

В дверях появился человек в широком плаще с петлицами группенфюрера. Он остановился, посмотрел на начальника школы, адъютанта и глянул на сейф.

– И что тут произошло? – спросил группенфюрер.

– Похищен архив школы, – ответил начальник.

– Вам не кажется, что для архива, это слишком маленькое хранилище? – указал на сейф группенфюрер.

– Тут были негативы фотоплёнок, с перефотографированными документами, самыми важными, – ответил начальник, глянув на него в ответ.

– Да? – удивился группенфюрер, – и чья это была дурацкая идея, всё переснять и запереть под столом у секретаря?

– Штурмбанфюрера Кузьмина-Караваева, – ответил, посмотрев на открытый сейф, начальник школы.

– И где он, Кузьмин-Караваев? – спросил группенфюрер.

– В Бельгии, – развёл руками начальник.

– Это всё, господин штандартенфюрер, – глянул на на начальника группенфюрер, – так говорите, штурмбанфюрер Кузьмин-Караваев в Бельгии?

– Он инспектирует нашу учебную базу, вместе с генералом Туркулом… – начал было отвечать начальник.

– Генерал Туркул прибыл сюда со мной, – ответил группенфюрер, – и у него не было запланировано никаких встреч. Тем более, у него не было запланировано встреч с штурмбанфюрером Кузьминым-Караваевым, штандартенфюрер. Потрудитесь объяснить, как к Вам попал Кузьмин-Караваев и чем он тут занимался.

– Кузьмин-Караваев, имел рекомендации от генерала Скородумова. Эти рекомендации безупречны, – ответил начальник.

– Где эти рекомендации? – глянул на адъютанта группенфюрер, – генерал Скородумов арестован гестапо и уже месяц сидит в камере, на Принц Альбрехт-штрассе, в Берлине! И его допрашивает РСХА!

– Были тут, вместе с негативами всего нашего архива, господин группенфюрер, – ответил адъютант.

– Понятно, – кивнул группенфюрер, – ушли все данные, на все подготовленные нами диверсионные группы. И проблема в том, что ушли они очень вовремя для большевиков. Как раз тогда, когда мы уже отправили эти группы в Россию и не имеем возможности их отозвать. А заодно, он подчистил, так сказать, всё что имелось на него самого.

Группенфюрер помолчал.

– Мы уже не успеем их отозвать, штандартенфюрер. Вы понимаете, что большевики, максимум через неделю, просто ликвидируют наше подполье и всех наших диверсантов у себя в тылу? Это называется полным разгромом не только вверенной Вам школы! Это полное поражение нашей борьбы!

– Понимаю, – опустил глаза начальник школы.

– И Вы понимаете, что Кузьмин-Караваев, был агентом большевиков? – глянул на него группенфюрер.

– Так точно, – тихо проговорил начальник школы.

– Получается, что Вы приняли на службу человека, – сказал группенфюрер, – которого не проверили соответственным образом. Приняли, лишь на основании непонятного происхождения бумаги от бывшего генерала, так же арестованного за связь с большевиками. И это, как мы видим, возымело последствия. Это ли не шпионская сеть? И как Вы думаете, что в результате потеряно?

– Наши группы? – посмотрел на группенфюрера начальник школы.

– Вы идиот, штандартенфюрер, – спокойно ответил группенфюрер, – если бы я Вас не знал многие годы, я бы расстрелял Вас, как соучастника. Он уничтожил двадцать лет наших трудов! Всё что мы делали, все адреса, явки, пароли, вся наша сеть в России… – группенфюрер глянул на сейф и снова посмотрел на начальника, – что Вы имеете на Кузьмина-Караваева? За что можно зацепиться, чтобы его, по меньшей мере ликвидировать, если не удастся перехватить? Мне нужно хоть как-то оправдаться перед фюрером за Вашу безалаберность!

– Ну… – подумал начальник.

– Ну не молчите, быстрее думайте, штандартенфюрер! – проговорил группенфюрер.

– Тут учится его сын, – спас ситуацию адъютант, – правда его мать, княгиня Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева, развелась с князем очень давно.

– Почему развелась? – кивнул адъютанту группенфюрер.

– Князь перешёл в католичество, – ответил адъютант.

– Люблю религиозные семьи, – усмехнулся группенфюрер, – они такие прочные и их так легко разбить!

– Да, Елизавета Юрьевна даже приняла постриг после развода. Но продолжает жить у себя дома, – вздохнул начальник.

– Значит, – посмотрел на начальника группенфюрер, – говорите, князь в Бельгии и встречается с Туркулом, который сейчас допрашивает ваших инструкторов тут, за стенкой? А сын учится тут же?

– Не думаю, что сын… – начал начальник.

– А Вы не думайте, а немедленно прикажите арестовать и привести ко мне его сына, – группенфюрер направился обратно к дверям, но в дверях он остановился и обернулся к начальнику, – и потрудитесь доставить сюда Елизавету Юрьевну, его мать, – сказал он, – а если начнёт упираться, то можете ей сказать, что она арестована по приказу группенфюрера Бориса Штейфона и будет доставлена лично к нему.

НОРМАНДИЯ; ОСЕНЬ 1941 ГОДА

Маленький трактир, стоящий на перекрёстке двух улиц небольшой деревни, на самом берегу моря, редко знал много гостей. Он оживился только с приходом немцев. Солдат, отсюда сразу выгнали офицеры, облюбовавшие уютный зал. За украшали огромные дубовые столы и такие же огромные лавки, головы чучел лосей и кабанов на стенах, и даже с висящая над баром шкура медведя.

Хозяин трактира был равнодушен к тем, кто тут пил и ел. Он, с мрачным лицом мыл и протирал пивные кружки и винные бокалы до немцев, и с таким же мрачным выражением на лице это продолжал делать при немцах. И только когда кто-то появлялся в трактире, он с улыбкой смотрел на гостя. Но едва гость делал заказ, и едва получал своё пиво, вино, гриль или бифштекс, трактирщик снова становился молчаливым и хмурым.

Человек средних лет, в плаще и шляпе, потягивал вино из бокала сидя за столиком у окна, любуясь на море за окном. Трактирщик поглядывал время от времени на этого посетителя, не отрываясь от дел. Казалось, что трактирщик сейчас протрёт кружки до самых дыр. В другом углу трактира сидели офицеры. Они вели себя тихо и их разговора было почти неслышно. Часто, их тихий разговор прерывался громким хохотом, на который ни человек, ни трактирщик, внимания не обращали.

В дверях зазвонил колокольчик. Двери открылись. Вошёл ещё один офицер.

– И какого чёрта тебя принесло? – проворчал трактирщик увидев эсэсовца.

Офицеры моментально замолчали и отвернулись, делая вид, что не заметили вошедшего.

Эсэсовец направился прямо к стойке.

– Добрый день, – глянул он на трактирщика и улыбнулся.

Трактирщик, посмотрел как эсэсовец опёрся локтями на стойку.

– Чего желаете, господин офицер? – скривил свою дежурную улыбку трактирщик.

– Каберне совиньон, шестьдесят восьмого года, – спокойно сказал эсэсовец.

– К сожалению… – вмиг исчезла улыбка с лица трактирщика, которая сменилась удивлением, – совиньон этого года у нас закончилось. Могу Вам предложить фран, двадцать пятого.

Трактирщик замолчал глядя на офицера.

– Пожалуй, я могу сам выбрать вино в погребе? – спросил офицер.

– Конечно, я провожу Вас, – удивлённо кивнул трактирщик, отставив пивную кружку.

Проводив офицера в подвал, он вернулся и подошёл к сидящему у окна человеку.

– Там эсэсовец. И он спрашивал каберне, шестьдесят восьмого года, – шепнул трактирщик, почти наклонившись к нему.

Человек поправил шляпу, плащ и встал.

– Знаете, – громко сказал он, – пожалуй я тоже сам выберу себе вино, если Вы не против? – посмотрел он с улыбкой на трактирщика.

– Извольте, мсье, – улыбнулся трактирщик, – у нас хорошие вина! Я покажу Вам как спуститься в погреб.

Когда человек спустился погреб, он увидел что эсэсовец сидит за столом сняв фуражку.

Эсэсовец посмотрел на него, вздохнул и приветливо кивнул.

– Здравствуйте, мистер Флеминг, – улыбнулся офицер, – я князь Кузьмин-Караваев, – сказал он, – точнее, штандартенфюрер Кузьмин-Караваев, член РОВСа и координатор Движения Сопротивления среди русской эмиграции. По крайней мере, в РОВСе я ещё состоял со вчерашнего утра.

Флеминг прошёл и сел на стул напротив эсэсовца.

– Пожалуй нальём? – предложил он, – вдруг та пьяная компания, тоже захочет сама попробовать вина?

– Не против, – поставил на стол бутылку вина Кузьмин-Караваев, – я уже выбрал. Вы пьёте шампанское?

– Надеюсь, его не придётся экстренно открывать, – усмехнулся Флеминг.

– И так, вот то что просили, – протянул Кузьмин-Караваев книгу Флемингу.

– Книга? – взял книгу Флеминг, – просто книга?

– Это коробка с негативами, – ответил Кузьмин-Караваев, – там весь архив диверсионной школы. Я надеюсь, что мои сын и жена уже далеко от Парижа и поэтому могу быть спокоен.

– Вы понимаете, что Вы сыграли в «ва-банк» и не можете возвращаться в Париж? – посмотрел на него Флеминг.

– Понимаю, – кивнул Кузьмин-Караваев, – Вы можете предложить окошко для побега? – рассмеялся он.

– Да, – ответил Флеминг, – вам знаком барон Виктор фон Готт?

– Барон Виктор фон Готт? – удивился Кузьмин-Караваев, – полковник ещё жив? Ему должно быть семьдесят пять лет, не меньше!

– Ну, – улыбнулся Флеминг, – я конечно не уверен, что ему столько лет. Разве что он хорошо для них сохранился. Но капитан третьего ранга Виктор фон Готт, вполне молодой для семидесятипяти лет, просил Вам передать, что яхта «Сандауэр» и капитан Чарльз Лайтоллер уже ждут Вас, напротив Мон-Сен-Мишель.

Он помолчал.

– А я в Швейцарию, – улыбнулся он, – думаю, русские оценят ваш подарок…

Флеминг молча попрощался и вышел.

Кузьмин-Караваев открыл бутылку, налил себе в кружку вина и усмехнулся.

– Вот теперь мне всё понятно, – проговорил сам себе он…

Глава 2

РОССИЯ; ХАРЬКОВ; ФЕВРАЛЬ 1912 ГОДА

– Это же Мария Карловна! Это же графиня Квитка! А где же Семён Григорьевич? – раздался тихий шёпот по залу Дворянского Собрания, когда медленной походкой, в сопровождении своего камердинера вошла немолодая, но стройная и высокая черноволосая дама.

На вид ей можно было дать немногим более сорока лет. Графиня Квитка не привыкла к всеобщему вниманию и не любила оказываться в ситуациях, когда её персона была словно певичка на сцене перед зрителями. От назойливых поклонников она старалась уходить как можно быстрее и как можно дальше держаться от них, если таковые оказывались рядом.

Даже сейчас она шла так, словно бы зал был абсолютно пуст, стараясь не обращать внимания на тех кто шептался и поедал её глазами.

– Куда это её супруг запропастился? – услыхала она позади себя чей-то шёпот и хотела было обернуться чтобы ответить, но сдержалась.

– Здравствуйте, господа, – вежливо поздоровалась она и присела в широкое кресло, которое уже более сотни лет занимал предводитель губернского дворянства, – Семён Григорьевич просили всем кланяться и передают, что пребывают в полном здравии не взирая на свой преклонный возраст. А так же сообщают, что находятся нынче в Борках. Там они готовятся к приезду Государя Императора. Стараются, чтобы и часовня и станция были готовы вовремя, к празднованию Трёхсотлетия Августейшего Дома.

Она посмотрела на всех сквозь очки.

– Ну что же вы, господа? – улыбнулась Мария Карловна дворянам, – сегодня буду предводительствовать я, – и где барон фон Готт? Отчего я не вижу его?

– Барон обещали быть к концу заседания, – ответил секретарь, вежливо кивнув Марии Карловне.

– Чудно, – с лёгкой улыбкой на лице, кивнула ему в ответ Мария Карловна, – тогда не будем терять времени. Его у нас мало и не хотелось бы это время тратить на пустые совещания. Мы точно знаем, что на Трёхсотлетие правления Августейшей Фамилии, которое будут отмечать в Харькове сразу после того как пройдут празднества в Москве и Петербурге, Его Величество Государь Николай Александрович, со своим Августейшим Семейством прибудут к нам…

Мария Карловна говорила недолго и её строгий взгляд, едва она переставала говорить, всегда молча останавливался на том кого она хотела бы заслушать. Как и всегда, ничего путного никто не сообщал, но графиня всегда слушала молча и не перебивая даже тогда, когда докладчик пускался в пустословие. Чаще всего так и было, но Мария Карловна понимала, что важно не выслушать внимательно. Важно, чтобы считали, что их внимательно слушают. Чем более пусты слова, тем более обидчив их говорящий. Иногда становилось скучно от них, но приходилось делать вид, что слова представляют интерес. А в голове у Марии Карловны поневоле проносились воспоминания, которые немного отвлекали и придавали смысл потерянному времени.

Мария Карловна была намного моложе своего мужа, который через три года уже готовился встретить семидесятипятилетие.

Семён Григорьевич граф Квитка, бравый, статный, красивый старик, ещё ходил на охоту, ездил верхом и поражал всех близких и дальних, своим крепким здоровьем и почти богатырской силой.

Крымская война, а после война с турками, не позволили ему жениться в молодые годы. Невеста, которой он даже и не знал, не дождалась его.

Глупо, но так оно и было.

Своего отца Семён Григорьевич помнил очень мало, потому что когда тот ушёл в мир иной, Семёну едва-ли исполнилось шесть лет.

В детстве, мама его ласково называла Вилли. И именно как Вилли его знали на маминой родине бабушка, дедушка и другие родственники. Но Семён Григорьевич помнил их ещё меньше чем отца, потому что никогда не видел их, на что он очень и очень надеялся.

Почему его звали так, именно Вилли, маленький Сёма, будущий граф Семён Григорьевич Квитка, не знал. Но маменька объяснила, что мол так принято у неё дома.

– Вот приедут бабушка с дедушкой, – сказала когда-то маменька, – и спросят у тебя, Сёма, а как тебя зовут? Ты скажешь, мол меня маменька и папенька называют Семёном! А они спросят у тебя, а где же имя твоего ангела-хранителя? Кому за тебя Боженьке молиться в нашей стране, где русские святые не слышат? А что ответишь им ты?

Уже потом, через много лет, когда хоронили маменьку, в маминых вещах Семён Григорьевич нашёл небольшой образок святого мученика, безвинно-убиенного отрока Уильяма Нориджского. Оказывается, что маменька молила о нём святого своей родины даже тогда, когда в Крыму, её сын штыки в штыки поднимался в атаки на английские цепи и шотландских стрелков…

Едва ли Семёну исполнилось десять лет, когда он узнал, что у него есть невеста. Точнее, ещё не невеста, а просто девочка на которой он должен будет жениться, когда станет взрослым. Он много раз спрашивал свою маменьку где эта девочка, и может ли он с ней подружиться хотя бы для того, чтобы потом не ругаться. Но, как оказалось, девочка эта жила очень и очень далеко, как ему объясняла маменька – «на далёком острове, где постоянно туман» и куда надо много дней и ночей плыть на корабле, чтобы с ней повидаться.

Семён рос. Поступил в Пажеский корпус. Потом стал офицером. К тому времени он уже знал, что его невеста живёт в Англии. А когда на бастионе Корнилова, Семён Григорьевич впервые увидал над вражескими рядами британские флаги, он понял что свадьба его переносится на очень неопределённое время. И непрестанно молил Бога о прощении, если бы вдруг ему довелось пролить родную кровь, лишить жизни какого-нибудь брата своей матери, или своего двоюродного брата… Но, следом за Крымской войной началась война с турками, и снова отставка и свадьба отложились.

После он не стал медлить. Старинный род надо было продолжать и престарелая маменька, уже ездившая в коляске, написала в Англию, чтобы наконец «отправляли для её Сёмушки невесту…». Сёмушка же, уже был почти седой и сколько пуль да осколков каталось в его теле, он уже и не считал.

Однако, его суженная, как оказалось, давно почивала в могиле. И с матушкиной родины прибыла совсем молодая племянница маменьки, красавица по имени Флоренс. Её крестили в православную веру именем Мария Карловна…

Разница в возрасте не помешала им родить шестерых сыновей. Четверо из них были двойнями. Один из старших уже был морским офицером, другой был военным врачом, а трое средних студентами. С этой студенческой троицей, пару лет назад случился скандал о котором до сих пор гудел весь Харьков. На прошлый Татьянин День, толпа гимназистов и студентов набедокурила в Покровском монастыре. Малолетние шалопаи вскрыли раку со святыми мощами. Кому-то из подростков стало интересно, правда ли что чудотворные мощи нетленны. И смельчаки полезли в святая-святых древнего собора, прямо на глазах у возмущённых богомольцев и монахов.

Престарелый граф Квитка дошёл до самой императрицы, чтобы всем этим хулиганам вменили самое мягкое из наказаний, которое только можно было им за это вменить. Но, история никак не хотела забываться. Поэтому, Семён Григорьевич решил отправить куда-нибудь подальше этих юных «богохульников» и похлопотал, чтобы пристроить своих оболтусов в экспедицию отправлявшуюся в Сибирь, на Алтай. «Отправил их в ссылку!» – как шутили друзья и знакомые. А это и была натуральная ссылка. Сыновьям граф строго-настрого запретил приближаться к Харькову, а матери строго-настрого запретил даже писать им письма.

– Пока ума-разума не наберутся! – сказал Семён Григорьевич, а сам тайком плакал за сыновьями по ночам. А когда Мария Карловна заставала его в унынии и со слезами на глазах, он оправдывался.

– Соринка в глаз попала, душа моя…

Самый старший из сыновей Марии Карловны, Пётр, или, как его ласково звала Мария Карловна – Питер, уже успел повоевать, тонул на крейсере «Дмитрий Донской» в Цусимском Сражении, но ни в какую не хотел переводиться на сушу, как матушка не настаивала, как не ругала его и сколько слёз не проливала.

А самый младший, самый любимый сын графини, названный в честь дедушки, Григорием, уже оканчивал гимназию и собирался отправиться куда-подальше из родного Харькова.

Графиня и сама была издалека. Но Харьков она полюбила. После тесных и многолюдных городков её пасмурной родины, солнечный и просторный Харьков, с добродушными своими жителями и приветливыми родственниками, и старенькой, давно покинувшей этот грешный мир тётушкой Анной, Марии Карловне даже полюбился.

С самых детских лет она привыкла всё делать только сама и надеяться только на себя. В доме не было прислуги кроме старушки-горничной да верного камердинера Леонтия Павловича, который был нужен был разве что для того, чтобы не раздражать взор местных дворян. «Для солидности», как выражались в светском обществе…

– Я слушаю Вас, господин Гулак, – наконец улыбнулась она маленькому пожилому человеку с Андреевской лентой через плече и в пенсне.

– Капитолина Николаевна Минаева, – прокашлялся Гулак, – сообщает, что в Чугуеве готовы принять Государя, но только военные. Отремонтирован Путевой Дворец, плац приведен в порядок, а юнкерское училище побелено. Но часы по прежнему не идут, после того как в них попала молния. Государю покажут выставку художественных работ гимназистов местной гимназии…

– Ой не говорите мне об этой купчихе Минаевой! – отмахнулась Мария Карловна, – молния попала в часы ещё двадцать лет назад. И за двадцать лет у нее не нашлось денег, чтобы нанять часовых дел мастера! О том, как купчиха стала предводительствовать среди местного дворянства, это вообще возмутительная история! Но показательная, для того, чтобы понять о Чугуеве все, что надобно знать об их местных нравах. Где те шесть тысяч золотых червонцев, которые мой супруг выделил на ремонт здания их собрания? На них уже давно можно было бы даже не новый Путевой Дворец поставить, а второй Виндзор в Чугуеве возвести! Не уж то их не хватило, чтобы отремонтировать дом на Дворянской улице? К чему, надобно было что-то ставить в Головинском переулке?

– Очевидно, она решила направить деньги на новые проекты, более существенные, – проговорил Гулак, – Капитолина Николаевна привыкла быть деловой дамой.

– Поекты? – улыбнулась в ответ графиня, – я поняла бы, кабы она тракт поправила, или наконец-то начала строительство Делового Двора! Ну так с трактами у них еле справляется градоначальник Лубенцов, не прося у нас ни копейки и не побираясь на стороне. Или может, наконец возвела новое здание клиники для страждущих детей, как то задумывал барон Фридрих Францевич Файст? Он с ней не согласится. Зато у купчишки Зайцева появился новый особняк. Как раз в пору на той земле, что была выделена Минаевой под эту самую лечебницу. Что сказать? Минаева превосходно пишет отписки мне и Семёну Григорьевичу. И его светлости губернатору тоже. Отписывается так, что и упрекнуть ее не в чем. Его высокоблагородие подполковник Гречко, мне уже не раз докладывали о тех неблаговидных делах, которые происходят в Чугуеве под покровительством Минаевой. Да и гласный городской думы, Николай Петрович Агнивцев, не менее недоволен. Он просил нас повлиять на местное дворянство, чтобы те отстранили эту даму от предводительствования. Слишком много из дворянской казны, уходит в экономию самой Минаевой.

– Но ведь ее имение, недавно ограбили некие заезжие разбойники, – опустил Гулак глаза, – часть средств пошла на помощь ей и на восстановление ее экономии. Помощь пострадавшим дворянским семьям заложена в уставах нашего собрания.

– Ограбили, – кивнула графиня, – как раз в пору получения Минаевой тех самых шести тысяч золотых червонцев. Я помню, как госпожа Минаева долго не могла определиться с вопросом, сколько же машин для печатания у нее было украдено, две или три. Воры у нас стали печатниками? – усмехнулась она Гулаку.

Она немного помолчала.

– Разве вор будет брать машины для печатания? Сия сударыня поставила в зависимость от своей персоны купеческую гильдию и это она, а не Лубенцов, последнее время там правит городом. Неудивительно, что ее выбирают уже двадцатый год местные дворяне. Ей же должна половина всех помещиков уезда! Да и тут кое-кто, не правда ли? – окинула она строгим взглядом собрание.

– Наша семья, – добавила она немного помолчав, – жертвует чугуевскому собранию дополнительно тысячу рублей, в банкнотах, на приведение в порядок их здания и организацию встречи Государя Императора. Но средства эти не получит Минаева. Ревизором и ответственным, мы решили назначить дворянина Неклюдова. Кроме того, господа, на будущий год мы ожидаем в гости художника Репина и не хотелось бы чтобы сей великий сын Чугуева, застал дом и могилы своих родных в том виде, в котором они пребывают после заботы о них Минаевой. Ежели у кого имеется интерес, три дня назад я получила от него письмо из Финляндии. В нем он просит не устраивать пышных встреч по случаю его приезда именно в Чугуеве! Поскольку Илья Ефимович считает возмутительным видеть радостными лица тех, кто повинен в бедах и лишениях его близких и родных для него людей.