Моя семья. Память…

Вместо эпиграфа

У каждого из нас двое родителей – мама и папа. По две бабушки и два дедушки с обеих сторон. Путём несложных арифметических действий можем определить точное количество прабабушек и прадедушек на каждого из нас, а также пра-пра и пра-пра-пра.., с точностью до единицы. Мне не привелось встретиться с моими дедушками – оба канули на фронтах войны. Но одна из бабушек после вышла замуж и так в моей жизни появился ещё один дед. Конечно, из дотошного скептицизма и придирчивости характера можно возразить, что, мол, это был «ненастоящий» дед, не по крови и всё такое прочее. Но мне тогда в далеком туманном детстве, из которого я почти ничего не помню, а только эти выплывающие из воспоминаний добрые глаза, смотрящие на меня с дедовьей любовью – мне, поверьте, эти доводы покажутся пустыми и бессмысленными. Ни паспорт, ни тест ДНК, не умалили бы ту любовь, положенную от дедушки, которую я от него впитал. От тех, не вернувшихся с войны – взял по крови, от этого – по существу.

Вторая моя вдовствующая бабушка замуж не выходила, но опекунство над её осиротевшей дочерью взял бабушкин брат. Он свою племянницу, мою будущую маму, удочерил, а родившийся потом я, стал его внуком. Я его, правда, дедом не называл, но бюрократы и буквоеды могут не придираться – это мой легитимный дед, документ имеется!

Мой папа женился во второй раз. Стала ли его новая жена моей второй мамой? Нет, не стала. Я с удовольствием называю её мамачехой и мы оба рады нашему родству. Но у моих детей, в результате такого хода событий, появилась ещё одна бабушка. И этот факт сомнению не подлежит!

Так же, как и тогда, когда во второй раз вышла замуж моя мама – папа у меня, естественно, остался предыдущий, а вот дед для моих детей добавился. И у меня появилась новая сестра – дочь от предыдущего брака нового деда моих детей. И будущие внуки моей новой сестры уже приобрели деда в моем лице ещё до факта своего рождения, а её бабушки-дедушки автоматически стали и моими бабушками и дедушками из вполне себе близкого круга родства.

В очередной раз женился и я. Мамой мою новую жену мои сыновья от предыдущего брака не называют. И это понятно – мамой они называют свою маму. Но их дети, мои внуки… Я думаю, продолжать бессмысленно!

И чтобы уже, наконец, закончить это пространное вступление, расскажу один эпизод.

Мой сын женился. Так в наш род пришла невестка, а вместе с ней и ребёнок от её первого брака. Мальчишке шесть лет и я с удовольствием и нетерпением жду встречи с ним. Встречаемся. Он смотрит на меня с любопытством. Я протягиваю руку, называюсь по имени и добавляю: «Твой дед». Он пожимает мне руку, но явно уже из приличия, потому что теряет ко мне интерес. «Дед у меня уже есть», – резонно объясняет он. На выручку приходит мой сын и произносит то, что вполне могло бы заменить всё многословие предыдущего повествования. Сын говорит: «Запомни, парень – дедов много не бывает!»

Ёмко сказано, с этим трудно не согласиться – «Дедов много не бывает…»

Три истории и несколько рассказов. Предисловие

Беседы, записи, письма, воспоминания… Истории эти были написаны не мной – я лишь записал то, что прожито и продиктовано было другими, перенёс всё это из разных разговоров, записей, бесед, со слов на бумагу.

При подготовке устных повествований к письменному изложению были допущены незначительные добавления: так, разрозненные воспоминания объединились в главы и разделы с новыми названиями, появились ассоциативные эпиграфы и послесловия, цитаты и собственные авторские рассказы, навеянные, впрочем, целиком и полностью общением с участниками описываемых событий.

Никаких добавлений – ни красочных, а тем более, сколько-нибудь искажающих суть, смысл и настроения – здесь нет.

История первая. О войне и не только

Повествование основано на воспоминаниях Леночки и Лидочки: двоюродные сёстры, своё детство провели они в одном доме, в большой семье. Описываемый здесь период совпадает с началом Второй мировой войны, когда сёстрам было семь и пять лет соответственно¹

Семья

Родители…

Герасим Гаспарович – глава семьи. К началу описываемых событий его уже не было, но в армянской семье царил патриархальный дух, заложенный им;

Ерикнас Аракеловна (Елена Архиповна, бабушка Еля) – его жена;

Их дети и семьи детей…

Иван (Ваня, Ованес) – их сын; Нина – жена Вани; Леночка – одна из рассказчиц, дочь Вани и Нины;

Гаспар – их сын; Эдик – сын Гаспара;

Багдасар (Бодя) – их сын; Лида – жена Боди;

Георгий (Геворк) – их сын;

Виргиния (Виргуня) – их дочь; Владимир – муж Виргинии; Лидочка – одна из рассказчиц, дочь Виргинии и Владимира

Место действия…

Город Краснодар… Основан в 1793-ем году, как крепость под названием Екатеринодар, в честь Екатерины II. Название крепости в его прямом смысле – «дар Екатерины»: город был заложен на земле, пожалованной императрицей Черноморскому казачьему войску. В 1920-ом году переименован в Краснодар, где «красно-» имеет символическое революционное значение. К началу повествования в городе проживало 200 тысяч человек, среди них русские, армяне, украинцы, адыги и другие… В ходе войны, в августе 1942-го года город оккупирован немецко-фашистскими войсками. К этому времени население составляло 150 тысяч человек. Из них, к концу оккупации в феврале 1943-го года, погибло более 13 тысяч человек…

«Мы тут живём всегда в надежде, что вот-вот кто-нибудь из живых придёт проведать нас. А они приходят так редко… Каждый раз, когда вы вспоминаете о нас, мы просыпаемся и снова вас видим»

Морис Метерлинк, «Синяя птица»²

До войны

Леночка рассказывает… В 1939-ом был суд. Но перед судом – это было ужасно жаркое лето в Новочеркасске, по-моему, такой жары до того не бывало – перед судом папа в тюрьме принял ледяной душ. И получил двусторонний плеврит… Ему был сорок один год. Домой его привезли тяжелобольным, машиной «Скорой помощи», на носилках…

…

Лидочка вспоминает… Помню, как привезли на носилках из тюрьмы дядю Ваню, мы все стояли на улице. Потом все зашли в дом, а меня не пустили, чтобы не шумела – в детстве у меня было много энергии и способности радоваться жизни, даже когда к этому не было особых оснований…

…

Леночка рассказывает… А всё началось с того, что в 37-ом арестовали одного из руководителей завода, на котором папа работал главным инженером. (Это был завод «Красный Аксай», до революции – просто «Аксай». Завод был основан в 1891-ом году, по случайному совпадению главным инженером и совладельцем того, дореволюционного завода был мой прадед по другой родственной линии – Сергеев Николай Ерофеевич. После событий 1917-го года завод экспроприирован новой властью, а бывший совладелец эмигрировал)

Арестованного вынудили выдать своих «сообщников», он наугад назвал 10 или 15 человек, не помню… Среди всех была папина фамилия. Папу забрали и начались скитания мамы – она искала его, то в новочеркасской тюрьме, то в Батайск его перевели, она поехала, куда-то ещё… Двадцать восемь месяцев то там, то там… Дядя Геворк по служебному положению был близок к Микояну – тот тогда был наркомом пищевой промышленности, а дядя тоже работал в этой области. (Микоян Анастас Иванович, 1895–1978, государственный деятель. На момент событий, описанных в повествовании – Нарком пищевой промышленности, Нарком внешней торговли СССР; Агабальянц Георгий Герасимович, 1904–1967, заслуженный деятель науки и техники РСФСР, доктор сельскохозяйственных наук, учёный, профессор. На момент событий, описанных в повествовании – заведующий кафедрой технологии виноделия Краснодарского института пищевой промышленности, заместитель директора по научной и учебной работе, как автор теории Метода шампанизации вина, занимался разработкой технологии производства Советского шампанского)

И вот, дядя попросил Микояна о своём брате. Попросил не так, чтобы о нём «похлопотали», а чтобы просто назначили суд, на котором папа хотел оправдаться, доказать, что он не «враг народа», что его просто оговорили. Потому что всё это время папа сидел без суда и каких-либо конкретных обвинений.

Непридуманное

«Я об этом часто вспоминаю, но когда в книгах читаешь, кажется, что это всё придумали… Нет, не придумали… А папины рассказы – это, конечно, на всю жизнь. Что там было, как там было…»

(Леночка рассказывает…)

Короткие рассказы

Холодное пиво… Есть фотография, где мы, дети, я с Лидочкой и Эдик – Эдик в кровати, болел ревматизмом тогда – и рядом с нами девочка. Вот бабушка этой девочки, Ольга Яковлевна, по-моему, работала в НКВД поварихой. И она нам или сведения какие-нибудь добывала о папе, или даже несколько раз через неё удавалось ему что-то передать… Я помню, как во французскую булку вложили мою фотокарточку, чтобы папа посмотрел. И вот, видимо, она как-то сказала, что папа сидит в угловом подвале, сказала, куда выходит его окошко. И мама с дядей Бодей пошли туда. Был очень жаркий месяц, а там, на углу пиво продавали. И вот они купили пиво и становятся так, чтобы их было видно из того подвального окошка, хотят показать, что у них, мол, всё хорошо, что они пьют пиво, ну и так далее… А папа потом рассказывал: я там от жары задыхаюсь, а они холодное пиво пьют!

…

Граф Монте-Кристо… И вот, опять-таки, через эту женщину папа передал – такой «граф Монте-Кристо» в мелком масштабе: из рыбной кости сделал крючок, распустил носки и связал – передал для меня очень красивую сумочку с бахромой и кушачок с кисточками. И Ольга Яковлевна каким-то образом это пронесла. Я помню, что кроме той французской булки с моей карточкой, ещё «Мишку», конфеты несколько штук мы передали – много она не могла, но как-то проносила. Она сильно рисковала, конечно. Хорошая женщина очень была…

…

Авторитет… Сидел он по-разному, одно время с уголовниками. Ну, он вообще такой был человек – умел со всеми найти общий язык, и с крупными учёными, и с рабочими. Он всегда пользовался авторитетом. Вот, в его камере один из уголовников хвастался, как он вещи воровал: «Однажды обокрал одного профессора, – говорит. – В окно всунул крючок и со стула стянул.., там висели пиджак и брюки». Папа ему говорит: «Ах ты, негодяй! Ты моего брата обокрал!». Тот потом долго извинялся, оправдывался: «Ну, я ж не знал, Герасимыч, что это твой брат!»…

Оттуда пошла целая серия уголовных рассказов, песен, вроде «Мурки» и так далее, и так далее, анекдоты всевозможные… А потом, когда с политическими сидел – ну это было хуже, конечно… Например, помещают не в камеры, а в подвал, где под потолком проложены канализационные трубы, в трубах просверлены дырки, чтобы на них это всё капало…

…

Часы… Как-то папу вызвали на допрос, посадили ждать в коридоре, перед дверью следователя. Часовой где-то в другом конце коридора стоит. А перед глазами часы висят, папа посмотрел – восемь часов. И слышит – там дверь в кабинет приоткрыта – говорят: «Приготовьте машину с песком в полдевятого». А «машина с песком» – это когда расстреливают и увозят трупы. Значит, папа понимает, что это к нему относится. А на часах – восемь и стрелки не двигаются. Он сидит уже долго и думает, что сходит с ума – время остановилось. В это время подходит часовой и говорит: «Фу ты, опять остановились часы, уже полдесятого»… А папа до этих «полдесятого» сидел и ждал вот эту вот «машину с песком»… для себя… Вот такие вещи…

…

Птичья фамилия… Фамилия одного из следователей была Орёл. Папа перестал их бояться уже. И как-то в запальчивости он ему в лицо и бросил: «Хоть вы и Орёл, но вы об меня когти поломаете»…

…

Однополчанин… Когда Микоян столкнул дело папы с мёртвой точки, был назначен суд. Папа – он к той поре уже больше двух лет сидел – о суде ещё ничего не знал. А дядя Бодя стал суетиться насчёт адвоката и нашёл одного, который взялся за папино дело. И вот, вызывают папу к следователю, он думает, что просто на допрос. Он заходит в кабинет, а там…

Дело в том, что мой папа… – этого не знали, если бы знали, его бы расстреляли, конечно, с самого начала – когда ему было девятнадцать лет, он был юнкером… Шуры Мултанова отец, папин дядя, был полковником Белой армии. (Мултанов Герасим Аракелович, брат Ерикнас. Его сын, Александр – двоюродный брат Вани) И папа пошёл к нему служить вместе с Шурой, был какое-то время юнкером. Папе девятнадцать лет, 1917-й год. Но это, каким-то образом, официально осталось неизвестным. И когда папу посадили, ему не предъявляли никакого обвинения и он, собственно, по существу не знал, за что сидит. И вот, дядя Бодя находит одного хорошего адвоката, который вместе с папой был в той самой армии, тоже был юнкером. Папу вызвали к следователю, и вдруг заходит вот этот вот… Но папа-то ничего не знает и думает про себя – всё…, очная ставка.., вот это расстрел… Тот сразу сообразил – видимо, папа в лице изменился – он сказал: «Вас не предупредили? Я Ваш адвокат…». Как знать, может и себя торопился спасти, ведь папина реакция была непредсказуема…

Суд

Лидочка вспоминает… Дядя Петя³ был на том процессе. И вот, он рассказывал, каким он помнил дядю Ваню до тюрьмы – цветущим, красивым молодым человеком, а на суд тот явился похудевшим, поседевшим, обросшим длинной бородой и больным. Это был открытый суд, он состоялся в Новочеркасске, при большом скоплении народа. В зале суда были родные обвиняемых, работники с того самого завода. По рассказам дяди Пети, когда слово предоставили Ване, то он очень красочно и с большим подъёмом говорил несколько часов, с таким знанием дела, с такой логикой и так прочувственно, что публика была доведена до слёз. Суд вынес оправдательный вердикт всем и тут же они были освобождены из-под ареста. Вся публика устроила Ване овацию, бывшие обвиняемые и их родственники с благодарностью обнимали и целовали его…

Переезд

Леночка рассказывает… Мы все жили в Новочеркасске, а дядя Геворк получил квартиру большую очень в Краснодаре и он нас всех забрал. Всех, кроме тёти Виргуни с Лидочкой – это было ещё до войны (до 1941-го года), дядю Володю ещё не призвали и они жили в Новочеркасске. Потом они тоже перебрались к нам. И я так помню моё тоскливое ощущение: упаковывают в рогожу вещи, мы уезжаем, а тётя Виргуня расстаётся со своей мамой – бабушка ведь с нами уехала.

Мы приехали в Краснодар. Шикарная квартира, четырёхкомнатная, там всё очень хорошо. Вот в эту квартиру потом папу и привезли после суда. После, когда папа немного окреп, дядя отправил его в Кисловодск, в санаторий. Он в Кисловодске хорошо прибавил в весе, десять килограмм, приехал, и началась война. И начался дикий голод, холод и всё прочее… и, в общем, у папы – процесс пошёл: кровохарканье и всё такое… Одиннадцать лет после этого он прожил.

А после тюрьмы, после того, как чуть-чуть окреп, он устроился работать. Он по профессии был инженер-строитель. Вообще, мечтал всегда быть врачом, но они жили тогда в Ростове, (здесь и далее имеется в виду Ростов-на-Дону) и в Ростове был медицинский институт. Дедушка Герасим сказал: пожалуйста, хочешь в медицинский – учись в Ростове. А ему хотелось в Москву обязательно. И он придумал себе институт, какого нет в Ростове – какое-то там заковыристое название – и дедушка его отпустил в Москву. И папа уже учился там. А так, был прирождённым медиком – у него всегда учебники-лечебники всякие были, все к нему приходили, он всем диагнозы ставил… в общем. Но стал инженером-строителем.

Когда война началась, папа получил повестку явиться на сборный пункт, в армию. Тоже, тоскливое ощущение – вечером он пришивает к калошам сыромятные ремешки, чтобы вокруг ноги закреплялись калоши, не падали… Утром взял рюкзак, и они с мамой пошли. Там посмотрели – открытая форма туберкулёза. Отправили домой.

Дом

Лидочка вспоминает… Дом наш был угловой, с одной стороны – наша часть, с другой – институтский детский сад. Почти на весь дом тянулась беседка из винограда «Изабелла». Винограда обычно было много. После обеда мы становились на подоконник и срывали десерт. Таким же образом снимали листья для толмы. (Мясное блюдо, состоящее из растительной оболочки и мясной начинки с подливкой. Национальная принадлежность этого блюда находится в зоне споров между армянской и азербайджанской кухней. Мы склонны придерживаться позиции независимого от национальных предвзятостей эксперта В.Похлёбкина⁴– он считает, что это армянское блюдо. И используем предложенную им русскоязычную транслитерацию наименования блюда, через букву «т»)

У нашего входа было очень маленькое крылечко с несколькими ступеньками – наш с Леночкой «читальный зал». Очень уютно и хорошо читалось на ступеньках. Во дворе ещё стоял маленький домик – кухня детского сада.

И росло абрикосовое дерево с очень вкусными плодами, но их почему-то всегда было мало. И куст белой сирени – 9 мая 1945 года мы с Леной пошли в школу с букетами этой сирени.

Если по тем ступенькам подняться в дом – входили в тамбур, из которого одна дверь вела в ванную комнату с туалетом, вторая – в комнату, совмещавшую кухню со столовой. Оттуда можно было попасть в бабушкину комнату, куда нас с мамой поначалу разместили, и в маленький коридорчик, откуда тоже вели двери в комнату дяди Вани, в комнату дяди Геворка и в длинную узкую переднюю, заканчивающуюся парадным входом – дверью, выходящей на улицу. Парадная дверь была всегда закрыта, потому что передняя всё время использовалась, как комната. Она была с окном и достаточно вместительная – сюда мы с мамой переселились после бабушкиной комнаты, а потом, когда мама стала болеть, дядя Геворк перевёл её в свою комнату, а сам поселился здесь.

Вообще, перестановок было много, тем более, потом, когда в нашей квартире появились немцы…

Перед приходом немцев

Леночка рассказывает… Когда стало ясно, что немцы подходят к Краснодару – а Краснодар взяли 8 августа 42-го – за два дня до этого, 6-го числа к нашему дому подъехал огромный красный автобус. Институт, в котором работал дядя, эвакуировался в Ереван. Только мы тогда ничего этого не знали – куда, что… А дядиной семье выделили вот этот самый огромный автобус. Но бабушка лежит с воспалением почечной лоханки, у папы кровохарканье, а у меня неизвестное тогда заболевание, туляремия – «крысиная чума»: по всему телу такие красные язвы. У меня вечно кошки были, сказали, что, наверное, кошка съела больную крысу и от кошки я заразилась. Непонятное заболевание и меня начали пичкать – только появился тогда – сульфидином. От него тошнит… В общем, мы трое больных – куда с нами ехать! И вот, в этот огромный автобус садятся три человека – сам дядя Геворк, ему нельзя было оставаться под немцами, он тогда уже был видный учёный, дядя Рафа (двоюродный брат. Рано осиротев, он и его сестра Тамара всё детство жили в семье под опекой Герасима и Ерикнас) и их близкий друг, дядя Осип. А мы остались. Мы – это бабушка Еля, мой папа, дядя Гаспар и дядя Бодя, тётя Лида – они приехали из Ростова – моя мама, сын дяди Гаспара – Эдик, тётя Виргуня с Лидочкой…

Оккупация, начало

Лидочка вспоминает… Когда немцы подходили к Краснодару, началась активная эвакуация. Дядя Геворк был ответственным по эвакуации Института, сотрудников и их семей. Он не мог оставаться, должен был эвакуироваться – слишком известной личностью он был в Краснодаре. Но мы никуда не могли уехать – бабушка и дядя Ваня были очень больны, заболела и Леночка.

Перед взятием город очень сильно бомбили и тогда, под стоящей во дворе кухонькой, дяди выкопали окоп, перенесли туда лежачую больную бабушку, нужные вещи, еду. Нас было много, так что пребывание в этой тесной траншее было непростым испытанием. Днём мы больше находились в доме, а на ночь спускались туда. Никогда не забуду, как дядя Бодя на свечке варил бабушке кофе. Чёрный кофе – это, может, было не самое необходимое в той жизни, но это была одна из немногих радостей для бабушки, и дядя делал всё, чтобы её доставить. Помню, как подолгу он сидел с маленькой чашкой и буквально гипнотизировал напиток. Вообще, по его чуткости и самоотдачи ему не было равных.

…

Леночка рассказывает… Во дворе нашего дома была детсадовская летняя кухня. Но детский сад уже не работает, мы остались одни. И, когда начались сильные бомбёжки, наши мужчины пошли во двор, подняли доски пола этой кухни, выкопали траншею, поставили бочонок с водой, провели электрическую лампочку, по бокам сделали земляные нары, чем-то там всё прикрыли, поперёк положили дикт (щит фанеры) для того, чтобы там могла лежать бабушка – она с высокой температурой была. Мы все сидим, бабушка лежит – потому что бомбят. И мы ночью решили остаться там. Кроме дяди Гаспара, который говорил, что это всё глупости и что он будет спать на своей кровати. Он не боялся бомбёжек, он один действительно остался в пустом доме, спал на своей кровати, а мы все сидели там. Мы сидели двое суток. Ночью бомбёжка была, по диагонали от нас было здание армянской школы, единственная армянская школа в городе. Она была пустая, но учитель географии – его полк проходил через город и он остался там ночевать – и прямое попадание бомбы, он погиб. У нас вылетели стёкла из окон, дядю Гаспара это не смутило. Мы там просидели двое суток. А за забором жили армяне – сапожник Карслян Антон Иванович, чувяки шил, и у него было четверо детей: Петя, Ваня, Соня, Аня. Мы с младшими дружили. Ну, в общем, они за забором живут. И как-то утром он вдруг тихонько через забор заглядывает, Антон Иванович: «Вы тут живы? Давно немцы в городе, вы чего сидите?»