Мой большой… Босс

Гость

– Тебе чего, козочка?

Капли воды, прозрачные-прозрачные, катятся по смуглой коже. От шеи, по ключице. И ниже, по груди, заросшей черным волосом… А потом – к животу… И ниже, к…

– Эй! Ты чего тут делаешь?

Моргаю. Майка, мать твою! Приди в себя! Вотпрямщас! В себя! Мая!

Верхняя пуговица джинсов расстегнута… И пояс мокрый… Еще бы, ведро воды ледяной с колодца. Да на себя. С размаху. Ох…

– Да черт…

Ведро отброшено в сторону, идет ко мне. Приближается. Огромный. Ой… Руки, как моя талия, наверно… Если не шире. На плечо можно сесть и еще место останется…

– Ты чего замерла?

И голос… Ой… Не пугает, нет. Завораживает. Отдается в глубине тела дрожью, сладкой-сладкой, бьет по ногам, подгибая колени…

– Тебе плохо?

Да, мне плохо. Мне плохо! В глазах темно даже, так мне плохо…

Упасть не успеваю, подхватывает. И это – тройной удар просто по мне, мелкой и глупой! Потому что к визуальному прибавляется осязательное и обонятельное!

Он горячий. Кожа после ледяной воды холодная, а сам он – горячий! И  пахнет чем-то терпким, звериным. Голова кружится. Все вокруг летит, все вокруг с ума сходит. Или это я с ума схожу?

Сошла. Точно сошла.

– Да черт!

Ругается, слышу досаду в голосе, несет меня куда-то… Пусть несет. Хорошо в его руках. Сладко. Все внутри замирает от неясного предвкушения… Чего-то. Я не знаю, чего, не понимаю просто.

В старом деревенском доме пахнет пылью, сухими травами и тем непередаваемым духом деревянного дома, в котором жили из поколения в поколение, семьями. Хорошо жили, дружно.

Кладет на кровать. Осторожно отводит волосы с лица. Я ощущаю эти прикосновения ожогом, сумасшествием. Болью. Острой и нужной мне сейчас.

Открываю глаза. И не дышу. Не могу даже пошевелиться.

У него темные радужки. И черные зрачки. Так не бывает. Не бывает у людей таких темных глаз. Таких…

А он тоже смотрит. И, кажется, словно впервые видит меня. Словно совсем не ожидал, и теперь удивлен.

Тяжелые грубые пальцы, убирающие волосы с лица, останавливаются, а затем, помедлив, проходятся по щеке. Неожиданно легко и мягко. Трогают губы, послушно размыкающиеся под чужой властью.

Я завороженно слежу, как черные зрачки расширяются. Это особенно странно на совершенно не эмоциональном  грубом лице.

Он опять ведет пальцем по губам, словно проверяет, насколько податливые, насколько гладкие.

Я невольно сглатываю, вспомнив, наконец-то, что надо бы и подышать.

Отслеживает движение моего горла, пальцы дергаются, словно… Словно хочет руку положить на шею! И наощупь проверить… Еще раз…

Судорожно втягиваю воздух, он возвращается к губам, потом моргает. И взгляд становится прежним. Спокойным и мрачным.

– Ты кто такая вообще? Откуда здесь?

Он не отстраняется, по-прежнему сидя боком на кровати, чуть навалившись на меня. И голая мокрая грудь совсем близко. А руки, огромные, мощные, по обе стороны от моего лица.

Еще чуть-чуть  –  и наклонится, укроет меня собой.

А я и пискнуть не успею. Не смогу.

Не захочу?

Облизываю губы, дышать становится совершенно нечем.

Хмурится, смотрит на губы, выдыхает.

– Ты немая?

Блин… Немая, да. И дурочка. Такая дурочка…

Киваю.

– Черт…

Он медлит чуть-чуть, словно прикидывает, что дальше делать, а потом отстраняется.

Рывком отжимается на руках, встает, оставляя после себя только ощущение тепла рядом. И твердых подушечек пальцев на губах.

Привстаю, а затем аккуратно сажусь на кровати, смущенно поправляя задравшийся сарафан.

Ловлю  темный внимательный взгляд на своих ногах, замираю, глядя на него снизу вверх.

Ругается и отворачивается.

Смысл его ругательств понятен. Он в растерянности, не знает, что со мной делать.

Встаю, жестами указываю на выход. Мне кажется, что нам здесь нельзя вдвоем.

Смущает.

– Ты себя нормально чувствуешь? Идти можешь?

Киваю.

Пропускает, торопливо выбегаю из дома, нагнув голову.

Стыдно, Боже мой, стыдно как! Щеки жарит огнем, губы горят, в глазах темень!

– Мая, что ты? Куда? – это в сенях меня тетя Маня ловит, встревоженно смотрит в глаза.

Отворачиваюсь, еще больше вспыхивая. Потом шарю по карманам и протягиваю ей записку от бабушки.

– Да погодь ты, щас прочитаю! Ответа надо же? – держит она меня за локоть, но я отрицательно качаю головой и, услышав тяжелую мужскую поступь в доме, приближающуюся к нам, дергаю руку, высвобождаюсь и несусь прочь, как заполошная курица без башки.

Не в сторону деревни, нет!

Дом тети Мани стоит с самого края, на отшибе, как и положено жилью нормальной деревенской ведьмы-знахарки, а потому я бегу в сторону леса.

По узкой тропинке, прочь, прочь, прочь!

Словно гонится он за мной!

Словно сейчас поймает!

Возле ставка пусто, утро же раннее, даже рыбаков нет.

Я без сил валюсь на траву и какое-то время просто дышу, успокаивая бешеное сердце.

В горле все клокочет, и хочется кричать. И плакать. И…

Но, как всегда, ни звука.

Только тяжелое дыхание со свистом вырывается из груди.

А в голове… Сумбур полный. Кошмар.

Потому что лишь теперь приходит понимание собственного идиотского поступка.

Да, Майка, ты – дура. И это официально. Чего так повела себя? Никогда голого по пояс мужика не видела, что ли?

«Такого – не видела», – коварно пищит внутренний голос. Это забавно. Внешнего голоса нет, зато внутренний – ого-го какой разговорчивый!

Правда тут я в кои-то веки согласна с ним.

Закрываю глаза, и снова вижу мужчину. Огромного, сильного, как… Как… Как буйвол, вот! Он стоит возле колодца тети Мани и с размаху опрокидывает на себя ведро воды.

И отфыркивается довольно. А вода льется по его смуглой коже, по шее бычьей, по груди, животу и ой… Руки у него перевиты мускулами, жилистые, крепкие очень. Твердые.

И весь он такой. Твердый и горячий.

А взгляд… Дикий. Напряженный, словно в душу целится. Убивает.

Майка, ты – совсем с ума сошла в этой деревне. Невозможно же так! Невозможно, чтоб от вида полуголого мужика так крыло!

Это просто эффект неожиданности, испугалась…

У тети Мани, вроде,   родни не осталось, а этот вел себя так, словно дома находится. Да и сама тетя Маня шаги мужские слышала и не удивилась.

Значит, знакомый…

Родственник.

Интересно, как его зовут?

Нет! Не интересно! Не интересно тебе, глупая Майка! Ты себя уже показала, проявила во всей красе, овечка заполошная. Правильно меня бабушка так называет, овечка и есть.

Опять возвращаюсь к моему нелепому падению и побегу, переживаю его, стыжусь своего поведения.

Открываю глаза.

Высоко в чистом синем небе парит сокол, выискивает добычу. Слежу за ним взглядом и постепенно успокаиваюсь. Начинаю слышать другие звуки, которых раньше и не замечала, настолько все стук сердца перекрывал.

Вот дятел долбит сосну, вот береза шумит, вот вода в ставке плещет… Тихо и спокойно.

Легко.

Привычно.

Мая, приходи в себя. Тебе еще домой идти, к бабушке. Явишься розовая слишком или бледная, она переживать будет, отварами всякими поить…

А от того, что болит сейчас, отвара нет. Не придумали.

Гость у тети Мани, странный и чужой мужчина, уедет. А ты тут останешься.

Вечера в деревне

– Вот вечно ты чего-то не так сделаешь, – ворчит бабушка, споро раскатывая тесто по столу.

Ее сухие руки, натруженные, костистые, настолько ловко переминают белый, обсыпанный мукой пласт, что я не могу оторвать от них взгляда. Честное слово, гипноз какой-то… И даже ворчание ее кажется уютным.

Она привыкла со мной разговаривать, как, наверно, многие одинокие люди разговаривают, например, с кошкой. Не ожидая ответа. Хотя я могу ответить. И я разумная, в отличие от животных. Ну, по крайней мере,  я надеюсь на это.

Но обычно наше общение ограничивается ее пространными беседами и моими жестами: кивание, пожимание плечами, улыбка.

Ей хватает. Мне тоже.

– Я же тебе говорила, надо дождаться ответа от Мани, она должна мне мазь приготовить. Спину прихватило опять, ты же знаешь…

Я выразительно закатываю глаза.

Бабушка опять наогородничалась    и теперь ходит, недовольно проминая поясницу. Кто ей виноват? Могла бы меня попросить.

– И нечего мне тут глазюки свои катать, – хмурится бабушка, шлепая тесто обратно на стол, – почему не дождалась? Убежала, заполошная, полдня где-то бегала! Куры в огород пробрались, поросенку надо дать, воды еще натаскать…

Я только вздыхаю.

Не объяснить бабушке, почему я убежала. И слов таких не знаю, какими можно описать все, что чувствую, что думаю.

Вечером сяду, в дневник запишу.

– Тебя уже Варька прибегала, искала, – продолжает бабушка, убирая тесто в сторону и накрывая его чистой тряпочкой, – и чего ходит, чего ходит… Непутевая… Опять с Витькой спуталась… Не гуляй с ней, Майка. Шоболда она.

Киваю, глажу бабушку по плечу и иду делать домашнюю работу. Кормить поросенка, набирать воду из колодца… И думать про загадочного мужчину во дворе тети Мани.

Хорошо, что это все можно делать одновременно.

Варька застает меня как раз, когда я набираю воду во второе ведро.

– Майка!

Я поворачиваюсь, улыбаюсь, машу ей, чтоб заходила.

– Бабка твоя дома? – оглядывается настороженно, она в курсе, что бабушка ее терпеть не может.

Показываю, что нет. Она забегает во двор, скептически осматривает мой ситцевый халатик, ведро и заколотые небрежно волосы.

– Ты чего тут? До ночи впахивать собралась?

Пожимаю плечами. Как закончу, так и закончу. Куда торопиться?

– Давай, вечером в клубе будут танцы. Васильевские, говорят, приедут. Пошли.

Я отрицательно машу головой. Нет уж. Мне наш клуб деревенский не нравится, музыка там ужасная, да еще все время ставят блатную по запросам местного населения.

Ну и народ, соответственно…

В бабушкиной деревне на удивление много молодежи живет. В основном, потому, что здесь есть школа, причем одиннадцатилетка, детский сад, и все прямо в деревне. Кроме этого, здесь до сих пор  существует совершенно не разваленный колхоз, который теперь называется по-другому, конечно, но суть прежняя. И народ там работает. Там, да на лесопилке.

В целом, богатая деревня, уже даже не деревня, а село.

Я здесь отдыхаю каждое лето, начиная с июня и завершая августом.

Правда, последние три года – с середины июня только, потому что экзамены в колледже занимают большую половину первого летнего месяца.

Но потом стабильно сюда.

В принципе, за столько лет могла бы и привыкнуть к местным развлечениям. Но никак. Не привыкла.

И потому клуб деревенский не переношу, а уж когда там в гостях русские байкеры на «Явах» из соседней Васильевки, то вообще лучше не соваться.

Сначала все будут надираться, потом смотреть на танцующих девчонок, потом делить тех из них, кто круче раздает авансы, а потом драться.

Это обязательная программа, видела сто раз. Не интересно.

Я лучше дома.

Посижу, попью чай, почитаю. Запишу в дневник все свои переживания за сегодняшний день. Вернее, одно, очень яркое переживание…

Варька смотрит на меня скептически, дует губы.

– Майка, ну хватит уже! Так и просидишь до конца лета у бабки под юбкой? Парни уже ржут над тобой!

Опять пожимаю плечами. Какое мне до этого дело? Они все время надо мной ржут. Думают, если не говорю, значит дурочка.

– Майкаааа… – Варька прыгает вокруг меня, теребит крашенную челку, – ну пошли-и-и… Там будет Гарик васильевский, прикинь?

Ну и что? Опять пожимаю плечами, занимаюсь делами.

Поднимаю ведро, несу в дом.

Варька топает за мной и ноет.

Я особо не вслушиваюсь. Ее нытье по Гарику из Васильевки, гордому обладателю новенькой, купленной с родительской премии за страду «Явы», я слышу уже второй год. По этому Гарику сохнут все девчонки, из нашей деревни, Васильевки и еще парочки соседских.

Хотя, по моему мнению, там особо не по чему сохнуть. Конечно, парень он видный, про таких говорят: «Первый парень на деревне», но с девушками обращается ужасно. Гуляет,  а потом бросает, как надоест. Говорят, от него уже даже кто-то  аборт делал. Бр-р-р…

В деревне слухи очень быстро распространяются, тут все на виду… И, по моему мнению, хотеть отношений с таким типом – это поставить на себе жирную печать… Как там бабушка говорит? Шоболды, вот.

После такого только в город…

А там не очень-то ждут молоденьких наивных дурочек. Разве что,  в дешевых забегаловках и на трассе.

– Майка! – Варька испробовала все способы и теперь просто повышает голос. Интересно, она тоже считает меня дурочкой? Может, думает, что до меня не доходит с первого раза и надо сказать громче, чтоб услышала? – Ну,  пошли-и-и!

Отказываюсь опять.

– Ну и черт с тобой!

Разворачивается, гордо взмахнув хвостом светлых волос, выбегает из дома.

А я продолжаю заниматься домашними делами, которых в деревенском доме всегда много.

Через час приходит бабушка, уже с мазью от тети Мани.

– А у Маньки-то родня приехала! – с порога начинает рассказывать она, и я замираю, вся превратившись в слух, – такой здоровенный мужичара… Нерусский какой-то, что ль… Черный весь, и нос здоровенный. И борода. Не видела, когда заходила?

Отрицательно мотаю головой, прячу взгляд, делая вид, что крайне сильно занята перекладыванием высушенного цвета ромашки в тканевые мешочки.

– Ой, ну и хорошо, – кивает бабушка, – а то уж больно страшенный, а ты у меня пугливая такая… Я и не думала, что у Мани такая родня есть… Городской, говорит, богаты-ы-ы-ый… Мотоцикла у него не наш. Большущий и с таким рулем , знаешь, как рога. Маня говорит, он с какого-то праздника едет, своим ходом. Уже тыщу километров отмотал. К ней переночевать – и дальше, до города. Хотя, до города тут всего пару часов езды, а уж ему-то… И чего приехал? Может, просто отдохнуть? Там уже наши вертихвостки вокруг него хороводятся… Видный мужик, чисто буйвол… Вот только черный, бородища страшная… И взгляд бесовский. Хорошо, что ты его не видела, Майка, а то приснится во сне кошмарище такое…

Я сижу, прикусив губу, и стараюсь сохранить нейтральное выражение лица. Не показать, насколько мне интересно то, что рассказывает бабушка.

А еще старюсь не анализировать свои эмоции, когда она упоминает, что вокруг него уже наши девчонки прыгают.

Мне же это неважно?

Конечно нет.

В голове какой-то глупый сумбур, мешанина из образов, оказывается, волнующих меня с того момента, когда открыла калитку тети Мани и увидела его, обливающегося водой из ведра. Его руки, его мускулы точеные, литые. Его глаза внимательные. Жесткую подушечку большого пальца на моих губах. Запах колодезной воды, перемешанный с бензином и дорожной пылью.

Низ живота начинает тянуть, нежно, томно, непривычно. Сердце стучит так, словно вырваться хочет из груди.

Нет, мне нужен дневник. Обязательно нужен.

Привыкла уже все записывать, все по полочкам раскладывать. Это так выручает, так помогает понять себя, осознать ситуацию, со стороны на нее посмотреть.

Бабушка ложится рано, как и многие в деревне.

А я засиживаюсь за дневником, пишу, вспоминаю, думаю.

Я совсем не планирую как-либо привлекать внимание этого мужчины, уже привлекла, хватит. До конца жизни стыда не оберешься.

Это же надо, увидеть и на ногах не суметь устоять!

Ужас, просто ужас!

Мои самобичевания прерывает телефонный звонок. Варька.

Смотрю на трубку, думаю, брать – не брать… Она могла просто выпить лишнего и попытаться меня опять уговорить гулять. Зачем-то. А может, что-то случилось?

Нажимаю на зеленую клавишу и слышу взволнованный Варькин голос:

– Майка, помоги мне! Черт!

Нажимаю вопрос в сообщении.

– Я тут застряла, не могу выбраться, Майка!!!

Да что случилось?

– Я в канаву свалилась, не выберусь никак! Возле клуба, помнишь? Не хочу никому звонить из девок, они же ржать будут! И на всю деревню растреплют,  что я в сточной канаве оказалась! Помоги, Майк!

Вздыхаю. Ну да, я точно никому не трепану.

Отсылаю «ОК», собираюсь потихоньку, чтоб не разбудить бабушку.

Как можно умудриться свалиться в канаву?

Иду по темной деревне в сторону клуба. Окна уже не горят практически ни у кого, все спят. И только в конце улицы слышна музыка. В этот раз что-то из репертуара «Сектора Газа», нежно любимого деревенскими парнями.

Канава должна быть справа, сворачиваю туда, прохожу по тропинке, подсвечивая себе фонариком на телефоне, прислушиваюсь.

Ступаю я громко, Варька точно услышит. И подаст голос.

Ничего не видно и не слышно. Сдаюсь и набираю ей, надеясь, что телефон не на вибро, а на звуке.

И точно, звук доносится откуда-то сбоку, но не со стороны канавы, а со стороны клуба.

Выбралась уже, что ли? А почему не позвонила тогда?

Иду на звонок и выворачиваю прямиком на наше самое дурацкое место: небольшой пустырь и две лавочки, стоящие друг напротив друга.

И на этих лавочках битком народу.

Оторопело замираю, перевожу взгляд с одного лица на другое. Парни, наши и не наши, Гарик выделяется, естественно, в самом центре. Две девчонки. Одна из них – Варька. И по ее виду понятно, что ни в какую канаву она не падала.

При виде меня раздаются смешки и свист.

Я смотрю на Варьку, потом разворачиваюсь и двигаюсь обратно.

Но успеваю всего два шага сделать, как меня резко тянут назад! Дергаюсь, пытаюсь вырвать локоть из чужого грубого захвата, но безуспешно!

Добиваюсь только того, что меня берут уже за плечи, приобнимают… И ведут обратно, к лавочкам!

Происходящее все больше становится похожим на бред, на страшный сон!

Парень, что меня поймал, не местный, васильевский, что-то говорит своим, те гогочут, а я даже не осознаю, что они говорят. Все силы трачу на то, чтоб вырваться!

Меня сажают напротив Варьки, по-собственнически обнимающейся с Гариком, и я смотрю на нее гневно.

– Ну ладно тебе, Майк, – примирительно бормочет она, – ну как тебя еще вытащить? Ребята просили…

– Ага, – гогочет тот парень, что меня поймал и притащил сюда, – недотрога прям рыжая… А ты реально не говоришь?

Киваю. Не говорю.

– Но слышишь?

Опять киваю. Слышу.

– А ты ничего так, – он жмет меня за плечи, делая больно, – клевая. Гладкая такая. – Тут он наклоняется ко мне, нюхает шею, шумно, как жеребец, меня передирает от отвращения, – и пахнешь вкусно! Братва, она малиной пахнет!

– Ягода-малина, – скалится Гарик и, не обращая внимания на ревниво прижавшуюся к нему Варьку, тянет меня себе на колени.

Я только беззвучно открываю рот, упираюсь обеими руками в плечи парня, но, естественно, мое сопротивление остается незамеченным.

Он тоже, как и тот, предыдущий, нюхает меня, а потом… Лижет! Шею лижет! Я испуганно начинаю биться в его лапах, пытаясь освободиться, по щекам катятся слезы от унижения и омерзения!

Как такое может быть вообще?

Как я могла так попасть?

– Вкусная, да… – хрипит Гарик, стискивая меня все сильнее, и слезы на глазах теперь уже от боли, – и не разговаривает… Идеальная баба.

– Гарик, отпусти ее, – неуверенно говорит Варька, – она плачет… И вообще, она не говорит, но не дура. Нажалуется бабке потом…

– Не нажалуется, – хрипит Гарик, жадно лапая меня под гогот остальных парней, – зачем шалашовкой на всю деревню позориться? Да? Малинка? Так?

Я мотаю головой, яростно и злобно, а затем заряжаю ему пощечину. Встреченную хохотом. И еще одну. Такую же, с точки зрения этих скотов, забавную.

– Сиди, Малинка, – смеется Гарик, – я с тебя потом за каждую пощечину спрошу дополнительно.

Лапа на моей талии все тяжелеет, сил бороться катастрофически мало, ужас заволакивает голову.

Я понимаю, что в ловушке, в жуткой ловушке, из которой просто так не выбраться!

Принц на белом… то есть, черном байке

– Че у тебя там в телефоне, Малинка? Музон есть нормальный? – Гарик забирает мой телефон, буквально силой разжимая побелевшие пальцы, а я только выдыхаю взволнованно и огорченно. Не удалось мне его незаметно достать, отправить бабушке дозвон…

Последняя надежда пропадает.

Смотрю перед собой, стараясь быть как можно дальше от Гарика и его смрадного дыхания. Но это невозможно сделать, потому что он так и не отпускает меня, держит у себя на коленях, как кошку! И лапает!

Лапает, не давай времени прийти в себя, принять правильное решение! Не могу я думать, когда вот так, бесцеремонно… Не могу найти выход!

Только животное что-то пробуждается, инстинкт жертвы – бежать, вырываться, сопротивляться!

Оглядываюсь в панике вокруг, скольжу по лицам парней и девчонок, сидящих здесь. Надеюсь найти хоть в ком-то поддержку. И не нахожу!

У парней откровенно тупые и похабные взгляды, а девчонки… Одна из них – васильевская, занята только своим парнем, ей вообще плевать на происходящее, а Варька… Варька смотрит злобно и завистливо. Ее саму в этот момент обнимает тот самый парень, что первым схватил меня, и, похоже, ей такой расклад совершенно не нравится.

Она недовольна тем, что Гарик предпочел меня ей. Я настойчиво и умоляюще смотрю в глаза своей якобы приятельнице, пытаюсь донести, что мне не нужен ее Гарик! Господи, мне вообще никто не нужен!

Я не хочу здесь быть!

Я домой хочу, к бабушке!

Но Варька, поймав мой, полный слез и мольбы взгляд, неожиданно кривится презрительно и отворачивается.

Сердце в этот момент просто перестает стучать, и предательство до такой степени жутко и обидно, что я закрываю глаза и плачу.

– Эй, ты чего ноешь, Малинка? – Гарик отвлекается от разговора с соседом, начинает меня лапать интенсивней, забирается за пояс джинсов, и я , умирая от омерзения, смешанного со стыдом, бьюсь в его руках, – да чего ты?

Он удивляется, а затем вытаскивает руку из моего белья, хватает за подбородок  и присасывается к губам.

Мерзко, противно елозит вонючим языком внутри, вызывая только рвотные позывы,  я изо всех сил цепляюсь за его шею, вгоняю ногти в толстую шкуру.

– Ого! – отрывается он от моих губ, взгляд дурной, бешеный, – вот это да! А ты горячая, а?

Вокруг нас улюлюкают, орут, говорят какие-то гнусности его друзья, и никто, никто не видит моих слез, моих попыток прекратить это, спастись!

Ощущение полнейшей безнаказанности этих тварей  и своей беспомощности, ущербности накатывает  мощно и лишает сил.

Мне ведь и в самом деле никто не поможет. И этот ублюдок совершенно спокойно сделает со мной все, что ему захочется.

И не важно, что потом он за это ответит ( не факт, кстати).

Не важно.

Важно, что я этого не переживу. Точно не переживу. Просто не буду уже такой, какая сейчас. Другой буду.

– А ну пошли, – Гарик встает, хватает меня за руку и, никак не реагируя на мое сопротивление, тащит по тропинке куда-то в сторону речки.

Мы уходим, провожаемые мерзкими комментариями и пожеланиями.

Я все еще пытаюсь выдрать руку из его клешни, но добиваюсь только того, что он останавливается и… Несильно, но чувствительно бьет меня по щеке!

– Засохни, сучка, а то прямо при всех выебу, – злобно говорит Гарик и опять целует в губы.

Затем тащит дальше.

А я…

Я не сопротивляюсь больше. Иду, ошарашенная происходящим. Меня никто никогда не бил. Ни по лицу, ни вообще… Этот унизительный удар словно в один момент низводит меня до положения бесправного существа, не имеющего своего мнения и голоса.

Губа немного немеет, ощущается металлический привкус крови, но это уже не важно… Кровь… Такая ерунда…

Слезы застилают глаза, кусты, куда мы углубляемся, бьют по лицу, я теряюсь в пространстве и потому не сразу понимаю, что мы стоим.

Натыкаюсь на спину Гарика по инерции, тут же пытаюсь отшатнуться.

– Какие вопросы, дядь? – говорит он кому-то нахальным, развязным тоном, по которому понятно, что тормозов у ублюдка нет.

А я неожиданно понимаю, что мы умудрились кого-то встретить! Здесь! Возле речки, в темноте!

Что это, если не спасение?

Начинаю дергаться, пытаясь вырвать руку из хвата Гарика, он злобно и матерно что-то рявкает и прижимает меня к себе.

– Никаких, – голос, низкий, глубокий… Знакомый. И фигура, еле различимая в полутьме, а для меня, учитывая залитые слезами глаза, вообще не различимая… Но огромная. Куда выше гада Гарика!

– Тогда гуляй мимо, – выплевывает Гарик, – у нас тут свидание.

И в доказательство он еще сильнее жмет меня поперек тела, полностью лишая возможности дышать и  двигаться.

– Не буду мешать, – вежливо отвечает мужчина и идет мимо, а я могу только беспомощно раскрывать рот, царапать ногтями лапу Гарика и плакать.

Он равняется с нами, и я понимаю, что не ошиблась! Это – тот самый гость тети Мани! Мужчина на мотоцикле!

И он сейчас пройдет мимо. Он чужой. Он не станет мешать Гарику, да и меня точно толком не рассмотрел ни тогда, ни сейчас , в темноте…

Он пройдет, а я останусь тут!

Гарик победно хмыкает, чуть ослабляет хватку, уже понимая, что никуда я не денусь…

А мужчина неожиданно тормозит рядом и смотрит на меня в упор!

И я понимаю: он видит! Он все видит! И мои пальцы белые на запястье Гарика, и полные слез глаза, и губы в крови!

– Вот только вопрос один все же есть… – Он переводит невозмутимый взгляд с меня на Гарика, – девушка в курсе, что у вас свидание? По-моему, нет. Отпусти ее, по хорошему.

– А не пошел бы ты, сука? Че здесь забыл? – рычит Гарик, стискивая меня еще сильней одной лапой, а второй толкая слишком близко стоящего мужчину в грудь.

И тут же орет громко и жалобно, когда тот легко перехватывает его запястье и как-то по-особенному нажимает и выворачивает.

Одновременно мужчина дергает меня за руку к себе, и Гарик, занятый лишь тем, чтоб не рвануться лишний раз, потому что, судя по всему, боль невероятная, отпускает.

Я моментально прячусь за широченную спину своего спасителя, а он еще одним быстрым ударом укладывает Гарика на землю.

Это происходит настолько ловко и моментально, что я не успеваю даже отследить его действий.

Буквально пара секунд – и мой обидчик валяется на земле, воет на одной тоскливой ноте   и не пытается подняться.

А мужчина разворачивается ко мне, наклоняется и внимательно разглядывает мое лицо:

– Ты как?

Я киваю, показывая, что все хорошо, и тут же, в противовес собственному жесту, валюсь на землю.

Мужчина в очередной раз показывает моментальную реакцию и подхватывает меня на руки.

Он несет меня, прижимает к широченной груди, от него, как и утром, пахнет чистой прохладной водой, немного пылью, немного потом… И этот запах одновременно успокаивает и будоражит.

Мне невероятно спокойно в его руках, ощущение безопасности – это практически наркоз.

И я уплываю в него, в сладкой, волнующей неге…