Неевклидовы люди

© Мария Фомальгаут, 2016

© Мария Фомальгаут, иллюстрации, 2016

ISBN 978-5-4483-1064-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Музыка из утюга

– Что вы помните?

– А?

Кадровик смотрит на меня. Холодно. Пристально. Повторяет:

– Что. Вы. Помните.

– Из… из чего?

– Вы знаете, я о чем.

В груди становится холодно. Еще пытаюсь отшутиться.

– Э-э-э… я на собеседование… в библиотеку наниматься…

– Очень рад. Мы вас берем. Давайте… документы оформим. А теперь расскажите, что вы помните.

Понимаю, что это испытание. Говорю как можно спокойнее:

– Ничего.

– Совсем-совсем ничего?

Развожу руками:

– Ну, подумайте сами, как я могу что-то помнить?

– Значит… не помните…

Кадровик теряет ко мне всякий интерес. Равнодушно заполняет документы.

Что вы помните?

Проклятая фраза не дает покоя.

Оглядываю полупустую улицу, осторожно направляюсь в сторону крашеной девицы.

– Э-э-э… что вы помните?

Девица отступает в темноту ночи, натыкается на стену.

– Я… я щас милицию позову.

– Да что вы, я же вам ничего не это… я только спросить, что вы помните?

Шепчет, еле сдерживается, чтобы не сорваться на крик:

– Да ничего я не помню, отстаньте вы от меня!

Отстаю.

Ухожу в холод ночи, в блики фонарей.

– Э-э-э…

Кадровик смотрит на меня, как на… не скажу, что.

– Подождите за дверью.

Успеваю выпалить ему в лицо:

– Я помню.

– Что?

– Вы спрашивали… что я помню. Я помню…

– Дверь закройте. Да не с той стороны, с этой. Что. Вы. Помните?

– Машины такие…

Кадровик настораживается:

– Летающие?

– Не. В гармошку складываются, и через порталы проходят.

– Интересно… – кадровик хмурится, – мне почему-то вспоминается, что летали машины… ну я еще маленький был, мне два года было…

– А мне три было. Так что я лучше помню.

– Ну-ну, хорошо вам… а ещё что-нибудь?

– Что – что-нибудь?

– Помните?

– Ну вот, например:

Там, где ветер холодный над звездами стынет,

Застываю, дрожа,

Застываю, дрожа,

И скитаюсь опять день и ночь по пустыне

Я – мираж миража,

Я – мираж миража…

– А дальше?

Смущаюсь.

– А дальше не помню.

– Это что вообще? Песня?

– Ну да. Из какого-то утюга услышал.

Кадровик таращит глаза:

– Из чего-о?

– Из… ну, это фраза такая… Про популярную песню говорят, что она из каждого утюга звучит. Короче, где-то по радио услышал.

– Отлично. А как радио выглядело, не помните?

– Ну… хоть убейте, не помню…

Просыпаюсь от дверного звонка.

Вот так.

Среди ночи.

Началось.

И не хочется вставать, и теплится чуть живая мыслишка, отсидеться, отлежаться, может, уйдут, да где это видано, чтобы они ушли…

Снова звонят в дверь. Не понимаю, почему звонят, почему не открывают дверь так, что им стоит открыть дверь… вот так… просто…

Подхожу к двери.

– Это я… я…

Женский голос. Припоминаю знакомых женщин, знакомые женщины не припоминаются.

Открываю.

Спрашиваю себя, зачем я открыл, правильно, заходите, люди добрые, среди ночи, берите, что хотите, да у меня и брать-то нечего. Или это эти пришли… те, которые приходят за теми, кто помнит…

Накрашенная девка вваливается в прихожую.

– Здрассьте.

– Э-э-э… не вызывал.

– Чего?

– Не… не вызывал я вас, говорю… квартирой ошиблись.

– Да не за этим я. Вы меня спрашивали… что я помню.

Узнаю её.

Вспоминаю.

– А-а-а… вы что-то вспомнили?

– Ну да. Я это… знаете… серьги такие были… в ушах… красивенькие такие, блестящие…

Делаю вид, что мне интересно.

– Только это не сережки были, это носитель информации. И еще с помощью этих сережек можно было к какой-то там всемирной сети подключаться…

– Это у вас такие сережки были?

– Не… у тетки какой-то видела… а мне так хотелось… мне тогда годик был…

Мотаю головой.

– Не может ребенок помнить…

– …что с ним в год было? Вот-вот, мне так все говорят. А я помню. А вы что помните?

– Да я… немного. Ну вот,

Там, где ветер холодный над звездами стынет,

Застываю, дрожа,

Застываю, дрожа,

И скитаюсь опять день и ночь по пустыне

Я – мираж миража,

Я – мираж миража…

– Ой, это стихи, да?

– Это песня была… по радио звучала. А как радио выглядело, не помню, не спрашивайте. Не помню. И вот еще… машины в гармошку складывались и через порталы проходили.

– А машины синие?

– Слушайте, не знаю… Да вы проходите, повспоминаем еще.

– Да нечего мне больше вспомнить… слушайте, ну честно, нечего… это я так… сказать…

– П-постойте… не уходите!

Женщина краснеет.

– Замужем я.

– Да нет, у нас тут… междусобойчик один, в библиотеке.

– Ой, да некогда мне по междусобойчикам-то.

– Да нет, междусобойчик насчет воспоминаний.

– Да вы что?

– Ну… я, кадровик наш, еще двое парней, старушка одна…

– Здорово…

– В библиотеке собираемся. Знаете, наверное… на Вознесенской.

– Ой, а не опасно? Полиции-то не боитесь?

– Боимся, конечно… а куда денешься, жизнь такая…

Женщина оживляется.

– А у меня муж говорил, у него приятель один вроде чего-то помнит.

– И не донес на приятеля?

– Так вроде бы, черт его пойми, помнит он или нет… А можно я его тоже приведу?

– Вы не торопитесь, вы сначала узнайте, помнит он или нет?

– Да как я узнаю… чего, вот так подойти и спросить, что ли?

– Ну и подойти, и спросить… вот как я вас спросил…

– Ой, ну не получится так.

Кладу руку ей на плечо.

– Получится.

Начинаю верить сам в то, что говорю. Получится. У каждого из нас есть свои воспоминания о будущем. О будущем, которого не было. О будущем, которое только может быть. Там. Там. Впереди.

Они делают все, чтобы будущее не наступило. Они. Кто они. Все. Там. Наверху. Которые хотят, чтобы все осталось, как сейчас, чтобы не было машин, проходящих через порталы, чтобы не было всеобщего источника информации, чтобы…

Кто-то прячет будущее. Кто-то прогоняет будущее, которое осторожно подкрадывается к городу каждую ночь. А будущее не обманешь, будущее просачивается в сознание людей, снится, – не взрослым, конечно, взрослым некогда – а детям, в детских снах. И вспоминается потом ни с того, ни с сего, а я же видел, а люди не бензином машины заправляли, а как-то по-другому электричество получали, чуть ли не из воздуха… а-а-а, так это же во сне было, мне в два года этот сон снился…

Ходим по улицам.

Прячем в сердцах кусочки будущего.

Кадровик недоверчиво смотрит на меня:

– А это еще кто с вами?

– Новенькие… кто…

– Какие новенькие, хотите, чтобы про нас тут всем растрезвонили?

– А что предлагаете, вообще людям не верить? Ну, так и будем каждый в своей скорлупе сидеть, будущее прятать… Я с ними говорил уже, нормальные люди…

Кадровик морщится.

– Ладно… ведите… только чтобы в последний раз, нечего мне тут проходной двор устраивать. Вы поймите, не детский сад тут шутим…

Киваю. Чувствую, что краснею, за что он со мной так, будто сам я не понимаю, что не детский сад тут шутим.

Рассаживаемся.

Кадровик заваривает чай, разливает по чашкам. Оглядываю сидящих, ого, много нас, человек двадцать наберется, многонько уже…

– Ну, давайте… кто что помнит…

– А я дома помню…

– Да говорили уже про дома-то!

– Да нет, я помню, как их строили… вот так на машине какие-то блоки подвозят, потом их поднимают, поднимают, как оригами складывают…

Женщина отчаянно жестикулирует, пытается показать, бросается к доске, рисует.

– Вот… вот… они как оригами складывались.

Киваю. Надо же. Как оригами.

– А я помню… там в будущем болезней нету…

– Хочешь сказать, там лекарство от всех болезней изобрели?

– Ну да… оно вообще три копейки стоит, и сделать его легче легкого…

– Так почему не сделают?

– Невыгодно, почему… это же вся фармацевтика к черту пойдет…

Кадровик оборачивается ко мне. Чувствую, что настала моя очередь.

– А вы… что помните?

– Да… как-то ничего…

– Ничего не вспомнили нового? Что ж вы так…

– Да… не вспоминается что-то… – вынимаю пульт управления, парализую сидящих, – ни с места. – — – Следуйте за мной. Вы арестованы. Все.

Всхлипывает накрашенная девица.

– А вы молодец… это ж надо ж было такую группировку накрыть…

Киваю.

– Служу Мегаполису.

– Далеко пойдете.

– Стараюсь.

– Я смотрю, это уже десятое задержание у вас…

– Где-то так…

– Так это вам и премию квартальную можно.

Улыбаюсь

– Не откажусь.

– Домой вас подвезти?

– Да я еще этих чертей по камерам рассадить должен.

– Без вас рассадят, что вы так…

– Не-е, дело свое до конца доводить надо… говорят, примета плохая…

Шеф смеется.

Я тоже смеюсь.

Хотя мне не смешно.

Развожу людей по камерам, тощий парень оступается, покачивается, подхватываю, спрашиваю, чего с тобой, может, врач нужен. Думаю, сейчас начнется, нападут на них всех хворости, был где-то такой совет, если вас посадили в тюрьму, сделайте вид, что вам плохо…

Развожу по камерам.

Приказываю:

– Вспоминайте.

Кто-то еще отпирается, кто-то еще говорит, что ничего не помнит. Старожилы нашептывают, нечего там отпираться, говорите, как есть, а то хуже будет.

Говорят.

Вспоминают.

Самостроящиеся дома и машины в порталах.

Всемирная информация и серьги, хранящие чью-то память.

Я чувствую будущее. Здесь. Совсем рядом. В двух шагах. Оно приближается, оно надвигается, оно совсем рядом, ну, ну…

Будущее тает.

Уходит.

Я понимаю – чего-то не хватило, какого-то крохотного кусочка, клочка воспоминаний, чтобы будущее ожило.

Какого-то крохотного клочка.

Цвета молнии на чьей-нибудь застежке.

Рингтона в чьем-нибудь мобильнике.

Стоп-сигналов возле портала.

Здесь хочется рвать и метать, здесь хочется пуститься во все тяжкие, искать тех, кто помнит, искать здесь, сейчас, врываться в квартиры среди ночи…

…растираю виски.

Успокаиваюсь.

Ничего. Всему свое время. Не сейчас, не сейчас, еще успеется, еще соберем недостающие звенья…

Это было неделю назад.

Шеф испытующе смотрит на меня.

– Вы полагаете… что с помнящими в мегаполисе покончено?

– Нет. Я думаю… где-то есть еще.

– А почему вы так решили?

– Потому что… – еле сдерживаюсь, чтобы не ляпнуть, что не хватает кусочка воспоминаний, крохотного осколочка будущего, – ну… куда они денутся-то, вспоминающие? Десять лет их навалом было, а тут делись куда-то?

– Вы думаете?

– Ну…

– Или… – шеф смотрит на меня пристально, – или вам еще что-то известно?

Понимаю, что он уже раскусил меня. Ну, не совсем. Ну, почти.

Вздыхаю.

Известно.

– И… что же?

– Остался еще один человек… который помнит… он еще на свободе…

– Где же он?

– Здесь.

– Здесь? – шеф оглядывает комнату, – вы… что вы имеете…

Жму на выключатель.

– Вы. Вы арестованы.

Мой бывший шеф падает, парализованный. Спрашиваю себя, что происходит с телом человека, когда нажимаешь на выключатель. Стараюсь не думать. Не представлять.

– Что вы помните?

Шеф закрывает лицо руками.

– Да говорю вам…

Повторяю. С расстановкой:

– Что. Вы. Помните.

– Я… честное слово, я пытался забыть…

Говорю. Медленно, нараспев:

Там, где ветер холодный над звездами стынет,

Застываю, дрожа,

Застываю, дрожа,

И скитаюсь опять день и ночь по пустыне

Я – мираж миража,

Я – мираж миража.

– И не так там всё было.

Это шеф. Голос его звучит как будто издалека.

– Не так?

– Ну… слушайте… хотя нет, так… там еще дальше…

Мои темные тени темной полночи гуще

На дорогах лежат,

На дорогах лежат,

Разбегаются люди, лишь увидев идущий

К ним мираж миража,

К ним мираж миража.

– Да?

– Ну… Эту песню еще девка пела… худая такая, и волосы дыбом… Я еще сказал, что за мода опять на анорексичек пошла, мне тут кто-то возразил, какая она тебе анорексичка, у неё болезнь какая-то… уже сейчас не помню, как-то назвали… а она ничего, молодец, живет, на сцене поет, держится…

Киваю.

Понимаю, что это был последний кусок будущего. Кусок, которого нам не хватало.

Прислушиваюсь. Ничего не происходит. Не понимаю, как ничего, почему ничего, неужели всё псу под хвост, неужели зря старались…

Будущее наваливается со всех сторон. Резко. Мощно. Безжалостно. Даже не успеваю закрыть лицо руками, ничего не успеваю, оказываюсь в будущем. Странное чувство, жуткое чувство, как бывает, когда прыгаешь в воду, и боязно, и опоры под ногами нет, а как, а что, а почему…

Тюрьмы больше нет, тюрьма остается в прошлом, люди расходятся, разбегаются кто куда. Будущее растекается по улицам, тяжелыми каплями падает с мостов, разливается по площадям.

Будущее.

Кто-то стреляет в будущее, кто-то пытается остановить его ограждениями, кто-то орет в мегафон, немедленно покиньте город. Мне смешно. Плевать будущее хотело на ваши мегафоны…

Красное лицо шефа в двух шагах от меня.

– Вы… вы знали это? Вы знали, что так будет? Знали? Да?

Молчу. Отрицать что-то бесполезно. Жду нападения, жду удара, жду чего угодно – ничего не происходит, шеф бросает меня, бросается в сторону будущего, которое извивается по улицам.

Я понимаю, что он задумал. Мне страшно. Я не понимаю, можно ли застрелить будущее, и можно ли вообще как-нибудь убить будущее – но мне страшно.

Еле выжимаю из себя:

– Не… не надо.

– Чего не надо, хотите, чтобы это… это… это вообще все тут разнесло?

– Хочу сказать – что оно нам сделает, понимаю, что сделает, и очень много.

Будущее ускользает куда-то в темноту ночи, в сумеречные переулки. Шеф отдает отрывистые команды, окружай, обходи, да куда вы моторы включили, спугнете же…

Обступают.

Окружают.

Шеф шипит мне в ухо, что д тебя доберемся еще, так доберемся, мало не покажется.

– Ну? Кого ждем?

Люди не решаются шагнуть в темноту переулков, где затаилось будущее. переминаются с ноги на ногу, отступают.

– И чего? Хотите, чтобы вас завтра всех уволили к ядреной фене? Вперед пошли уже, трусишки, зайки серенькие…

Мой шеф шагает в темноту ночи, чуть подсвеченную фонарями.

Тишина.

Два коротких выстрела.

С трудом преодолеваю себя, делаю несколько шагов в сторону переулка. Что-то темнее самой ночи мелькает там, в узком проулке между домами. Еще успеваю увидеть то, что было шефом, – исчезает в тумане, кто-то тащит туда обмякшее тело…

Кто-то…

Меня хватают за воротник, тащат назад, еще отбиваюсь, еще получаю тычок в спину, ты чего, рехнулся, щас бы и тебя туда уволокло…

Люди расходятся.

Как-то все. Разом. Понимаю, что мне не остается ничего кроме как идти домой, вон уже и в мегафон объявили, комендантский час, всё такое, всем немедленно идти домой, запастись продуктами, интересно, как и то и другое выполнять прикажете… одновременно…

Спешу домой.

По дороге суюсь в супермаркет, натыкаюсь на толпу людей, иду домой, пропади оно всё.

Хлеб, масла две пачки, курица замороженная, пельмени в морозилке, кофе, чай, сахар, сгущенка даже есть, перекантуюсь…

Смотрю в туман за окнами.

Думаю, что мы все впустили в наше настоящее…

Фрегат с гребешком

Сегодня в Аттакилийском музее неизвестный пытался угнать фрегат.

…да-да, вы не ослышались.

Фрегат.

Угнать.

…злоумышленника не смутило то, что вокруг фрегата нет воды на много километров. Напомним, это уже третья за месяц попытка угнать фрегат «Гиперборея».

Это случилось сегодня, видите, и номер газеты сегодняшний.

А это было давно.

Что было?

А вот.

Фрегат собирается в путь. Это уже не первое путешествие фрегата, не первая экспедиция, фрегат уже немало повидал в дальних краях. Сегодня он отправляется в неведомые моря за гребешком.

Нет, это не тот гребешок, которым расчесывают волосы. И не тот гребешок, который на петушке, золотом гребешке. А морской гребешок.

Раковина такая.

Большая.

Красивая.

У фрегата много раковин, из разных путешествий напривозил. И со дна самой глубокой бездны Тихого океана, и от берегов Мадагаскара, и с коралловых рифов Австралии, в лесах Амазонки и на вершине Эвереста… Что? Скажете, на вершине Эвереста и в джунглях Амазонки не бывает ракушек? Подвыпивший фрегат в корчме за кружкой доброго эля расскажет вам и не такие небылицы…

Фрегат отправляется в путь, поднимает паруса. Ветер попутный, барашки бегут по волнам. Море спокойно, и фрегат может расслабиться, спуститься в свою каюту.

В каюте у фрегата много чего: астролябии и астрономии, тангенсы и штангенциркули, компасы и компостеры, карты и картуши, кораллы и каравеллы, топинамбуры и тамбурины, – и раковины, раковины, раковины, большие, маленькие, средние, и как рожок от мороженого, и как карманное зеркальце, и всякие. Да вы у фрегата у самого спросите, он вам расскажет и покажет, зря, что ли, ракушки собирал…

Гребешок собирается в путь.

Тревожно гребешку.

Еще бы не тревожно, путь-то неблизкий, путь-то опасный, из милых сердцу морских глубин наверх, где уже небо видно над океаном.

Что?

Скажете, нет у гребешка сердца?

Ну, может, и нет.

И вот собирается гребешок в путь. Вы не подумайте, гребешок не от скуки гулять отправился, гребешок в экспедицию плывет. Гребешок-то не простой, гребешок-то ученый, гребешок-то кучу академий кончил, всё знает, и про дно морское, и про дальние берега, где живут рыбы с двумя хвостами, хвостами этими они ходят по земле.

Вот гребешок и отправляется в экспедицию.

Искать корабли.

Много у гребешка кораблей, да вы посмотрите, вон, коллекция целая, тут и фрегаты, и каравеллы, и бригантины, и всякие…

Только этого гребешку мало.

Гребешок отправляется в дальний путь, гребешок ищет фрегат. Большой фрегат, красивый фрегат, Гребешок видел его пару раз – издалека, издалека, – восхитился его красотой и величием. Теперь гребешок отправляется в путь, чтобы заполучить чудесный фрегат.

– Вы арестованы.

Человек вздрагивает. Точно пелена падает с его глаз, он спохватывается, а что он делает, а зачем он к фрегату в музее крылья прилаживает, совсем, что ли, взбрендил…

Море штормит, фрегат качается на волнах, смотрит в глубину моря. Что-то мелькнуло на волнах, не гребешок ли? Нет, не гребешок, должно быть, кит.

Сердится море, волнуется море, а чего волнуется, непонятно, то ли утюг не выключило, то ли ключи потеряло…

Корабли уходят в уютные бухты, прячутся от непогоды, зовут с собой фрегат. Фрегат не слышит, не слушает, уходит в открытое море, смотрит в глубину.

Тучи сгущаются.

Молнии режут небо.

Грохает где-то высоко в небе.

Смотрит фрегат в пучину моря, ищет что-то. Мелькнуло… померещилось… а нет, вот он, морской гребешок, поднялся из моря, даром, что гребешки на дне живут.

Полный вперед.

Фрегат спешит по волнам. Гребешок уходит все дальше в море, уводит фрегат за собой, дальше, дальше, в бурю, из которой не выбраться…

Фрегат спешит.

Фрегат забрасывает сеть.

С треском ломается мачта… какая мачта? Да вы у фрегата спросите, он все свои мачты наперечет знает по именам.

Гребешок хватает сеть, тащит фрегат на дно.

Молнии пронзают темноту ночи.

Грохает небо.

Фрегат тянет сеть, вытаскивает морской гребешок.

Счет тринадцать-пятнадцать в пользу гребешка.

А?

Не-ет, не один-нуль в пользу фрегата, не-ет.

Это уже не первая экспедиция. И не вторая. И не даже не третья.

– Что вы делали в музее?

– Да я вообще в этот музей идти не хотел, если честно, меня Ленка потащила…

– Я вас не спрашиваю, кто вас куда потащил, я спрашиваю, что вы в музее делали?

– Ну… смотрел, что…

– Вы были пьяны?

– Да только маленько…

– А крылья зачем к фрегату присобачивали?

– Ну, это самое… он мне сказал, что выбраться отсюда хочет… ему надо до ракушки до этой добраться, как её… гребешок. Он сначала колеса у меня просил…

– В смысле, таблетки?

– Да не, в смысле чтобы из музея выехать. Я ему сказал, что двери узкие, он хрен выберется… ну он тогда и попросил, а сделай мне крылья, я в окно выпорхну…

– Что вы курили?

– Да ничего я не курил, говорю вам…

– …оставьте его, он правду говорит, этот фрегат вообще людей с ума сводит.

– Как с ума сводит?

– Да кто ж его знает, как…

Фрегат покачивается на волнах.

Океан – бескрайний, насколько хватает глаз.

Фрегат возвращается домой из очередного пути. Много повидал фрегат, много чего привез из далекого пути. Еще полдня, и фрегат будет дома.

Что-то мелькает в зеленоватых глубинах моря, что-то, что-то, что-то…

Фрегат бросает сеть.

Морской гребешок ловко уворачивается, уходит на глубину.

Фрегат меняет курс, фрегат забывает, что только что рвался домой, к родному очагу, где можно сидеть в кресле-качалке и вспоминать тяготы дальнего пути. Фрегат несется по волнам, высматривает, куда занырнул морской гребешок.

А гребешок близко, совсем близко, вот он пытается увильнуть от преследователей, вот он скользит, подхваченный волнами, вот он беспомощно падает на прибрежный песок маленького островка.

Фрегат торжествует, – не каждый день такая удача, не каждый день торжествует фрегат. Осталось только бережно подхватить гребешок, выпотрошить нежную мякоть, зажарить прямо тут, на берегу, положить драгоценную раковину в коллекцию…

Фрегат налетает на подводные скалы, кренится с оглушительный треском, кхр-р-р-к-р-х…

Побеждает гребешок.

Счет двадцать семь – тридцать один в пользу фрегата.

– …ага, арестовали. Да не, штрафом все обошлось. Да я там почти все доделал, там всего-ничего осталось, и готов корабль. Не-е, мы с пацанами его в космический переделали, теперь летать может. Чего? Зачем делали? Да это самое… он же экспедицию продолжать хочет, фрегат этот… он сам нам так сказал… А? Да не пил я, не-е… да я сам подумал, что с ума спятил, когда фрегат со мной мысленно заговорил…

Гребешок собирается в экспедицию.

Нет, не так.

Гребешок хочет в экспедицию, пора уже в экспедицию, чтобы добыть фрегат. Вот он, фрегат, стоит за четыре зала от гребешка, и добраться до него можно, расстояние всего-ничего, только вода нужна, море нужно, а моря нет, а без моря гребешок сам не двигается.

А вот выловили гребешок, поставили сюда, стой теперь здесь.

– А это старинный фрегат. Вы только посмотрите на его мачты, на его величественные паруса… А? Нет, эта цепь появилась позднее, на эту цепь посадили фрегат, чтобы он не сбежал. Да, уже бывали случаи, когда фрегат пытался сбежать. Что вы хотите, он привык к экспедициям…

Фрегат слушает.

Думает.

До морского гребешка недалеко, совсем недалеко, четыре залы, каких-то четыре залы, но четыре залы без моря – это даже не бесконечность, это больше чем бесконечность.

Ничего.

Фрегат еще кого-нибудь подговорит. Хотя бы вон того парня, который как-то приходил, у него на лбу написано, что душа у него не на месте. Или вон того, который был с родителями, он, правда, молоденький сильно, лет пятнадцать, ну да ничего, сгодится. Или…

Фрегат ждет, когда придут люди.

День.

Год.

Век.

Ветшают своды музея, чем дальше, тем больше фрегат понимает, что люди не придут никогда, никогда, никогда…

Главное, не забыть счет…

Тишина.

Слышно, как лунные лучи ползут по паркету.

Шурух-грох-х-х – обрушивается колонна, сыплются камни, падают на пьедестал, на котором лежит огромная раковина. Раковина падает, скользит по ступеням из залы в залу, из залы в залу, останавливается перед фрегатом.

Счет обнуляется.

Снег заметает руины музея, серебрится в свете луны.

Это последняя зима. Фрегат знает – последняя, по крайней мере, для него, для фрегата. А потом фрегат разлетится в прах.

И древний музей разлетится в прах.

Два тусклых огонька освещают темноту ночи, – один с одной стороны, другой с другой стороны.

Приближаются к тому, что когда-то было музеем. Измождённый человек добирается по снегу до мраморных ступеней.

Видит другого человека.

На всякий случай прячется. И не зря. По нашивкам на форме узнает солдата вражеской конфедерации, даром, что никакой конфедерации уже нет, а солдат есть.

Человек осторожно поднимает фонарь, подает сигнал людям, которые остались там, снаружи. Люди подбираются к остаткам музея, проходят внутрь.

Вражеский солдат тоже подает кому-то сигнал. Надо бы его убить. Солдата. Только нечем. Ладно, пусть пока живет, не до него…

Две группы людей собираются у огня в залах музея, перешептываются, решают, что делать дальше. Надо бы тех, других прикончить, и чем ты их приканчивать будешь, голыми руками, что ли… Выбираться отсюда надо, вот что. И как ты выбираться будешь, руками замашешь, полетишь? Да нет, переоборудовать что-то нужно… для полета…

Фрегат прислушивается.

…четыре…

…три…

Что-то закрученное, заверченное поднимается над заснеженной землей.

Ракушка.

Торжествующе смотрит на фрегат.

…два…

…один!

Фрегат несется к далеким звездам, рассекает туманные облака.

Догоняет ракушку.

Экспедиция продолжается.