Buch lesen: «Квариат»
© Мария Фомальгаут, 2022
ISBN 978-5-0056-9978-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Тонущий океан
Он – участник бесконечного боя,
Он – свидетель гибелей и побед,
Океан, дышащий сам собою,
Океан, тонущий сам в себе.
Небо, аспидное и голубое
Видит он, замедляя приливов бег,
Океан, дышащий сам собою,
Океан, тонущий сам в себе.
Годы прошлые опускаются роем
В глубину нескончаемых бездн
В океан, дышащий сам собою,
В океан, тонущий сам в себе.
Канут все – злодеи, боги, герои,
Но хранит череду восторгов и бед
Океан, дышащий сам собою,
Океан, тонущий сам в себе.
И порой от одиночества воя,
Замирает в безысходной мольбе
Океан, дышащий сам собою,
Океан, тонущий сам в себе.
Но как прежде без ошибок и сбоев
Приступает к многолетней борьбе
Океан, дышащий сам собою,
Океан, тонущий сам в себе.
Бьются волны, брошенные судьбою
В ураганах бешеной ворожбе
В океан, дышащий сам собою,
В океан, тонущий сам в себе.
И хранит тайны глубоким роем
В безднах по экваторам и полюсам
Океан, дышащий сам собою,
Океан, тонущий в себе сам.
Утонувший океан
– …а этот вчера утонул…
Шепотки мне в спину.
Раньше вздрагивал, оборачивался, хотелось ответить что-нибудь обидное, ну хотя бы… хотя бы, какое ваше дело в самом-то деле, на себя посмотрите, даром, что вы не утонули.
Теперь уже привык.
Не оборачиваюсь.
Даже не вздрагиваю. Раньше чувствовал себя виноватым, как будто моя вина, что утонул, сейчас начинаю ощущать, что даже горжусь этим, они-то все простые люди, а я-то вот какой, взял и утонул…
Иду в прибрежный город – сегодня мне поручили отдать старую кость и принести книгу о космосе. Проще всего, конечно, выбросить где-нибудь заплесневелую кость и обменять книгу на несколько золотых монет – но я еще надеюсь, что кость окажется от какого-нибудь бесконечно древнего ящера, и мне дадут за неё столько золотых, сколько мне и не снилось…
– …вы утонули, – говорит мне океан.
Киваю. Уже и сам понимаю, что должен был, в таких-то волнах, в таком-то могучем течении, когда мир кувыркается с ног на голову, хватаешься за пустоту, пытаешься удержать остатки воздуха, который рвется из легких…
– …вы должны были утонуть, – говорит океан.
Киваю. Хочу поблагодарить за спасение, понимаю, что не все так просто, что как я вообще вернусь домой, да никак, где это видано, чтобы домой возвращались те, кто утонул…
– Я… останусь здесь?
Океан не отвечает, хотя я и без него уже догадываюсь, чем дело кончится, хотя о чем тут можно догадываться…
Хочу поджать ноги, чтобы волны не лизали меня, хочу отодвинуться, хотя на этом клочочке суши отодвигаться некуда – не шевелюсь, понимаю, что обижу океан, если хоть мимолетным жестом покажу, что он мне не нравится.
– Вы что больше любите, чтобы большой дворец или чтобы домик поскромнее?
– Э-э-э…
– А давайте так, я вам город дам, а вы сами там выберете?
…на третью ночь понимаю, что ошибся, когда выбрал дворец в бесконечно древнем городе, поднявшемся со дна океана, мне неуютно в этих хоромах, в бесконечных анфиладах проходных комнат – я выбираю себе маленький дом, зажатый в лабиринтах улиц, комнаты на втором этаже, куда можно попасть по извилистой лестнице с улицы, раньше я не видел таких домов. Хотелось выбрать третий этаж, но там меня ждал неприятный сюрприз в виде останков юной девушки в старинном платье, океан сказал мне, что её звали Лучиана.
По ночам океан снова возвращался в город, добирался почти до моего дома – этот город что-то для него значил, и видимо, очень многое, океану хотелось чувствовать каждую улицу, каждое окно, каждый изгиб лестницы. Утром океан отступал, тщательно вылизывая улицы, изредка оставляя какую-нибудь рыбешку мне на завтрак или жемчужину, наверное, тоже мне на завтрак, океан так толком и не знает, что я ем.
Я опускаю книгу о звездах в шумящие волны – океан разворачивает, листает страницы, глотает книгу целиком, без остатка, волны бегут по строчкам. Океан хочет быть космосом, я понимаю.
Сегодня я ночую на крохотном клочке суши под открытым небом, сегодня океан обиделся на меня, и черт пойми, за что, я же хотел, как лучше, знал бы этот долбанный океан, сколько времени я угробил, чтобы выискать эти бактерии, как их там, чтобы привезти к берегу, еще навыслушиваться ото всех, а вам в поезд нельзя, а вы мертвый, вы же утонули, а как мы вам билет продадим, паспорт ваш аннулирован, ну как вы хотели, вон дата смерти стоит… Несмотря ни на что везу в океан эту тиоклаву или как её там, выпускаю на мусорный остров, раскинувшийся от горизонта до горизонта, смотрю, как остров стремительно тает.
Океан в гневе, океан рвет и мечет, океан утопил бы меня, если бы не сделал этого раньше, океан ревет что-то про дивный остров, на котором жили дивные создания, их раньше не было, они появились, когда появился остров, а ты…
…я лежу на крохотном клочке суши под открытым небом, смотрю на бесконечные звезды над головой, океан еще думает, что наказал меня…
…я опускаю в океан книгу о далеких городах, волны листают страницы, бегут по строчкам. Океан хочет быть космосом, океан хочет быть далеким городом, океан хочет быть всем…
…я в отчаянии, я не знаю, что делать, я обиваю пороги, я пытаюсь кому-то что-то доказать, меня не слушают, от меня отмахиваются, да вы вообще мертвый, я не понимаю, какое здесь это имеет значение, океан-то живой…
Думаю, как сказать океану, не знаю, боюсь его напугать, представляю себе, как бы я сам отреагировал на такое заявление. Не верю себе, когда океан говорит, что очень ждет этого…
…исполинская громадина падает из космоса на дно, в глубину волн…
Океан вбирает в себя частицу космоса, океан жадно впитывает его воспоминания, океан сам чувствует себя парящим над землей, смотрящим на землю бесконечно свысока…
…все больше понимаю, что не понимаю океан, и никогда не пойму…
– …а я утонула, – говорит Лучиана.
Понимающе киваю, уже не удивляюсь, уже привык, что здесь живут такие, не то утонувшие, не то нет, я сам такой, если здесь уместно слово – живут…
Мы сидим на крыльце дома, лестница которого извивается на третий этаж, минуя второй, и чтобы попасть на второй этаж, надо спуститься с третьего по крытому переходу, а чтобы попасть на первый этаж, нужно пройти арку, подняться куда-то никуда, спуститься откуда-то из ниоткуда и найти неприметную дверь.
…океан обидел меня, сам не понимает, чем – он всего-то навсего показал место, где должны были лежать мои останки, если бы я утонул…
– Вы же утонули? – спрашивают меня в маленьком кафе. Ощериваюсь, выпускаю когти, ну сейчас начнется, а утонувшим нельзя, а где написано, что нельзя, и только посмейте меня не так обслужить, я вам такую жалобу накатаю, мало не покажется вообще…
Киваю как монжо спокойнее:
– Да.
– Ой, сочувствуем… ужасно, да…
– Ну… я уже привык…
– Что будете заказывать?
– А… да мне бы вон… а альпийская сковородка, это что? А давайте…
– Мы бы вам рыбную предложили, да вам наверное рыбу неинтересно, в океане полно…
– Ну почему же, очень интересно… рыбы-то полно, так её жарить надо, это еще уметь надо, так изжарить, чтобы вкусно было, с перцем там, с лимончиком…
– Пожалуйста…
– А это…
– …за счет заведения, не беспокойтесь…
Настораживаюсь, похоже, отношение к утопленникам изменилось, теперь это вроде бесплатной рекламы для ресторана, а вот у нас тут утопленник, настоящий, живой, стоп, какой живой, ну такой живой… И в то же время чувствую, что что-то очень и очень не то, что-то им от меня нужно, понять бы еще, что именно…
– Так вы, значит, знакомы с океаном…
– Ну… в какой-то мере…
– И видели его сокровища…
Вздрагиваю, вот оно что…
– Ой, ну это не я решаю… а океан…
– А то понимаете… говорят, есть там Звезда Мира…
– Это…
– …бриллиант.
– Хорошо, я спрошу у океана…
Да, есть, отвечает океан, да, там, во впадине. Почему никому не даю, отвечает океан, все, кто хотел Звезду Мира, все её получили. Очень просто, так вот же они все, говорит океан, лежат подле Звезды Мира в песке…
…вымерший крылатый ящер любит спать на постели в особняке богатого вельможи, правда, последнее время приходится делить особняк с обломком космического спутника, летавшего до самой луны. Воспоминания о лунных пейзажах переплетаются с памятью о полетах над бесконечно древней землей и снах о всеми забытом городе-государстве, давным-давно ушедшем на дно океана. Иногда сюда приплывает существо, глядя на которое трудно сказать, откуда оно взялось – то ли из глубин океана, то ли из воспоминаний о других планетах, похожее на зонтик со щупальцами и перепонками, устраивается в изножье кровати…
…осторожно вытаскиваю истлевший остов, заворачиваю в простыни, везу в маленьком челноке к берегу, набираю номер – да, да, ваш прадед, а вместе с ним бочонок золота, он ббыл богатым купцом, ваш прадед… Да, да, едем, едем, сию минуту будем здесь…
Я благодарю океан за благородство, вот так выискать умершего человека и щедро вернуть сокровища – океан не понимает, какое благородство, он же был тот еще негодяй, утонул в волнах, и теперь океан должен каждый день чувствовать его мерзость, ну уж увольте… кстати, завтра будете вытаскивать из воды золотую статую, это статуя одного тирана, про него уже все забыли, а окан помнит, и не хочет помнить…
…иногда океан скучает по тем временам, когда еще никого и ничего не было, и он, океан, был просто ничем, никем, никаким, не хранил в себе память о глубоководных рыбах и древних городах, о звездных кораблях и мертвых душах. Иногда океану хочется снова ненадолго стать просто ничем – но он понимает, что это невозможно…
…вы достанете мне его, говорит океан, непременно достанете, да ничего сложного, просто столкнете с палубы, никто и не заметит, пока хватятся, пока туда-сюда, на вас никто и не подумает, да что на вас думать, вас же нет, вы же утонули. Да как не знаете, его фото на всех его книгах, да я не прошу вас читать, говорит океан, вы просто посмотрите, запомните, пару книжечек с собой возьмите, якобы автограф подписать… Да что вы понимаете, он мне нужен, вы бы знали, как он пишет…
Пытаюсь возразить, даже не просите, спохватываюсь, что я не могу возразить, ведь меня нет, я утонул. Поднимаюсь на палубу чего-то там, уважаемые пассажиры, ваши каюты еще не готовы, можете расположиться в ресторане «Парадиз» на третьей палубе, вам будут предложены легкие закуски и напитки… Иду, пробираемый холодом океана, ко мне подлетает официант, ты что, чувак, издеваешься, воду со льдом мне суешь, хочешь, чтобы я вообще дуба дал, а погорячее ничего нет, ну совсем хорошо…
Выискиваю его, минут через десять спохватываюсь, а кого я вообще ищу, снова смотрю на обложку, нда-а, проще найти иголку в стоге сена, буквально врезаюсь в кого-то, ой, простите, тут же понимаю, что это он и есть…
– Простите…
– Да ничего-ничего, бывает.
– Да нет… простите…
– Да ничего страшного, я вам говорю.
– Да вас утопить хотят…
– Кто?
– Я…
– Вы? – первый раз смотрит на меня как следует, – а вы утопленник, правда?
– Правда…
– Вот здорово, я сколько про утопленников пишу, вживую ни разу не видел… А вы мне расскажете, как вы живете? Как это получилось вообще? Или… из-звините, вам, наверное, вспоминать неприятно…
– Да нет, все как-то быстро случилось, я сам толком не понял… я что хотел-то… океан меня послал, чтобы я вас утопил… сильно вы ему понравились…
– Это льстит.
– Ну, это хорошо, что льстит, только вы жить-то хотите? Если жить хотите, давайте на берег скорее…
– Молодой человек, а ничего, что я за круиз этот все сбережения отдал?
– Ну, если вам так хочется… последний круиз в жизни, так сказать…
– Нет, а сделать-то больше ничего нельзя?
– Можно… ну, я так думаю… у вас книги ваши с собой есть?
Он оторопело смотрит на меня, только сейчас понимаю, что я сморозил, можно подумать, писатели с собой полное собрание сочинений носят…
– В библиотеке здешней должно быть…
– Отлично… много у вас книг?
– Да семьдесят томов…
– Тогда давайте вместе таскать…
– Куда… таскать?
– Да надо же их в океан выкинуть, понимаете?
– Вы… вы вообще с ума сошли, книжки выбрасывать?
– Ничего я не сошел, океан ваши книжки заберет, начитается, вас не тронет…
– Нет, даже не просите… слушайте, молодой чловек, у меня рука не поднимется… то есть, перетаскать помогу, а дальше вы сами…
А дальше я сам бросаю в воду том за томом, океан жадно глотает книги оду за другой. Только бы сработало, думаю я, только бы помогло, только бы океан не потопил корабль… Спохватываюсь, настораживаюсь, что-то не так, что-то не то, понять бы еще, что именно, а вот, стайка серебристых рыб мелькает мимо меня, еще одна… только сейчас понимаю, что корабль уже давным-давно на дне океана, теперь, главное, делать вид, что я этого не заметил, чтобы не напугать отдыхающих… Не сразу понимаю, что остальные делают то же самое, упорно делают вид, что ничего не происходит…
Океан беззвучно смеется надо мной, над нами над всеми…
К тебе придут люди, говорю я океану, впрочем, могу и не говорить, океан и так видит заготовки огромных городов, готовых раскинуться на его поверхности, бесчисленные батискафы, готовые погрузиться в бездны. Я жду, что океан возмутится или испугается – но океан молчит, его чувства спрятаны где-то глубоко-глубоко, на сколько-то там ниже уровня моря.
Принеси звезду мира, говорит океан.
Мне кажется, я ослышался, быть не может, чтобы океан так просто расстался с бесценным сокровищем, которое хранил веками.
Принеси, повторяет океан.
Делать нечего, вонзаю свое сознание в какую-то глубоководную тварь, которую про себя называю инопланетной, опускаюсь бесконечно глубоко, чувствую, как океан наваливается всей тяжестью, готовясь раздавить насмерть. Океан все понимает, океан сам поднимает глубокие впадины, бросает бесценное сокровище на мелководье, откуда я уже могу его достать, вернее, не могу, потому что я неживой, могу только показать людям, что вот тут, тут…
И все равно не понимаю – зачем…
…понимаю потом, когда битва уже отгремела, последняя битва, после которой не осталось никого. Понимаю потом, когда океан входит в опустевшие города, пробует их на вкус, погружает в свои глубины то, что ему нравится и выгоняет на отмели то, что ему неприятно, в растерянности смотрит на какую-нибудь площадь, теряется, ну и что мне делать, я чувствую радость от празднеств, уют рождественских вечеров, и в то же время нестерпимую боль тех, кого когда-то здесь сжигали дотла…
Океан окутывает весь мир, оставляя островки того, что ему не нужно – наконец-то океан становится таким, каким он хотел быть. Иногда океан сожалеет о тех временах, когда он был еще никем, никаким, а иногда сожалеет о том, что все случилось слишком быстро, может быть, люди придумали бы что-нибудь еще, как знать…
…океан, бесконечно тонущий сам в себе…
Заброшенный человек
Уже понимаю, что мне не дадут, скорее всего – не дадут, да просто безо всяких скорее всего – не дадут, потому что имя нам – легион, а их раз-два и обчелся, на каждого очередь в несколько лет. Так что ни черта не дадут, скажут несколько утешительных слов, ставим вас в очередь, ваш номер такой-то, ваш срок подойдет через сто двадцать лет, ну и что, что люди столько не живут, а мы что можем сделать. Все-таки говорю, сам не знаю, для кого, все-таки надеюсь сам не знаю, на что:
– …ну, вот представьте себе космический зонд…
Стараюсь не замечать презрительных усмешек, интересно, как у них получается усмехаться, когда у них нет лиц…
– …его долго собирали, столько сил потратили, столько средств… отправили к звездам…
Вот черт, когда думаю об этом, такие картины вырисовываются, а когда рассказываю, еле-еле могу связать два слова, вот черт…
– …и вот вы понимаете, он посылает снимки далеких планет, раньше их в телескопы видели, а теперь вот так, вживую, атмосферу там, вихри, горы, возвышенности, низменности… Это сенсация, люди в восторге… потом зонд покидает пределы солнечной системы, сигналы от него приходят все реже, люди потихоньку начинают про него забывать, помнят только самые-самые энтузиасты, те, кто его создавал, а может, их уже и нет в живых, тех, кто создавал… Ну вот, самые безумные мечтатели еще ждут чего-то от этого зонда… и вот, через сколько-то там веков приходит сигнал, фотографии, аудиозаписи, что…
Делаю многозначительную паузу.
– …разумную жизнь нашли?
Хочу спросить – а вы откуда знаете – не спрашиваю. Уже и сам понимаю, насколько это банально, уже и сам понимаю, что нет никакого смысла продолжать, и все-таки говорю, надеюсь непонятно на что:
– И вот… новость разлетается по всему миру, по интернету, по всем радиостанциям, или что у них там, объявляют по телевидению, или что у них там… мировая сенсация… и вот здесь нужно потихоньку подвести читателя к мысли, что к этому времени людей на земле уже не осталось… и этих там, в космосе, тоже, может быть, не осталось, и идут сигналы от никого к никому…
Пауза – все притихают, слушают меня, ага, неужели я их пронял, неужели получилось…
– Интересно… очень интересно… ставим вас в очередь…
Вздрагиваю от этого «интересно», как от хорошей затрещины, черт, будь моя воля, вообще бы запретил это проклятущее словечко, потому что оно значит – пошел ты к черту, глупый ненаписанный роман про сигналы из космоса, черта с два тебя кто-то писать будет, и вообще про тебя подумает…
Все-таки спрашиваю:
– И… и когда подойдет…
– …ну вот, посмотрите, ставим вас в очередь к автору, у него сейчас сто восемьдесят идей…
– Э-э-э, сто восемьдесят романов?
– Ну да… да не бледнейте вы так, сейчас же какие авторы пошли, по книжке в месяц пишут… ну в три месяца…
– А сколько лет…
– Шестьдесят вроде… а нет, семьдесят три… да что вы так, люди и до девяноста доживают…
Понимаю, что мне ничего не светит, еще улавливаю чьи-то мысли, ну а что вы хотели, сейчас знаете, сколько без человека сидят, вам и не снилось…
Это было вчера…
…нет, вру, позавчера…
Нет, снова вру, неделю назад, или что-то около того, а может, несколько лет назад, или даже… хотя нет, насчет веков я преувеличиваю…
А сегодня…
…я смотрю на него, и понимаю, что это мой единственный шанс, я смотрю на него, и не понимаю, как я не додумался до этого раньше, а ведь так просто, так элементарно, почему раньше никому и в голову не пришло вот так посмотреть на брошенного человека…
Брошенные люди… а ведь сколько я их видел… вру, нисколько не видел, первый раз натолкнулся на человека, про которого все забыли, вот ведь черт, а правда, почему есть люди, про которых вот так вот забывают, и лежат они, всеми брошенные, где-нибудь в лесу…
Касаюсь человека – осторожно, бережно, человек поддается со скрипом, скрежетом, тут же снова затихает. Мне раньше с людьми дело иметь не доводилось, и все-таки чувствую, что здесь что-то не так, что человек должен шевелиться побыстрее. Хотя что я хочу, мне же достался бесхозный, брошенный человек, его же нужно ремонтировать, восстанавливать, чинить, – смешно, как будто я умею чинить заброшенных людей, как будто я могу подлатать потрепанный рассохшийся остов, вонзить электрические искры в живые человеческие провода, кажется, их называют невронами. Вымести сор, налетевший с облетающих деревьев, привести в порядок рассохшийся чердак, разогнать по венам застывшую кровь.
Я рассказываю ему себя – быстро, торопливо, взахлеб, я даже не сразу понимаю, что буквально застреваю в чужом разуме, не подготовленном для меня, буквально вываливаюсь из невронных связей, которых нет. Пытаюсь ухватиться хоть за что-нибудь, ну хоть в детстве ты какие-нибудь истории сочинял, или сочинения какие писал, как я провел лето… Человек вздрагивает, слышу его неприязнь, не надо ему тут про сочинения, ему этими сочинениями всю душу вытрясли… а вот космос… вау, космос, это тема, вау, пришельцы, а там в последней серии корабль в космос послали, а он вернулся, когда на земле катастрофа какая-то случилась, а там в корабле послание для людей, а его никто прочитать не может, думают, там на инопланетном каком, или еще каком, а там все по-нашему, только выжившие люди читать разучились, а теперь надо найти того, кто умеет, а в это время на другой планете…
…мне не по себе, мне хочется бежать от него, вырваться из этого разума, или вообще исчезнуть, и не быть больше никогда, никогда, никогда, я тут лезу со своим космическим зондом, прилетевшим из ниоткуда в никуда, а тут такое…
Мысли путаются, я уже не могу управлять ими, я и не думал, что в чужом разуме так сложно, так страшно, мне казалось, я там буду хозяином, единоличным властителем – и черта с два, и мечусь, как в клетке, ищу выход из самого себя, разрываюсь на фрагменты, переплетаюсь с какими-то другими мыслями, уже непонятно, где я, где другие истории – и в какой-то момент я с ужасом понимаю, что уже нет никакого меня, что я преобразился до неузнаваемости…
Хочется выплеснуться на бумагу – вот так, разом, безумной хаотичной массой, и в то же время понимаю, что так это не делается, что нужно проделать колоссальную работу, прежде чем я – хаотичный, безумный, рассыпающийся, заблудившийся сам в себе – сложусь в стройную историю, разложенную по полочкам, по главам, по героям (откуда-то лезет гениальный ученый, создавший зонд, группка выживших после катастрофы, ищущая того, кто умеет читать, стойте, стойте, не все сразу, по очереди), а вот сейчас открывать ноут и писать – «К запуску зонда готовились много лет» – нет никакого смысла. Или наоборот, записать хоть что-нибудь, чтобы потом переиначить все по новой, без этого никак…
…когда начинает темнеть, человек оживляется, спохватывается, ему надо куда-то идти, он закрывает нетбук, он спешит куда-то, это очень-очень важно, это очень-очень нужно, идти по осеннему лесу туда, где виднеются огни, к дому, где пылает очаг, открыть дверь своим ключом, почему нет запахов, должны же быть, почему все как в тумане, ма, ты чего, почему они все шарахаются как черти от ладана, почему разбегаются от человека, от моего человека, это же его семья, это же… Приотпускаю разум своего человека, спрашиваю его, а что, собственно, происходит, что тут случилось вообще – мой человек (меня зовут Альдо, да спроси ты уже мое имя, Альдо, Альдо!) вспоминает, заблудился в лесу, вот это крепко заблудился, сколько дней плутал, уснул в холодке в чаще, потом ты меня разбудил со своими космическими зондами… Да погоди ты со своим продолжением, дай хоть себя в порядок привести, – я понимаю, что человеку нужно сделать что-то свое, человеческое, уйти в комнату, где вода, сбросить промокшие, пропахшие осенним лесом одежды, включить душ, и…
…что такое, что не так, почему он так смотрит на отражение в зеркале, почему он так смотрит на свои обнаженные руки, ну да, заброшенный человек выглядит не очень-то и красиво, но это же модно подправить, чинят же заброшенные дома…
– …вы… вы хоть понимаете, что вы сделали?
Первый раз вижу их в таком гневе, этих, которые совсем недавно вежливо говорили, что я такой-то в очереди, интересно, интересно, и за эту напускную вежливость хотелось убить.
А вот теперь:
– Вы… вы хоть понимаете, что вы сделали?
Оторопело смотрю на них, это я тоже вижу первый раз – чтобы не я к ним пришел, а они пришли ко мне сами, разыскали меня-таки в чаще леса, куда почему-то ушел Альдо, в холод ноября, так надо, говорил он, так надо, чтобы в холод, нельзя мне (нам) в тепло, понимаешь ты, да ничего ты не понимаешь, глупый, глупый ненаписанный роман…
Откашливаюсь, насколько может откашливаться роман:
– Я сделал то, что на моем месте сделал бы каждый, я подобрал бесхозного человека, я подлатал его, я наполнил его разум собой… а то так бы он и лежал в лесу всеми брошенный…
– Вы хоть понимаете, почему он лежал в лесу?
– Ну, откуда я знаю, забыли про него все, потеряли… а я нашел…
– Да вы хоть понимаете, ЧТО вы сделали?
Я не понимаю их гнева, вернее, понимаю, ну, конечно, когда этого человека нашли, на него очередь должна была выстроиться в тысячу лет, а я его сам себе прихватил, захапал. Хотя нет, тут что-то другое, сердятся так, как будто я невесть что натворил…
– Немедленно покиньте это… это…
– …этого человека?
– Это уже не человек… вы не понимаете… не понимаете, что натворили… Если вы не покинете его, мы будем вынуждены сами выставить вас отсюда…
Не дослушиваю, срываюсь с места – вернее, тот, в ком я живу, срывается с места, бежит в глубину леса, как будто от них можно убежать. Понимаю, что они нас достанут, достанут где угодно, на земле и под землей, на краю света… если только не… идея настолько безумная, что её даже не хочется думать, как она вообще пришла ко мне, а, ну да, я же теперь не просто я, бесплотная идея, я же теперь еще и человек, – Альдо мрачно поправляет – то, что было человеком, я пытаюсь понять, что это значит, не понимаю, Альдо отмахивается, и некогда понимать, давай, делай, что задумал, вернее, что мы с тобой вместе задумали…
Мне не по себе – осторожно намекаю, что мы нарушаем закон, что так нельзя, тут же возражаю самому себе, что я и так уже нарушил все мыслимые и немыслимые законы, дальше некуда…
…придирчиво смотрю на то, что получилось, не верю себе, что это может подняться в небо, тут же одергиваю себя, стоп, стоп, это же надо запас еды, запас воды, запас воздуха, это же теперь не просто космический зонд, это же… Альдо обрывает меня, да ничего не надо, как ты не понимаешь, ничего мне уже не надо, давай скорее, люки задраивай, ключ на старт, десять, девять…
– Ну, это уже ни в какие ворота, знаете ли, – на этот раз они даже не злятся, они разговаривают со мной так, что становится ясно, со мной все покончено, если не сейчас, то через считанные секунды, – может, будете любезны, напомните, по какому такому закону вы имеете право материализовывать свои идеи?
…восемь, семь, шесть…
Тяну время, сам не знаю, зачем:
– Позвольте вам напомнить, что многие идеи рано или поздно воплощались в жизнь…
…пять, четыре…
– Вот именно, что рано или поздно, а не сию минуту после того, как их придумали!
…три, два…
– А вы можете указать допустимый промежуток между задумкой и её воплощением?
…один…
– Ну, хотя бы…
…понимаю, что это еще не все, что еще нужно оторваться от них, что еще нужно выдумать какие-то технологии, чтобы зонду не пришлось стремительно ускоряться, иначе то, что осталось от человека, растечется бесформенным месивом… Пустоту внутри зонда окутывает мертвенный холод, я снова боюсь за человека, Альдо снова одергивает меня, да так надо, чтобы было холодно, как ты не понимаешь…
Боюсь признаться, что я все еще ничего не понимаю. Альдо уже включает нетбук, пишет, быстро, торопливо, а давай так, а, ну, конечно же, я тут историю про инопланетные цивилизации напишу, а потом через тысячи лет зонд этот обратно на землю вернется, люди в конце концов прочитают, подумают, что это по правде все, будут искать кого-то в космосе, так и не поймут, что это я придумал… а что, интересная концовка будет, правда? Правда, соглашаюсь я, правда, и он пишет, быстро, торопливо, пока не рассыпался в прах, он почему-то знает, что рассыплется в прах, ничего, я придумаю, как подлатать заброшенного человека, подключить его импульсы к бортовому компьютеру, что ли, или я не знаю, что еще…
