Подумал еще немного, и вдруг в его наполненных теплым медом глазах промелькнула идея.
– А давай у них и спросим! – предложил кот. – Не оставлять же тебя здесь, среди осколков. Если ты такой же, как они, то кто-то тебя и приютит на свой фитиль. Уж своих они обижать не станут.
Огонек согласно взвился в воздух.
– Забирайся на меня, малыш, – подозвал Сириус и пригнулся на лапах, позволяя Огонечку вспорхнуть себе на холку. – Только не свети так ярко, мне в полумраке передвигаться быстрее и приятнее.
Малыш ничего не ответил, потускнел как смог и притаился среди густой кошачьей шерсти.
Сириус в несколько ловких прыжков пересек зал, запрыгнул на кресло, с него – на каминную полку и боязливо подкрался к цветным свечам.
Воск неторопливо плавился крупными каплями, источая густой аромат смущенных лавровых листьев и приторного цитруса. Пламя ритмично дрожало на ссутулившихся фитилях, но от кошачьего прыжка огни вдруг волнами заиграли из стороны в сторону и недовольно забубнили, заворчали треском и шипением.
– Ну вот, – тихо проурчал Сириус, прижимая уши, – можешь познакомиться со своими друзьями.
Огонек осторожно сполз с кошачьей спины и подплыл к самой низкой, самой сгорбленной свече. Смущенно покосился на нее, затем оглянулся на кота, что подбадривающе улыбнулся.
– Огонек… – представился малыш и замер в ожидании ответа.
Старая свеча вдруг хрипло усмехнулась и сгорбилась еще сильнее, отчего пепел ссыпался с ее фитиля прямо в горячий воск.
– Не горишь, – скрипящим голосом ответила она. – Где же это видано, чтобы «Огонек» и не горел?
– А я могу! Могу гореть! – взбодрился малыш и засиял вдруг так ярко алмазными гранями, что даже свечи померкли в его мерцании.
– Прекрати-и! – закряхтела старая свеча, и Огонек покорно померк. – Что же, поди ближе к моему пламени. Посмотрим, может, ты гореть будешь, коли светить не умеешь как положено.
Огонек поугас еще сильнее, словно нахмурился или смутился. Сириус недовольно прищурился, но свеча предупреждающе встрепенулась, и кот остался сидеть на месте, нервно подергивая хвостом.
Огонек подлетел ближе и взвился в воздух, осел на самый краешек воскового озера, от которого тянуло благовониями.
– Ну давай же, – подозвала свеча, – теперь коснись моего огня. Если сумеешь разгореться, я тебя при себе оставлю.
Ближе подходил Огонек к пламени, а у Сириуса шерсть поднималась дыбом – не доверял он красоте вольных свечей. Никогда не нравились ему их задорные игры, когда они мешали его ночной охоте, разгоняя тени, или когда дурманили своим ароматом – терпким и надоедливым, – путали кошачьи мысли.
– Ай! Жжется! – вдруг воскликнул Огонек, и серебряный плач невидимой дымкой повис в сгущенном воздухе.
– Сказала же, неправильный ты! – укоризненно пожурила свеча. – Мы, свечи, тепло отдаем да плавим тягучий воск. И никогда не хвастаемся – не ослепляем друг друга, даже коли умеем! – с ярой завистью вскрикнула она.
– А я… не хвастаюсь… – начал было малыш, но свеча перебила его скрипучим смехом:
– Совсем ты не Огонек, а непонятно что такое! – обидела она, а Сириус набрался храбрости: в один прыжок оказался рядом и что было силы дунул на ее заносчивое пламя.
Сизым дымом истаяла злобная насмешка, и остальные свечки тут же замолчали. Смирно вытянулись их фитили.
– Огонек? – тихо позвал Сириус, пытаясь найти глазами среди дымного марева свое ласковое облачко. – Поди сюда, малыш, или покажись хотя бы.
Тусклым шаром выплыл Огонек к Сириусу, не звеня и не искрясь. Слышно было только тихие всхлипы, как трель разлетающихся стеклянных осколков.
– А ты не плачь, – подбодрил кот, помогая Огоньку забраться к себе на спину. – Вредные они, эти свечи, ты их не слушай.