Персона

Я знаю, кто ты.

Посвящается моей возлюбленной Гаэль.

Человек – это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, канат над пропастью.

Фридрих Ницше, «Так говорил Заратустра»

Maxime Girardeau

PERSONA

(перевод с французского В. М. Липки)

© Mazarine/Librairie Artheme Fayard, 2020.

© Липка В.М., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2021

Он открыл глаза.

Чтобы вынырнуть из тумана барбитуратов, ему понадобилось несколько секунд. Он несколько раз моргнул, каждый раз до максимума тараща глаза и водя вправо-влево зрачками.

В ответ на удары его рук и ног дерево глухо заскрипело. Услышать этот звук было очень трудно – его заглушала вода и маскировала вибрация от проходящего неподалеку поезда.

Он стонал, едва ворочая языком и все еще не отдавая себе до конца отчета в том, что его окружало.

Его стоны стали складываться в слова, почти даже разборчивые. Он все громче и теперь чуть ли не ежесекундно терся о стенку. Еще чуть-чуть, и на него снизойдет озарение.

При взгляде на него у меня внутри не рождалось никаких эмоций. Попытка отыскать малейшее чувство, свидетельствующее о том, что в моей душе все еще теплится жизнь, оказалась безрезультатной.

Пустота.

Он отнял у меня все. Он. Как и другие. Отрезал все, что только можно.

Он не знал, что я из мрака наблюдаю за ним – в полной неподвижности, следя за каждым жестом, заглядывая ему в душу и пытаясь разобраться в своей.

Комнату немного освещала пыльная лампочка, свисавшая посередине на электрическом проводе с потолка. Ее, должно быть, позабыли и не использовали уже много лет, как и все это помещение. С течением времени оно исчезло из всех официальных планов.

Это помещение мне приглянулось как раз из-за этого замызганного света, лишний раз подчеркивавшего язвы, расползавшиеся по стенам, – год за годом, десятилетие за десятилетием. С тех пор, как живой человек погасил лампочку и запер за собой дверь, прошло, казалось, целое столетие.

Он закричал и позвал на помощь. Ну наконец-то.

Теперь он мотал головой во все стороны, извиваясь телом, чтобы избавиться от оков. Это было ему не под силу. Деревянная бочка стала ему надежным узилищем. А чтобы он не дергался, мне пришлось спутать его по рукам и ногам.

На его лице явственно проступила боль. Лоб пошел морщинами. Между складками собирались капельки пота и стекали вниз по коже. Надрезы на его теле остались глубокие. Их нужно было делать аккуратно – на пределе, но чтобы не вызвать обильного кровотечения, не жалея времени и используя весь опыт и знания, приобретенные мной в полевых условиях за долгие годы.

Я знаю, как натравить на тело боль, как превратить ее в волну, накрывающую человека с головой. Схематический план нервов мне известен. Он же в ужасе открывал их у себя, один за другим, впервые в жизни чувствуя, что все его естество изливает потоки страданий.

Он тоже был в чистом виде рыцарем насилия, которому подчинял все свои помыслы.

Моя пытка оказалась куда более жестокой.

На этот раз он завопил, замолотив руками и ногами, чтобы вырваться из саркофага. И только его голова, оставшаяся на свободе, силилась что-то понять.

Час пробил. Пора выйти из тени и предстать перед ним.

– Выслушай меня.

Увидев меня в лучах света, он застыл, затем в нем будто что-то шевельнулось. Падающей звездой в черной ночи во взгляде мелькнула надежда. Он попытался произнести несколько слов, складывая их в предложения, но вызванное барбитуратами отупение не давало ему связно говорить. Его руки заколотили по дереву. Он боролся, жаждая выжить и сохранить надежду.

Ноги понесли меня вперед и остановились, только когда до его лица мне осталось всего несколько сантиметров. Его уже окутывала вонь.

– Успокойся. Паниковать бесполезно. Ты скоро умрешь, и сейчас я расскажу тебе почему.

Часть первая

Глава 1

Каль сел на край кровати и немного повращал ступнями. С каждым движением к нему понемногу возвращалась гибкость. Каждый день будильник его часов вибрировал в половине шестого утра. Он уже проснулся, будто самолично запрограммировав себя положить конец оцепенению сна, и теперь ждал, когда зажужжит механизм, чтобы открыть глаза. Затем – снизу доверху – потянулся каждой мышцей и, наконец, покрутил шеей, не сводя глаз с лепнины вокруг висевшей посреди потолка люстры.

Он встал, прошел по длинному коридору и оказался в просторной кухне, выходившей в большую гостиную, разделенную перегородкой на две части. Хотя рассвет и не начал еще свое победоносное шествие, ночь уже разваливалась на куски.

Точно выверенными жестами Каль разрезал яблоко, морковку и половинку свеклы. Затем сунул кусочки в соковыжималку Brentwood JC-500, сдобрив их лимонной цедрой, имбирем и свежей куркумой. Купить этот агрегат посоветовал личный диетолог. «Это самый традиционный способ максимально усваивать витамины и микроэлементы, необходимые для благополучия организма», – сказал он ему тогда своим зычным, строгим голосом. Из чего Каль сделал вывод, что именно по этой причине пищевой промышленности разрешали подмешивать в жратву для бедных консерванты, пестициды, различные добавки и прочие канцерогенные коктейли. «Не забывайте, – всегда завершал он свои тирады, уже покончив с образом жизни Силиконовой долины, но еще не перейдя к консервативным парижским обывателям, – человек живет тем, что употребляет в пищу». И в этот момент спрашивал себя, что лучше – облапошивать этих самых обывателей или посылать их куда подальше.

Двадцать минут мышечных упражнений и сорок на домашней беговой дорожке, по которой он, в зависимости от ужина накануне, пробегал от восьми до девяти километров. Перечень этих упражнений он вывел на экран айпада, лежавшего на столе рядом со свежими полотенцами. Их, специально для Каля, совместными усилиями подготовили бывший олимпийский чемпион и его врач, именитый профессор из Сальпетриер^[1]. Перед началом он включал телевизор и смотрел трансляцию телеканала BFM, давно ставшего для него чем-то вроде FoxNews, только на французский манер.

Без четверти семь он шел в душ, продумав эту процедуру с той же одержимостью деталями, которую демонстрировал во всех без исключения начинаниях. Теперь он пользовался линейкой товаров с экстрактами арктических растений. От геля исходило ощущение свежести и чистоты. Кожу будто обволакивала пленка, от которой на душу снисходило успокоение.

Он повернул смеситель на пару миллиметров влево. Температура подскочила на десяток градусов, и вода стала такой же горячей, как когда-то. Он мысленно перенесся на несколько десятилетий назад.

Его накрыл запах плесени, от которого защипало в носу. Ее дух заполнил собой все без остатка, уничтожая растения, вгрызаясь в потолки, заползая под пожелтевшие обои. Она ненасытным людоедом набрасывалась на каждую частичку человеческих творений. В старый дом священника, переоборудованный под детский приют, эта гниль въелась от фундамента до самой крыши. Она ощущалась повсюду, куда ни пойди, даже в кабинете директора, единственном помещении, которое выглядело хоть немного современно. Ею пропитались одежда, тетради, продукты питания и сами дети.

Но у него все же было укромное местечко, где он чувствовал себя хорошо. В общем душе, в последней кабинке, под горячей водой. В такие минуты даже отступал страх, ставший его постоянным спутником. Сердце замедлялось, артериальное давление приходило в норму, виски переставали трепетать в ритме ужаса. Он стоял там нагой и хрупкий, но при этом мог свободно дышать.

До него доносились их голоса. Они занимали места, чтобы дождаться, когда он выйдет. Как только он сделает шаг за пределы своего святилища, они попытаются сорвать с него полотенце, чтобы он мог прикрыться единственно своим стыдом. Другие станут его толкать, а самые говорливые, чтобы заклеймить его дух, прибегнут к словам. Их крики наверняка привлекут внимание пары опоздавших, которые прибегут поглядеть, как унижают, оскорбляют и дубасят «мажорчика». А когда брызнет кровь, их крики вонзятся в барабанные перепонки, пробьют себе дорогу через складки мозга и всадят свои когти, обгаживая что только можно.

Каль яростно повернул ручку смесителя в обратную сторону. Ему на плечи обрушилась ледяная стена, унося с собой далекие воспоминания. Палачи исчезли. Мышцы стали сокращаться скоординированными, рефлекторными движениями. Он открыл глаза, застыл в полной неподвижности и сосредоточился на ритмичном дыхании. Потому что давно приучил рассудок не поддаваться первым порывам и сдерживаться, чего бы ему это не стоило.

Сегодня сам Каль Доу внушал другим страх.

Когда он уже сушился, его позвал женский голос:

– Куда ты?

– В Канн, – не оборачиваясь, ответил он.

– Надолго?

– На пару дней.

– Детям сказал?

– Скажи им сама.

Он услышал, что по паркету зацокали каблучки.

– Посылку привезли?

– Лежит у тебя на столе, – ответила она, и он понял, что в этот момент на ее лице отразилась гримаса отвращения.

Перед тем как спуститься и взять такси, он внимательно рассмотрел свое приобретение. Эту вещицу Каль купил на аукционе за тридцать пять тысяч евро. Камень напоминал крупный гладкий валун сантиметров десяти в высоту, на срезе которого высекли лицо. Этот магический камень с архипелага Вануату живописал какого-то очень могущественного колдуна и передавал его силу каждому, кому он доставался, – именно к этому и сводилась его функция.

Каль давно стал одним из крупнейших коллекционеров предметов первобытного искусства во всем мире. Ему то и дело присылали письма с просьбой выставить те или иные экспонаты в Нью-Йорке, Дубае или Берлине, но он неизменно отвечал отказом. Эти предметы обладали слишком большим могуществом, чтобы терять свою силу под чужими взглядами.

В лифт, двери которого открывались прямо на его лестничной площадке, он сел в четверть восьмого. У главного входа его ждало такси. Чтобы добраться до аэропорта Шарля де Голля, им понадобилось всего тридцать минут.

Глава 2

Фрэнку Сомерсету позвонил дивизионный комиссар Ванно, чтобы поручить дело.

Случай выглядел необычно. За тридцать пять лет существования Уголовной полиции его еще ни разу не назначали вести расследование банального нанесения тяжких телесных повреждений, а не убийства, к которым он давно привык. Необычного характера этого звонка ему с лихвой хватило, чтобы согласиться, не вникая в дальнейшие подробности.

Фрэнк по традиции завтракал в кафешке «Друг Жюстен» на улице Репо на границе между его родным кварталом Одиннадцатого округа и Двадцатым. Он всегда садился за небольшой круглый столик в глубине помещения справа от входа, с комфортом устраиваясь на удобной, обтянутой черной кожей скамье. Эти жесты, повторяемые им каждое утро, словно ритуал пробуждения, Фрэнк очень любил.

Он положил последний номер «Либерасьон» между яблочным соком и круассаном. В «Жюстене» транслировался повтор ночного выпуска «Афтерфут», и меж двух порывов вдохновения Ротана или Риоло^[2] Фрэнк пил свой кофе, попутно узнавая, что происходит в мире. Порой заказывал еще одну чашечку, чтобы хоть немного продлить этот момент, остановить на миг время перед тем, как погрузиться в суматоху.

Сегодня повторить удовольствие ему мешали две вещи. Во-первых, новое дело, на которое надо было срочно мобилизовать находившуюся в его подчинении команду. А во-вторых, лицо крупным планом, надутое от амбиций и ненависти, перечеркнутое заголовком «Трампокалипсис», побуждавшее его взяться за работу, чтобы хоть немного сгладить, пусть даже и по-своему, этот приступ острого человеческого безумия.

Он встал, бросил на стол купюру в десять евро, ушел и, преодолевая несколько десятков метров, отделявших его от квартиры, набрал на телефоне номер.

– Это Фрэнк.

– Привет, – ответила Лоране Мило.

– Мне только что звонил Ванно.

– Ну и?..

– Нам поручают дело о причинении тяжких телесных повреждений в больнице Святой Анны.

– Причинение тяжких в богадельне? Ты уверен, что он не перепутал бригады?

– Уверен. Собери всех, встретимся на месте происшествия через полчаса.

– Ладно.

Бок о бок с Фрэнком Лоране работала уже десять лет. С тех самых пор, как он создал свое подразделение, она служила, как некоторые любили ее называть, его наседкой. Опираясь на профессиональный рост, помеченный громкими достижениями, он потребовал дать ему возможность создать команду, от «А» до «Я», развязав руки и дав право отбирать в нее тех, кого ему хотелось. Ему дали «добро», и кроме Лоране, ставшей его правой рукой, он брал к себе исключительно молодых полицейских – компетентных, проявляющих в работе новаторский подход и обладающих уживчивым характером.

Фрэнк толкнул дверь своей берлоги на углу улицы Рокетт и бульвара Менильмонтан. Внутри отзывалось зудом чутье. На горизонте маячило необычное дело, и ему обязательно нужно было потратить на себя еще несколько мгновений, пока его окончательно не затянул этот водоворот.

Он прошел через большую комнату, – под каблуками его туфель заскрипел прочный паркет, – открыл широкую, застекленную дверь, и стены книг в гостиной окунулись в яркий свет. Облокотившись на небольшой терраске на кованые железные перила, Фрэнк неторопливо прислушался к своему городу, к своему Парижу, как он его ласкательно называл. Городу, который он знал, как только можно знать нежно любимую женщину, в то же время хранящую в себе великое множество тайн. Через металл поручней он чувствовал его трепет. Ему нравилось думать, что каждое утро Париж шепчет ему несколько слов о том, куда ему надо посмотреть, о том, где в нем нуждаются.

Прямо перед ним простиралось кладбище Пер-Лашез, самое большое в Париже и одно из самых знаменитых в мире. Здесь, у него на глазах, расположилось семьдесят тысяч могил и упокоилось еще больше душ, напоминая, по какой причине он занимался своим делом, навевая мысли о матери.

Огромные главные врата, вделанные в каменную нишу, не позволяли безрассудным головам опрометчиво проникать в эту мистическую обитель. Чуть подавшись вперед, Фрэнк даже мог различить вдали могилу Элен и Пьера Депрожей^[3], а чуть правее воображение рисовало ему за вереницей деревьев надгробие Джима Моррисона^[4].

Он мысленно поклонился каждому из них и еще раз вздохнул. Все, ритуал окончен, загонщик может отправляться на охоту.

* * *

Я действительно подписала все страницы контракта? Что-то сомнительно, черт бы его побрал. Надо будет еще раз прочесть электронное письмо адвоката. Ой, я, наверное, забыла бумажку со списком первоочередных дел на день. Кстати, а сколько этому адвокату лет? Судя по формулировкам, он очень молод. Блин, формулировки! Я забыла попросить Кариму отправить Критео мейл с новой формулировкой касательно принадлежности данных и новый список первоочередных дел. Я вот сейчас думаю, но даже не знаю, что стало с Полем де Критео. Он проявил себя совсем неплохо, ему можно было бы даже предложить работу в отделе продаж телекоммуникационных продуктов, это влило бы новую кровь. Na na na, na na na, I’m lookin’ for new blood, na na na, na na na; yeah yeah yeah!^[5] Мажа права, Zayde Wolf действительно крут. Упс, о чем это я? Ах да, продажи телекоммуникационных продуктов. Если я не хочу в следующем квартале потерять должность, надо торопиться. А еще надо сходить на почту за новыми туфлями, иначе их отправят обратно в Германию. Неплохо было бы учредить службу курьеров, которые ходили бы забирать на почту посылки, я стала бы для них отличной клиенткой.

Раздался резкий, неприятный звук.

Эльга открыла глаза. То был сигнал к началу нового дня. «Да что же так рано-то, а!» – подумала она, на первой же ноте хватая смартфон. Затем выключила будильник и ткнула в кнопку приложения газеты «Монд». На экране тут же появилась новость номера.

Поскольку со сна у нее слиплись глаза, она моргнула, разгоняя перед зрачками туман, но заголовок никуда не исчез. Фото на черном фоне вполне могло служить обложкой для научно-фантастического романа-антиутопии. Моргнув во второй раз, а затем и в третий, она окончательно развеяла перед глазами утреннюю пелену, но информация от этого не претерпела никаких изменений.

Эльга решила сесть на кровать. Разум отказывался верить в произошедшее. Бессмыслица какая-то. В той утопии, в которую превратилась повседневная жизнь, этот размахивающий кулаком человек представлял собой всего лишь карикатуру, блистательную музу для юмористов.

Эльга поставила ноги на паркет, устилавший всю ее квартиру, за исключением кухни и ванной. Затем пару раз прилично глотнула кислорода. Датчик отпечатка пальца разблокировал экран, и на нем опять появилась тема номера.

На смену обычной вселенной пришла альтернативная.

Она встала, немного одуревшая, и преодолела несколько метров, отделявших ее от ванной, на ходу пережевывая каждое слово заголовка. Все ее знания о мире, который она считала своим, пошатнулись.

Эльга по-быстрому приняла душ. По мере того как у нее прояснялось в голове, реальность приобретала все новые черты, хотя это еще и не повод отменять тщательно выверенные утренние основы.

Она давно продумала, проверила и признала годным каждый этап, отделявший ее от офиса. Сначала душ, от пяти до шести минут, в зависимости от температуры на улице, определявшей длительность ожидания, когда до крана доберется горячая вода. Затем одеться, от двух до трех минут, в соответствии с количеством предметов и сложностью составления из них единого ансамбля. Все наряды она готовила заранее, накануне вечером. Добавить сюда минуту, чтобы высохнуть, три на капельку макияжа и минуту про запас на всякие непредвиденные обстоятельства. В итоге Эльге, чтобы подойти к стратегическому моменту завтрака, с момента пробуждения требовалось от тринадцати до пятнадцати минут.

Благодаря тактическому расположению ванной между спальней и гардеробной Эльга даже подумывала о том, чтобы сократить этот срок на минуту, а то и на две, по сравнению с предыдущей квартирой. Радостная победа, с лихвой оправдывавшая переезд.

Покончив с ритуалом, Эльга опять подумала о передовице в «Монде». Может, взломали их сервер?

Предположение вмиг показалось ей совершенно очевидным.

– Что ни говори, а Путин-то силен! – произнесла она вслух с самым легким сердцем и улыбкой в уголках губ.

Эльгу охватило чувство, что ее обвели вокруг пальца, но это принесло облегчение. В конечном счете даже она, проработав двенадцать лет в транснациональных корпорациях в сфере цифровых технологий, могла попасться на удочку банальной пропаганды. Быстрый обзор международных СМИ сейчас подтвердит этот очевидный факт. Для начала заглянем в «Журналь де Монреаль». Она до такой степени любила Канаду, что для поддержания духовной связи с этой страной время от времени перечитывала их ежедневные издания.

«О Боже!» – красовался на первой полосе газеты вопль. В своем отказе принимать реальность Эльга перешла к передовице третьей газеты.

Статья в «Курье энтернасьональ» называлась «Апокалипсис уже сегодня».

В то, что сайты всех газет планеты одновременно подверглись пиратской атаке невидимой руки Кремля, как-то не верилось. Эльга яростно бросилась просматривать заголовки всех газет, какие только пришли ей в голову.

«Дом ужасов» – «Дэйли ньюс»; «Да простит Бог Америку» – «Эль периодико»; «Америка в руках агрессивного популизма Трампа» – «Эль пайс»; «Трампо-шок» – «Бостон глоуб»; «Трампокалипсис» – «Либерасьон».

Айфон у нее в руках завибрировал. Оповещение Вотсап – Мажа прислала ей сообщение.

«Ты видела!!!?»

«Да, но не уверена, что до конца проснулась. Неужели такое действительно могло произойти?»

«Фантастика на грани галлюцинаций, я тоже ничего подобного даже представить не могу».

«Расскажешь мне потом, что по этому поводу будут говорить в министерстве?»

«Заметано, бегу, целую ☺».

Эльга закрыла Вотсап, опять переключилась на вечернюю газету и просмотрела отчет о событиях минувшей ночи. Проследила всю хронологию, о которой сообщалось в режиме реального времени, и обнаружила там вперемешку свидетельства корреспондентов на местах, фотографии толп народа, рыдающих или ликующих, реакцию известных личностей в изложении агентства «Франс пресс», анонимные «твиты», а также комментарии какого-то Поля из департамента Кот-д'Армор или Мартины из «Национального фронта».

Эльгу охватило головокружение, так свойственное историческим моментам. Она вспомнила Всемирный торговый центр в 2001 году, Ле Пена на президентских выборах 2002-го, инвестиционный банк «Леман Бразерс» во время кризиса 2008-го и «Шарли Эбдо» в 2016-ом. В конце концов, если ты живешь во Франции и тебе тридцать пять лет, подобных поворотных моментов оказывается не так уж много. «Ну? Тебе понятно, что все это значит?» – спросила она, приканчивая свой кофе с молоком.

Подобную ситуацию она себе представляла, но не столько как возможную реальность, сколько как идею из мира кошмаров. Давно продумала сценарии отхода и контрнаступления, так что ее планы были давно готовы. Чувствуя себя гражданкой мира, Эльга могла собрать вещи, сесть в самолет и улететь на другой конец планеты. Да при этом еще и без труда сохранить работу, потому как работодатель оставлял за ней свободу выбора, позволяя работать, где ей заблагорассудится. Профессиональный статус избавлял ее от всех уз, хотя она никогда не думала, что это выйдет за рамки редких вечеров рассуждений о судьбах будущего мира.

Для нее это была всего лишь игра, чтобы немного себя попугать. Если другие задавались вопросом о том, что им придется делать в случае нашествия зомби, нападения инопланетян или ядерной войны, Эльга прокручивала в голове все перемены, которые повлечет за собой избрание главой Соединенных Штатов диктатора.

Но когда занавес поднимается и реальность уступает под напором игры, в полный голос заявляет о себе вымысел, переворачивая вверх дном все, что до этого казалось очевидным. Во время такой революции наступает мучительное осознание, тут же инициируя процесс сопротивления. Как ни крути, но рефлекс в конечном итоге сводится к тому, чтобы понять, как вновь обрести потерянный рай.

На экране планшета все так же безостановочно шел видеоряд. Представитель отвратительного американца вскидывал над головой кулак. Эльга чувствовала себя так, будто ей лично бросили вызов. Впрочем, к ней это не имело никакого отношения. В конце концов, она была француженкой, а для каждого доброго галла, если он, конечно же, не чувствовал себя пупом Гексагона, всякая ерунда не имела значения.

Тридцатипятилетняя женщина, по праву считавшая себя счастливой, почувствовала, что пошатнулись ее самые глубинные ценности. Испытывая жгучую потребность в ободрении, она решила нынешним утром отступить от привычного ритуала и позавтракать в офисе.

Запирая дверь квартиры, Эльга знала – что-то изменилось. На свет появилось нечто новое, скрываемое не одно тысячелетие и запретное весь предыдущий век. Трамп опять распахнул ворота, к которым уже двигалась лавина.

* * *

Армия подразделений охраны порядка казалась непомерно большой.

Все свои силы уголовная полиция и эксперты-криминалисты сосредотачивали на преступлениях насильственного характера: убийствах, похищениях и пропажах людей. Причинение тяжких телесных повреждений относилось к ведению национальной полиции и трактовалось уголовно наказуемым проступком. Исторически общественный порядок во Франции поддерживали одни, а розыском уголовников и организованной преступностью занимались другие. За исключением сегодняшнего дня, Фрэнк не мог вспомнить, чтобы уголовной полиции когда-либо поручали вести дело о причинении тяжкого вреда здоровью.

Подъехав к фасаду главного здания психиатрической больницы Святой Анны, он отошел на шаг назад. Этот дополнительный метр понадобился ему, чтобы во всей совокупности охватить взглядом странное заведение.

Двумя столпами этой внушительной архитектурной структуры – самой известной психиатрической больницы Парижа, приютившейся на восточной окраине Четырнадцатого округа на юге города, напротив квартала Мезон-Бланш, и прославленного Бютт-о-Кай, деревушки минувшего века с почвой, изрытой известняковыми карьерами – были чистота и порядок.

С самого своего основания в 1651 году она стала символом лечения психических заболеваний на французский манер. Глобальная симметрия, от которой захватывало дух, разделяла весь комплекс осью, где нашли приют подразделения, обеспечивающие общее функционирование больницы. Палаты, процедурные кабинеты, внутренние перемещения и даже расположение зданий были задуманы так, чтобы сама больница Святой Анны представляла собой неотъемлемую часть лечения пациентов. Этот медицинский центр следовал теоретической концепции Жана-Этьена Эскироля, отводившей богадельне роль активного элемента и действующего фактора терапии.

Больница Святой Анны родилась в эпоху глубинных преобразований в обществе. В те времена в лечении психических патологий наметилась революция. Ее цель теперь сводилась не к изоляции душевнобольного, а в его лечении с тем, чтобы потом обратно интегрировать в общество. Каждое строение этого пышного архитектурного ансамбля возводилось в ранг голема, принимающего участие в лечении пациентов и защите тех, кто в здравом уме.

Войдя в широкие сводчатые ворота, ведущие к центральному корпусу, превращенному в приемный покой, Фрэнк обнаружил там Лоране, которая как раз занималась распределением задач членам команды: выяснить личность жертвы, разобраться в образе действий преступника, допросить персонал больницы и свидетелей, провести предварительные криминалистические исследования.

Лоране повела его через анфиладу коридоров, через лабиринт пристроек, внутренних двориков и садов. Этими минутами шествия через века человеческих бед Фрэнк воспользовался, чтобы понять суть проблемы, которая будет занимать его ум все последующие дни.

– Сколько времени понадобится для идентификации?

– До конца дня точно. Его нашли совершенно голым, никаких личных вещей поблизости не оказалось. К тому же ему изувечили руки, поэтому воспользоваться отпечатками пальцев тоже не получится. Ни протезов, ни вставных стержней, ни пластин… в общем, придется составлять зубную карту.

– И что с ним сделали?

– Полной информацией я не обладаю, но знаю, что его пытали, может, даже всю ночь. Следы этого, в первую очередь глубокие порезы в различных местах, были обнаружены по всему телу. Ему отрезали выше локтя правую руку, а также гениталии.

– Ни хрена себе леченьице, – бросил Фрэнк, не пытаясь выдать эти свои слова за ответ.

– Это еще не все. Под конец преступник подверг его процедуре, очень напоминающей лоботомию.

– Лоботомию?

– Как только у меня появятся более подробные сведения, я тебе сообщу. Но это еще не самое странное. Я хоть и сказала, что он был совсем голый, с технической точки зрения это не совсем так.

– Как это? – спросил Фрэнк, замедляя шаг, чтобы пойти бок о бок с Лоране.

– У него на лице была маска – каменная штуковина, напоминающая те, которые можно увидеть на каком-нибудь карнавале, только старая, если, конечно, не древняя.

– Маска… – повторил он.

– Ее прибили гвоздями прямо к лицу.

Фрэнк разложил по полочкам в голове все полученные от Лоране данные. Теперь понятно, почему Ванно поручил ему это расследование. Невероятная жестокость, продемонстрированная преступником, и особенно пытки сами по себе подразумевали возбуждение уголовного производства. Кроме того, место совершения злодеяния и маска предполагали, что эти сообщения были оставлены полиции специально и что расследование окажется гораздо дольше и сложнее по сравнению со случаями обычного причинения тяжких телесных повреждений. Именно поэтому дело поручили Фрэнку и его команде. Ванно хотел удостовериться, что дело, от которого исходил мерзкий запашок, действительно возьмут в свои руки специалисты.

– А где его пытали, известно?

– В том самом помещении, где он был найден. В большом здании, которое вот уже несколько лет пустует. На следующей неделе там должны начать ремонт. Жиль занимается фото- и видеосъемкой, Марион описывает место преступления.

– Кто его нашел?

– Некий доктор Гбетро, врач, дежуривший прошлой ночью. Сорок пять лет, из них десять в этой больнице, ранее ни в чем предосудительном замечен не был, признаки того, что он как-то связан с этим делом, отсутствуют. Танги сейчас пытается выжать из него все, что можно, но он, похоже, чист.

– Как он на него наткнулся?

– Без малого в семь утра он, возвращаясь домой после ночной смены, направился к западному служебному выезду из больницы. Его путь пролегал недалеко от заброшенного крыла больничного комплекса.

Чтобы указать точное место, Лоране ткнула пальцем в конец галереи, по которой они размашисто шагали.

– И там услышал сдавленные крики, доносившиеся с верхних этажей.

Сквозь каменную колоннаду постепенно проглядывала запущенная пристройка. Ее внешний облик тяготел к течению научной архитектуры, популярному в конце XIX века. Чувствовалось, что автор проекта стремился к симметрии и простоте всего комплекса.

– Дверь пришлось выломать, – объяснила Лоране, показывая на борозды в дереве вокруг металлического запора, – замок, как видишь, старый, и, чтобы вскрыть его, никакие особые навыки не нужны. К тому же мы находимся в отдаленном углу территории больницы, который не покрывают камеры видеонаблюдения.

– Пусть Жиль над этим поработает и просмотрит данные на всех, кто мог знать обо всех этих разрозненных элементах: о заброшенном здании, о двери, о системе видеонаблюдения.

– Да, он уже в курсе, но для этого понадобится время, ведь таких может оказаться не одна тысяча.

Поднимаясь по ступеням широкой каменной лестницы, Фрэнк внимательно вглядывался в облупившиеся стены. Краска, когда-то белая, теперь повсюду отваливалась. Окна по-прежнему пропускали яркий, слепящий свет, едва сдерживаемый слоем пыли и грязи, достойным шедевра Тоуба Хупера^[6].

Проводя рукой по массивным деревянным перилам, Фрэнк чувствовал бремя Истории, вокруг них чуть ли не вырастали тени прошлого. Он повернулся к Лоране, чьи белокурые волосы самым поразительным образом выделялись на фоне скорбного, обветшалого здания.

– Продолжай. Что же наш доктор сделал дальше?

– Увидев, что дверь вскрыта, он позвонил со своего телефона в службу безопасности и вошел – попытаться определить источник криков.

– Не дожидаясь охранников?

– По его словам, он понял, что кричит человек, оказавшийся в самом бедственном положении, и посчитал своим долгом как можно быстрее прийти к нему на помощь.

– Что было потом?

– Источник шума пришлось искать несколько минут. Помещение утопало во мраке, там никого не было, электричество не работало. Органы восприятия сбивало с толку акустическое эхо. Двигаясь на ощупь, он добрался до палаты триста четырнадцать на третьем этаже и там нашел нашу жертву. Попытался ей помощь, но когда попробовал снять маску, тут же понял, что случилось что-то страшное. Несколько мгновений спустя прибыла охрана. Выяснив, что раны жертвы серьезнее некуда, они вызвали полицию.