Buch lesen: «Приключения Каляевских Охламонов. Совершенно невероятная история, основанная на реальных фантазиях»

© Максим Грудин, 2024

ISBN 978-5-0064-4601-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Максим Грудин

Воображаемый художественный роман

ПРИКЛЮЧЕНИЯ КАЛЯЕВСКИХ ОХЛАМОНОВ

(совершенно невероятная история, основанная на реальных фантазиях)

Данный роман написан по некоторым материалам предполагаемого прошлого. Персонажи вымышленные, но обстоятельства, в которые попадают герои, имеют историческую основу. Это не научный труд, а художественное произведение про обычных людей в необычных обстоятельствах. Предлагаемый к визуализации контент носит развлекательный характер и основан на личных воспоминаниях с фантастическими элементами. Все возможные совпадения случайны. Целей, оскорбить или унизить кого-либо, нет и быть не может. Вся ответственность за возможные домыслы после прочитанного возлагается на умственное и морально-нравственное развитие каждого конкретного читателя (зрителя).

– Тогда, когда вокруг тишина, и стоит поздняя ночь, как сейчас, я говорю себе, что весь наш мир, все, о чем мы думаем, приятное, обыкновенное и разумное – все это похоже на большой кожаный мяч, наполненный воздухом. Только в некоторых местах кожа эта протерлась почти насквозь. В местах, где… где границы очень тонкие. Понимаешь меня?

– Да, – сказал Фарнем. Он совсем не понимал констебля Веттера.

– И тогда я думаю, что Крауч-Энд – одно из таких мест с тонкими границами.

Стивен Кинг

1

Хотя эта история произошла много лет назад, я до сих пор помню ее так, как будто бы это было вчера. Но на самом деле уже прошло более 30 лет. На дворе стоял май 1991 года, наш город назывался Ленинградом, улица носила имя революционера Ивана Каляева, а меня и моих друзей считали безнадежными охламонами.

Надо сказать, что мы не сильно и расстраивались. Один прохожий сказал нам, что охламоны – это люди романтические, веселые и бесшабашные, которые думают только о достижении своих сиюминутных целей, но не просчитывают возможные последствия. А потом добавил:

– У нас самый главный охламон Мишка Горбачев.

– Почему? – спросили мы.

– Потому что вначале хотел сделать что-то хорошее, но не знал, что именно. Это из-за него мы сейчас так весело живем. А через пару лет будет еще веселее. Запомните, ребята: эта страна дурачков. Когда вы вырастете, вы тоже будете дурачками. Вообще-то, вы и сейчас уже дурачки.

– Мы не дурачки, мы охламоны, – наш ответ был гордым и честным. После него прохожий пошел на Некрасовский рынок, где вещи перепродавали втридорога, так как была великая эпоха тотального дефицита, а мы вернулись в наш двор дома номер 14, где в очередной раз дали слово никогда не разговаривать с незнакомцами. Правда, дольше недели мы опять не продержались.

Теперь самое время объяснить, кто такие мы. Мы были компашкой веселых сорванцов из одного двора и учились в 7-А классе 185 школы Дзержинского района. Нас было пятеро: Стасик Тимин, Пашка Корольков, Димáс Бороздин, Таня Коковицына и я, ваш скромный рассказчик. Учителя не любили нас за легкую неуправляемость и тягу к приключениям вместо уроков. Собственно, именно они обозвали нас охламонами, но мы приняли этот титул с гордостью. Пашка провозгласил нас Братством Каляевских Охламонов. Это был наш большой секрет. Чтобы взрослые не догадались о внезапно тайном обществе, Стасик предложил использовать в повседневных разговорах слово «мотаться» для зашифровки наших уличных занятий. Через какое-то время вся школа начала говорить о каких-то неуловимых мотальщиках и их странных, но веселых играх. Например, в Вечного пионера. Это было очень просто. Мы подходили на улице к какому-нибудь школьнику младшего возраста и спрашивали его:

– Ты пионер?

– Пионер, – раздавался испуганный ответ.

– Ну, тогда оставайся им вечно! – говорил Пашка, доставал из своего кармана красный галстук и затягивал его на шее невезучего мальчугана, так несвоевременно оказавшегося у нас на дороге. Разумеется, все это было понарошку. Ни один из пацанов, попадавшихся в наши руки, не пострадал. Чувство юмора в те времена у всех было отменно-черное.

Иногда мы пытались делать познавательные викторины. Однажды Димас предложил спросить у пенсионерок, когда всех доставшего Ленина уберут с Красной площади. После уроков мы пошли на бульвар с кленами, которыми в те годы пытались разбавлять серый цвет казенных стен улицы Каляева. На скамейках чинным рядком расселись микрорайонские бабушки. Мы подходили к каждой из них и гвоздили между глаз острым вопросом. Старухи ругались и обещали надрать нам уши, а одна из них, самая вредная и с кривым носом, со всего размаха ударила меня своим костылем по спине. Я сказал, что народ, видимо, еще не готов к серьезным разговорам о прошлом. Стасик завелся – он был у нас самым вспыльчивым – и пообещал страшно отомстить за наше унижение. Пашка сказал, что воевать с ветхими женщинами – дело неблагородное. Димас с ним согласился, а Таня в очередной раз напомнила, что мы дурачки и она не понимает, зачем с нами связалась. Мы посмеялись и забыли об этом. Но вредные бабки пожаловались на нас в РОНО (Районный Отдел Народного Образования), и оттуда строго потребовали принять меры. Учителя и завучи каждый день после работы патрулировали улицы района, но поймать за руку никого не смогли. Мы втихомолку хихикали над своими педагогами, чем вызывали с их стороны усиливающееся раздражение.

Тем не менее, одна учительница относилась к нам хорошо. Ее звали Зябликова Алла Павловна, она была главной по воспитательной работе и однажды разглядела наши скрытые таланты. У меня была врожденная грамотность, поэтому я хорошо писал школьные сочинения. Стасик, когда хотел, здорово разбирался в математике, Пашка был отличным спортсменом-дзюдоистом, Димас мастерски рисовал комиксы, а Таня занималась в музыкальной школе хорового пения. Поэтому, несмотря на наши уличные проделки и порой недетские шалости, Алле Павловне всегда удавалось отстоять на педсоветах особенности нашего индивидуального развития.

Однако, несмотря на такую серьезную моральную поддержку, в школе прописались два педантичных и узко мыслящих персонажа, которые нас терпеть не могли. Самым большим нашим недругом была новая 35-тилетняя англичанка и одновременно классная руководительница Валерия Евгеньевна Чернова. С ней заодно была понемногу сходящая с исторической сцены пионервожатка Ксения Жеребцова по прозвищу «Ксюша Лошадь» в возрасте 33-х годиков. Именно две этих тетеньки, истомленные отсутствием мужей и собственных детей, с особенным рвением добровольно дружинили в проходных дворах и детских площадках, отлавливая свободно гуляющих детишек и сдавая их на учет в детскую комнату милиции. Их антипатия и постоянная готовность к административным козням в наш адрес вынуждали относиться к ним настороженно и усиливать дворовую конспирацию.

Итак, действующие фигуры были расставлены, декорации нарисованы. В воздухе явно пахло грозой. Она надвигалась, мы это чувствовали. Впечатлительному Димасу приснился кошмарный сон, по мотивам которого он нарисовал комикс с очень странным названием: «Ужас ленинградской подворотни». Таня сфальшивила на ответственной репетиции хора. Я попался на небольшой краже сборной модели самолета с кооперативного лотка у станции метро «Красногвардейская». Стасику и Пашке грозили «неуды» за поведение по итогам года. Вот такая была тревожная обстановка на улице Каляева, когда над ней нависла зловещая тень Сергея Аристарховича Трабера, широко известного в узких кругах по прозвищу Антиквар.

Но я все же постараюсь рассказывать обо всем по порядку.

2

1 мая на улице Каляева открылся первый кооперативный комиссионный магазин. Мы, ведомые любопытством и тягой ко всему новому, его тут же посетили, где увидели множество старинных вещей, картин и икон. Нам это было скучно, потому что для взрослых, поэтому мы собрались уйти в полном разочаровании. Мы, конечно, хотели увидеть магазин игрушек.

– Ндаааа, как-то тухло… – протянул Стасик, окидывая взглядом полки, заставленные религиозным маразмом.

Однако заведующего этой новой лавкой, улыбающегося и говорливого мужчину 40 лет от роду, не смутила негативная реакция. Он широко развел руки в стороны и пригласил нас заходить к нему чаще. Я не очень хорошо помню, что именно он сказал, но смысл его речей был следующий:

– Ребят, я хороший и совсем не тухлый, игрушки у меня тоже бывают. Просто я не знаю заранее, что и когда мне принесут на продажу. Поэтому вам самим надо стремиться к тому, чтобы вовремя успеть приобрести себе хорошую и полезную вещь. Иначе она уйдет другому, никто ее держать под прилавком не будет, у меня не социалистический магазин. А в жизни есть главное правило: чтобы добиться успеха, надо оказаться в нужное время в нужном месте.

После того, как он снабдил нас этой ценной мудростью – хотя, если честно, мы плохо поняли, что такое социалистический, но Пашка тут же шепотом объяснил, что это значит беспонтовый – хозяин расставил перед ними коробки жвачек «Турбо», «Лазер», «Финал 90» и «Дональд Дак». А потом сказал, что в честь открытия магазина каждому бесплатно по одной в подарок.

Сказать, что мы были потрясены – это значит не сказать ничего. Мы были настолько очарованы предложением, что набросились на баббл-гамы как папуасы на бусы. Чтобы вы понимали: это сейчас в магазинах можно купить все, что угодно, были бы деньги. А тогда за фирменные иностранные жовки можно было продать душу. Наверное, тогда мы это и сделали. Хотя нет, души мы продали еще в 3-ем классе. Тогда, осенью 1987 года в школу приехала американская делегация. Учителя говорили, что они приехали по обмену опытом. Поэтому вести себя с ними надо вежливо и предупредительно, как и подобает советским пионерам. Кроме этого, можно подарить им поделки из подручных материалов, например, гербарий Таврического сада. Также разрешалась какая-нибудь побочная продукция отечественного военного машиностроения: часы, карманные фонарики или заводные тепловозики. Брать же от иностранцев что-либо взамен категорически запрещалось, напротив, от любых подарков следовало немедленно отказываться с гордо поднятым носом. Однако ушлый Пашка во время нашего Совета Братства на Штабе – что это такое я расскажу чуть-чуть позже – объяснил, что нам нельзя упускать такой шанс. Если учителя сказали обмен, значит, мы тоже должны с этого что-то получить, а иначе это не обмен. А если бы это не было обменом, то учителя бы этого и не говорили, старших надо слушать и делать так, как они говорят. Здесь Пашка ехидничал, но нам это понравилось. Димас сказал, что Пашкины слова логичны и могут быть руководством к действию. Стасик оттопырил большой палец правого кулака, что означало:

– Я в деле!

Дело состоялось на следующий день. Мы подкараулили американцев на втором этаже у школьной столовки и впарили им старые перфокарты советских ЭВМ. Димас разрисовал их профилями Ленина, а я художественно добавил подписи «Peace», «Friendship» и «USA». Штатники обалдели от таких подарков, однако, к их чести, быстро сообразили, что к чему, голливудски рассмеялись и принялись одаривать нас ответными сувенирами. Мы собрали отменный урожай ластиков, баббл-гамов и карандашей. А мне досталась потрясающая ручка, белая с темно-зеленой надписью. Я не помню, что именно было написано, скорее всего, какая-то реклама, но дело было не в ней, а в прищепке-клипсе. Эта деталь ручки была совершенно фантастической. Она была сделана в форме рукава стильного пиджака, который оканчивался указующим перстом. Представить себе такое изделие легкой промышленности было невозможно даже в самых смелых фантазиях. Тем не менее, оно оказалось в моих руках и задержалось на несколько лет, пока я зачем-то не отломал клипсу. Но и после этого американский указательный палец оставался со мной до конца школы, видимо, ожидая того момента, когда я верну его на Родину для починки. Такая возможность скоро появилась, потому что с 1992 года начались поездки в Англию и США по школьному обмену. Правда, ни меня, ни других Охламонов в них не взяли. У нашей директрисы Эльвиры Модестовны Гнусь была долгая и нехорошая память. Она не забыла, как мы протягивали дрожащие от вожделения руки к щедрым заокеанским друзьям. Тогда нас это не расстраивало, по телевизору говорили, что вся страна стоит с протянутой рукой. Мы не видели причин выбиваться из общего строя.

В общем, 1 мая 1991 года мы увлеченно запустили пальцы в коробки, выставленные на витрину нового магазина. И в этот момент раздался рассудительный голос Коковихи:

– Мальчики, вы что, совсем с дуба рухнули? У чужих людей брать ничего нельзя, это железное правило на все времена. Неужели вы забыли цыганские страшилки о лезвиях и иголках в продуктах питания?

Услышав это, Король… ах да, я же не успел рассказать о наших прозвищах. Как и положено каждой уважающей себя уличной команде мы придумали себе оперативные псевдонимы. В основном они произошли от фамилий, поэтому нетрудно догадаться, кто стал Королем, а кто Коковихой. Причем последнюю зачастую именовали Свирепой, иронически намекая на ее тягу к острым словцам, которыми она то и дело награждала учителей и одноклассников. Я, понятное дело, стал Корешем, потому что в те годы носил фамилию Корешков. Меня это устраивало, хотя я немного завидовал Пашкиным выдающимся предкам, передавших ему столь почетное погоняло. Димасу повезло меньше, он стал сомнительной Бороздой. Мы как могли его успокаивали, говоря, что на фоне имевшихся в нашем классе Шири, Петуха, Шпрота, Сардельки и Оленеводы он смотрелся вполне выигрышно. Димас благодарно кивал, но потихоньку копил злобу, мы это чувствовали, поэтому старались называть его по кличке как можно реже. Все же он был один из нас. А что касается Стасика, то он вообще зашифровался в Тиму, чем страшно гордился. Он говорил, что теперь сможет смело отбирать деньги у младших классов, так как они не знают, как его зовут по-настоящему и жаловаться будут на Тиму, а у него совсем другое имя. Конечно же, умная Таня пресекла его горячечные фантазии, объяснив, что если он будет грабить малышей, то милиция вычислит его по фотороботу. Кроме этого, он тут же будет изгнан из Братства Охламонов, потому что мы не бандиты и ни к кому не лезем, а просто защищаем право жить так, как нам хочется. Таню поддержали все, и Стасик временно перестал думать о преступной карьере. Как мне сейчас думается, он просто испугался слова «фоторобот», вообразив себе, что в нашей милиции уже есть киборги вроде Робокопа. О наличии последнего мы уже знали, подсматривая в щелочки кооперативного видеосалона на Салтыкова-Щедрина.

Таким образом, Таня была умна и в очередной раз пыталась оградить нас от ненужных приключений. Но завмаг оказался проворнее и тут же предложил познакомиться. Он сказал:

– Меня зовут Сергей Аристархович Трабер. Я приехал из Мариуполя и хочу с вами дружить.

– А что такое Мариуполь? Где это вообще? – спросил Стасик.

– Это такой город на Азовском море. Два года назад назывался Жданов, может быть слышали?

– Неа, – Стасик явно бравировал своим географическим невежеством, чем заставил слегка покраснеть меня и Димаса.

– Ничего, у вас, если будете себя хорошо вести, целая жизнь впереди. Навсегда запомните, и первое имя, и второе, – сказал Трабер и заговорщицки подмигнул нам. Это получилось у него так неожиданно и по-киношному круто, что лед недоверия окончательно растаял. Мы наперебой назвали ему свои имена, причем как настоящие, так и Охламонские. Трабер одобрительно смеялся, называл нас правильными пацанами и обещал, что наворотит для нас много нового и интересного. Он, конечно, подкупил нас своим отношением, это верно. До Трабера мир взрослых одарял нас нудежом училок, мамкиными истериками, подзатыльниками и оплеухами. Сергей Аристархович же продемонстрировал, что мы вполне можем стать такими же уверенными в себе, как и он сам. Уловив эту моральную поддержку, Пашка заверил бдительную Таню, что ничего страшного не произойдет.

– Мы ведь давно знаем, что все купленные или найденные баббл-гамы надо сразу же разламывать и проверять, – говорил он, а Трабер тут же, на наших глазах, своими хваткими пальцами половинил свой драгоценные жовки, нисколько не сожалея о порче их товарного вида, за что другие кооператоры нас бы точно в порошок стерли.

– Вы как хотите, а я все равно ему не доверяю. Он мне не понравился. Зуб даю, что он вражеским шпионом окажется, не будь я Коковиха, – мысленно произнесла Таня, однако идти против нас она не захотела. Вот так мы и познакомились, с Трабером, что через пару недель привело к непредсказуемым и страшным последствиям. Но это было позже. А тогда мы были очень довольны таким полезным знакомством. Уже по дороге к дому Стасик вдруг остановился и сказал замогильным голосом, у него это хорошо получалось:

– А мне кажется, что он не тот, за кого себя выдает. Он не заведующий магазином.

– А кто же? – испуганно спросил Димас.

– Он его хозяин! – и Стасик, он же видный каляевский Охламон Тима, хохоча во все горло, побежал к своей парадной.

3

Итак, мы стали захаживать в магазин, то по одному, то по двое, а иногда и всей нашей компашкой. Ну, почти всей, Таня не ходила к Траберу, считая его коммерцию дурной затеей. Как показали дальнейшие мрачные события, она была потрясающе права, но переубедить такую мальчишескую ораву, как мы, ей оказалось не по силам. Магазин был нереально крутецкий. Там действительно время от времени попадались весьма завлекательные вещи: наборы оловянных солдатиков, иностранные инерционные машинки, а то и вообще чудеса современной техники – игровые компьютеры «Спектрум». Мы смотрели на все это великолепие с раскрытыми ртами и совершенно пустыми карманами. Нам иногда мечталось, чтобы Сергей Аристархович, также как и в первый день знакомства, сделал красивый жест и снова одарил нас своими волшебными игрушками. Но Трабер этого не делал, изящно объясняя свое кажущееся недружелюбное упрямство:

– Парни, я вас прекрасно понимаю, сам был мелким. Но и вы меня поймите. Там, где я родился, магазина игрушек вообще не было. Меня батя в райцентр возил по большим праздникам. Я от витрины тамошнего «Детского мира» оторваться не мог, также вот думал, что мне сейчас что-нибудь подарят. А потом понял, что не ждать милостей от природы. Нужно самому зарабатывать деньги, тогда сможешь купить все, что захочешь. В деньгах вся сила. А откуда она будет, если я вам полмагазина раздарю? Ну, в чем я не прав?

Мы угрюмо смотрели на Трабера, понимая, что он прав. А он, видимо, чувствуя наше состояние, продолжал охмурение:

– Итак, мои юные друзья, мне нужны клиенты, и чем больше, тем лучше. Поэтому вот какое у меня к вам предложение. Приводите сюда ваших родителей, родственников, соседей, вообще всех, кого встретите. А я вам за каждого покупателя буду рубль платить. Идет?

– Рубль на одного или рубль на всех? – деловито осведомился Пашка.

– А это как пойдет, – Трабер серьезно смотрел в наши глаза, хотя его губы по-прежнему складывались в беззаботную улыбку. – Покупатели разные бывает. Один придет с червонцем, а купит на копейку. Сам посуди, какой же тут может быть рубль на брата? Хорошо, если пятачок в карман положишь, и то ладно. А бывает и по-другому. Человек вроде как посмотреть зашел, и с деньгами у него не очень, а глядишь, заинтересуется какой-нибудь вещицей – и бежит домой или в сберкассу за сбережениями. А если еще ему сказать, что товар штучный и на него уже покупатель имеется, так, пожалуй, и двойную, а то и тройную цену снять можно. Вот тогда можно подумать и о более солидных комиссионных за посредничество.

Это звучало очень заманчиво. Но вместе с тем и не очень понятно. Что такое комиссионные? Надо будет делиться с какой-то комиссией или что? А зачем вообще нужна комиссия в таком деле?

Все эти умные вопросы Сергею Аристарховичу задал именно я, опередив Пашку и Димаса. А Стасик добавил:

– А меня однажды на комиссию по делам несовершеннолетних отправляли. Это вы про нее говорите? Если так, то на меня не рассчитывайте. Они уже меня собирались на учет в детскую комнату милиции поставить. А мне и без этого живется неплохо. Я никакой комиссии не хочу и не буду!

– Не хочешь – не надо, колхоз дело добровольное, – голос Трабера звенел металлическим сарказмом. – Только я сейчас вообще про другое. В честном бизнесе директор не просто тупо командует и орет, а в первую очередь платит вознаграждение тем, кто ему помогает. Это и называется комиссионными выплатами, поняли? Я не знаю, кто придумал такое название, и, скажу честно, знать не желаю. Мне нужно одно – чтобы у меня не было отбоя от покупателей. Поможете?

– А точно не за бесплатно? – спросил Стасик.

– Точнее некуда, слово Антиквара, – ответил Трабер.

– Кого? – снова не врубился Стасик.

– Антиквара. Это мое второе имя в узких кругах. У вас же тоже есть прозвища: Король, Кореш, ты вот Тима. Почему бы и мне не заиметь такое?

– А что оно значит? – уточнил я.

– Собиратель древностей. Вы, наверное, уже обратили внимание, что у меня в магазине куча всякой рухляди, которая ни копейки не стоит. Но это вам кажется. Если взять, к примеру, вот эти доски, – Трабер небрежно махнул рукой на полку с закоптелыми иконами. – А потом вывезти их в Финляндию, знаете, какой навар будет? Каждому по «Спектруму», это минимум. Да и на жвачки останется. Поэтому я здесь не только продаю, но и немножко покупаю. У вас дома ничего такого старого нет?

Мы покрутили головами, осмысливая услышанное. Оно совершенно не укладывалось в узкие рамки советской системы ценностей. Неужели это правда? За какую-то паршивую старческую мазню на деревяшках получить новейшую игровую супертехнику?! Нет, положительно Антиквар нам нравился все больше и больше. Нас так и распирало боевым духом от желания нагнать ему толпы клиентов. Однако крайне смущал вопрос оплаты. И серьезный Пашка не побоялся его озвучить.

– Понимаете, Сергей Аристархович, тут вот какое дело, – когда надо, Король умел в дипломатию. – Нам деньги очень нужны. Мы твердо хотим заработать на «Спектрум» каждому. Можно как-то договориться, чтобы каждый из нас гарантированно получил свой рубль за клиента? Если честно, ходить вокруг «Чернышевской» рекламным сэндвичем за пять копеек, желания нет.

Что такое сэндвич мы уже знали, все-таки учились в английской школе. А вот как он может быть рекламным, не поняли, равно как и Трабер. Он задумчиво нахмурился и спросил:

– А что такое рекламный сэндвич?

– А это вот – спереди плакат на картонке и сзади также, а посередине пацан, типа как котлета с начинкой, и все это ему на шею приделано, – с ходу объяснил Пашка, радуясь тому, что сумел озадачить такого умного дядьку.

Трабер минутно поразмыслил, видимо, представляя себе эту картину, а потом хлопнул Пашку по плечу и рассмеялся.

– Ну, ты гений! – глаза Антиквара денежно заблистали. – Погоди, придет время, я тебя с товарищем Ивановым познакомлю. Это мой деловой партнер, отличный мужик. Тут, недалеко, на Литейном, 4 работает. Ему нужны перспективная молодежь. А скажи-ка, почему не пойдете этим, как его… сэндвичем вокруг Чернухи?

– Так там же все учителя ходят! Увидят – сразу же Эльвире настучат, директрисе нашей. Особенно эти две, Валерия Евгеньевна и Ксюша. Они нас ужас как не любят! – чуть ли не хором ответили мы все, подпевая нашему неформальному лидеру.

– За пять копеек точно не пойдем. Прибавить бы надо, – Пашка подвел черту под нашей переговорной позицией.

– Понятно. Не хотите светиться и любите конспиративные задания, правильно понимаю? А если я вам как раз такое дело предложу, сделаете?

Разумеется, мы еще шире распахнули уши. Трабер попросил нас минуточку повременить и скрылся за занавеской подсобного помещения. Когда он вернулся, в его руках был десяток запечатанных конвертов. Он выложил их на прилавок и приступил к сути вопроса:

– Смотрите, что надо сделать. Здесь неподалеку живут интересные мне бабуси. Сами они до моего магазина ни за что не дойдут, ленивые потому что. Поэтому нужно вручить им повестки. Вот они здесь, в каждом конверте. Явка строго обязательна. Если будут спрашивать зачем, скажете: «Фонд Порфирия Иванова выдает прибавку к пенсии». Больше ничего лишнего: сказали – передали – ушли. Адреса старушек на конвертах. Вот за такую работу я заплачу рубль каждому. Согласны?

– А почему вы сами не хотите ее сделать? – спросил Димас.

– Потому что у меня много других забот. Я здесь и директор, и продавец, и кассир, и бухгалтер. Помощники нужны. Но если не хотите или боитесь, я найму кого-нибудь другого, – Трабер принялся собирать конверты во внутренний карман своего глубокого пиджака. Его лицо стало равнодушным и мутным как наглядная агитация в нашей пионерской комнате.

– Нет, нет, мы согласны, мы все сделаем! – эксцентричный Стасик принял заполошное решение. – Ребзя, это же нормальная тема! Ну что нам стоит десять писем разнести? А если кто докапываться будет, скажем, что ветеранов приглашаем на классный час. Никто и не допетрит. Так что…

– Хорошо, хорошо, все сделаем, – подтвердил Пашка, немного недовольный тем, что Тима вылез без команды. – А когда деньги будут, Сергей Аристархович?

– Как только вернетесь обратно. В принципе, эта небольшая территория, пару часов вам хватит. Только помните, мои юные друзья: я не даю денег за горячий воздух. То есть, просто так придти с пустыми руками и сказать «Дядя Сережа, мы все отнесли, давай деньги» не прокатит. Каждая бабушара должна будет расписаться в получении на том самом конверте, что вы ей вручите. Именно эти расписки я обменяю вам на деньги. Понятно?

– Да уж, яснее некуда, – пробурчал я, понимая, что Антиквар втягивает нас в историю.

– А вдруг эти старухи не захотят расписываться? – Димас, по всей видимости, пытался включить заднюю. – Как тогда быть?

– А ты постарайся, дружок, постарайся. Придумай что-нибудь, вы же очень сообразительные. Я в вас верю. Но сразу предупреждаю, что подделывать росписи на конвертах не надо. Я сразу пойму, что вы меня обманываете и накажу. Помните: маленькая ложь рождает большое недоверие. А теперь ступайте, и да пребудет с вами Великая Сила Председателя Земного Шара!

Мы вышли из магазина, с ворохом писем в руках, вспотевшие от предчувствия финансовой удачи. Правда, несколько настораживала итоговая фраза Антиквара, но мы решили, что это игра слов взрослого человека. Димас повторил свой вопрос насчет росписей. Пашка немного покумекал и сказал, что выполнять поручение Сергея Аристарховича мы будем так:

[В соответствии с законодательством РФ следующая часть текста не может быть опубликована в книге указанной возрастной категории!]

Наши рассказы потихоньку дошли до взрослых, и к Траберу стали заглядывать местные жители. Вскоре начались странные вещи. В течение двух недель скоропостижно умерли те самые десять бодрых старушек из окрестных коммуналок, куда мы относили повестки. Съехавшиеся на похороны родственники с удивлением обнаружили, что покойницы были нищими как церковные мыши, хотя кое-какие сбережения на книжках у них водились, а в занимаемых комнатах, пусть и не отдельных квартир, но все-таки в центре Ленинграда, было много предметов старинного быта. Все это куда-то пропало. Соседи новопреставленных чадушек Божиих нехотя рассказали, что каждая из них незадолго до смерти ударилась в какую-то религиозную муть. Они распевали загадочные гимны, визгливо и по ночам славили таинственного Порфирия Иванова, все как одна трещали о пользе обливаний ледяной водой и закаливания, а к окружающим, независимо от пола, возраста и общественного положения, обращались по имени «Детка».

Разумеется, слышать такое родственникам было более чем неприятно. Из данных фактов можно было сделать вывод о том, что они сами бросили своих бабушек на произвол одиночества, и они массово сошли с ума, насмотревшись к тому же по телевизору Чумака и Кашпировского. В советском обществе никогда не было принято выносить семейные проблемы на широкое обсуждение, а признаться в том, что кто-то близкий стал умалишенным, фактически означало совершить гражданское самоубийство. Поэтому родственники по-тихому похоронили своих бабушек и все про них забыли. Тем более, в городе бурлила политическая жизнь, а страну в целом ожидали большие перемены. Правда, несколько оголтелых борцов за справедливость, не сговариваясь друг с другом, пытались дойти до милиции, но в местном 78-ом отделении принимать заявления у них отказались. И огорошенные родственники ушли, пожиная свои собственные плоды.

Но мы об этом еще ничего не знали. Мы с головой ушли в школьную зубрежку, так как приближался конец четверти, полугодия и всего седьмого года нашей школьной повинности с его неизбежными итоговыми контрабашами по всем предметам. Да, мы были Охламонами, но далеко не идиотами, поэтому понимали, что школу все-таки желательно окончить с аттестатом, а не со справкой. Поэтому на какое-то время мы забили на Трабера и потихоньку радовались нашим первым самостоятельно заработанным материальным ресурсам.

Однако, как гласит дембельская мудрость, шила в мешке не утаишь. Оно начало всплывать наружу.