Buch lesen: «Призраки урочища страха»

Часть первая. Подарки детективам

Оно проснулось. После долгого и мутного сна, проникаясь холодом, тоской, угрюмым и нудным духом этого странного и пустынного места, оно впитывало в себя ошеломляющие запахи, звуки, странную ауру.

Существо хотело есть. Голод этот мучил до боли, рождал странные возбуждающие образы и желания. Напрягаясь всем телом, судорожно дергаясь, оно протянуло свои локаторы вдаль и стало быстро прощупывать пространство и время, уже ни на что, не надеясь, Холод, холод, холод. Зло, боль, смерть, и больше ничего. Темные образы, глухие звуки. Вдруг где-то в глубине темноты возник слабый луч света, он все больше ширился, становился насыщеннее, сильнее. Тепло и свет накрыли его, ошеломили, осветили. Оно снялось с места, и устремилось к свету, охваченное всепоглощающей страстью и желанием. Там была жизнь, и она была ему нужна.

1.1. Смерть черного колдуна

В глухой тувинской тайге, в избушке, отгороженной от людей стеной непроходимого леса, буреломами, непролазными дебрями, умирал черный колдун. Умирал тяжело и давно. Жизнь не хотела покидать древнее иссохшее тело, ее приходилось выдавливать каплями, а она упорно цеплялась за его черную душу, не выпуская ее на волю из изъеденной временем и страстями, изжившей себя оболочки. Он не мог убить себя, то странное темное холодное существо, что жило в нем, растворившись в его крови, глядя на мир его глазами, умирать не собиралось. Чтобы найти покой, он должен был или убить его или передать другому телу. Но вокруг не было ни души. Последняя жертва истекала кровью на алтаре, а убить хозяина он не мог: в нем не было света, и он был слаб духом. Вот уже много дней колдун ничего не ел, пил только крепкий травяной настой, поддерживающий в нем подобие жизненных сил. Он постоянно находился в полусне, полубреду, потому вначале решил, что молодое, заросшее кудрявой бородой лицо привиделось ему, как и тысячи других лиц, приходивших к нему в его кошмарных видениях.

– Дед, ты живой? – парень потряс его за высохшее плечо, – Да ты болен никак, горячий какой. Ответа он не получил. Колдун медленно возвращал себя к реальности.

– Как к реке выйти? Заблудился я. От своих отстал. Думаю, все, пропал. Не дождавшись ответа, парень радостно продолжал: «Сел под елкой, думаю тут и помирать буду. Вдруг меня как поманил кто-то, ну вроде позвал. Гляжу, а тут избушка. Дед, а что за камни вокруг домика твоего разбросаны? Черные какие-то. Базальт – не базальт.»

– Ты в камнях понимаешь? – От неожиданно густого гулкого голоса парень вздрогнул: «Так я вроде геолога. Мы золото здесь ищем.»

– Нашли?

– Нет тут ничего. И чего ты живешь здесь один? Не страшно? Место жутковатое. Прямо оторопь берет. Я пока к твоей избушке шел, веришь, нет, ноги идти отказывались. Со страху чуть не помер. Так что за камни-то? Метеорит что ли?

«Он и есть, – глухо буркнул старик, жестко обрывая разговор. Жизнь еле теплилась в нем, но и этой капли хватило, чтобы понять, что в этом парне, молодом и глупом, его последняя надежда на смерть и освобождение. В угасающих глазах полыхнула боль, грязные ногти с силой впились в землистые ладони, на покрытых сетью мелких морщин руках набухли синие жилы, из горла вырвался полный смертной тоски и угрозы утробный стон. – С неба камни упали».

Эй, дед, ты, что умираешь что ли? Ты лесник местный или охотник?

– Живу я здесь – нехотя уронил старик, нахмурясь и что-то напряженно обдумывая. – Путь я тебе укажу, выйдешь. Только и ты мне помоги.

А я-то чем тебе помогу? Хочешь печку затоплю, чай вскипятим, у меня и банка тушенки еще осталась. Тебя как зовут?

Дед молчал.

Парень медленно переводил глаза с одного предмета на другой. На улице сиял и переливался яркий летний день, искрила красками и била ключом жизнь. А здесь было тихо, сыро, темно и душно. Пахло гнилью, немытым и больным человеческим телом. Нет, на охотничью эта странная избушка похожа не была. На темных прокопченных стенах, увешанных полками из необструганных досок, он увидел какие-то деревянные, металлические, глиняные коробочки, кувшины, висели пучки травы, от которых шел запах застарелой пыли. В углу щурила мертвые глаза змея, подвешенная под потолком. Гадина давно уже умерла, но под дуновением сквозняков, продувавших избушку, шевелилась и шуршала. Свет не доходил через давно не мытое мутное стекло. Углы были затянуты густой паутиной. Страх внезапно нахлынул на него.

– Ты, дед, никак колдун? – догадался геолог, – То-то, я гляжу, избушка на болоте, следов к ней нет. А ты, значит, живешь тут и колдуешь потихоньку?

Дед молчал. Он сел и оказался неожиданно высоким. В далеком прошлом это был могучий человек, но от прошлого остался только высохший, обтянутый пергаментной кожей скелет. Верхняя половина туловища была длинной и тонкой, нижняя короткой, маленькие ножки, не касаясь пола, бессильно болтались в воздухе.

– Ты не обижайся – балагурил парень, вскрывая ножом банку с тушенкой. Неожиданное спасение обрадовало его, сделало болтливым. – Скажи, а дьявола ты видел, или черта на худой конец? Старик удивленно поднял брови. Глубокая продольная морщина прорезала лоб. Тот, черный, поднял голову и слабо зашевелился в его иссохшем теле. Знакомая темная волна поднималась из глубин его тела. Геолог с изумлением наблюдал, как оживал старик, как в потухших глазах засветился разум, как искры жизни затеплились в застывшем теле. Картина была страшноватая.

– Так видел дьявола-то? – понижая голос и неловко улыбаясь, настаивал парень.

– А тебе он зачем? – Казалось, что голос, зычный, густой, и гулкий, идущий из глубины ссохшегося тела, принадлежит кому-то другому. Впечатление было такое сильное, что гость обернулся и внимательно оглядел убогую избушку.

– Ясно для чего. Он мне деньги и удачу, а я ему душу.

– Денег-то много надо?

– Денег, батя, много не бывает, как и удачи.

– А душа значит, лишняя?

– А ты, дед, философ. Кому она сейчас нужна, душа эта? Все на бабках замешано, на деньгах, то есть. Есть деньги – ты человек, нет их – дерьмо собачье. Так что с души этой никакого навару.

Со стороны нар, где съежившись, сидел старик, раздался жуткий и глухой, как из могилы, хохот. Не верилось, что это умирающий и истощенный до крайности человек мог так грубо и зло смеяться. Парень окаменел, схватившись за края полинявшей куртки.

«Ну ты, дед, и страшной же! Сидишь тут, подыхаешь, как старый филин, а все людей пугаешь. Так и похоронить тебя некому будет». Болтая без устали, парень между делом принес сухого хвороста, зажег огонь в закопченной печурке, поставил котелок, плеснув в него воду из деревянного ведра, стоящего в углу. Скоро в котелке вскипела, забурлила вода. Недобрые слова повисли в воздухе. Дед слушал молча, только голова его склонилась еще ниже. Из-под кустистых бровей угрюмо блеснули глаза.

– Дай мне руку – вдруг резко сказал он. Парень поднял голову и остолбенел. В недавно тусклых и безжизненных глазах горел огонь, если можно было назвать огнем холодное мертвое мерцание, исходившее из старческих глаз.

Ты дед чего задумал? Не балуй! – попятился геолог. Но его как магнитом тянуло вперед. Из глаз старика глянула в лицо перепуганного парня темнота и жуть, стылый холод сковал ему сердце, он почувствовал, как ледяная игла пронзает его тело, как медленно вытекает из него тепло, как всасывается и растворяется в крови мрак. Ощущение было таким пронзительным и острым, что он вскрикнул от боли. Помимо его желания двинулось к старику его ставшее чужим и непослушным тело. Горячая, как огонь, рука коснулась его пальцев. Это было как удар током. Боль была такая, что тело задергалось в страшных судорогах, и он потерял сознание.

Очнулся он от холодного прикосновения мокрой тряпки. Старик стоял возле него, протирая лицо неожиданного гостя. Что-то неуловимо изменилось в нем. С облегчением и сочувствием смотрели на парня ставшие живыми и теплыми глаза. Отодвинув в сторону грязное и вонючее тряпье, он сел на старый грубо сколоченный стул.

– Старик, что это со мной было?

– Поживешь, узнаешь – пробормотал колдун.

– Зря тебя не сожгли. Я читал, что колдунов сжигали на кострах или топили. Я бы сам тебя в том болоте утопил. Закипела вода, старик налил в металлическую кружку крутой кипяток, бросил в нее щепотку травы. От густого аромата закружилась голова.

– Выпей, это даст тебе силы.

– Не отрава? – подозрительно покосился на кружку гость. Я думал, что ты помираешь, а ты вон какой еще шустрый.

– Скоро, – старик поставил кружку на край кровати и задумался.

– Что скоро?

– Скоро я уйду. Я теперь свободен. У нас мало времени. Помни, перед тобой я чист, ты сам выбрал свою судьбу.

– Это ты о чем? – простонал геолог, – Голова раскалывается.

– Все поймешь позже. То, что теперь в тебе, проявится через кровь и боль. Не убивай, не пролей чужую кровь – и ты никогда не узнаешь ада.

– Ты точно чокнутый. Какого еще ада?

– В нас живет добро и зло, свет и тьма. Отними жизнь, данную богом, и душа твоя низвергнется в пучину страданий, и свет померкнет в глазах твоих, и не будет тебе покоя, света и добра. Проклятый будешь один бродить среди людей, и не будет тебе прощения и успокоения ни на этом свете, ни на том.

С ужасом парень слушал слова, вылетающие из черного беззубого рта.

– Помни, тот, кто в тебе поглотит тебя, как только ты прольешь чужую кровь. И еще запомни: ты освободил меня, и я оставляю тебе надежду: Тьму можно победить светом, солнце разгоняет ночные страхи. Ищи свет! Если найдешь – спасешься!

И тихо стало в домике бывшего колдуна. Парень долго лежал, не решаясь встать, вслушиваясь в мерный гул тайги за стенами. Наконец, он встал, захватил мешок, спустился по скрипнувшим ступеням на покрытую рыжей хвоей землю и огляделся. Место было действительно мрачное. Лес, древний и страшный, плотной стеной подступал к избушке, недалеко за отлогой каменистой осыпью уходили вдаль серые обломки скал. Туда вела еле заметная в высокой, густо усыпанной цветами траве дорожка. Подумав немного, он с оглядкой двинулся в сторону валунов. Тропинка была хорошо утоптана, будто ходили по ней давно и постоянно. Она вывела его к черному провалу в скале. Тошнотворный сладковатый запах вызвал у него приступ тошноты. Подумав немного, он все-таки шагнул в темную пасть пещеры. Она была небольшая, стены покрыты зеленой плесенью. Посередине лежал гладкий, исполосованный канавками черный камень. На ощупь он был странно теплый, влажный и липкий. Тусклый свет падал откуда-то сверху. Густая капля упала ему на щеку, он поднял голову и остолбенел от ужаса. К потолку прямо над камнем было подвешено на крюк человеческое тело. Даже в полумраке пещеры было видно, что от человека мало что осталось, настолько изуродовано и измучено было оно. Кровь медленно капала в выщербленное в сердце камня небольшое треугольное отверстие. Оно было полно густой темной человеческой крови, которая струйкой стекала по узеньким желобкам на сырую землю. Из бокового хода донесся тяжелый прерывистый вздох. С трудом двигая онемевшими ногами, парень склонился над умирающим стариком.

– Мать твою! Это ты сделал? – свистящим шепотом спросил парень – Зачем? Может он живой еще?

– Нет, он мертв, мертв от рождения. И с рождения он посвящен тьме, – старик устало закрыл глаза.

Дед, это ты, значит, людей в жертву приносил!? Ну, ты и сволочь. Убить тебя мало. Парню казалось, что ужас этот не кончится никогда. Ему все хотелось больно ущипнуть себя, чтобы проснуться от этого кошмара, который никак не хотел кончаться. Нереальным было это место с черными клыками торчащих из рыжей развороченной земли камней, вонючая, пропахшая кровью, страданиями и болью пещера, парализующий ужас внушал ему старик, похожий на высохший живой труп. Все это похоже на плохо поставленный фильм ужасов, героем которого он стал без всякого на то желания. Не понимал он, что произошло с ним в маленьком уродливом домишке, заросшем мхом, похожем на берлогу лешего.

– Жаль, дед, что не удавил я тебя, как хотел.

В медленной усмешке раздвинулись безжизненные губы умирающего. «Не суди, и не судим будешь. Помни, что я сказал» – прошелестел он. Голова его судорожно дернулась, покой и умиротворение медленно проявились на лице. И с тихой улыбкой он умер.

Охваченный страхом, парень потряс старика за плечо, но голова его безжизненно упала набок. Что-то тускло блеснуло на груди мертвеца. В слабом свете солнца, с трудом пробивающего гнилую темноту пещеры, стал виден в груди старика длинный нож с блестящей рукоятью, которым в последнем ударе свел счеты с жизнью старый колдун. Сам не зная зачем, геолог потянул рукоять, неожиданно легко и свободно нож поддался, удобно и ладно легла в руку украшенная чудными знаками ручка. Длинное острое лезвие было чистым и холодным, без следа крови. Оно засияло, отражая солнечные лучи. Необыкновенно хорош был этот, несомненно, старинный и дорогой нож, на котором время оставило свой темный след.

Выбравшись на свет, вдохнув запах цветущей тайги, парень не придумал ничего лучшего, как уйти из этого проклятого места и никому не рассказывать об увиденном. Нож он забрал с собой. Не поднялась рука выбросить такую красоту, да и денег ножичек, вероятно, стоил немалых.

Он уходил, боясь оглянуться, и все ему мерещилось, что смотрит кто-то на него из глубины леса недобрыми глазами, и в мерном шуме тайги слышался ему тонкий, пронзительный то ли свист, то ли зов, то ли просто ветер шумел в камнях.

К реке он вышел быстро, глядя на ее плавную струящуюся гладь, долго думал, как сплавиться ему вниз. Топора у него не было, а никакие силы не заставили бы его вернуться в логово колдуна. Вдруг сквозь шум струящейся воды он ясно услышал звук приближающейся моторки. Он закричал, забегал по берегу, размахивая руками. В маленькой лодке были двое рыбаков, возвращающихся домой. Заглушив мотор на середине реки, они долго разглядывали его, тихо переговариваясь между собой, и, судя по оживленной жестикуляции, отчаянно споря. Напрасно он звал их, чуть не плача. Мотор взревел, лодка скрылась за поворотом. Без сил геолог сел на поваленное, покрытое шапкой желтых опят дерево, устало глядя на темную струящуюся между кустов воду. Но рокот удаляющейся моторки вдруг стал громче, и она вновь показалась из-за поворота. Рыбаки подплыли к берегу. Высокий, плечистый немолодой рыбак, дергая подбородком, указал ему на пустое сиденье. В углу, опасливо поглядывая на него, съежился совсем еще зеленый парнишка.

– Я уж думал, что вы бросите меня – радовался геолог – Ох, и места у вас тут, ужас, глушь!

– Ты здесь видел кого? – с трудом скрывая напряжение, спросил старший, угрюмо глядя в сторону убегающего берега. Сам не зная почему, геолог соврал:

– Да нет, я сразу к реке вышел, а что, потерялся кто?

– Нет, – напряжение не проходило. Рыбаки упорно не хотели встречаться с ним глазами. Когда на повороте лодку занесло, и, покачнувшись, он схватился за руку сидящего парнишки, тот шарахнулся от него так, что чуть не перевернул утлую лодчонку. Ужас и отвращение в его глазах хлестнули словно бич.

– Может мне кто объяснит, что происходит? – нервно спросил он, пытаясь закурить. Дрожащие пальцы с трудом держали сигарету.

– Места здесь, сам говоришь, нехорошие, глухие. Мы к берегу не подходим.

Очень хотелось спросить про старика, но какой-то внутренний голос говорил ему, что делать этого не следует. Отчуждение на лицах старого и молодого рыбаков граничило с враждебностью, а ему еще надо было, чтобы они довезли его до жилья и помогли добраться до экспедиции. Кроме того, он чувствовал, что они оба по непонятным причинам боятся его до смерти, но страх этот не помешал им вернуться и забрать его. Все это было таинственно, и порядком надоело. Наелся он этой таежной романтики досыта. Хотелось домой, в экспедицию, продымленные и прокопченные геологи казались родными и близкими. Они принадлежали к реальному, понятному и ясному, а потому такому удобному и уютному миру, который из этих мест казался добрым и спокойным. Добраться бы только к ним, и забыть, как дурной сон, все, что с ним произошло.

В деревне к нему отнеслись. словно к больному чумой или СПИДом. С ним не хотели разговаривать, смотрели с ужасом, шарахались. Все его жалкие попытки разбить стену страха и отчуждения, отгородившую его от людей, были напрасны. Но он все равно узнал, что из поселка часто пропали люди, что место, где его нашли, считалось проклятым, и туда никто не ходил. А кто по глупости или неведению все-таки решался наведаться в тот уголок тайги, больше не возвращался. Слушая все это, он вспоминал изувеченное тело под потолком вонючей пещеры и думал, что больше других знает, куда и почему пропадали люди. С радостью он покинул эти оставленные богом места с уверенностью, что кошмар из его жизни ушел навсегда вместе со смертью старого колдуна.

1.2. Ночь волка

На опушку леса, бесшумной тенью скользя между кустов и обходя редкие островки потемневшего, напоенного водой прошлогоднего снега, вышел одинокий волк.

Он был слаб и стар, зубы его истончились, живот подвело от голода, бурая тусклая шерсть висела клочьями. Вот уже много километров пробежал он по холодному лесу, а еды все не было. Он жадно обнюхал вкусно пахнущие следы лося, судорожно сглотнул тягучую голодную слюну и щелкнул клыками. Но этот могучий зверь давно был ему не по силам. Голод мучил все сильнее. Вдруг промозглый ветер донес до него будоражащий запах человека. От острого чувства опасности, близкой и реальной, шерсть на загривке встала дыбом, хриплое рычание вырвалось из облезлой пасти. Серый повел носом и встал на след. Рядом с человеком его чуткий нос не чуял опасного запаха пороха и металла, наоборот, к нему примешивался слабый, но ощутимый запах теплой крови. Волк был опытным зверем. Весь опыт его звериной жизни подсказывал ему, что человек был один, и при нем не было оружия. Значит, это была легкая добыча для старого, больного и больше не нужного стае волка, который хотел только одного: есть. Но чем ближе он подходил к добыче, тем медленнее становился его бег, тем неувереннее движения. Через запах живой человеческой плоти, беззащитной, теплой и мягкой, пробивался запах, от которого у него на загривке шерсть встала дыбом. Вся его звериная натура восставала против этого запаха, в нем была смерть и еще что-то, несущее боль, страдание, хуже голода и смерти. Сквозь редкие кусты волк увидел темную фигуру затаившегося возле кучи валежника человека. Осторожно и напряженно хищник двинулся вперед, но тот же острый и страшный запах его остановил. Человек неторопливо повернул голову и посмотрел ему прямо в мерцающие зеленым светом глаза. Волку было невдомек, что ничего человеческого давно не было в этом двуногом существе, но и звериного в нем не было тоже, ибо то, что было его сутью, составляло смысл и цель его жизни, было противно всему живому. Он был сама смерть. И пахло от него смертью. Волк попятился, глухое рычание вырвалось из его оскаленной пасти. Он бесшумно повернулся и скрылся за темными силуэтами деревьев.

Человек слабо усмехнулся ему вслед тонкими белыми губами и продолжал вслушиваться в гулкую таежную тишину, принюхиваясь к напоенному ароматами весенней земли густому прохладному воздуху. Слабый запах бензина он почуял раньше, чем до его обострившегося, как у зверя, слуха донесся еле уловимый рокот моторов. По лесной дороге двигалась колонна машин. Он чутко, как животное, повел носом, напряженно вслушался в равнодушную тишину засыпавшей тайги и, осторожно раздвинув голые ветки кустов, шагнул на дорогу, раздавленную тяжелым снегом. Шум моторов усиливался. Колонна приближалась. Человек быстро и ловко соорудил несколько кучек из подсохшего валежника, поджег их, сунув под каждую припасенный заранее кусок бересты, и прямо между неохотно задымившим валежником положил небольшой синий сверток. Затем он также ловко и бесшумно, как только что ушедший зверь, темной тенью скользнул в чащу леса и растворился в длинной синей глубине наступающей ночи.

Он не видел, как остановились машины, но по звуку моторов это понял, слегка замедлил шаги, вслушался, слабо усмехнулся, когда спокойную и гордую тишину взорвал грубый мат, крики, беспорядочная стрельба. Сквозь эти чуждые лесному покою звуки он уловил запах возбуждающего его человеческого страха. Походкой бывалого таежника, не потревожив ни одного сучка, ни одной ветки, он устремился в нужном ему направлении. Не душе было спокойно, он расслабился, черная муть, душившая его, ослабла, отступила.

Белесый дым лениво тлевшего валежника шофер головной машины увидел сразу, как и синий целлофановый сверток посредине. Он резко затормозил и напряженно стал всматриваться. Кругом было тихо. Шумел ветер в вершинах сосен, угрюмо покачивали островерхими головами пихты. Их темные силуэты четко вырисовывались на светлом весеннем небе. Охранник, сидевший рядом с шофером, угрюмо ругнувшись, вылез из машины, и, не торопясь, двинулся туда, где дымился сизым дымом набросанный чьей-то недоброй рукой хворост. Второй повернулся к тайге и вынув пистолет, хищно всматривался в холодно молчащую тайгу.

– Петр, что там? – Хозяин вылез из подошедшей машины и стал тоже всматриваться вперед.

– Черт его знает, вроде мешок какой-то.

– Может взрывчатка? – предположил шофер, высунув голову и боязливо озираясь.

– Ага! Именно потому тебя и предупредили, вишь, костры развели. Нет, это кто-то хочет, чтобы мы подошли, вроде бы приглашает.

– Подарок, однако, приготовили. И ждали нас, значит, знали точно, что едем.

Подошла еще одна машина. Люди вышли, негромко переговаривались, ежились от пронизывающего сырого ветра. Охранник подошел, наклонился и осторожно развернул пакет. Несколько мгновений, показавшихся долгими, он всматривался в то, что бесформенной массой лежало перед ним, и вдруг взорвался площадным матом.

Люди бросились к нему, угрюмо смотрели на развернутый синий сверток.

– Николай Иванович! Вам на это надо взглянуть – крикнул охранник хозяину. Тот не торопясь, подошел, достал из кармана куртки круглый крошечный фонарик и долго тяжело глядел.

– Заберите-ка это с собой, – коротко сказал Николай Иванович и двинулся к машине. Затем вдруг он резко остановился, выхватил из кармана пистолет и стал беспорядочно палить в придорожные кусты. Вся команда, разом схватившись за оружие начала нелепую паническую стрельбу в вечерний полумрак. Тайга глотала пули, отзывалась болезненными стонами гулкого эха. Хозяин сел в машину, махнул рукой, и кортеж двинулся. Скоро на развороченной после снежной зимы лесной дороге никого не осталось. Тогда из глубины леса вышел на дорогу волк. Жадно понюхав место, где лежал сверток, он сел тощим облезлым задом на холодную равнодушную землю, поднял ободранную морду к выглянувшей из-за рваных синих туч луне и завыл. Неизбывная старая злоба, тоска и голод звучали в этом вое.

* * *

Заутреню уже отслужили. В храме было тихо, прохладно. Не верилось, что на улице плыла майская жара. Пахло ладаном, тускло сияли темные лампады. Сквозь таинственный полумрак проступали суровые лики святых. Священник уже собрался уходить. Как вдруг у иконы божьей матери в дальнем углу он увидел лежащего ниц перед иконой человека.

– Что с вами, сын мой? – участливо склонился он над ним. Священник был немолодой, уставший от жизни и от веры человек, но было что-то в теле, распростертом на затертом многочисленными ногами и временем полу, что заставило его остановиться.

– Вы не хотите исповедоваться?

– Нет. – Глухой, низкий и густой голос странным эхом отозвался в стенах храма. Мигнули и затрепетали от дуновения неслышного ветерка слабые огоньки зажженных свечей, одна за другой они вдруг начали гаснуть.

Человек встал, и страшный, пустой взгляд ударил священника. Он отшатнулся.

– Простите ли мне грехи мои, отец мой? – снова глухо и гулко, как из подземелья, донесся голос.

– Отец наш прощает детям своим грехи и прегрешения вольные и невольные, – слабеющим голосом проговорил священник, – Просите и обрящете. Стучите, и вам откроется.

Он боялся еще раз увидеть бездонные и пустые глаза человека без души и говорил эти слова машинально. Он хотел одного, чтобы этот человек ушел.

– Моим грехам нет прощения. Значит, нет мне покаяния. – И отряхнув новый дорогой костюм, протянул толстую пачку долларов – Это на храм, на бедных, куда хотите»

– Свечку поставьте, – тихо сказал священник.

– Гаснут свечи, – устало молвил незнакомец и тяжелой натруженной походкой, слегка прихрамывая, двинулся к выходу. Священник долго смотрел ему вслед. Никто и никогда не внушал ему такого ужаса, как этот человек. Словно посреди сияющего яркого дня вдруг разверзлась мрачная бездна, и дохнуло из нее что-то черное, страшное, непостижимое, враждебное самому роду человеческому.