Buch lesen: «Последний поцелуй жнеца»

Schriftart:

Пролог

В глубине забытого леса, скрытый под пеленой тумана и теней, стоял разрушающийся храм. Когда-то он был местом поклонения древним богам, но теперь лежал в руинах, а его разрушенный алтарь мрачно напоминал о былой славе. Именно здесь женщина, одетая в рваный плащ, опустилась на колени, и сердце ее заколотилось в груди.

Она опустила голову, сложив дрожащие руки в молитве, и произнесла голосом, полным надежды и отчаяния:

– О могущественные богини – Морана, Верна, Жель, Карна и Ладис, я молю вас! Нет любви сильнее, чем жгучее желание моего сердца, ибо оно жаждет воссоединиться с тем, кто был мне дорог.

В ее голосе звучала призрачная мелодия, словно сами слова были наделены непреходящей силой. Она взяла в руки букет засушенных белых лилий, символ чистоты и невинности, и бережно положила их на разрушенный алтарь.

– Мое близнецовое пламя, известное только мне, было отнято у меня, и я умоляю вас, всемогущие богини, использовать вашу божественную мудрость и силу, чтобы вернуть мне его. В смерти я верю, что наша связь останется нерушимой, что она переживет вечную зиму и станет свидетелем первого рассвета весны.

Девушка решительно прижала к ладони небольшой острый кинжал. Медленно провела лезвием, и на девственные лепестки лилий упали пунцовые капли.

– Этим подношением жизни я умоляю вас проявить свою высшую волю и вернуть мне моего суженого. Через истинную любовь, печаль и плач – превратятся в радость. Благословите нас воссоединением и даруйте нам дар нерушимой любви. Ни одно путешествие не будет слишком долгим, ни одна засуха не станет слишком обширной, ни одна гора не будет слишком высокой, если я буду иметь ваше божественное наставление и благословение.

Как ни звучала ее мольба в пустом храме, женщина стояла с непоколебимой решимостью. Ее заплаканные неделями глаза осматривали сумрачное помещение, освещенное бледным лучом света луны, пробивавшимся сквозь полуразрушенный купол.

– Это мое последнее желание, обращенное к вам! Объедините нас еще раз узами, скрепленными Небесами. Верните мне моего дорогого неживого… жениха… Я прошу простить меня за мою дерзость, ибо я хочу, чтобы наша связь преодолела горе и печаль, и даже саму смерть!

Тишина опустилась, как саван, и в воздухе повисла клятва, произнесенная шепотом.

– …Если мое последнее желание останется неисполненным, если вы не сможете подарить мне это воссоединение, я возьму дело в свои руки. Я выслежу тех, кто посмел вмешаться в нашу судьбу, кто оторвал его от меня. Я превращу для них дневной свет в кошмар. И если понадобится, я сама вознесусь к богам.

Словно в ответ на ее заявление, небеса разверзлись, и дождь хлынул с неумолимой яростью. Слова женщины были унесены бурей, но ее решимость осталась непоколебимой.

Она поднялась с места и бросила последний взгляд на алтарь, испачканный ее слезами и кровью.

Ливень продолжался всю ночь, и белые лилии, к которым прикоснулась ее треба, начали чудесным образом преображаться. Лепесток за лепестком они приобретали глубокий багровый оттенок, яркий и завораживающий. А когда утреннее солнце окрасило горизонт своим золотым блеском, лилии расцвели заново, свидетельствуя о том, что в них была заложена незримая некая сила.

Через туманный лес, в одинокий особняк, окутанный серой пеленой, вернулась та отчаявшаяся женщина, не подозревая, какое чудо произошло после ее сокровенной мольбы. Она не знала, что на оставленном ею алтаре теперь красуется красный символ надежды – знак того, что ее просьба была услышана.

…

Ледяной, зловещий ветер проносился по узким улочкам Дэсмура, луна скрылась за густыми облаками, набросив жуткую тень на древний сумрачный город. В воздухе витало ощущение надвигающейся гибели, словно сам дух смерти пронизывал каждый уголок.

В самом центре города стоял старый трактир, чёрные кирпичные стены которого были покрыты густым слоем плюща. Вывеска над входом скрипела, ее ржавая цепь звенела о деревянную балку. Это было пристанище, где многие жнецы искали утешения после долгой ночи, проведённой за заключением контрактов по доставке душ в загробный мир.

Внутри тускло освещенного заведения молча сидели завсегдатаи, на их изможденных лицах отражалась усталость. Звук капающей воды за окном эхом разносился по залу, нагнетая атмосферу запустения.

В двухстворчатую дверь, петли которой протестующе застонали, шагнула высокая фигура.

Это был Эскар Тамасви, молодой жнец, широко известный в заинтересованных кругах своим умением провожать страждущие души к месту их упокоения, безболезненно и быстро. Его иссиня-черные волосы в беспорядке спадали до плеч, подчёркивая бледный цвет лица и напряженность обсидиановых глаз. Присутствие этого жнеца в трактире требовало внимания и уважения, ведь он нес в себе многовековую престижную родословную ремёсла жатвы.

– Господин Тамасви? Я вас везде ищу! – раздался грузный голос сзади.

Обернувшись, Эскар увидел спешащего к нему мужчину с расширенными от волнения глазами.

– …Причина? – спросил жнец, пренебрежительно махнув рукой запоздалому трактирному половому, отказываясь от его помощи раздеться.

Бесцеремонно скинув свой черный кожаный плащ на табурет, мужчина наконец удостоил взглядом толстенького мужичка, который все это время поспешал за ним.

Эскар Тамасви

Мой взгляд остановился на скорописи на каменной стене таверны над широким камином. Она была здесь столько, сколько я помню корни моей чистокровной семьи – очень долго.
«Vivamus, moriendum est», – Давайте жить, раз уж нам суждено умереть, – гласила надпись.
Я мрачно ухмыльнулся, проводя рукой по намокшим от дождя волосам.
– Знаете, господин Тамасви… К вам заходят люди, запрашивают об ваших услугах. – неизвестный мне мужчина, вероятно, новый писарь, заикался на заднем плане. – Но вас никогда нет у себя наверху! Что же я должен им говорить?!
Я останавливаюсь, и мой взгляд падает на ладони – абсолютно гладкие, без каких-либо жизненных линий, которые могли бы быть у простых смертных. У меня этого нет. Как и у других, кто собирает душы – слуг извечного тёмного круговорота, лишенных роскоши иметь свои собственные линии судьбы. С губ сползает легкая усмешка.
– Передай этим людям – я пожну их души, когда буду располагать большим временем.
– Но… Но когда же это будет, господин, могу ли я спросить? Ведь это ваша прямая обязанность – помогать отчаявшимся покинуть эту мерность! Но вы, хороший господин, игнорируете их письма с запросами и не появляетесь в своем кабинете уже целую неделю! – возмущенно восклицает мужчина, его пышные усы подрагивают в свете масляных ламп.
Я стиснул зубы и медленно повернулся к упёртой пиявке.
Лысый, непривлекательно полноватый, лет сорока: мгновенно заглядывает мне в глаза. В его взгляде плещется множество эмоций, и главная из них – лесть и корысть.
– …Ты, очевидно, здесь совсем недавно. – я делаю медленный шаг к раскрасневшейся потной пиявке. – Так и быть, я дам тебе одну большую подсказку, как правильно обращаться и разговаривать со мной в следующий раз. Если такой вообще будет. – делаю еще один шаг с неизменным выражением лица. Я буквально чувствую, как его жилетка все больше намокает от испарины, а маленькие поросячьи глазки бегают из стороны в сторону в поисках запасного пути.
– …Простите, ггг-осподин Тамасви! Я не знал!… Не знал!… – он начинает заикаться, и я поднимаю бровь. – Н-не знал, как правильно с Вами разговаривать, мой господин!… Как должен был! Я искренне прошу прощения за это невежество!
Намеренно медля, я наконец позволяю когтям своей темной ауры отступить, отпуская его. Неохотно киваю своей несостоявшейся жертве.
– Молодец. Ответ, который я ожидал услышать.
Сегодня полный зал. Трактир «Чёрная Лилия» переполнен, и мне едва удается сохранять глаза открытыми сквозь табачный дым, а уши – вменяемыми от всей этой тарабарщины на разных диалектах туманных графств, громко звучащих повсюду.
– Боже мой… Я так скучала, – сладко шепчет мне на ухо брюнетка-халдейка.
Положив одну руку на ее поясницу, смотрю в ее карие глаза, словно ища там чего-то стоящего… И ничего не нахожу. А что я вообще ожидал там увидеть?…
Вскоре другая халдейка-официантка незаметно появляется у меня под боком, скользя по мне ощутимо вызывающим взглядом.
– Ну привет… – блондинка улыбается, наклоняясь ко мне. Она красивее первой, но разве это имеет значение?… Когда все, что они могут сказать мне, это сладкие, пропитанные похотью три слова.
Эти яркие фантики, конечно, приятно иметь в кармане… Но пустота, скрывающаяся за их привлекательной внешностью, в последнее время начинает сильно раздражать. Особенно сейчас, когда я должен был вернуться к своим обязанностям жнеца после… После кончины отца.
Я поворачиваюсь, чтобы шепнуть что-то на ухо брюнетке и отправить ее к чужому кошельку, но внезапное многочисленное аханье толпы останавливает меня.
Пытаясь различить источник их массового удивления, я переключаю свое внимание туда.
Проходит немного времени, и я еле распознаю женщину, лежащую без сознания на полу посреди собравшейся вокруг нее толпы.
На первый взгляд она кажется мне молодой: длинные темные волосы, закрывающие лицо, и кажется, что она просто уснула посреди этого хаоса.
Время останавливается, когда я думаю о такой нелепой возможности – только я и эта странная девушка, мирно спящая в этом безумии. Ее бледная кожа и миниатюрные запястья с тонкими изящными пальцами усыпаны драгоценными украшениями: кольцами, браслетами…
– Одна из твоих девочек, Эс? – кто-то небрежно трогает меня за плечо.
Эльвира… Одна из тех, кто работает в этом трактире столько, сколько я себя помню. И столько же, сколько я себя помню, мы были друзьями… Иногда с привилегиями.
– Мои в обморок не падают.
– Как это? – ее темные глаза игриво блестят.
Выдыхаю, поворачиваюсь к ней.
– Я не даю им впасть в бессознательное состояние, когда они со мной. Даже если прелестные на грани потери рассудка от блаженства.
– Темный лорд, Тамасви! Никто не просил таких вульгарных описаний! – восклицает Эльвира, целясь в меня тряпкой с барного стола.
– Будь достаточно смела, чтобы признать, что ты ждала именно этого описания.
– Никогда.
– Ну и отлично.
Эльвира изображает безразличие, но в конце концов начинает хихикать, когда уходит, чтобы помочь той бессознательной бедолаге, которую вот-вот поглотит толпа.
– А эта дамочка точно не одна из твоих поклонниц? – спрашивает Хью – пожилой мужчина, работающий здесь поваром. Старый знакомый моего отца.
– …Ты считаешь, я не способен различать между ними, Хью?
– Я просто подумал, что эта особенно красива на личико, чтобы привлечь твое внимание! И все. – он бросается объяснять, собирая со столов грязную посуду.
– Нет. Таких… У меня и так полно.
– Бедная, хорошенькая барышня… Наверное, собиралась подать заявку на контракт. Как думаешь?
Я мысленно вспоминаю внешность несчастной, так как сейчас уже ничего не видно в толпе. Она определенно не принадлежит к местному контингенту нашего заведения…
– Хорошенькие – самые несчастные, Хью. – опустошив свой стакан Сикеры, я поворачиваюсь, чтобы понаблюдать за сборищем. Но понимаю, что все ищу хотя бы ещё один намёк на эту бледную, необычную женщину.
– Да… И, думаю, у нее немало денег! Только посмотри на ее шелковую одежду и эти изящные цацки… Туманное Око, да одно ее кольцо стоит, небось, мешок пентаклей! Она вполне может оказаться одной из тех утонченных огнепоклонниц, которые прислуживают оракулам из храма Мандир на гала-концертах и торжествах!… – Хью покраснел от всех мыслей, пронесшихся в его повидавшей голове.
– Похоже, девица тебя успела околдовать, старик. Признай это.
– Хватит болтать чепуху, мальчик мой! У меня есть жена и здоровяки сыновья. Они – моя жизнь и бремя!
– О, старик Хью… Сколько тебе – двадцать? Пора бы уже научиться различать сарказм в диалоге! – смеюсь, передразнивая его старомодный Дэсмурский акцент.
– Это не сарказм, сынок! Это… хрень полная, я так тебе скажу! – Хью хмурится и удаляется в свою кухонную каморку.
Продолжаю бездумно рассматривать толпу, пытаясь уловить хотя бы ещё один взгляд на ту загадочную женщину.

…

Сегодня вечером я комфортно устроился в баре, чтобы выпить столь необходимую порцию финикового пива. Тускло освещенное заведение было идеальным местом для моих блуждающих дум. Я еще не знал, что вечер примет новый оборот, когда ко мне подсядет моя давняя знакомая.

Эльвира Птаха́, хитрая, как лисица, и грациозная, как кошка, – женщина, не теряя времени, бросила вызов моим взглядам на спокойное окончание дня.

Взмахнув рукой, она разложила по барному столу колоду Таро «Висконти-Сфорца» в виде веера.

– Может, хватит зацикливаться на бессмысленном отрицании своей сущности и работы, Эскар? Карты говорят, что ничем хорошим твоё сопротивление Порядку не закончится, – защебетала подруга.

– Ах, ну, раз твои карты так болтают, то, наверное, я всё-таки одумаюсь где-то на днях. – закатив глаза, я осушил свой бокал. – …Долго думала над планом запугать меня своей картонной колодой, пташка? – ухмыльнувшись, я откинулся назад, устремив взгляд на дождливую унылую улицу за окном.

– И что же мне тогда с тобой ещё делать, скажи на милость? – Эльвира наклонилась вперед, ее глаза сверкали озорством. – Кем ты себя возомнил?

– На сегодня у меня три роли, дорогуша. Две хорошие, а одна так себе, как и во всех баснях о морали.

Она приподняла бровь, отрываясь от карт.

– И какие же?

– …Во-первых, я один из лучших жнецов столицы, если и не самый. Во-вторых, я незабываемый партнёр в постельных делах, но, ты это уже и так знаешь, не так ли, пташка?

Она прищурила потешающиеся глаза, а на ее щеках появился легкий румянец.

– …И в-третьих, – невозмутимо продолжил я, и в мой голос попала щепотка мрака. – Внутри я ужасное существо, особенно когда не высыпаюсь. А это каждый день, черт возьми! Так что, пожалуйста, пташка моя, – мой тон был спокойным, но с оттенком усталости. – С уважением ко мне, удались из моего пространства. И не забудь свои вуду-штучки!

Не дожидаясь ответа, я поднялся со своего места и стал пробираться к лестнице, ведущей в частные квартиры на втором и третих этажах.

Голос Эльвиры последовал за мной, наполненный одновременно разочарованием и дружеской заботой:

– …Ты знаешь, что иногда я больше всего во тьме ненавижу твой поганый язык, Тамасви?

– …Да, – прошептал я, голос был едва слышен. – Меня многие ненавидят, пташка. Но, обожают только лучшие. Так что, тебе стоит пересмотреть свои искренние чувства ко мне!

Я не удержался и злорадно ухмыльнулся, в моих острых чертах проступила смесь прежней надменности.

Бросив последний оценивающий взгляд на бар, я поднялся в свое убежище на третьем этаже – просторную квартиру под самым чердаком.

…

Дождливой ночью я шел по тускло освещенным переулкам города, где тени, казалось, танцевали и шептали секреты. Вонь трущоб грозила перебить все мои чувства обоняния, но я продолжал двигаться вперед, прикрывая лицо краем пальто от гнилостного воздуха. Грязь прилипала к каждой поверхности улочек, напоминая о том, до каких глубин может опуститься отдельный класс общества, когда о нем забывают.

Я шел по этим переулкам не ради какого-то извращенного удовольствия, испытывая свою толерантность к отвращению, а по более личной причине.

Где-то в этих темных закоулках лежал путь к городскому кладбищу, месту, где покоились останки одного дорогого мне когда-то человека – отца.

Пробираясь по лабиринту переулков, я почувствовал внезапную тягу, как будто невидимая рука дернула меня за штанину. Я глянул вниз и увидел обветренную, грязную руку, схватившую носок моего ботинка.

Из тени вылез нищий в рваных лохмотьях, едва прикрывавших его истощенную фигуру. Его водянистые, залитые пеленой глаза вторили о безысходности, отражая измученную душу, находящуюся на грани безумия.

– Пожалуйста…, – прохрипел он, его голос едва дошёл до моих ушей. – Я прошу вас, господин!

Я отдернул ногу с отвращением.

– Чего ты хочешь? – рявкнул я, выдавая своим тоном раздражение от такого дерзкого обращения ко мне.

Нищий, отброшенный моим ударом к стенке, сразу пополз обратно ко мне, глаза его теперь блестели маниакальным отблеском.

И тут он заметил на моем большом пальце сверкающее серебряное кольцо с замысловатым узором, напоминающим песочные часы и косу для жатвы. В его ошарашенном взгляде появилось узнавание.

– Ты… Вы Гр… Мрачный… Жнец, господин? – приступ кашля прерывал его слабые попытки сформулировать мысль.

– Да, – лишенный эмоций ответ.

Осознание его инвалидности удивило меня – это был человек без ног.

Во мне зародилась странная для меня жалость, которая, однако, быстро сменилась презрением. Он напоминал мне червяка, беспомощного и ничтожного на фоне великой схемы бытия.

– Пожалуйста, добрый господин! Я умоляю вас! – взмолился он, и его ослабевшее тело снова рухнуло к моим ногам. – Заключите со мной контракт! Помогите мне сменить эту проклятую мерность, почтенный господин!

Я наклонился чуть ближе, изучая отчаяние, написанное на его бледном лице.

– …Заключить с тобой контракт? – размышлял я вслух, в моем тоне звучали отголоски жестокого веселья. – Да, наверное, можно… Но разве ты не ведаешь, дорогой мой, что даже смерть надо заслужить?

В глазах нищего промелькнула растерянность, заслоненная непреодолимым желанием вырваться из своего жалкого существования.

– …За…заслужить? Но… Как я могу заслужить смерть?

Жестокая ухмылка заиграла в уголках моих губ.

– Смерть – смена мерности. Жизнь испытывает нас на прочность, лепит из нас тех, кем мы должны стать. Проходя через испытания этой мерности, люди определяют свою последующую роль во плоти. – я прищурил глаза, изучая удивление червяка. – Переход не может быть дарован по прихоти. Смерть должна быть заслужена прожитой жизнью. И, теперь скажи мне. Не думаешь ли ты, что там, куда я отправлю твою душу, тебе будет гораздо-гораздо хуже?… Ведь, для уже опустившихся в самый низ, дно, может оказаться бездонным и преследующим их вечную душу, в любой из новых мерностей.

Пьедестал жнеца

Эскар Тамасви

В древнем городе Дэсмур, где царит тьма, и процветают тени, я – жнец, оказался погружен в новую эпоху, где встречи со смертью ищут легко и поспешно.
Прошли те времена, когда кончина от револьвера была желанной и благородной участью на дуэли. Смертные слабаки этого времени теперь жаждут более чистого и быстрого конца. Они ищут утешения в чашке утреннего чая с цианидом, который в считанные минуты положит конец их существованию.
Как служитель Порядка круговорота, я наблюдаю эту нездоровую тенденцию и не могу отделаться от чувства скуки, проникающего в мои кости. Смерть стала обыденной, лишенной какого-либо волнения или вызова.
На протяжении веков мы, жнецы, предлагали свои услуги этим несчастным людишкам. Не в их природе причинять вред друг другу, а тем более лишать себя жизни. Подобные действия были бы столь же абсурдны, как попытка змеи взлететь, или голубя поплавать. Это немыслимо, ведь наш Творец задумал, чтобы Его творения жили и процветали, созерцая, набираясь опыта.
И все же в трудные времена Он создал жнецов как последнюю надежду для страдающих душ.
Но позвольте отвлечься. В наш век все ищут легкого выхода, лишенного боли и страданий. Как немощные слабаки, они стремятся вырваться из несправедливой, по их мнению, жизни. Они даже не представляют себе, какие муки испытывает человек, потерявший близкого человека или больной на грани. Ни один мыслящий не будет добровольно подвергать себя такой боли.
Вот и стекаются они к нам – мастерам по смене мерности.
Однако, наши услуги выходят за рамки личной кончины индивидуума. Смертные, движимые жадностью или местью, также могут попросить прервать чужую жизнь. Но за такую привилегию придется заплатить немалую цену, которую определяют души, участвующие в кармическом контракте. Плата варьируется, и проситель вправе назвать свою цену. Если она удовлетворит весы Порядка, сделка скрепляется кровью, и контракт выполняется. Если нет, то в дело вмешиваются руки судьбы, определяя достойную цену.
Однажды я столкнулся с молодым человеком, желающим ускорить получение наследства от состоятельного отца. Он был готов заплатить любую цену, лишь бы поскорее его папаша ушёл из жизни. Он еще не знал, что его жадность слишком дорого ему обойдется…
Спустя годы, когда этот же человек захотел создать собственную семью, он узнал, на какой жестокий поворот обрекла его судьба с уплатой за сделку. У него отняли способность иметь своих детей. И только тогда он в полной мере узнал о природе последствий своего поступка.
Именно такие неожиданные последствия пугают и настораживают большинство смертных, не позволяя им частить с заказами по чью-то душу. Страх перед отложенной расплатой тяготит их, заставляя сомневаться в желании отомстить или получить выгоду.
Поэтому мы, мрачные жнецы, в основном работаем с просьбами о самоликвидации. Эти 'малодушники', как мы их называем между собой, слишком поглощены собственной борьбой внутри, чтобы задуматься о смысле своего проявления в данной мерности и уж тем более о Великом замысле Творца для всего зримого и незримого. Нет, души их слишком молоды или попросту непростительно архаичны, чтобы поразмыслить шире своих границ развития.
Реальность такова, что тех, кто обращается к нам за услугами, волнуют только их собственные страдания, их собственное спасение из иллюзорного мира, который породили они сами же. Еще не было ни одной души за все туманное существование Восьми графств, которая пожелала бы расстаться с этой мерностью ради существования другой души. Не все даже знают, что такая услуга входит в список наших потенциальных возможностей. Что уж говорить о бренных смертных, если даже не все из жнецов владеют подобной информацией. Я же осведомлен об этом исключительно благодаря переданным мне от отца познаниям.
Если бы только сами жнецы обладали властью запросить о своей собственной смерти. Увы, мы связаны долгом на теневом плане, обречены служить "малодушникам" для поддержания Порядка. Это наш долг, до тех пор пока наши временные тела не одряхлеют, как это бывает со всеми смертными, а после пепел наших тел будет высыпан в единый накопитель для всех когда-либо существовавших пожинателей. И когда наши подневольные души вернутся снова сюда, чтобы найти себе следующее воплощение на еще одно столетие, ЦСП Дэсмура – Центр Сброса Памяти сам выберет подходящее для нас тело и заложит в него частичку от единого пепла знаний.

…

Я лежу неподвижно, устремив взгляд в бездну мрачного потолка моей спальной комнаты; со стороны может показаться, что я просто почиваю. Но моя душа парит над телесной скорлупой, обособленная и необъятная. Мой взгляд не бесцелен, он обращен в бескрайние просторы темных Небес, в стремлении найти ключи к ответам на вопросы, терзающие меня все эти века моего бытия…

Такова безотрадная картина, в которой пребываю я, слуга, терзаемый мистериями мироздания, обремененный вечным служением бессмертию и неустанно стремящийся получить доступ к знаниям, которые способен дать лишь Он.

Полная луна высоко парила на черном небосводе города, когда я осторожно пробирался к кладбищу. Покосившиеся надгробия и поникшие кроны деревьев отбрасывали тени, пляшущие при каждом мерцании лунного света. Это было мое излюбленное место, невзирая на всю его природную затхлость. Для меня это было своеобразным пристанищем, в котором я уединялся от монотонной службы.

Как жатвенник, я был связан с Советом Восьми, – тайным обществом нетленных, которое контролирует наши туманные просторы. Мы, пожинающие, не похожи на обычных людей, которые могут запросто призвать смерть по своему хотению. Наша же кончина требует более запутанной процедуры, и лишь Великий Совет Восьми обладает полномочиями принимать решения о том, подлежит ли мрачная душа жнеца тотальному разрушению. Исключительно в их руках вершится дальнейшая участь нашего непреходящего бытия, не предполагающего возможности реинкарнации, как это происходит со смертными, которых мы провожаем в затуманный мир.

Подойдя ко входу в Некрополь, я ощутил, как по коже скользит призрачный сгусток энергии мертвых. Кругом царило гробовое молчание, нарушаемое лишь перешептыванием ветра, поглаживающего надгробные стелы. Здешняя тьма казалась еще гуще, словно в ней содержались чересчур сокровенные таинства, чтобы раскрывать их. Но этой ночью я пытался укрыться в ее глубинах, отвлечься от сковывающей бюрократии жатвы.

Прежде чем двинуться дальше, я все же решил развязать шнурки на своих ботинках, как дань уважения к покоившимся под землей. Ибо в наряде усопшего вы не найдете ни одного узла или кружева. Смертные отчего-то верят, что дух умершего может запутаться в шнуровке. Право, как наивно! Но к традициям я питаю уважение.

Замечаю книгу в черном переплете, которая случайно выпала из моей сумки. Она взывала ко мне, напоминая о моем происхождении и избранном пути.

Стоило мне поднять ее, как знакомый груз навеял ностальгию. Это был мой первый самоучитель по искусству жатвы, драгоценный путеводитель отца, который сподвиг меня на это неблагодарное ремесло.

К горлу подступила тошнота, и я согнулся пополам от гнусных ощущений.

Поморщившись, вспомнил, что это эффект медленно действующего яда, который курсировал по моим венам. Жнецы – мастера в ядах. Это наш основной инструмент, который мы используем теперь. Но чтобы стать мастером в чем-то, нужно прочувствовать инструмент на себе полностью, стать его частью. Спирт на травах был моим единственным утешением, способом заглушить совесть, но и смягчить последствия употреблений ядов. Это был рискованный цикл – сегодня мне нужна была ясность, а не забвение.

Покачиваясь на нетвердых ногах, я размышлял о разновидностях используемых нами ядов. Белладонна, известная как "смертельный паслён", змеиный яд, яд болиголова, стрихнин и множество других летальных веществ..... Для смертных они были безвредны в любой дозе, но вот в руках жнеца они превращались в убийственные зелья. В этом и заключалась ирония нашего промысла – страшная сила, вверенная в чумовые руки.

Проведя пальцами по нержавеющей стали своих клинков – сверкающих в лунном свете смертоносных инструментов, – я вздохнул.

Каждое лезвие рассказывало свою историю, храня секреты бесчисленных душ, которых я проводил в последний путь.

Извращенная улыбка искривила мои губы, а по венам пробежала волна восторга. Пожалуй, в церемонии жатвы была своя изысканная прелесть, темный трепет, напоминавший мне, что среди хаоса я все еще обладаю рычагами воздействия.

Но сейчас моя рука задержалась на одном конкретном лезвии, любимом клинке отца. Не задумываясь, я сунул нож в рукав.

Завернувшись в черный плащ, я двинулся дальше в кромешную тьму, кладбище манило меня своим безмолвным призывом.

По мере того как я углублялся, до моих ушей доносился тихий шепот. Казалось, сами духи признали мое присутствие и присоединились к тайному начинанию. Как часовые, стояли усыпальницы, отмечая места упокоения тех, кого такие же, как я, успешно провели через Лету – туманную реку забвения.

Лунный свет указал мне путь к алтарю, украшенному осыпавшимися черными розами.

Опустившись на колени перед алтарем, я зашептал имена недавно ушедших – ритуал в честь их смены мерности. Воздух загудел от волнения, как только я бережно вытащил из рукава свой клинок. Отблеск керосиновой лампы, казалось, усилился, словно призывая к действию.

Твердой рукой и целеустремленным взглядом я прочертил на земле вокруг алтаря замысловатые узоры.

Сырая земля затрепетала от моего прикосновения, и по кладбищу прокатилась волна энергетического подъема. Вокруг меня заклубилась мгла, словно пробудилась сама ее сущность. Это был тончайший танец, равновесие между жизнью и смертью, и я был в нем дирижером.

Как только лезвие еще раз соприкоснулось с землей, из него вырвались нити теней и обхватили мое запястье. Энергия устремилась сквозь меня, переплетаясь с моей внутренней силой.

Я почувствовал на себе бремя всех отправленных душ, их голоса эхом отдавались в моем сознании. В этот момент я был одновременно и их предвестником, и связующим звеном с этой мерностью.

В потоке неземного света духи начали просыпаться из своих погребений, их полупрозрачные формы являли собой поистине захватывающее зрелище. Они кружились в хороводе призрачного сияния, их гомерический смех смешивался с тихим плачем ночи. Это было хрупкое единство, эфемерное представление, державшее меня в плену.

На какое-то мгновение я позволил себе поддаться красоте всего этого, забыть о тяготившем меня долге. В этом городе я был не только посредником Смерти, но и свидетелем заключительных стадий Жизни.

Как только последний дух растворился в ночи, я почувствовал, что моя передышка подошла к концу. Совет Восьми скоро обнаружит мое бездействие на работе и устремит свой Всевидящий Глаз на сломанный вентиль в их изощренном механизме. Они вознамерятся изгладить меня, стереть остатки моего пребывания. Так как те неупокоенные души, которые были обетованы им для дальнейшего перерождения в Цикле туманных земель, я каждую ночь высвобождал на этом кладбище посредством древнего обряда, идущего вразрез с программой Ребалансировки. Мне было неведомо, куда они попадают, но я был уверен в одном. Уж лучше быть независимым от этих темных владений, от мучений перерождений и страданий. Здесь, где не умеют радоваться от души и любить всем сердцем, никто и вовеки не познает мира.

А у души, ведь, цель одна – искать покой внутри себя......

И все же, находясь в тишине Некрополя, я явственно ощутил, как во мне просыпается твердая уверенность. Я был не просто пожинателем, подвластным диктатуре Совета Восьми. Я был творением Тьмы и неповиновения, негасимым факелом, требующим пожара от неравнодушных сердец.

И с каждым шагом на пути к выходу меня наполняло внутреннее освобождение. Луна все еще парила высоко, освещая мой путь мягким сиянием. Исчезая в ночи, я уносил с собой воспоминания о кладбище, о духах, танцующих в неземной гармонии. О моем отце, который, так и не успел освободить свою душу....