Что же касается Нэи, то мне очень приятно о ней говорить. Она похожа в чём-то на Гелию, в том смысле, что, встретив её, словно переходишь за грань обыденности, и тебя охватывает радость от того, что чудо вовсе не выдумка фантастов и сказочников. Только в отличие от Гелии, она никогда не оставляет после себя горечь от недосягаемости чуда для тебя лично. Напротив, возникает полная уверенность в том, что, если есть она, Нэя, как явление, есть и похожие на неё, и они обязательно встретятся тому, кто к этому стремится. Очень влекущая к себе женщина, но не так как Инэлия, поскольку в ней нет и не было никогда никакой двусмысленности, острого соблазна и искушающей игры, за которыми скрыта холодность и себялюбие, – обещание себя всем и сокрушающая фига в нос при малейшей неосторожности приближения.

Нэя сразу и чётко очерчивает ту дистанцию, которую чувствует всякий способный к тонким чувствам человек. Она милая и добрая, искренняя, как будто давно родная, совсем такая же, какой была и Ифиса, но, понятно, без доступности любому желающему расположиться по-свойски с нею рядышком. Вот такая она, Нэя. В ней собраны все лучшие качества лучших женщин, каких я встретил в Паралее, и полное отсутствие свойств отрицательных, какие у них наличествовали.

Рита, – Одним словом, звёздный ангел, как и называет её Рудольф. И понятно, без изъянов и искусно замаскированных щербин?

Арсений, – Маскировка может быть искусной, но не может быть долговременной. А изъянов лично я не разглядел. Да и потом, о чём речь? Я ведь не её внешность обсуждал. Я говорил о Нэе как об уникальном и одухотворённом существе, неизбежно проявляющем себя в контактах с окружающими людьми. А внешность, что её и обсуждать-то. Милая девушка, каких полно, и от земных женщин сразу не отличишь, если особо не приглядываться.

Рита, – Первым мужем этой милой девушки был пришелец из неизвестного созвездия, обзываемого Рудольфом «Созвездие Рай». Не думаешь, что тот пришелец оказал на неё очень сильное воздействие, отчего она и отличалась настолько от прочих женщин Паралеи?

Арсений, – Чем же отличалась? Для Венда это так, раз он её выбрал себе. А для меня такая же, примерно, как и все прочие…

Рита,– Опровергаешь сам же, что только что о ней и рассказал. Ну, да ладно. Какое-то мнение ты составил о тех пришельцах?

Арсений,– Они играли с нами в мистику, потому что считали нас недоразвитыми существами. Мы же не мистики, и мы не искали с ними контакта, как с чужеродной нам, я бы даже сказал неприязненной, звёздной расой. Но они сами искали этого контакта, жутко досаждая при этом. Они хотели лишь одного, изгнать нас оттуда. Вот и всё. Поэтому пошли по самому дикому из путей. Убивали наших ребят, дурачили нам головы. Да и с местными не церемонились, тоже считая их недоразвитыми существами. Вели себя как примитивная раса, не являясь таковой, – алогично, порой жестоко, путанно и необъяснимо. Ничуть не сокрушаясь по поводу таких вот неполноценных контактов, и думаю, раскурочили немало разумных душ. Поэтому у меня лишь одно желание, – забыть о них навсегда. Никакой полноценный контакт с ними невозможен.

Первое сближение с земной женщиной

Он и сам не понимал, для чего его сюда занесло? В такую даль, если соотносить эту местность с той, где он и поселился, а также понемногу врастал в рабочий режим в самом главном небоскрёбе ГРОЗ. Он и поселился рядом с местом службы. В бывшей квартире шефа Воронова. Тот исчез в одной из экспедиций, и поскольку не числился погибшим, жильё считалось его прибежищем до времени. И отдала ему Рита ключи от этой условной кельи тоже до времени. Кельей обзывал довольно просторную квартиру сам владелец Артём Андреевич, хотя та являлась своеобразным павильоном для отдыха и интимных услад.

Рудольф же поселился там до того неопределённого часа, дня, года, когда Воронова признают либо погибшим, либо он сам вернётся, либо выйдут все сроки давности ожидания в случае его невозврата.

Вылазка на ближайшую природу как таковой цели не имела. Он просто брёл ради пешей прогулки, куда глаза глядят. Хотя глядели его глаза куда-то вглубь собственной души, а когда ноги вынесли уже настолько далеко за черту мегаполиса, то взору открылись свободные и незастроенные пространства. Он огляделся вокруг. Как ни странно, но место показалось знакомым. При том, что ничего не указывало на то, что хоть что-то его связывало с этим клочком, напоминающим площадку для будущей застройки. Он погрузился в наличную базу данных и вспомнил, вернее, узнал неузнаваемо измененный ландшафт. Вспомнил из-за густо поросших луговой гвоздикой и ромашками косогоров, оставшихся прежними. Когда-то тут была открытая платформа для скоростного наземного транспорта. Её разобрали, высадили какие-то хилые деревца, и пока что они не набрали ни роста, ни декоративной необходимой красоты, тут никто не желал просто так прохлаждаться. Именно тут они с Ксенией садились на скоростной экспресс, чтобы оказаться в зоне реликтовых лесов. Ради прогулки. Ради уединения. Ради ловли, казавшегося тогда вечным, счастья…

Его удивляло, что нет желания увидеть Нэю. Нет желания поселить её в той самой келье, павильоне, короче в своей времянке, как её ни обзывай. Очень уютной, пригожей, но созданной, казалось, лишь для одиночки. Кем, собственно, Воронов и был, невзирая на свою семейственность. Потом уже он поселил там Вегу Капустину с лошадиной кличкой Корунд. От этого по сию пору в квартире находились забавные женские вещички, которые он сложил в пару контейнеров и убрал в глубокий стенной шкаф, которым не пользовался. Шкафов там было несколько. И все наполовину пустовали.

День выдался тёплый и пасмурный. Он сел на какой-то поваленный блок от прежней конструкции прежней платформы, непонятно почему тут забытой и уже оплетённой разнотравьем. Было хорошо уже потому, что не досаждали мысли, болезни и печали, жара или холод, а также ненужные люди. Их тут просто не наблюдалось ни скопом, ни по отдельности. Никто не желал тут гулять, а другого смысла тут шататься и не имелось ни у кого. Кроме него.

И как оказалось, ещё у одного существа. У неизвестной женщины. Странно, но она подошла к нему и тоже оказалась рядом. В общем-то, тут больше и некуда было сесть. Заготовка будущего сквера пока что так и пребывала в стадии неопределённого замысла-туманности, – то ли оформят его как место для чьего-то отдыха, то ли возведут тут какое-нибудь общественно-полезное сооружение. А может, устроят небольшой жилой посёлок для любителей тишины, природной благодати, но в сочетании с близостью к мегаполису. Ближайшие рощи перетекали где-то там, за горизонтом, в уже более солидные леса. Можно сказать, что на расстоянии вытянутой руки. А тут простиралась обширная как бы поляна.

Он даже не повернул головы в сторону женщины, углядев, что она не юная девушка, но и не старуха. То есть тот тип женщин, который его не увлёк бы ни в каком качестве, исключая служебный и обязательный. Даже сугубо зрительного и праздного интереса она не вызвала. Даже при условии, что они тут оказались вдвоём на целую поляну и близлежащие окрестности включительно. Шла, устала, присела отдохнуть. Такая же любительница безлюдных маршрутов. Может, устала-притомилась от пешей прогулки по подмосковным рощицам, может и социофобка, но вдруг решившая притулиться рядом с таким же социофобом, за которого его и приняла.

– Здравствуй, Рудольф! – произнесла она голосом, который он не признал за знакомый. Пришлось посмотреть ей в лицо. На него глядели ласковые карие восточные глаза миловидной женщины, которую он точно не знал никогда. Так он подумал поначалу. Женщину свободно облегало милое платьице, белое в чёрный горошек. Тёмные волосы украшала такая же заколка, белая в чёрный горошек. Девичья чёлка очень шла к её круглому лицу. Губы подчёркнуто пухлые, натурально румяные, нос не большой, не малый и также мило-женственный. Бровки приподнялись пушистыми кисточками над непонятно чем осчастливленными глазами.

– Вы кто? – спросил он, не узнавая её, но уже понимая, что в прошлом времени, оставшимся всё равно что на другой планете, которую покинул двадцать лет назад, её знал. Не как кого-то близкого, но знал.

– Не узнал? А я сразу тебя узнала, – продолжала она сиять, пленяя милыми ямочками. Эти ямочки на щеках…

Они были и у Лоры, давно погибшей, но кроме этой особенности, ничего общего у женщины с его первой земной женой не имелось.

– Я же Вика! Подруга Клариссы… помнишь?

– Нет, – ответил он искренне. Не помнил он никакую подругу Лоры. Не вспоминалась она, и он и щурил глаза, рассматривая её несколько скуластое, но вполне очаровательное лицо.

– Ну как же? Я ведь ещё была в тот день у вас в семейном общежитии, когда Артура-крошку Лора привезла домой. Мы сидели за столом с её родителями. Ваша мама тоже была. Недолго, правда…

– Вика? – он опешил. – Разумова?

Он начисто забыл о том, что за столом в тот день сидела эта Вика. Тихая, невзрачная девушка, она, кажется, и не разговаривала даже. Удивительно, а ведь только Лора и эта Вика, две неразлучные подружки были наделены ямочками на щеках, всегда редким и очень заметным украшением любого женского лица. А он подружку Лоры забыл. Как и не было её никогда возле Лоры. Но вспомнив, уже сам себе удивлялся. Насколько же прочно выветрилась она из памяти. Исчезла, как та самая платформа, на месте которой они с ней и сидели.

– Почему ты обозначил меня Разумовой? – спросила она. – Моя фамилия Балашова. По мужу. В девичестве я была Молочниковой.

Почему назвал так? Он отчётливо вспомнил её настоящего биологического отца Рудольфа Горациевича Разумова. Но сама Вика вполне могла и не знать того, кто её и породил совместно с матерью-кукушкой, той самой маленькой женщиной с родинкой во лбу…

– Чего сюда забрела? В безлюдье? – спросил он.

– Люблю гулять там, где нет людей, – ответила она.

– Социофоб, что ли? – спросил он.

– Нет! – она засмеялась, явив свои ямочки на округлых щеках, придававшие ей вид доброты и милоты. А если в целом, он не любил круглолицых девушек и женщин. И Лору, ставшую женой в те, навсегда сгинувшие, годы, так и не полюбил.

– У меня такой личный расклад сейчас… Дети выросли… муж вышел как бы прогуляться, да так и не вернулся по сию пору. Уже и не жду его. Так что возникает потребность определиться со своим настоящим, что да как теперь-то? Чтобы в полном уединении, без помех, начертать себе новый чертёж будущей, так сказать, контурной карты моей же будущей пространственной географии. А там уж… и за раскраску примусь. Жизнь-то впереди длинная, открытия неведомых земель тоже могут быть…

– Ты по профессии кто?

– Врач-акушер! – она засмеялась. – Сразу же после окончания Агроакадемии поступила в медицинскую. И ни разу не пожалела. Не узнал… а я поразилась, как же ты-то совсем не изменился! Всё такой же, издали заметишь, мимо взглядом не проскочишь…

– Где уж там не изменился. Дед я уже по годам. И мог бы им быть, не сложись столь трагически те события, что… У меня на Троле дочь погибла. Взрослая.

Вика ахнула, закрыла губы ладошками, – Прости, что стала причиной, мимоходом затронувшей твою трагедию, Рудик… Ой! Прости, что так сказала. Лора же всегда тебя так называла….

– Всё нормально, – он взял её небольшую ладошку в свою. – В чём твоя вина? Сам же тебе о том и сказал…

– Может, пройдёмся до той рощицы? – предложила она. – Там тень и есть место для пикника. Скамеечки, столик…

– Прогуляться, это мысль, – согласился он. – Но не ради скамеечки. Дедом я себя, всё же, не ощущаю ничуть, – он встал, ожидая, что она последует его примеру.

– Да ты и не похож на деда! – засмеялась чья-то брошенная жена, сияя своими узкими, но яркими и очевидно лукавыми глазами, девичьими ямочками, и легко спрыгнула в его руки с останца давней платформы, маленькая, гибкая, абсолютно молодая по всем тем осязательным ощущениям, что и возникли. Когда она сидела, то до земли не доставала своими ногами, и он вдруг подумал, а как она на эту опрокинутую плиту и запрыгнула-то? Он даже того и не заметил. Но приглядевшись, обнаружил, что один край плиты был намного ниже другого, утопленный в травах. Выходит, она села, а потом уж и добралась до него.

На краткий лишь миг, но миг сообщивший ему, что эта соломенная вдова готова на всё, он задержал её в своих руках. Почему возникла эта мысль? Явно вошедшая в него извне, посланная врачом-акушером с её девчоночьей чёлкой, маскирующей выпуклый лоб, считаемый ею за ту часть лица, что необходимо маскировать. Чёлка и ямочки, миниатюрная фигурка, как и беспричинный, возбуждённо-дурацкий какой-то смех, придавали ей вид девчонки, только что покинувшей школьный городок.

– Ты похожа на котёнка, – зачем-то сказал он, опустив её на землю, но не отпуская от себя. – Прыгаешь ко мне с таким доверием, будто знаешь меня.

– Разве нет? – спросила она, и ласка, томление и ожидание откровенных глаз изливались на него так, будто именно она провожала когда-то его и плакала у сетки космопорта. Ждала двадцать лет. Не забывала. И вот дождалась. Но это были чужие и тёмные глаза женщины, напрочь забытой, да и в те времена была она посторонней и всегда болтающейся где-то по краю его зрительного поля. То как подруга Лоры, то как приятельница Ксении. И никогда сама по себе не являющаяся некой самостоятельной, пусть и эпизодической фигурой. Он даже и не разговаривал с ней никогда.

– Не знаешь ты меня. Да и не знала никогда. А ведь не боишься отправиться со мной в лес?

– Как же не знала? Ты же был муж моей подруги…

– Какой именно подруги? Их же две штучки имелось у тебя. И у меня… ох! И обжёгся я в своё время, едва не подавился этими жгучими перчинками…

– Когда обжигаешься острыми перчинками, надо запить молочком, – забавляясь, протянула Вика. – Чтобы нормализовать дыхание…

– Молочком? Что есть молочко, Молочникова ты моя? Питательная жидкость для младенцев или любовное млеко для усталого путника по другим мирам? – он вдохнул запах её волос. Это был запах русских лугов, разогретой летним солнцем мяты, незримой, но где-то рядом протекающей тихой речушки. С янтарными кувшинками, прозрачными стрекозами над мелкой водой цвета раух-топаза и мерцающим, как подложка, песчаным дном. Это был запах ушедшей юности, запах земной женщины…

Он пошёл следом за ней, как если бы решил прогуляться по пространству её сна, куда она его увлекала. И он не был против такого вот путешествия. Зачем ей оно и было нужно? Чтобы воплотить в реальность свой девичий давний сон? Чтобы отомстить неверному мужу? Чтобы дать себе иллюзию возврата юности? Как ни была она молода по биологическим параметрам, и как ни съехал он сам со своих катушек, юность-то, их общая, легковесно-стрекозиная, давно сгинула, осталась всё равно что на другой планете, одинаково недостижимой ни для неё, ни для него, в какой бы сверхмощный звездолёт они ни загрузились.

Вика положила холёные и добела отмытые ручки врача на его плечи, – Какой же ты могучий, Рудик… какой же бесподобный… как был, так и остался. Только лучше. Умный же, глазами насквозь всю меня видишь…

– Эх ты, заячья капустка, – произнёс он, – сахарный ты горошек…

– Почему же заячья? – Вика как бы обиженно надула и без того пухлые губы. Играла старушка, пусть и наделённая обликом вчерашней школьницы в этом своём платьице в горошек, не иначе приобретённом в детской секции одежды. Брошенная чужая жена, решившая стать невестой, забытая подружка его же забытых давно подружек. Никакой дистанции между ними не существовало, как и бывает в тех странных снах, когда человек вдруг сближается нежно и неистово с теми, к кому ничего не питает в реальности и кого в голове сроду не держал ни единой своей мыслью.

И если ему оно было простительно в силу всегда очень сложной адаптации к земным условиям после стольких лет пребывания в других мирах, вполне объяснимой нестабильности психики, то что творила она? Какой сдвиг психики пустил её, как сорвавшийся лист с прибрежного куста, по течению мутной этой речки. Но лишь затем, чтобы сбросить её в стоячую старицу, в болотце, поросшее кувшинками, целующимися с солнечными зайчиками и завидующими прозрачным стрекозам. Им простор и небесная синь, ей укоренение в унылой тине…

Он оправдал себя тем, что она стала его первой земной женщиной в его новой земной жизни. Ни Рита, ни Нэя такой вот избранности не удостоились. Несправедливо? По отношению к Рите ничуть. По отношению к инопланетной нимфее… это был нравственный проступок. Один из череды всех прочих как бывших, так и будущих. И чем их больше, тем ничтожнее удельный вес каждого такого проступка в отдельности.

Уже на другой день он не вспоминал про Вику. И совсем скоро забыл о ней навсегда, предоставив на её усмотрение, стоит ли ей самой обременять себя воспоминанием о прогулке в подмосковной роще, о загорании на берегу мелкой речки, где только дети и купались, заходя в воду по пояс. Наверное, не стоит. Так бы он ей посоветовал, обратись она к нему за таким вот советом. Но Вика не обратилась. Она не знала его контакта, не знала места жительства, места настоящей службы. Не знала ничего. В прошлое же время обращаться было бесполезно. Да она и там такого бы не посмела, случись такое вот странное и не мотивированное ни умом, ни чувством, сближение. Вика отбыла для него в края навсегда забытых снов. А и самые неприличные сны не тревожат ничьей совести.

В ожидании земной судьбы

Подземелья Паралеи сменили наземные помещения другой планеты, секретного Центра исследований инопланетного разума, где Нэю держали первое время. Серебристые лабиринты переходов, похожие друг на друга отсеки, её маленькая уютная комната, где одна стена была большим окном, в котором земные пейзажи дышали в режиме реального времени, а не являлись голограммами как в подземном городе. Доктор Франк в первое время смеялся над ней, когда она не верила, что перед её глазами настоящая Земля. Он выводил её в парк, где гулял вместе с ней. Она могла протянуть руку, потрогать странные корявые ветви с ярко-зелёной листвой, хотя и не могла потрогать милую пичужку, маскирующуюся там и переливчато толкующую кому-то о чём-то вечном, но своём. Та улетала, ничуть не отличаясь по своим поведенческим повадкам от птиц Паралеи.

Франк помогал ей во всем, а также присутствовал обычно рядом с теми, кто изучали и исцеляли её после оказавшейся для неё столь непростой сменой одного мира на другой. И Нэе было легко от того, что Франк всегда рядом, родной, спокойный, привычный. И только через два месяца, течения которых она и не заметила непонятно почему, словно спала, но может и спала? Доктор вывел её на ослепительную поверхность вне пределов тенистого маленького парка. Яркая реальность чуть не опрокинула её, она пошатнулась, оглушённая необычными видами обитаемого ландшафта, где они оказались.

Франк привёз её в прозрачной сфере в дом, похожий на уступчатую и частично зеркальную гору, все этажи которого как бы, и разбросанные в беспорядке, всё же совмещались друг с другом, слагая из себя целесообразные геометрические формы. И этот отражающий небо и мир вокруг огромный дом располагался на фоне настоящих гор. Их более далекие вершины сияли белым и необитаемым пространством под синим, льющим свет куполом неоглядного неба. Франк сказал ей, что она будет здесь жить и ждать Рудольфа.

– Долго?

– Он сам решит, захочет ли он тут остаться. По мне, так я выбрал очень живописное и тихое место на первое время. Очень старался тебе угодить. Угодил?

– Как же Рудольф?

– Он временно обосновался где-то в пределах своей любимой Москвы. Будто других мест для обитания и не существует.

– Почему меня сразу же не отвезли к нему в Москву?

– Потому что. Тебе необходим восстановительный период после излечения. Ты еле жива осталась после перелёта. А тут мои родные места. Я всегда буду навещать тебя в первое время. Так надо! – и добавил совсем мягко, – Умей ждать.

Нэя трогала тёплые, нежно бирюзовые стены своего жилья. Возможно, оно станет их совместным уже с Рудольфом? За стеной спальной комнаты располагалась лоджия, частично открытая, и если свеситься вниз, то были видны дорожки среди зелени внизу и фигурки людей на них.

– Тебе выделили место здесь, – объяснял Франк, – пока. Здесь очень благоприятный климат. А там, я не знаю, где вы будете жить уже вместе.

Так случилось, что доктор стал её гидом. Бродя в спортивном комбинезоне среди улиц небольшого города, Нэя понимала, что её наряды будут выглядеть здесь странно. Она упросила Рудольфа при подготовке к отлёту разрешить ей взять с собой свои одеяния, упаковать их в её личный контейнер. Одежда земных женщин ей не понравилась, как и они сами. С грубоватыми лицами, слишком чёткими и резкими на её взгляд. Многих отличал высокий рост, порой превосходящий и крупных мужчин, длинные ноги и большие ступни, и движения тоже были резкие, хотя и быстрые. То, что украшало мужчин, огрубляло женщин. Одежда показалась безвкусной, неинтересной, лишённой индивидуальности, и сами они все казались похожими друг на друга безразличными, иногда улыбчивыми, иногда строгими, зачастую некрасивыми лицами. Лица девушек, женщин порой и не отличались от лиц юношей или мужчин. Причёски у многих были тоже короткие, совсем мужские. А у мужчин наоборот, волосы иногда мотались ниже плеч. Головные уборы носили не все, но все они поражали своей нелепостью, абсолютно не различимые по половому признаку. Когда такое существо в шортах, в кепке с козырьком от солнечного света, в бесформенной рубашке и несуразной по виду обуви, широкоплечая, с мускулистыми ногами проходила мимо, Нэя не сразу и понимала, кто это? Парень или девушка? Порой субтильный парень и крепкая девушка казались одного пола, абсолютно неотличимые друг от друга ни по походке, ни по выражению лица, ни по одежде.

Несомненно, они отлично разбирались в нюансах собственных одеяний, как и во внешних, возрастных и прочих особенностях друг друга, но Нэя, потрясённая, захлебнувшаяся, ослеплённая новым миром, когда видела их во множестве, ничего этого не улавливала, кроме того, что они одинаково чужие, неразличимые индивидуально, ничуть не кажущиеся добрыми или красивыми. Она ощущала только одно, она их не любит и не полюбит никогда как некую единую общность. Она им не нужна, а они не нужны ей. Она совершила некую непоправимую ошибку.

Она не отдавала себе отчёта, что основным чувством, её заполняющим, была ревность к земным женщинам. Ей было просто необходимо обесценить их всех и сразу. Их так много, а она одна против всех, маленькая смешная инопланетянка, красота и необычность которой казалась неоспоримой ему лишь там, на Паралее. А как будет здесь?

Её сознание словно закрылось и отбрасывало от себя груду непривычных впечатлений, принимая и сортируя только малую часть из всего того, что явила ей Земля. Редко кто из девушек ходил в платьях, в основном в брюках или в короткой версии брюк – шортах. Те же майки, рубашки, что и на мужчинах. Не было вышивки, кружев, бантов, пышных каскадов юбок. И во всей их пестроте царило удручающее однообразие. А вот она покажет им всем, что такое истинный женский шик, без крикливого вызова, без вопиющего безвкусия, без перехлёстов и эпатажа, но волшебное по своему воздействию не только на зрение, а и на саму душу. Всё также, как было и на Паралее. Фея, спустившаяся к ним со звёзд, научит их пониманию того, как важно всякой девушке, женщине облачаться не в стандартную экипировку, типа необходимой упаковки для сокрытия своей первозданной наготы, а в платья, не отличимые от цветочных лепестков, от оперения птиц-ангелов, пусть и созданных из банального текстиля.

Женщина – вдохновительница любви, подательница жизни и её охранительница обязана быть украшением мира, как и замыслила её Мать Вода. Надмирный Свет не желал создавать разумных существ в вещественном воплощении, и тогда Мать Вода пошла против его воли. Она вошла в связь с Чёрным Владыкой, давшим их совместным детям зримую телесную форму. Она наделила их красотой, быстротой, переменчивостью, вечным устремлением куда-то за пределы их ограниченности, а он, отец – дух планетарных недр своей огненной страстностью, неудержимостью желаний, но и грубостью, губительной тягой давить и корёжить всё живое и трепетное, проявленное порой в тех или иных их совместных порождениях. Надмирный Свет пытался и пытается одарить по возможности всякое творение своей своенравной жены одухотворённым светом, глубоким разумом, осмысленным отношением к тому, что и есть жизнь как диковинная ценность Вселенной, пусть и обречённая пока что на разрушение под воздействием излучений тёмного и таинственного Энтропизатора…

У Земли был свой Владыка планетарных недр, своя Мать Вода, но это их пространственно разнесённое проявление в живых мирах не меняло нисколько их сущностного единства. А Надмирный Свет, Он пребывает над всеми мирами как Отец и Охранитель, как Тот, кто ожидает разумные души, временно заточенные в непрочную телесность, в своих вечных Надмирных селениях.

Она вздрагивала при одной лишь мысли об облике Чёрного Владыки, утешаясь лишь тем, что земной Чёрный Владыка её не знает, поскольку не имел к её порождению никакого отношения. Или же имел? Если её бабушка по матери Ксенэе была пришелицей с Земли?

Она отмахнулась от собственных метафизических изысканий, которые, как известно, и более мудрых людей заводили в тупики.

Куда как любопытнее было погрузиться в тонкости земной моды. Как выяснилось, для любителей творчества и всевозможного рукоделия существовали специализированные супермаркеты, и доктор помогал ей приобрести там то, что ей казалось необходимым. Даже неописуемый шедевр – робота швею, машину удивительную в простоте и быстроте своей работы. И пока Нэя осваивала это чудо, которое Франк обозвал её «домашней подружкой Машей», месяц прошёл незаметно. Франк вместе с роботом-курьером привозил ей коробки с едой, сама же Нэя не желала никуда выходить, ожидая Рудольфа. Чтобы избежать избыточного наплыва впечатлений, она инстинктивно сузила формат своей жизни, психика сама себя защищала, диктуя ей замкнутый режим существования, а Франк ни к чему её не принуждал.

Придя как-то вечером и найдя Нэю в лоджии, застывшей перед закатом, будто кто-то разбил диск солнца и взбил из него оранжевую небесную яичницу, Франк предложил ей прогуляться в тихий и малопосещаемый ближайший ресторанчик. В тёмно-синей рубашке и тёмных брюках, седовласый доктор не выглядел стариком, но Нэя и не видела тут старых лиц, согбенных фигур ни у кого. Пока он ждал её в маленьком холле, Нэя лихорадочно надевала, непонятно чему волнуясь, свое новое платье. Она соединила в нём то, что уловила в тенденции моды Земли и то, с чем она не желала расставаться. Чёрное платье закрывало руки, но открывало плечи белым отворотом, а талию она перетянула белым кожаным поясом с пряжкой, похожей на раскинутые крылья бабочки в пестрых камушках. И к простым туфелькам, с трудом найденным, чтобы были ей удобны и привычны, она прикрепила те бабочки, что созданы были руками Нэиля. Рудольф ещё смеялся над её коробом, что она пихала в свой личный контейнер, собираясь навсегда оставить Родину – Паралею, как казалось тогда Нэе, легко оставляемую, ставшую если и не немилой, то безразличной.

– Я не буду смешной, Франк? – она вышла в холл, и доктор встал, явив ей свою растерянность и любовь, не скрываемую и вызывающую в Нэе жалость к нему. Он не мог быть объективным её оценщиком. Он считал её безусловно прекрасной, безупречной и там и здесь. Да и сам он жил сейчас как в чужом мире, настолько он отвык от всего и настолько уже был из прошлого.

– Ты ангел, Нэя! Волшебница, – он тронул её пышную юбку, приподнятую снизу вверх таким образом, что она открывала её колени, – здесь нет никого, кто мог бы быть равен тебе, не то что быть лучше.

Земной муж и его отличия от прежнего

Ресторанчик оказался небольшой, и его уют, малолюдность успокоили Нэю. Будто они зашли к кому-то, а о них забыли. Нэя освоилась и радостно оглядывалась вокруг. Никто не смотрел на неё, никто не выделял, будто находились они тут давно и всем успели надоесть. Радуясь простоте и тишине обстановки, Нэя откинула свои отросшие волосы, лишь слегка и кокетливо перехваченные заколкой, взяла прозрачный бокал с тончайшей ножкой, невесомый, хотя и наполненный коктейлем.

Она не успела сделать и глотка, как в небольшой зал вошёл мужчина. Почему она обратила на него внимание? Ведь она не знала его, как ей показалось сразу. Худощавый, но широкоплечий, с белокурыми короткими и вьющимися волосами, он показался ей почти мальчишкой из-за его, как-то сразу пронзившей её, неуверенности. Как и у доктора, на нём была тёмно-синяя рубашка, будто они сговорились. Золотистый пушок покрывал его развитые и открытые руки. Нэю пронзило, это Рудольф!

По тому, как затряслись её руки, доктор всё понял, обернулся и тронул Нэю за рукав платья, передавая этим жестом импульс, успокаивающий её. Казалось, Франк оставил свою неприязнь к Рудольфу на Паралее. Он встал из-за столика и поднял руку, давая понять Рудольфу, где они. И Рудольф знакомым стремительным движением направился к ним. И вот он уже рядом и уже пожимает руку доктору. Оказавшись за столом напротив застывшей Нэи, он улыбался и молчал, глядя настолько молодо и весело, как когда-то давно, в потоке реки по имени Голубой рукав Мать Воды…

– У вас уже есть мужчина? – спросил он, имея в виду доктора. А на самом деле обыгрывая те их давние встречи, – Вы позволите мне остаться здесь?

Нэя протянула руку через столик, веря и не веря, что это Рудольф только что подошёл и вот уже садится, не дождавшись приглашения. Он был настолько непривычен с волосами, что не казался тем, кого она знала столько времени, с кем проходила ритуал зажигания зелёного огня в Храме Надмирного Света на Паралее. Загар полностью сошёл с его лица, и похудевшее, оно тоже казалось неузнаваемым. И всё же это Рудольф. Он, смеясь, схватил её ладонь и сжал пальцы.

– Какая ты, моя красавица! Я вошёл и чуть не ослеп. Но не сразу понял, что это ты. «Кто это?» – думаю, – «Что за видение? Это же Земля, а не Паралея с её красотками в «Ночных Лианах». А доктор сидит спиной, я его не узнал вначале.

Упоминание «Ночной Лианы» не показалось уместным. Как и сам тон его речи, разудалый какой-то, как бы пренебрежительно-беспечный.

– Говорил, что у вас на Земле красавицы, до которых нашим девушкам как до звёзд, – сказала, стесняясь его как чужого.

– Так это я сбивал с вас цену. Чтобы не гордились собою. Нет у нас таких, как ты. Бедно у вас, не обустроено, но красота ваших людей потрясающая даже при всём их не безупречном поведении.