Buch lesen: «Пришельцы из звёздного колодца», Seite 15

– Каким В. В?

– Виталием Вайсом – главой звёздной корпорации Северного полушария планеты Земля.

– Я его не знал лично.

– Зато он отлично тебя знал. И, похоже, вёл тебя с самого начала, а вот Воронов как раз был им назначен на роль твоего ответственного куратора против своей воли, насколько я в курсе. Не потому, что ты ему не нравился лично, а потому что Воронов не любит тех, кто над ним начальствует, а таковым был Вайс. Ты же был внедрён в ГРОЗ именно Вайсом, причём с нарушением правил и утвердившихся традиций. Ты был уже почти взрослым человеком, да ещё со стороны. Многие сочли поведение Вайса странным, если не сказать вызывающим, поскольку он так и не пожелал никому и ничего объяснять. Чего он давно, впрочем, и не делает, считая себя авторитетом в степени супер. Но мне такого объяснения и не надо. Я слишком давно знаю Виталия Вайса, хотя и не был никогда его другом. А Воронов был почти что моим другом.

Рудольф был немало удивлён и окончательно смутился, – Почти другом?

– По-настоящему Воронов никому и никогда не был другом. Он – эгоцентричен, но он остался на Земле, так что и вести о нём речь незачем уже.

– Мой шеф вначале очень хорошо ко мне относился. И только наши стычки сугубо личного характера, о которых я имею право умолчать, несколько подпортили прежнее отношение ко мне со стороны моего учителя.

– Воронов так и продолжает считать тебя в числе лучших своих учеников, так что обиды на него не держи. Всякое бывает. Воронов прислал мне личное своё сообщение ещё до того, как ты тут очутился, где дал тебе не просто хорошую, а и преувеличенно хорошую характеристику. Он был о тебе намного лучшего мнения, чем ты думаешь. Лгать же Воронов не стал бы и под высоким давлением. В этом случае Вайс не смог бы тебя навязать сюда моим помощником.

– Я буду вашим помощником?

– После Шандора у меня тут таковых нет. И хотя выбора у меня тоже нет, я думаю, мы с тобой найдём взаимопонимание.

– Если вы имеете в виду, что я в родстве с этим Вайсом, то это бред из чёрной дыры! Что-то немыслимое!

Тут Разумов словно бы ушёл в тень. Какое-то время он раздумывал, а потом сказал, – Ну почему же бред? Ведь твоя мать в младенчестве осталась сиротой. Вайса считали погибшим в те времена. И чета Вендов удочерила её.

– Впервые слышу такую информацию…

– Я не буду сочинять о том, о чём достоверно не знаю сам. Ты давно взрослый, и если уж разговор о том зашёл, то так оно и было.

Чтобы не молчать, Рудольф для чего-то спросил слегка подсевшим голосом, – Постель ему тут к чему? – и хотя Шандора уже не было, вопрос оказался построен так, что он продолжает тут обитать.

– А… Ну… – тут Разумов издал звук, – кхе – кхе, – от явного смущения. Вроде как, покашлял. Он оказался в определённом аспекте человеком скромным, то есть чистым. – Мы с тобою предельно откровенны сейчас, и тайн быть не должно. Чтобы снимать хронический стресс, ему позволялось тут пользоваться местными из их «домов любви». Его наземная агентура доставляла ему сюда… иногда! Подчёркиваю, очень редко! – и он опять замялся, выискивая определение для тех, о ком хотел поведать.

– Услужливых девушек? – подсказал Рудольф.

Разумов решал, стоит или нет продолжать щекотливый разговор. – Не девушек в твоём понимании, а жриц местного Эроса. У них там, на поверхности, даже платная любовь имеет свою градацию, как и их общество. Для самых богатых самые красивые и чистые девушки. За ними следят, их лечат, шлифуют внешне. Но потом, и очень быстро, они же там рано стареют, их скидывают вниз по наклонной, вплоть до высылки в пустыни, как и прочий асоциальный сброд. Но Шандор никогда не страдал расизмом, ни этническим, ни космическим, ни уж тем более социальным. А поскольку он овдовел, то и хранить верность ему было некому. У него была при себе считывающая пластина, приложил к предплечью женщины и считал всю информацию наличии инфекций или ещё чего. Я не одобрял. Я очень не одобрял его поведения. Не скажу, что это было окончательное нравственное падение, но определённая утрата прежней личностной целостности, попущение своим инстинктам… Да я же не настоятель монастыря! А у нас и не монастырь.

– Продажная любовь? Он мог так? По виду он мало походил на двуногое животное. Я даже думал, что он выше пола и прочего такого…

– Ангел, что ли? – Разумов усмехнулся, – да нет, ангелом он не был. Разумеется, он не был пропитан низшим сексуальным салом во всех своих порах, как иные, но иногда он функционировал и в этом смысле. Ему требовалась релаксация хоть иногда. Жена погибла, а он был совсем молод. Она была последней из земных женщин, присланных сюда. После мы решили, что незачем.

– А другие как? Ну…

– Все устраиваются, как могут, здесь есть определённая свобода, но опускаться никому не позволяют, сам понимаешь.

– Разве на Троле есть красивые женщины? Они же тут какие-то жалкие подобия людей?

– Вовсе не так. Ты ещё мало что тут видел. Здесь много красивых людей. Потом тут деформированный порочный социум. Специфические мрази из местных бандитских корпораций рыщут и умеют находить прекрасных девушек даже в страшных социальных лохмотьях, не буквальных, конечно. Надо признать, что народ тут опрятен, несмотря на повальную бедность, это если не соотносить их стандарты с нашими. Богатые же тут роскошествуют настолько, что поражают даже наше воображение. Каждый семейный клан живёт в собственных заповедных рощах, в архитектурных шедеврах, в уникальном каком-нибудь природном заповеднике с озёрами и прочими красотами, закрытыми для всех остальных, для простых обитателей. Вот для богатых потребителей они и завели «райские утехи» – диву даёшься, откуда здесь такая красота ещё родится, в смысле женщин…

– Имели возможность оценить?

– Да нет! – узкие глаза ГОРа сузились до щёлочек, в которых сверкнули смешинки, и понять «да» или «нет» он предоставлял ему лично, на усмотрение. – Я ведь тут старожил, Рудольф. Чего ж и спрашиваешь? У нас многие вольные исследователи, в отличие от штрафников, приобретают себе местных жён, покупая им домишки и прочее там… Лишь старина Франк Штерн у нас и живёт постником, хотя и не молчальником. Человек деятельный и многогранных талантов, он после гибели семьи в одной из колоний стал вроде как монах по образу жизни, и остался тут на долгий уже срок…

Рудольфа мало интересовали подробности жизни старого врача, психолога по совместительству и кондитера по призванию на их базе. Зефир и прочие фруктовые желе Франк готовил мастерски, а главное с любовью, но не был интересен ему в остальном. Ему были интересны только люди из их воинского братства, с которыми он жил и служил вместе. Они все, не исключая и его самого, были настоящие мужчины. Между ними и учёным сообществом лежала некая дистанция, и та и другая сторона слегка презирали одна другую.

– Ведь что придумали тролли – кровососы. Для бедноты ввели какой-то изуверский кодекс нравственной жизни, чтобы самим было ещё вольготнее в пороках купаться, а вся вина на нарушителях, вернее, «нарушительницах» этих заповедей остаётся.

– Как же Шандор мог пользоваться бесправными жертвами варварского общества? Заодно с двуногими скотами – местными «аристократами», как они себя величают? Гнусность какая!

– Мы, к сожалению, не уполномочены устраивать им нравственных революций, если они сами не хотят. У них вековая косность, застылая консервация, мумификация, если хочешь, останков прежней цветущей жизни. Не общество, а фоссилии – замещение прежней живой органики неподвижным минералом. Да и потом, чего вошёл в обличительный раж? Тебе же их никто не навязывает. Многие так и живут невольными монахами, не тужат. Командировка, или будем точны – отсидка всего-то два года. Терпят как-то.

– У меня командировка, а не отсидка! Я не штрафник. Перверсий не бывает?

– Нет. Сюда люди извращённого психотипа попасть не могут никак. А вообще-то, у нас есть определённая воля и для штрафников. У нас же не архаичный монастырь и не тайный орден девственников. – тут Разумов взглянул светло, по-отечески, а вопрос последовал неожиданный, – Ты почему на дочери Воронова не женился?

Рудольф опешил поначалу, – Думаете, что я… – но ответил предельно откровенно, – Выбор-то был невелик у меня. Обе б… и, но одна ещё до нашего знакомства прошла через материнство и обрела худо-бедно житейскую женскую мудрость. А другая, избавившись посредством меня от своей девственности, стала уже потом той же ладушкой на буковку «б». Но Воронов воображал, что у его дочери душа из пуха лебяжьего… – тут он замолчал, презрительно сжав губы. И Разумов понял, не простит Венд ему собственной же откровенности. Не полюбит уже как отца родного. И проницательный, он почти зримо увидел, как тот, кого он уже наделил кличкой «красавчик», опустил некий внутренний заслон внутри своей души, за который доступа уже не будет. Это осложнит, конечно, будущие взаимоотношения душевного свойства, но на рабочие-то не повлияет.

«Не дурак он», – размышлял Разумов. – «Пожалуй, природных каратов, то есть талантов, в нём куда как больше, чем у меня будет. Экземпляр весомый уж очень. Парень – редкость, и без огранки сияет так, что в глаза слепит. Но, увы! Со сколами он, с острыми гранями. Царапистый, с уклоном повелевать, речевые центры развитые, – вон какой лобастый! Облик поражает гармоничностью, мужественность сочетается с тонкой лепкой лица, чувствительный, но мимику умеет держать под контролем. Уровень тестостерона зашкаливает, чувственный, девушек любит, но чрезвычайно разборчив на их счёт и без красоток ему будет туго. Возможна сублимация подавленной сексуальности в жестокость. Самооценка здравая, умалять себя не будет никогда, но и возноситься не станет, если не по делу. Правильно сделала дочь Воронова, что ушла от него. Расплющил бы так, что и жизни не хватило бы себя восстановить до прежней и утраченной полноценности. Ой, и дуры же бабы»! – и он загрустил, вспомнив своё, не больное уже, но до конца не отболевшее.

Но сказал другое, чем думал, – Дурак ты, как и все красивые парни!

Некрасивый ГОР Разумов, убеждённый, что все красавчики дураки до тех самых пор, пока природа с возрастом не уравнивает всех, так что и гордится тем, что приобрели не по заслугам, уже не приходится. С возрастом все становятся как игровые кегли, на один фасон, можно сказать. И тут уже другие качества проявляет тот, кому есть что проявлять, конечно.

– Если девушка от тебя убегала, значит, не ту девушку ты приблизил к сердцу. Разумеется, если сердце твоё в тех отношениях участие принимало. Или же, давил ты её, и она не выдерживала твоего несносного характера. У тебя деспотизм наследственный, видимо… Я и сразу не обольщался тем, что мне бесценный дар прислан, алым бантом повязанный поверх шикарной упаковки. Мне, знаешь, по отрицательному отбору сюда шлют. Пустой породой заваливают. Чуешь мою метафору, геолог несостоявшийся? Да ведь по небрежности высших управленцев столько ценных экземпляров находил я в этой как бы пустой породе. Вот и ты… Огорошил я тебя своей откровенностью, да тут по другому не получится. Ты, Рудольф, скажу прямо, экземпляр уникальный, как тот самый алмаз, но мутный пока что. Если отшлифовать тебя, засияешь так, что и рядом с тобой никто не встанет. Потому я и виды на тебя имею. Красота твоя внешняя это пустяк, пусть ею бабы тешатся, целуют и любуются. Мне же другие твои качества потребны.

– Я не обижаюсь. За язык никто не тянул. Буду считать, что такого разговора не было.

– Да разве я тебя обидел? Ты, конечно, можешь отказаться, отслужишь свои два года и на выход. Но не советую. Сразу подняться на пятый уровень без выслуги – это многого стоит. И это лишь начало. Дальше выслуга растёт совсем по другим временным параметрам, чем у простых десантников. Это же качественный переход. Подумай, какие открывает возможности для роста. Когда я отлучусь, ты автоматом займёшь моё место. Будешь тут Главный Ответственный Распорядитель. Почему ты, прости за любопытство, взял фамилию матери, а не отца? Я тут вспомнил, а я, знаешь, любитель истории был в юности. Так вот, в Космической Академии, где я учился, появлялся такой Венд. Теорию возникновения и распада религиозно – политических течений и тайных орденских структур преподавал. Прибывал иногда к нам из центральной Европы. Удивительный был человек, добрейший. Человек будущего, одним словом. Фамилия и вспомнилась, как ты прибыл. Поскольку фамилия-то сама по себе вовсе и не немецкая. Венд – это ещё из старого русского языка. Даже в берестяных грамотах встречаются упоминания таких вот имён. Не твой ли он дед?

– Может, тот Венд, кого вы вспомнили, был всего лишь однофамильцем.

– Не думаю, что все наличные Венды на Земле занимаются историей тайных орденов и религиозными войнами. Хотя и такое возможно. А чем был занят твой дед в период твоего проживания на Земле?

– Он мне не сообщал.

– То есть? Ты не поддерживал с ним близкого контакта?

– Мой дед с того света в контакт со мною не входил, – Рудольф дерзил умышленно.

Разумов ждал пояснений, – Мальчишеский казарменный цинизм тебе уже не к лицу. Ты давно взрослый, раз попал сюда. Значит, дедушка Венд умер?

– Он трагически и нелепо погиб ещё до моего рождения.

– Погиб? Как же случилось такое?

– Из-за собственного технического кретинизма. Не умел хорошо управлять аэролётом, а полетел через океан без управляющего полётом робота.

– Как ты его! «Из-за кретинизма»! Будто мало гибнет технических гениев по причинам глупым и пустяковым. Он был невероятно глубок не только по своей теме, а вообще, в человеческом если измерении. Ты книги его читал? Хотя, о чём я и спрашиваю! Уверен, что нет.

– Нет. Не интересовался проблемами религиозных конфликтов и тайными сообществами никогда. Мать где-то закрыла все его архивы, а я никогда не совал туда свой нос. Моя мать и отец – люди вне той или иной религиозной традиции. Я воспитан в светских культурных традициях.

– Уверен, что такие бывают? Традиции вне влияния религиозных эгрегоров?

Странный уклон беседы шефа раздражал бессмысленностью. И Разумов уловил тень раздражения за вымуштрованным безразличием лица своего подчинённого. Но не отпускал его, рассматривал пристально.

– Утешить мне тебя нечем, – сказал он, наконец. – Легко тебе тут не будет. Ты выбрал не ту профессию, но твоей вины в том нет. Тебя просто сбили с пути те, кто одержимы странной жаждой любой ценой создать собственную космическую династию. И я могу это понять. Я ведь и сам к тому стремился бы, имей я сыновей.

– Мой отец никогда к такому особо-то и не стремился, – ответил Рудольф.

– Теперь твоим отцом здесь буду я. Я буду восполнять тот недостаток воспитания и обучения, какой в тебе и обнаружу в дальнейшем. Ты не фыркай! Ты не один тут такой, другие ещё хуже. Мне, как и настоящему отцу, заранее детей на выбор не приносят, чтобы я мог выбрать лучших. Какие прибыли, тех и принимаю в свою семью, тех и люблю.

– Обещаю, что не стану тем, о ком говорят «в семье не без урода».

– Да ты не подумай, что в чём-то меня не устраиваешь. Наоборот даже. Я такого образцового космического десантника и не ожидал! Думал, что для такого периферийного уголка Вселенной пришлют кого-то попроще, да пожилистей. Ты же дитя, вскормленное избыточным комфортом и, не побоюсь такого слова, заласканное и захваленное чрезмерно. Я бы не удивился тому, что у тебя на Земле остался гарем из прошлых и наличных жён. Ты хорош собой, а вот поиском познаний, как и трудом во благо человечества вряд ли был перегружен. Дед-то твой был другой совсем.

– Когда мне будет под сто лет, и я буду другим.

– Ничуть в том не сомневаюсь. А жаль, что не застал ты своего дедушку в живых. Что не дано ему было и на тебя повлиять так, как влиял он на очень многих. Я помню его до сих пор, а был-то я тогда моложе тебя. Поверь, не часто встречаются такие яркие и талантливые люди. Всегда их до обидного мало вокруг нас. Каждый человек, с кем он соприкасался, менялся в лучшую сторону. Для меня он и стал образцом в моей дальнейшей жизни. Чтобы каждый рядом со мной становился, хоть и на малую толику, а лучше, чем был до встречи со мной.

– И что? Всегда удавалось?

– Нет, конечно, – Разумов вздохнул, – не всегда я и оправдывал свою же фамилию. Так я же тебе о дедушке твоём рассказываю, а не о себе. Лекции его были насыщенны печалью, поскольку мало было весёлого в самом материале, а хохот стоял в аудитории. Он был весёлый человек с печальными глазами. Сколько времени утекло, столько же и кровушки человеческой в той мета исторической реке забвения растворилось. Как она называлась? А, вспомнил – река мёртвых Стикс. Кто её, кровь людскую, в литрах-то измерял? За что только люди кровь свою и чужую не проливали, всё равно, что воду какую. Идеи менялись, названия идеологий, обычаи, обозначения врагов, а кровь всё лилась и лилась. Всё отличия искали, если не по расе, так по убеждениям, если не по уму, так по духу. Да. – Разумов опустил голову, как будто устав от её наполнения историческими фантомами. – Фамилии остались, как атавизм, как географическое обозначение места происхождения предков. Но у тебя отец-то русский. Я его знал, он был один из нас на звездолёте «Альтаир». Он там и женился в первый раз. На Пелагее Бусинке. Она была такая весёлая славная девчонка. Да и он был весёлый славный человек.

– Почему был? Он ведь и есть.

– Для меня был, а так-то для себя и остался, разумеется. Это же оборот речи.

– Впервые он был женат на моей матери. А она никогда не была в Космосе.

– Нет. Твоя мать была у него второй женой. Ну, прости, что я открыл тебе то, во что твой отец не желал тебя посвящать.

– Кажется, я знаю, на ком он был женат. Та женщина на околоземном спутнике… Я отчего-то помню её до сих пор. У неё была такая странная родинка в самом центре лба, как третий глаз. Она была похожа на богиню из какого-то древнего индийского эпоса. Но некрасивая, если начистоту.

– Да. Это она и была. Женщина – уникальный самоцвет, каких и не рождается повторно. Да и все мы неповторимы, хотя и по-разному. Не забыл, говоришь? Её не забудешь. Давно я о ней ничего не слышал, но отчего-то думаю, что встречу, когда придёт время. И тебе она не просто так явилась. Она не подойдёт к кому попало. Она как Судьба с большой буквы. Не знаю когда, но думаю, ты её ещё встретишь. Когда дозреешь, понятно. Она знак того, что тебе нечто начертано нестандартное в твоей жизни. А также, что ты будешь жить долго и, в отличие от Шандора, домой прибудешь живым, а не пеплом в герметичном контейнере. Традиция такая, чтобы пепел развеять над Родиной. Твой отец в силу молодости так и не понял, что за существо стало его половиной. С лёгкостью от неё улепетнул, а когда прочухался, она была уже недосягаема для таких как он, скудных умом и сердцем. Возврата к прошлому уже не могло и быть.

Рудольф был растерян его рассказом о собственном отце. – Не знал, что мой отец когда-то был мужем такой вот некрасивой особы.

– Она женщина – шедевр. И не во внешности одной заключена тайна любви. А жаль, что не случилось у твоего отца прочного союза с нею. Она того хотела, а он… Это большая проблема, когда умная одарённая женщина выбирает себе не того, кто ей и подходит. А вот от другого землянина, что появился у неё после твоего отца, она родила дочь. Пелагея всего лишь использовала его как шатёр от личной непогоды… – тут Разумов опять словно бы ушёл в некую тень. Молчал он так долго, что у Рудольфа возникло даже не ощущение, а понимание, что вся та история как-то напрямую касается самого Разумова.

– Что было потом? – спросил он, чтобы прервать слишком уж затянувшуюся паузу.

– Коли уж сам заговорил, надо и отвечать. Он страдал, как узнал, что совместную дочь она где-то запрятала на Земле, а ему её даже не показала. Он почти перестал её уважать за такое вот кукушечье поведение. Отбыл куда-то потом, да так и с концами.

– Та дочь, которую она спрятала, была вашей? – спросил Рудольф и тут же поперхнулся от собственной наглости.

– Да, – ответил Разумов, явно опешив от проницательности того, кого считал почти мальчишкой. – Та девочка по имени Виктория моя дочь. Я так и не увидел собственную первую дочь ни разу. Такое вот наказание Пелагея мне назначила за оскорбление, которое ей причинил твой отец. Таковы они, женщины. Она возненавидела меня за то, что я видел её страдающей и растоптанной. А вот наш знакомец Вайс встретил её уже тогда, когда она превратилась буквально в бронированную космическую амазонку. Ему она родила уже двух дочерей и позволила задержаться рядом с собою на годы и годы. Или он позволил, что не суть и важно.

– Вайс не является моим знакомцем. Люди такого уровня никогда не снисходят до рядовой десантуры.

– А жаль, что нет у тебя братьев. Судя по тому, каков ты, у Ростислава порода на богатырей, – Разумову явно не доставляла приятности затронутая им же самим тема, и он вильнул от неё в сторону, – А вот у меня нет сыновей, мне на девок везение. Одни дочери у меня… – И почему его так далеко унесло от молодого подчинённого туда, где по представлениям этого подчинённого обитали когда-то глубоко уже архаичные люди. Все представления Разумова о любви и красоте, впитанные им в то время и окостеневшие ко времени настоящему, казались смешными и непонятными.

Рудольф усмехнулся над самонадеянностью новоявленного учителя жизни. Субординация требовала внешнего подчинения, но в душе он затаил превосходство над широкоскулым простаком.

– Мой отец успел и других детей пустить по белу свету уже после развода с матерью. И верите, они все как те же картофелины, от него почти не отличаются внешне. Он же знатный картофелевод теперь. Такая вот странная личная инволюция произошла с его некогда героической жизнью. Я же лишь благодаря своей матери вышел довольно экзотическим фруктом.

Разумов слушал с большим интересом, вообще любя тайны своих ближних, как и самих ближних. – А может, Вайс и не отец твоей матери, – сказал он вдруг. – Пойди, проверь. Все генетические данные человека для посторонних не открыты. И правильно. Нечего нос совать в чужие личные тайны. А всё же, тайны ближнего меня, законченного обывателя в этом смысле, увлекают. Чем человек дышит, чем душа его утешится, чем сердце успокоится, как говорили древние гадалки. Как я могу понять своего соратника и любого прочего коллегу, что со мною тут рядом живёт, если не знаю устремлений его ума и влечений его души? Мне вот было любопытно увидеть, какова твоя жена, оставленная на Земле. Тебе, говорят, везло на красавиц. Такую нелегко забыть. Не переживай, дождётся тебя.

– Не уверен я в этом. Я плохо к ней относился.

– Почему?

– Характер патологический достался от родителей. За это ведь и выбрали тут палачом?

– Ну, каким палачом? Слово-то откопал, историк.

Рудольф напрягся, откуда Разумов мог знать о его увлечении историей? Или случайное попадание в цель. Но он знал и о его земных красавицах, хотя сейчас для них всех земные женщины представлялись красавицами.

– Палач карает без разбора, кого прикажут. А ты будешь Судья и Исполнитель в одном лице. Будешь их допрашивать, шпионов, диверсантов и прочий сброд. Опасный люд, одним словом. Тут в горах попадаются и случайные бродяги, беженцы тут живут целыми колониями, прячутся от своего правителя из Архипелага. Среди них не может быть опасных людей, уже проверено. Хотя мы и держим их под контролем всех. Шандор многих отпускал, потому что случайные были люди, бродяги, знахари какие –то за травами шастают, мало ли. Но в сомнительных случаях лучше устранять. На то ты и будешь с ними разбираться. Как наша иммунная система. Как без этого в чужом и совсем не благостном мире? Шандор зря бы тебя не порекомендовал. Он говорил, ты лучше здесь всех. Ты тут человек случайный, в смысле не такой как остальные, люди зачастую трудные, понимаешь? Ты сильный парень, умный, психологичный и образованный. – Разумов приобнял его по-отечески, – И мне ты нравишься.

Он располагал к откровенности. Зачёсанные вверх русые волосы открывали полностью его широкий лоб, мужественное крупное лицо, даже узкие глаза его не портили. Он выглядел весьма привлекательным. Сильный, правдивый, смелый, очень выдержанный человек даже в сложных ситуациях, которые случались, и не редко, на скрытой от местного населения исследовательской базе землян.

– Я думаю, исходя из своего личного уже опыта, – начал Рудольф, – Что мужчины часто преувеличивают для себя значение своих собственных сыновей. Вот вы переживаете, что у вас нет сыновей, а моему отцу после того, как я вырос, нет до меня никакого дела. И я уверен, что он считает меня полной своей неудачей точно так же, как и я сам считаю его откровенным неудачником. Хотя он человек редких качеств, добрый и умный. И не он один таков. Большинство людей в этом смысле такие же. Даже любя своих детей, всё равно считают, что дети всё же не совсем и удались. Ведь все мечтают о совершенном потомстве, но его никогда не бывает. Так что дочери всегда лучше. С них спрос не тот. Ум или талант женщине не так уж и необходим. Хорошо, если есть, а нет, то и одной внешней привлекательности достаточно.

– А если и красоты нет? Разве детей любят за красоту, ум или талант? Или ты думаешь, что и женщину любят лишь за красоту, за ум и талант?

– За что же? Я, например, некрасивых девушек ни разу не любил. Я их просто не замечал. А вот красивых дур знал предостаточно. Да все они дуры, за редким исключением.

– Да это же мужской шовинизм, Венд! Любовь – мистическое притяжение двух душ, поскольку ни научно, ни рационально она непознаваема, если хочешь. А всё прочее и разговора не стоит. И хорошо, что ты не был ни к кому по-настоящему привязан на Земле. Тебе будет тут проще выносить разлуку с Родиной.

– Шеф, вы любите купаться в озере?

– В «озере грёз», что ли? В ближайшем отсюда? Да нет, – и опять неопределённый ответ давал свободу для толкования. – Я стараюсь там не купаться. И ты не увлекайся. Там что-то не то с головой происходит, и утонуть реально даже недалеко от берега. Случаи такие имеются. Да вот тот же Арсений! Что с тобой прибыл. Его тут из воды почти захлебнувшимся вытянули и чудом откачали. Так он уверял, что его мужик местный топил, когда он за купающейся женщиной устремился. Какая женщина? Откуда? Так он всё забыть её не может. Молодая, а волосы белые как из снега. Альбиноска, так он решил. Но красивая, тогда как альбиносы красотой не блещут.

– Почему альбиноска? У неё чёрные волосы, кажется… И она совсем девчонка, а не баба, кажется…– пробормотал Рудольф неожиданно.

– Ага! – Разумов повернул его к себе, всматриваясь в лицо, будто искал зримые следы умопомешательства. – Кажется или с кем-то столкнулся?

– Стремления к контакту я и не проявлял. Это же тролли местные, кажется…

– Тут поблизости не обитают местные! Горная страна практически не обитаема, а немногочисленные беженцы с континента, а также из Архипелага, живут очень далеко. Да и система контроля и защиты местности, прилегающей к выходу из подземного города, никого сюда не пропустит.

– Кто же тогда едва не утопил Арсения? И откуда взялась очаровавшая его альбиноска?

– Рудольф, не увлекайся одиночным купанием. Не хотел говорить, а скажу. Не один Арсений видел ту русалку с белыми волосами. Я и сам тоже…. Очень уж запоминающаяся она …

Он сам же опровергал свою собственную философию о том, что женщине не важна красота!

– Запоминающимся может быть и урод.

– Нет! Там такое… Не мастак я описывать женские красоты, вот что я скажу тебе. Какой-то печальной мне показалась эта странная Лорелея. И уж точно не девчонка. Я бы своим опытным взором определил её как тридцатилетнюю, если по земным меркам. А так, кто и знает. Я ж не мальчишка полоумный. Понятно, не поплыл за ней следом, как в первый раз её увидел. Издали наблюдал, как она купалась. Она тоже меня видела и не испугалась от слова совсем. Беженка, так я подумал. Забрела как-то. С ней девочка была. Дочка, думаю. Чудесная такая девчушка, хоть плачь, как вспомнил о своих дочурках земных. Правда, не вчера это и было… – он тяжело вздохнул, опустив голову. Опять задумался, или не хотел явить подчинённому нечто сокровенное. – Дочери мои растут без меня, а иные и выросли уже…

«Задумчивый, склонен к глубоким метафизическим размышлениям, а по лицу как есть улыбчивый китайский болванчик» – подумал Рудольф и продолжил свой рассказ, – Я видел совсем юную девушку. Она нырнула и с концами. Я бросился спасать. Она исчезла, как не было. Потом она неожиданно выплыла из-под воды, брызнула в лицо, я захлебнулся, а она опять исчезла. Иллюзия, как думаете? Я потом проверил записи, не было там никого! Но я ж не псих! И кустарники шевелились на берегу, и смех… И дед страшный в скалах появился. Я на него отвлёкся и девушку из виду упустил. Может, не иллюзия, всё же? Только она очень быстро перемещалась в воде, юркая как рыбка… А старик глаза отвёл, как фокусники древности. Я не успел лица её рассмотреть, но она показалось мне прозрачной, будто отражение на воде, живое и смеющееся. Она точно играла. Я не раз там купался, но такое произошло впервые…

– Так, Рудольф. Хорошо, что ты честен. Я это ценю. Дед, говоришь? Опять какой-то дед! Кто он? Здесь на сотни километров ни души, кроме нас, понятно. Беженцы очень далеко отсюда обитают и сюда не добираются. Да вот тот же Арсений уверял, что дед тот летать умеет. Он, вроде, видел его сидящим на скале, на закате. А как он полетел, так Арсений дара речи лишился. Крылья, говорит, развернул как у гигантской стрекозы. Может, говорю, ты крылана за человека принял? Они не малые по размеру, а тебе в сумраке на закате померещилось, что он был с человека. Нет, твердит. Я точно видел. А где доказательства? В записи ничего. Я должен подумать по поводу безопасности. Отныне меньше чем в составе трёх человек туда ни ногой. Усвоил? Да, – повторил он, опять опуская голову. Этот жест был у него знаком глубокого раздумья. Его большая голова казалась в такие минуты головой вселенского мыслителя, отягчённого вселенскими же неподъёмными для прочих думами. – Если, конечно, исключить из всей истории странного старика, то вот что я тут подумал. Голодно вам, одиноко в смысле, может это миражи толкутся вокруг? В душе они вашей, а не в озере. Или старик экспериментирует как-то над нами, насылая видения? Поскольку он как-то привязан к появлениям прекрасных русалок. Да как тут поможешь? Если ностальгия? Внеземная среда опять же. Нагрузка на психику и мозги колоссальная. А жёны остались за пеленой чудовищных туманностей, за смертоносными для незваных и самонадеянных проходимцев звёздами, и сами они, красавицы наши, стали лишь голографическим миражом, и не более того…